Текст книги "Десятиглав, Или Подвиг Беспечности(СИ.Проза ру)"
Автор книги: Андрей Добрынин
Жанры:
Современная проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)
Денег у меня за время круиза не прибавилось, если не считать завалявшейся в кармане брюк мятой сторублевки, неизвестно откуда взявшейся. Мои краснодарские друзья, выходя в Новороссийске, не догадались снабдить меня небольшой суммой на первое время – впрочем, они наверняка и представить себе не могли, до какой степени я беден. Впрочем, я привык к бедности и она никогда меня не смущала. Ноги сами вывели меня к городскому рынку, где я съел пару вкуснейших чебуреков, приготовленных на моих глазах усатыми гречанками, и выпил в крошечной распивочной пару стаканов вина. Последнее мое действие было вызвано не пошлой тягой к алкоголю, а необходимостью проникнуться беззаботностью и отстраненностью от мира, тем самым приведя свое душевное состояние в соответствие со своим реальным социальным статусом нищего. Подкрепившись, я пошел бродить по городским улицам, скверам и пляжам. Мне было весело, а множество хорошеньких курортниц, которых я одобрительно оглядывал, еще больше поднимали мой дух. И в самом деле, стоило ли унывать? Блокнот и ручка, как всегда, были при мне, кругом имелось множество санаториев и пансионатов, при кухнях которых человек с хорошими манерами всегда может прокормиться, до зимы оставалась еще бездна времени, когда ночлег готов под любым кустом, – да в этих местах и зимой-то не холодно. В поисках пищи духовной я отыскал среди кварталов многоквартирных домов типовое школьное здание и там на помойке нашел, как и ожидал, кучу потрепанных, но вполне пригодных для чтения книг – преимущественно русских классиков. Всех этих авторов я давно собирался перечитать, но рутинные дела, заботы о хлебе насущном, а затем – великосветские развлечения (которые, как отмечал еще Бодлер, куда скучнее труда) не оставляли мне времени на чтение. Теперь же времени у меня было с избытком, и я благословил за это нищету.
Дни мои потекли неспешно. Мне казалось, будто меня подхватило и ласково несет медленное, но мощное течение, некая дружественная стихия. У этого течения, как мне казалось, нет ни цели, ни конца, где оно рассеивалось бы в пространстве, и его содержанием и смыслом является только его собственное движение. Я медленно плыл во времени, часами просиживая на гальке у моря, в тысячный раз обходя город, заглядывая на кухни то одного, то другого дома отдыха и внимательно обследуя помойки. Ночевал я в сосновой роще за городской больницей. В больничной кухне мне порой наваливали в плошку пресной слизистой каши (плошку я, разумеется, аккуратно возвращал). После обеда я обыкновенно спал где-нибудь в городе в тени шелковиц и акаций, стараясь располагаться поближе к заведениям общепита, чтобы запахи южной стряпни и во сне ласкали мое обоняние. Брезгливые взгляды посетителей меня ничуть не смущали. Беспокоили только мухи, которых на юге много возле всякого котлопункта: стоило мне во сне приоткрыть рот, как они непременно норовили туда залететь. Тогда я рефлекторно захлопывал челюсти, по-собачьи лязгнув зубами, выплевывал разжеванную муху и от этого движения зачастую просыпался. Побывал я и на городской свалке, но это посещение стало последним, поскольку свалка в это время горела, и вдыхать среди южных благоуханий едкий дым тлеющих отбросов мне показалось нелепым. Ночью свалка, расположенная на горе выше города, светилась нутряным багровым пламенем, словно врата ада, и наводила страх на впечатлительных людей, к которым я отношу и себя. Несмотря на неудачу со свалкой, я не прекратил обходить окрестности города, с каждым разом забираясь все дальше и дальше и поражаясь контрасту между переполненным людьми побережьем и знойной тишиной горных местностей, где слышались только звон цикад, потрескивание скручивающихся от жары сосновых иголок и шорох камешков, время от времени скатывающихся по склонам. Особенно любил я бродить по прибрежным горам, где между сосновых стволов дымно голубеет и пускает блики море с размытыми силуэтами кораблей на горизонте.
