Текст книги "Десятиглав, Или Подвиг Беспечности(СИ.Проза ру)"

Автор книги: Андрей Добрынин

 
    Кто изготовил то вино, которым я упился днесь?
    Мир кружится вокруг меня, и я в круженье влился весь.
    О несравненный винодел, молю – прости гордыню трезвых,
    Налей им своего вина – и вмиг они утратят спесь.
 

Глава 4

Я проснулся, когда уже полностью рассвело и при беспощадном свете зимнего дня можно было во всех подробностях рассмотреть помятые лица поэтов, беспокойно похрапывавших на соседних полках. Некоторое время я лежал неподвижно, но затем мне внезапно вспомнилось все происшедшее ночью, и я вскочил с ложа, молниеносно оделся и выскользнул в коридор, по которому плелись, возвращаясь из туалета, две растрепанные толстые женщины в линялых халатах. Подождав, пока они скроются в своем купе, я осторожно приоткрыл соседнюю дверь, и в нос мне тут же ударил густой запах немытого тела, совсем не похожий на то благоухание, которое я вкушал здесь ночью, принюхиваясь к волосам и коже моей возлюбленной. Теперь же в купе ехала цыганская семья численностью не менее восьми человек, разместившаяся в целях экономии по двое и по трое на одной полке. Наши подруги, видимо сошли под утро, не попрощавшись, и в душе я поблагодарил их за это. Не следовало произносить лишних слов, не стоило давать невыполнимых обещаний и никчемной церемонией прощания подводить черту под прекрасным, полным поэзии, почти фантастическим событием, которое теперь осталось как бы незавершенным и, следовательно, не уходило в печальную область прошлого. Недаром я и доселе так живо помню темно-рыжие волосы, тронутый чуть заметной усмешкой чувственный рот и странно внимательные глаза цвета льда или талых вод, журчащих в снегу…

Впрочем, не буду отвлекаться – посмотрев на свои часы и дойдя до висевшего возле вагонной печки расписания, я установил, что мы вскоре прибудем в город N. О том же возвестила и проводница, примчавшаяся в наше купе с требованием сдавать белье. Григорьев, сладко потягиваясь, промурлыкал в ответ:

Если ты не сдал белье,

То оно уже твое…

"Но-но!" – возмутилась проводница. Степанцов поддержал ее:

Если ты не сдал белье,

То, по сути, ты жулье…

Евгений, даже будучи внезапно разбужен, поднялся по-военному быстро и даже успел принести чаю. Кое-как собрались и поэты. Рассевшись вокруг столика и осторожно прихлебывая горячий чай, мои друзья начали обсуждать ночные события. Я слушал их вполуха, погрузившись в воспоминания и мечтательно улыбаясь. Когда ко мне пристали с требованиями рассказать, как все было, я лишь загадочно покачал головой, не переставая улыбаться. "Но откройте хотя бы – были вы счастливы? Не томите!.."– воскликнул Степанцов. "Я скажу по-другому, а вы уж понимайте это как знаете, – заявил я. – В минувшую ночь я ощутил себя огромным пауком, охватившим своими тенетами весь мир, Сверхпауком, Мировым Пауком, и в моих объятиях трепетала, словно муха, сама Мировая Женственность. Вот и все, а теперь можете пытать меня, жечь огнем – я все равно больше ничего не скажу". Мои товарищи озадаченно переглянулись, а затем внимательно посмотрели на меня, словно пытаясь определить, не спятил ли я за ночь. "Н-да… Сказано уже немало", – заметил Григорьев. "Умному достаточно", – согласился с ним Степанцов. Евгений взглянул в окно и деловито скомандовал: "Пора, господа, пора, – на выход!"

Вскоре вслед за Евгением мы уже семенили через привокзальную площадь города N, направляясь к гостинице, где принимающая сторона забронировала для нас номера. Стараясь забыть о тяжести сумок, оттягивавших руки, я с удовольствием отметил благородство старинной провинциальной архитектуры – этим свойством отличались несколько высившихся поблизости церквей и большинство составлявших главную улицу светских зданий – за исключением нескольких строений в стиле "сталинский ампир", столь же помпезных, сколь и безвкусных. "Не отставайте, тут все неподалеку", – подбадривал нас Евгений, понимая, что после бурной ночи нам не под силу перетаскивать тяжести на дальние расстояния. Внезапно он остановился. Мы последовали его примеру, поставив сумки на тротуар и вынуждая многочисленных прохожих с ворчанием огибать нашу группу. Евгений стоял перед старушками, сидевшими со своим нехитрым товаром на ящиках в нише стены, и обводил строгими очамии сальце, капустку, петрушечку, соленые огурчики и самих старушек. Под его пронизывающим взором старушки съежились и глубже ушли в свои шали и потертые пальто. Видимо, они заподозрили в нашем друге переодетого милиционера и решили, что сейчас у них будут вымогать деньги. "Так, сколько стоит?.. – сурово спросил Евгений, указывая на сало. – Так, а это?.. А это?.. Петрушка с радиацией?.. Точно нет? Я проверю… Сало с чесноком? Как нет? Почему? А чеснок отдельно есть? Давайте… Пакет есть? Хорошо, беру все". Через несколько секунд ошарашенные торговки остались без товара: Евгений разом скупил у них все подчистую. Старушки принялись пересчитывать дневную выручку, честно уплаченную странным покупателем. Евгений пояснил: "Не годится заставлять старых женщин целый день торчать на морозе. Следует изыскать средства с тем, чтобы избавить их от такой необходимости. Верно? Вижу, что вы со мной согласны. Но тогда возникает другой вопрос: где взять доброй водки и где устроить маленький той, совместив его с осмотром города? Впрочем, для начала предлагаю дойти до гостиницы и оставить там вещи".

Заезд в гостиницу под ностальгическим названием "Советская" прошел без приключений, если не считать того, что девушка, оформлявшая документы в вестибюле за стойкой, узнала Степанцова и вперила в него обожающий взор густо накрашенных глаз. "Вот она, слава, – сказал в лифте заметивший это Григорьев. – Все же приятно, Вадим, а?" – "Возможно, – ответил за Вадима Евгений, – но я полагаю, что эта особа относится к числу цивилизованных дикарей, обожествляющих телевизор. А вот если бы Степанцов продолжал писать нетленные стихи, но не появлялся при этом на телеэкране, эта цаца не дала бы ему и корочки хлебца". Степанцов со вздохом признал правоту нашего друга.

Евгений забронировал номер люкс, который должен был служить местом наших собраний. На каждого из поэтов приходилось, кроме того, по одноместному номеру. Обстановка всех номеров отличалась удручающей казенностью, однако повсюду царила чистота, и это подкупало. Приняв душ и переодевшись, мы встретились у Евгения в люксе. "Черт побери, у меня сливной бачок в нужнике не работает, – пожаловался наш вожатый. – Как только я это обнаружил, так сразу позвонил и вызвал сантехника, но с тех пор прошел уже час, а его все нет. Мне сказали, что он, видите ли, куда-то ушел". – "Ужасная расхлябанность!" – горячо воскликнул я. Мне была невыносима самая мысль о том, что наш руководитель может в поездке с нами испытывать унизительные бытовые неудобства. "Патриархальные нравы", – примирительным тоном заметил Степанцов. "Я знаю, что такое сломанный бачок, – заявил Евгений. – Очень скоро тут будет не продохнуть. Ладно, давайте пройдемся по городу, нагуляем аппетит, а к нашему возвращению, надеюсь, все уже исправят". Когда мы, спустившись, проходили через вестибюль, Евгений осведомился у девушки за стойкой, не сводившей коровьих глаз со Степанцова: "Ну что, не всплыл ваш водяной?" – "Что?" – "Сантехник, говорю, не появлялся?" – "Нет еще". – "Но когда он придет, вы ему скажете про нашу беду?" – "Скажу", – тупо ответила девушка. Евгений что-то злобно проворчал себе под нос, и мы вышли на главную улицу города N. Выяснилось, что неподалеку находится картинная галерея, куда мы сразу же и направились. Не буду рассказывать о том, что мы там увидели, дабы не делать эту новеллу похожей на путеводитель, – скажу только, что картинные галереи русской провинции неизменно поражают меня высоким художественным уровнем своих собраний. Мы провели в музее неожиданно много времени – впрочем, спешить нам было некуда, ведь выступать предстояло лишь вечером следующего дня.