Однако голод, как говорится, не тетка, до конца к нему не притерпеться, и потому порой я впадал в простительный грех уныния, как то уже описано в первых строках настоящей новеллы. Впрочем, природная любознательность и на сей раз быстро взяла верх над временным упадком духа. Пройдя тихое предместье Геленджика, я вновь отправился бродить по прибрежным горам. В тот день я зашел особенно далеко и неожиданно увидел с вышины дорогу, проложенную по ложбине между горами и петлявшую вместе с ней. Я заинтересовался тем, куда ведет эта дорога, ведь согласно карте города и его окрестностей, которая висела в холле регулярно посещаемого мной санатория для слепых и которую я внимательно изучил, в этих местах не имелось никаких населенных пунктов – пустынные горы, поросшие лесом, тянулись вдоль моря на несколько десятков километров. Хрустя камешками, я скатился на дорогу, поражавшую гладкостью своего покрытия и вообще неимоверно прилизанным видом. В российские населенные пункты такие дороги обычно не ведут, в воинские части – тоже. Я догадался, что впереди должно находиться обиталище какого-то чрезвычайно важного лица, но вот какого? Президент, как известно, отдыхает в Сочи, к нему жмутся и прочие высокопоставленные особы. Там у них имеется свой круг общения, что для них очень важно, поскольку представители власти – люди, как правило, ограниченные, а люди ограниченные всегда по натуре своей коллективисты в том смысле, что им всегда требуется общество себе подобных с раз навсегда установленным привычным стилем жизни. Кто же из наших высоких персон обладает столь независимым нравом, чтобы уединиться в этих безлюдных местах? Размышляя об этом, я шел по обочине дороги в направлении моря. Сзади раздался шум, и мимо меня пронесся новенький "мерседес" с тонированными стеклами. Машина со свистом скрылась за поворотом, а мне пришла в голову запоздалая мысль: какого черта я плетусь туда, где наверняка полно охраны и мне предстоит в лучшем случае потоптаться перед воротами и убраться несолоно хлебавши. В худшем же случае меня могут ожидать крупные неприятности. Я вытащил из-за пазухи найденный мною как-то на пляже бинокль, посмотрел вперед и заметил на поросшем соснами склоне перемещающиеся фигуры в камуфляжной форме и с оружием за спиной. Видимо, охрана патрулировала даже дальние подступы к поместью. Тут меня охватил азарт – мне страшно захотелось выяснить, кто же поселился в этих горах, и более того – если и не познакомиться с ним, то, по крайней мере, понаблюдать вблизи жизнь обитателей таинственной супердачи. Я скользнул с дороги в кусты и, прячась от патрулей за валунами, за кустами, в расщелинах, стал лесом продвигаться туда, где, по моим расчетам, находилась усадьба. Пару раз я слышал шорох хвои и треск сухих сучьев под ногами патрульных. Это были молодые пограничники – они, конечно, вряд ли могли выследить такого хитрого и осторожного человека, как я, вдобавок взявшего в своей жизни немало ценных уроков у охотников и следопытов во всех частях света. Тем не менее осторожность не мешала, к тому же ближе к периметру поместья возрастала опасность наткнуться на охранников-профессионалов. Вскоре я вышел к каменной ограде, аккуратно оштукатуренной и побеленной. В поросших соснами холмах, среди белых известняковых осыпей и откосов эта ограда не казалась чем-то чужеродным, а тянувшаяся по ее верху колючая проволока вполне соответствовала изобилию всевозможных колючих растений, присущему этим местам. Ограда не была снабжена вышками, прожекторами и прочими устрашающими приспособлениями, – видимо, дабы не вызывать мрачных ассоциаций у обитателей поместья. Однако мирный вид ограды меня не обманывал: я понимал, что пулеметы на вышках с успехом заменяются замаскированными телекамерами и совершенной системой сигнализации. Присев на пенек, я погрузился в раздумье, изредка почесываясь от укусов муравьев, лихорадочную деятельность которых не могло подавить даже одуряющее благоухание разогретой солнцем хвои. Я придумывал способ преодолеть ограду незамеченным, однако ничего верного мне в голову не приходило. Задрав голову, я выбрал среди прочих сосен такое дерево, с которого просматривалась бы территория усадьбы, и с ловкостью, выработанной годами скитаний, вскарабкался на самую верхушку, согнав оттуда двух остервенело любившихся белок (видимо, верно сообщение Плиния о том, что по похотливости белки уступают только кроликам). За лениво колыхавшимся пологом хвои могучей дымчато-синей стеной вздымалось море, по которому ближе к черте берегового обрыва перебегали солнечные блики. Заметив вдали разноцветный парус яхты, я подумал, что, возможно, то вышли на прогулку мои друзья-яхтсмены из Новороссийска. Однако затем я вспомнил, что смотреть мне надо в другую сторону. Кое-как вытерев о штаны перепачканные сосновой смолой руки, я вытащил из-за пазухи бинокль и навел его на территорию за оградой. Моим глазам предстали изящный дом в испанском стиле, обширный бассейн и на краю бассейна – прелестная девушка в шезлонге, почти обнаженная, если не считать темных очков и белого лепестка материи на том месте, которое мой друг, известный поэт-песенник Виктор Пеленягрэ деликатно именует "узким вместилищем удовольствия".