Общение с прекрасным произвело на меня свое обычное действие в виде некоего сладкого беспокойства, переполняющего все мое существо и претворяющегося по выходе из храма искусства в желание выпить и закусить (впрочем, нам и без всяких возвышенных впечатлений давно следовало подкрепиться с дороги). Мы зашли в магазин и нагрузились различными припасами, в числе которых особо выделю фигурную бутыль водки "N-ская", выполненную в виде веселого карлика (впоследствии выяснилось, что это местный губернатор). Не успели мы, вернувшись, вступить в вестибюль гостиницы, как Евгений грозно обратился к девице за стойкой: "Ну что, приходил сантехник?" – "Нет", – вяло ответила та, устремляя на Степанцова покорный взгляд жертвенного животного. "А как вы вообще его вызываете? – поинтересовался Евгений. – У вас ведь наверняка есть такая тетрадочка для заявок, в которой вы пишете, где какая поломка случилась. Вот вы, к примеру, отошли чайку попить, а тут пришел сантехник, открыл тетрадочку и видит, что ему надо у нас бачок починить…" – "Есть тетрадочка?!" – гаркнул внезапно Степанцов с доброй улыбкой, характерной для тиранов и серийных убийц. "Да", – пролепетала девушка. Я перехватил ее косой взгляд и увидел общую тетрадь, на обложке которой было написано "Заявки сантехникам". Перегнувшись через стойку, я схватил тетрадь и сообщил девице: "Мы сейчас сами ему заявочку напишем".

Три поэта расселись в креслах у стоявшего в вестибюле журнального столика, затененного разросшимися фикусами и араукариями. От стойки доносилось бормотание Евгения: "Это же вам не плебеи какие-нибудь, – это артисты! Разве можно заставлять их жить среди миазмов? У них и так жизнь нелегкая, они за нас за всех душой болеют, – и за вас, между прочим, милая девушка, и за сантехника вашего! На износ живут, горят, можно сказать, с двух концов…" Тем временем я пролистал тетрадь до конца записей и подумал: "Вот дрянь, так ничего и не написала про нашу поломку. Ну ничего, мы это дело исправим". Я вывел крупными буквами на чистом листе: "Жалоба на сантехника" и, задумавшись на минуту, принялся затем бойко строчить. Друзья следили за тем, что я пишу:

 
              Уж лучше б я ребенком помер,
              Чем жить в убожестве таком!
              Какая пытка, если номер
              Снабжен поломанным бачком!
               Какой, скажите, это отдых,
              Коль надо вроде дурачка
              Плескаться в туалетных водах,
              Взяв на себя труды бачка?!
 

Следующее четверостишие продиктовал мне Григорьев:

 
              Мы чувствуем: сантехник рядом
              И с кем-то делает чок-чок,
              А номер переполнен смрадом
              И безмятежно спит бачок.
 

Я продолжал:

 
              В сегодняшних безмерных муках
              Сколь память прошлого горька
              О безмятежных сладких звуках
              Работающего бачка!
               Какая же потребна сила,
              Какой необходим толчок,
              Чтоб снова влага оросила
              Иссохший мертвенно бачок?
 

Задав на бумаге этот риторический вопрос, я выжидательно посмотрел на Степанцова, и тот заключил:

 
             Сантехник – небольшая птица,
            А вот уперся, как бычок,
            И мысль невольно зародится:
            Быть может, дать на коньячок?
             Похоже, здесь нельзя скупиться,
            И лишь с походом в кабачок
            Вода начнет, как прежде, литься,
            И он воскреснет, наш бачок!
 

Девица с которой беседовал Евгений, никак не реагировала на его слова и лишь продолжала с тупым вожделением рептилии таращиться на Степанцова. Однако тот, погрузившись в сочинение жалобы, не обращал на нее никакого внимания. Видимо, поэтому девица затаила злобу и гнусно оживилась при появлении в вестибюле милиционера, обходившего свою территорию. «А вон те, – мстительно заявила девица, – у меня тетрадь для заявок украли и что-то в ней пишут». «То есть как – „что-то“? – возмутился Евгений. – Жалобу пишут на вашего сантехника. Это, между прочим, люди не простые, а поэты из Москвы, но тут всем наплевать на их нужды…» «Так, почему хулиганите?» – сурово перебил Евгения милиционер. «И музыку заводят нехорошую», – добавила девица. Григорьев действительно включил магнитофон, который повсюду таскал с собой, и оттуда понеслись жизнерадостные куплеты:

 
                     Я парень активный,
                     Я вовсе не тюфяк,
                     Но иногда бывает,
                     В натуре, нестояк…
 

То была песня «Нестояк» из нового альбома Григорьева «Сухостой». «Так, документики ваши попрошу», – обращаясь к Евгению, потребовал милиционер, почуявший возможность поживы. «Документики тебе? – скрипнув зубами, ласково процедил Евгений. – Сейчас…» Он впился взглядом в глаза служивого, и через несколько секунд лицо милиционера приобрело выражение религиозного фанатизма. Блюститель порядка начал переминаться с ноги на ногу, словно пьяный, пытающийся сохранить равновесие. «Вот мой документ! – рявкнул Евгений и резким движением поднес к носу милиционера раскрытую красную книжицу. – Понял, червь, с кем связался?» – «Так точно, понял, товарищ маршал», – с трудом ворочая языком, произнес милиционер и попытался стать по стойке «смирно». «Тамбовский волк тебе товарищ, – презрительно парировал Евгений. – А ну-ка на пол и двести отжиманий! И не филонить у меня, а то заставлю по новой повторить». И девица из-за стойки, и мы из-за стола, онемев от изумления, взирали на позор блюстителя порядка, машинально считая отжимания. «Ладно, идем, пора перекусить чем Бог послал», – сказал Евгений. Мы молча поднялись и последовали за ним, по дороге положив тетрадку на стойку перед девицей и осторожно обойдя милиционера, продолжавшего старательно пыхтеть на полу. «Как это у вас получилось?» – почтительным шепотом спросил Григорьев уже в лифте. «Ничего сложного, – улыбнулся Евгений. – Просто надо настроиться на внутреннюю волну объекта – в данном случае этого жалкого сбира». «А-а», – понятливо закивали мы. «Ну хорошо, – не унимался Григорьев, – а что за документ вы ему показали?» – «Вот, пожалуйста», – пожал плечами Евгений, извлекая документ. Мы уставились на вытисненные золотом буквы: «Всероссийское общество любителей железных дорог». «И только-то? – удивился Степанцов. – У меня тоже такое есть». «И у меня», – добавил я. «Важно не то, что есть у нас, а то, что видит в этом объект», – веско сказал Евгений, и мы умолкли, задумавшись. В «люксе» Евгения мы сноровисто разложили закуски на столике в гостиной, разлили водку по рюмкам, и Григорьев произнес тост: «За прекрасного человека Евгения Грацианова, которого я смело могу назвать хозяином нашего застолья. Ведь без него не состоялась бы и наша поездка. Кроме того, разве не трогательна постоянная забота Евгения о нашем гениальном друге?!» – и Григорьев показал на меня. Далее оратор скатился к самой грубой лести, называя Евгения «супергераклом» и «мегачеловеком». Подозреваю, что Константэн хотел подольститься к Евгению, будучи слегка напуган его паранормальными способностями. Наконец мы выпили и по достоинству оценили местную элитную водку. «Браво, коротышка», – одобрительно пощелкал Степанцов по голове стеклянного губернатора, и тот ответил нежным звоном, как бы предлагая выпить еще. С аппетитом поедая домашние закуски, мы продолжили обсуждение экспозиции картинной галереи, однако постепенно Евгений стал все чаще отвлекаться, прислушиваясь к музыке, лившейся из магнитофона. Наконец, когда он оборвал на середине собственную фразу, мы тоже умолкли и прислушались.

Штанишки сняв, в своей кроватке

Я занимаюсь сам с собой…-

самозабвенно распевал магнитофон голосом Григорьева. "Вижу, вас серьезно занимает эта тема, Константэн", – заметил Евгений. "Да! Да! – воскликнул Григорьев и покаянно свесил голову на грудь. – Очень не хватает тепла, понимания… Короче, очень хочется бабу". – "Григорьев, вы пошляк, – поморщился Степанцов. – Прямо словно Пеленягрэ слышу". – "Не будем так строги к товарищу, – возразил Евгений. – В конце концов, он находится среди своих и может обойтись без фарисейства". – "Я человек простой, – обрадовавшись поддержке, хвастливо заявил Григорьев. – Что думаю, то и говорю". – "А думаете вы известно о чем", – понимающе кивнул Степанцов. "Попрошу не путать лирического героя песни с ее автором", – ощетинился Григорьев. А магнитофон тем временем заливался:

Я знаю теплую пещерку,

Куда стремлюсь я всей душой…

"Н-да, – послушав с минуту, покачал головой Евгений и снял телефонную трубку. Набрав номер, он спросил: – Это салон "Милена"?

Хе-хе… Нельзя ли заказать на вечер четырех дам? В гостиницу "Советская", хе-хе… Почему такой веселый? А что ж, рыдать прикажете, если я красивых дам заказываю на вечер? Нет, смотреть мне не надо – скажите Милене, что звонил Евгений из Москвы, она знает, кого надо прислать. Часам к семи. Хорошо, договорились". – "Так что, сегодня вечером у нас будут девушки?!" – спросил Григорьев, еще не веря своему счастью. "И сегодня, и когда пожелаете, – спокойно ответил Евгений. – А до тех пор мы будем осматривать город". – "Прекрасно, – сказал Степанцов. – Предлагаю прокатиться по исторической части города на речном трамвайчике". Идея была единодушно одобрена, и мы вышли в коридор, где столкнулись с толстой усталой женщиной в форменном платье, шедшей нам навстречу. Судя по швабре в ее руках, это была уборщица. За ней плелся великовозрастный идиот в тельняшке, линялых тренировочных штанах и тапочках. Дыша шумно, как лошадь, идиот уныло канючил: "Даш, ну когда дашь? Сегодня дашь? Ну дай поебать, а?" Правая рука гостиничного приживала была засунута в штаны и он совершал ею красноречивые движения, не сводя воспаленного взгляда с туго обтянутых платьем ягодиц уборщицы. "Пристает, Дашенька?" – сочувственно осведомился Евгений, кивая на идиота. "Да нет, что вы, он безобидный, – сочувственно ответила женщина. – А я не Даша вообще-то – это его мужики научили так говорить. Он теперь всех так называет". – "Ну смотрите – если что, мы его мигом призовем к порядку", – пообещал Евгений. Затем мы спустились вниз, где обнаружили милиционера, в изнеможении раскинувшегося на диване. Девица за стойкой встретила нас затравленным взглядом. При виде Евгения милиционер попытался было принять строевую стойку, но Евгений скомандовал: "Вольно, отдыхайте", – и защитник правопорядка со счастливым вздохом вновь откинулся на подушки.

Живописными переулками мы вышли на набережную и у гранитной лестницы обнаружили речной трамвайчик, пришвартованный к маленькой пристани. На трамвайчик как раз грузилась группа иностранных туристов, в которых по странному внешнему виду и по жизнерадостным выкрикам мы тотчас определили немцев. Мы сбежали вниз по ступеням и пристроились экскурсии в хвост. "Йяа, йяа, фройндшафт!" – решив поскорее освоиться, проблеял Степанцов, но сделал только хуже, поскольку местный экскурсовод, рослая крашеная блондинка с мужским лицом, услышав его неповторимый выговор, попыталась преградить нам дорогу по трапу со словами: "Корабль заарендован турфирмой". Я зловеще поинтересовался: "Значит, русскому человеку нельзя уже плыть по русской реке?" – "Спокойно, Андрей", – шепнул мне на ухо Евгений и с непостижимой скоростью затрещал по-немецки. Ему вторил Григорьев, имевший в школе по немецкому твердый кол, – правда, он свои тирады то и дело по привычке перемежал казахскими словами. Через минуту немцы дружелюбно нам заулыбались, а Евгений, приобняв мужественную экскурсоводку за талию, принялся интимно нашептывать ей что-то на ушко. Постепенно все переместились с трапа на борт судна. Заметив это, мы со Степанцовым начали отдавать концы и убирать трап, игнорируя стоявшего в нерешительности матроса. Раскрасневшаяся экскурсоводка увидела, что корабль отвалил от пристани, и махнула рукой на наше присутствие. Мы чинно раселись на скамейке, а вскоре к нам присоединился Евгений. "Хорошо ли вот так сразу покидать свою даму?" – с укором спросил Степанцов. "Я назначил ей свидание сегодня в семь у краеведческого музея", – сухо ответил Евгений. "Позвольте, позвольте, но ведь в семь к нам в гостиницу придут барышни", – забеспокоился Григорьев. "Что ж, значит, встреча у музея не состоится, – пожал плечами Евгений. – Как говорит заблудший Пеленягрэ, обманувший правдивее необманувшего, а обманутая мудрее необманутой. К тому же не забывайте о том, что до семи эта женщина будет счастлива". – "Вы напоминаете мне покойника Бардодыма, – с уважением произнес Степанцов. – Тот тоже на все был готов ради друзей".