Охранников не было видно, но они наверняка пялились из своих укрытий на пышный бюст совершенной формы, упругий даже на вид, на длинные стройные ноги, которые девушка положила на другой шезлонг, на роскошные черные волосы – девушка время от времени встряхивала их сильной точеной рукой, чтобы они поскорее высохли. В другой руке незнакомка держала большого формата книгу в подозрительно знакомом переплете. Подрегулировав резкость бинокля и напрягая зрение, я прочел название "Каторжник любострастья" и удовлетворенно улыбнулся – то было знаменитое подарочное издание моей поэмы, иллюстрированное блестящими, хотя и крайне неприличными гравюрами художника Александра Курбакентова. В следующую секунду я не поверил своим глазам: изящная ручка девушки скользнула в межножье, пальчики проникли под белый лепесток и размеренно задвигались под ним. Девушка поудобнее расположилась в шезлонге и закинула одну ногу на его ручку, не прекращая при этом вглядываться в книгу и ласкать себя. Ее пухлые, красиво очерченные губы в блестящей помаде набрякли и слегка приоткрылись, по телу порой пробегала дрожь. Захваченный этим зрелищем, я едва не свалился с ветки и произнес про себя: "Ну и ну! Она делает это, прекрасно зная о том, что на нее смотрят многочисленные охранники! Просто какой-то Рим периода упадка!" Однако тут же я сам возразил себе: "Полно, не следует так стандартно мыслить. Разве об упадке свидетельствует это прекрасное тело, заключающее в себе, я уверен, не менее прекрасную душу, – ведь духовно убогие люди не читают подобных книг и даже не знают об их существовании. Нет, то, что делает прелестная незнакомка, говорит лишь о внутренней свободе, причем в той ее степени, которой мы, художники, еще только мечтаем достичь". Я почувствовал, что в моем сердце зарождается любовь к загорелой красавице, и сам не помню, как скатился с дерева. В таком восторженном состоянии я был способен на любые необдуманные поступки и вполне мог предпринять лобовой штурм ограды, что, разумеется, не сулило мне ничего хорошего. Однако от беды, которой грозила мне внезапно вспыхнувшая страсть, меня спасли молчаливые обитатели прибрежных лесов. Животные и прежде не раз спасали меня от разнообразных бед, тем самым как бы откликаясь на ту нежную любовь, которую я с малолетства к ним питал. На сей раз посланником благосклонных судеб выступил матерый дикобраз из числа тех, что в изобилии водятся в горах, окружающих Геленджик. Дикобразы, эти искусные копатели, крайне ревниво относятся к захвату своей территории, поэтому неудивительно, что с первого дня возведения в их лесах любых заборов и оград они принимаются делать под них подкопы. Отстреливать их в таких случаях непросто: допустим, охранник замечает на телемониторе, что зверь принялся за подкоп, и вызывает стрелков, но к моменту их прибытия на место преступления дикобраз уже сидит глубоко под землей. Никакая норная собака такого зверя не возьмет – она может забраться в подкоп и сколько угодно там лаять, но при попытке укусить нарушителя она тут же получит порцию иголок в нос. Охране остается лишь топтаться у норы и злобно проклинать свою холуйскую участь. Вот и теперь я заметил матерого дикобраза, который с шумом вылез из кустов, переваливаясь, приблизился к ограде и, сердито сопя, принялся с невероятной быстротой закапываться в землю. Облаком поднялась пыль, зашуршала земля, далеко отбрасываемая мощными лапами, защелкали камешки. Вскоре послышались топот и тяжелое дыхание охранников, но дикобраз к этому моменту уже исчез в норе. Тут я убедился в том, что охотничья техника не стоит на месте – верзилы в камуфляже притащили с собой баллон с краником, напоминавший огнетушитель, и сноровисто пустили в зиявшее под оградой отверстие струю какого-то газа. Видимо, вещество было составлено так, чтобы вызывать у дикобразов максимальное отвращение – зверь не стал заканчивать подкоп и с возмущенным фырканьем задом вылез из норы. На поверхности он тут же пустил в одного из обидчиков струю зловонной жидкости, вызвав у того неудержимую рвоту, а в другого выстрелил пучком иголок, одна из которых угодила в промежность, являющуюся излюбленной мишенью дикобразов. Эти уколы крайне болезненны, но кроме того обычно вызывают воспаление, и