Между тем трамвайчик неторопливо плыл мимо церквей, монастырей и прочих старинных зданий. Евгений, показывая рукой в разных направлениях, давал пояснения по-русски и по-немецки. Было ясно, что официальный гид с ним тягаться не может, и вскоре уже все экскурсанты слушали нашего редактора. Должен сказать, что его расказы о памятниках старины имели отчетливый эротический уклон: выходило, что чуть ли не каждое строение служило приютом плотского греха, причем, если верить Евгению, на этой скользкой стезе ни духовенство, ни дворянство, ни купечество города N не отставали друг от друга. Судя по тому, как краснели и смущенно прыскали белоликие немки и хитро переглядывались их упитанные спутники, комментарии Евгения на их родном языке отличались особой фривольностью. Экскурсоводка некоторое время пыталась вставлять свои пресные пояснения, но ее никто не слушал, и она в конце концов съежилась на своей скамейке и погрузилась в тупое молчание. Тем временем я прошелся по судну и под рубкой обнаружил буфет, где оказалось в наличии все необходимое для веселой поездки. Когда я вернулся к друзьям, нагруженный выпивкой и нехитрой закуской, они уже успели водрузить на столик перед нашей скамейкой прихваченную из гостиницы бутыль в виде веселого карлика и четыре граненых стакана, составлявших часть гостиничного имущества. Когда доставленные мною яства и напитки были в должном порядке размещены на столике, Евгений широким жестом указал на них ближайшим немкам и гаркнул: "Милости просим!" – "Йяа, йяа, – присоединился к нему Степанцов, любивший похвастать знанием языков. – Эссен-тринкен, шнель-шнель!" По моим наблюдениям, ни один немец никогда не откажется от дарового угощения, и это, безусловно, весьма разумно со стороны немцев. Вскоре у нашего столика с возбужденным гомоном скопилась вся экскурсия. Немцы без различия пола охотно выпивали, а уж закусывали так, словно их до этого не кормили целую неделю. "Какой здоровый аппетит у этих тевтонов! – восхитился Евгений. – Просто душа радуется на них смотреть!" – "Да уж, – мрачно произнес я, неожиданно ощутив прилив пещерной ксенофобии. – С ними держи ухо востро, а то, глядишь, они и тебя самого сожрут". – "Ну зачем вы так, Андрей, – сказал Евгений укоризненно. – Мы ведь тоже европейцы, разве не так?" С этими словами он ласково обнял за талию одну особенно безобразную немку и поднес к ее устам стакан с водкой. "Выпей, уебище тевтонское", – с нежностью предложил он. "Was ist das Wort "уйобишше"?" – кокетливо улыбаясь, поинтересовалась экскурсантка. ""Уебище" das ist wie "ausgeschlossen Person""– не растерялся Евгений. Экскурсантка польщенно захихикала и лихо опрокинула водку в рот. Как и следовало ожидать, водка быстро кончилась, и богатые туристы начали выжидательно поглядывать на нас, не проявляя никаких поползновений продолжить веселье на свои деньги. "Вот жлобы, – прошипел я злобно. – Так и норовят сесть на хвост рускому человеку". – "Что ж, друг мой, такова наша извечная миссия", – высокопарно возразил Евгений. "Du liebst mir?" – невпопад обратилась к нему с вопросом экскурсантка, которую он продолжал обнимать. "Jawohl, naturlich, – механически ответил Евгений и продолжал, повернувшись ко мне: – Как бы то ни было, нехорошо бросать начатое дело на полпути. Не могли бы вы, Андрей, еще разок сходить в буфет?" – "Почему не мог бы? Мог бы", – проворчал я и, растолкав немцев, зашагал в указанном направлении, однако буфетчица с огорчением сообщила мне о том, что спиртное кончилось и у нее тоже. Эту неутешительную весть я принес Евгению. "Ладно, – беспечно сказал наш друг, – как выражаются сотрудники ГИБДД, будем что-то решать".

Как раз в эту минуту трамвайчик заплывал под мост. Мягко, но решительно высвободившись из объятий безобразной туристки, Евгений высоко подпрыгнул, ухватился за край моста, подтянулся и очутился наверху, на миг пропав из виду. Казалось, будто его подцепил на крючок и втянул на мост невидимый рыболов. Это стремительное вознесение заставило бурно галдевших немцев умолкнуть и разинуть рты, – впрочем, и нас оно тоже удивило. Когда трамвайчик выплыл из-под моста, мы увидели Евгения уже на набережной, запруженной автомобилями. Он мчался к магазину под вывеской "Продукты", перепрыгивая через автомобили с азартными возгласами "Ать! Ать! Ать!" Немцы неотрывно следили за ним, пока он не скрылся за дверью магазина. "Оh, ja, ausgeschlossene Рerson!" – выдохнула с молитвенным выражением лица безобразная экскурсантка. Очередной мост надвигался на нас, но мы не замечали этого, ошарашенные необычайными действиями Евгения, приводившими на память былинных героев. Когда суденышко уже выдвигалось из тени моста на свет Божий, сверху раздались крики: "Platz! Platz! Место дайте, черти нерусские!" Толпившиеся на палубе немцы послушно расступились, и на освободившийся пятачок сверзился Евгений, нагруженный пакетами. Приземлился он, впрочем, мягко и даже устоял на ногах. Стряхнувшие оцепенение немцы разразились бурными аплодисментами. Когда овация закончилась и из пакетов были извлечены новые бутылки, Евгений поднял руку, требуя внимания, и заявил (разумеется, по-немецки): "Дорогие друзья! Вам выпало великое счастье плыть на одном судне с лучшими поэтами России, а следовательно, и всего мира. Чтобы вы не думали, будто я вас обманываю, я сейчас прочитаю вам свою поэму про осень". И, не давая туристам опомниться, наш друг начал читать (уже по-русски), бешено жестикулируя, подвывая и скрежеща зубами:

 
           Тысячи вырванных глазных яблок
           Бешено скачут, сталкиваясь с адамовыми яблоками и
                                              разбиваясь,
           Скелеты домов обрастают китовою плотью
           И троятся их зубы, истекая зубами зубов,
           Стремясь дотащиться туда, где над нужником реет угроза.
           Верлибры лезут, как из лопнувшей задницы…"
 

Время от времени Евгений прерывал чтение, гостеприимно замечая: «Да вы пейте, пейте! Кушайте, гости дорогие!» – после чего продолжал читать. Я, конечно, ощутил могучую энергетику его поэмы, но, к стыду своему, смысла ее так и не уловил. Зато немцы, как то ни странно, по-видимому, все прекрасно поняли, так как по окончании чтения вновь устроили Евгению овацию. «Браво! Прима!» – вопили они с таким энтузиазмом, что прохожие на набережных кидались к ограждению берега и долго провожали удивленными взорами наш трамвайчик. Не знаю, как уж немцам удалось с ходу вникнуть в суть столь непростого произведения, да еще прочитанного на чужом для них языке. Недаром, выходит, немцы слывут на редкость смышлеными людьми. Не успел Евгений закончить чтение, как Григорьев, с явным нетерпением дожидавшийся этого момента, заявил: «Ну а сейчас я спою!» – и грянул «Дон-дигидон». За нею последовали «Шалула» (в дуэте со Степанцовым), «Шабдабудай» и «Шубдубидуб». Пел он, конечно, по-русски, однако язык песни (а также танца, поскольку во время пения Григорьев весело приплясывал), как известно, интернационален и не нуждается в переводе. Поэтому экскурсанты быстро поняли артиста и принялись подпевать ему, одновременно перенимая те танцевальные коленца, которые откалывал Григорьев. «И-эх! Жги!» – взвизгивали, хлопая в ладоши, мы со Степанцовым. Евгений на минуту отлучился в рубку, а вернувшись, шепнул нам: «Я договорился с капитаном – сейчас будет остановка, и мы сойдем. Здесь как раз недалеко до нашей гостиницы». – «Зачем сходить? – запротестовал Григорьев. – Я не хочу сходить! Здесь весело!» – «Там нам будет еще веселее, – успокоил его Евгений. Вы ведь сами просили девчонок? Так уже скоро пять часов, а нам еще до их приезда надо закупить продуктов, сервировать стол и вообще подготовиться…» – «Да чего там готовиться, это ж проститутки! – воскликнул Григорьев. – Как придут, мы сразу их в койку…» – "Как вам не стыдно, Константэн, – скорбно покачал головой Евгений.

Ну пусть вы на миг забыли о том, что вы куртуазный маньерист, но ведь вы же еще и разумный человек. Если бы вы пустились ухаживать за этими девушками обычным идиотским образом, разве меньше денег вы бы на них затратили? А сколько сил, а нервов? Девушки милосердно избавляют вас от всего этого, а вы еще имеете дерзость смотреть на них как на вещь". – "Верно, верно, – сокрушенно закивал Григорьев. – Я возгордился, высоко вознес свой рог. Готов всемерно участвовать в сервировке стола для наших дам и вообще быть крайне галантным". – "Ну то-то", – с удовлетворением сказал Евгений и погрозил Григорьеву пальцем. Тем временем трамвайчик начал тормозить у очередной пристани. Веселившиеся немцы не замечали этого – они с гиканьем топотали по палубе, порой, пугая всю округу, пускали тирольские трели и осушали стаканы уже без всякого порядка. Вместе с ними скакал Степанцов, обнимаясь и целуясь то с одной немкой, то с другой. "Пошли!" – скомандовал Евгений, и сначала я, а за мной Григорьев перепрыгнули на пристань. Могучей рукой Евгений выдернул Степанцова из толпы танцующих, и тот неожиданно для самого себя очутился на пристани, где по инерции продолжал приплясывать. В следующий миг Евгений приземлился рядом с ним и крикнул капитану: "Отваливай!" Коричневая вода забурлила под винтом, и суденышко потянулось дальше по своему маршруту. Разгулявшиеся экскурсанты в большинстве своем не заметили нашего исчезновения. Только безобразная немка испустила горестный вопль и кинулась к борту, когда мы уже поднимались на набережную по гранитной лестнице. "Du liebst mir?!" – в отчаянии закричала бедняжка нам вслед, и, клянусь, в тот миг она была прелестна. "Йяа, йяа!" – хором заголосили мы и махали руками до тех пор, пока шумный кораблик не скрылся за поворотом русла. После этого мы направились на центральный рынок, поскольку Евгений с гневом отверг малодушное предложение заказать еду в гостиничном ресторане. С рынка, нагруженные покупками, мы проследовали в гостиницу.

Войдя в вестибюль, мы увидели рядом с привычной девицей щуплого молодого человека, сидевшего с крайне огорченным видом. При нашем появлении девица что-то ему шепнула, он вскочил и бросился к нам с криком: "Это я – сантехник!" – "Рады за вас, милейший", – сухо ответил Евгений. "Я починил ваш бачок!" – воскликнул сантехник с ноткой отчаяния в голосе. "Давно пора", – отвечал Евгений, по-прежнему без всяких эмоций. "Ребята, ну что ж вы меня не подождали? – с горечью спросил сантехник, так и не дождавшись бурных изъявлений благодарности с нашей стороны. – Написали про меня какую-то байду, тут все ее читают… Что ж вы так?" – "Во-первых, это не байда, а стихи, милейший, – в ваши годы пора бы уже видеть разницу, – наставительно заметил Евгений. – А во-вторых, с чего вы взяли, будто почтенные люди будут терпеливо вдыхать вонь, пока вы где-то гуляете? Учтите, если это повторится, то над вами не только вся гостиница – весь город смеяться будет. Перед этими людьми, – тут Евгений картинным жестом показал на нас, – президенты трепещут, а вы вздумали с ними шутки шутить…" Отстранив с дороги удрученного сантехника, Евгений двинулся к лифту, и мы зашагали за ним, слыша за спиной обиженное бормотание: "Что ж вы так… Подождали бы… Зря вы так…" – "Ничего, ничего, – заметив на наших лицах жалость, сказал нам в лифте Евгений. – С народом надо построже, иначе он живо на шею сядет". – "Пожалуй, это верно", – глубокомысленно подтвердил Степанцов.