в большинстве случаев пораженный фаллос приходится удалять. Охранник дико заорал, выхватил пистолет и открыл ураганный огонь (невзирая на то, что, как я позже узнал, охране было категорически запрещено убивать забавных зверей). Однако дикобраз уже нырнул в кусты и помчался прочь с необычайной скоростью, только кое-где мотались верхушки кустов, обозначая зигзаги движения животного. В результате разъяренный охранник только впустую расстрелял весь магазин. Мысленно я рукоплескал свободолюбивому зверю и потешался над его незадачливыми притеснителями. Постанывая и охая, охранники кое-как забросали нору землей, щедро окурили разрытое место своим зловонным газом и удалились, изрыгая проклятия. Однако дикобраз не зря славится своим упорным характером, – стоило его неприятелям скрыться из виду, как вновь послышались топот его лап и воинственное бренчание иголок. Зверь мгновенно внедрился в рыхлую землю, хотя и отчаянно чихал от запаха газа. Когда он, по моим расчетам, уже должен был вылезти на той стороне, я ползком устремился к подкопу и без колебаний юркнул в нору. Чихая, как и дикобраз, от пыли (земля была каменистой и совершенно сухой) и острого запаха газа, я мгновенно миновал проделанный зверем тоннель и очутился на территории поместья. К счастью, представшее моим глазам пространство в разных направлениях пересекали аккуратно подстриженные куртины вечнозеленых кустарников. Передвигающийся ползком или на четвереньках человек без труда мог укрыться за ними. Мысленно определив местонахождение бассейна, я на четвереньках затрусил в избранном направлении. Затем я обогнул бассейн и, стараясь двигаться бесшумно, чтобы не потревожить любимую раньше времени, вскоре оказался в нескольких шагах от нее, причем меня по-прежнему скрывали кусты барбариса. Красавица продолжала ласкать себя, при этом не забывая время от времени переворачивать страницы книги. По движению ее чувственных губ я угадал, что она повторяет про себя мои стихи, и даже понял, какие именно. Ее шумное дыхание, непроизвольные отрывистые стоны и дрожь, порой пробегавшая по божественному телу, указывали на то, что она приближается к пику наслаждения. После наступившего вскоре прилива сладострастных содроганий я выждал несколько минут, чтобы дать девушке отдышаться, а затем торжественно поднялся над кустами, словно античный бог, выходящий из чащи к облюбованной им пастушке. Девушка заметила меня не сразу – она томно распростерлась в шезлонге, и ее глаза под темными очками, видимо, были закрыты. Однако когда на нее упала моя тень, она почувствовала чужое присутствие. Другая на ее месте вскочила бы, взвизгнула, позвала бы на помощь или просто свалилась бы с перепугу в бассейн вместе с шезлонгом – такие случаи в моей жизни бывали. Но эта девушка только чуть подобралась в шезлонге, подчеркнуто неторопливо сняла очки и взглянула на меня в упор прекрасными синими очами, представлявшими восхитительный контраст с глубокой чернотой ее пушистых волос. "Что-то я раньше вас здесь не видела, – произнесла она грудным бархатистым голосом, который мне так нравится в женщинах. – Можно узнать, кто вы такой?" Одновременно с этой фразой девушка чуть приподнялась и сделала кому-то запрещающий жест. Я посмотрел в ту сторону и увидел, как несколько верзил-охранников, направившихся было ко мне, послушно отступили обратно в густую тень ливанского кедра. Бесспорно, смелость моей красавицы сделала бы честь многим мужчинам. "Литератор, сударыня, – с поклоном отрекомендовался я. – Существо вполне безвредное. Между прочим, автор той книги, которую вы с таким увлечением читаете". Слово "увлечение" я произнес с некоторым нажимом, и моя собеседница слегка изменилась в лице, поняв, что я видел ее одинокие забавы. "Очень приятно, ведь в этой глуши не встретишь других мужчин, кроме болванов-охранников", – сказала она, как бы объясняя, почему предпочитает развлекаться в одиночестве. Одновременно в этих словах прозвучало и завуалированное обещание. "Честно говоря, я уже не в первый раз читаю эту книгу, – призналась девушка. – Она созвучна тому, что я чувствую. Но ведь она вышла несколько лет назад, а вы с тех пор наверняка написали что-то новое. Про вас говорят, что вы невероятно работоспособны, хотя сейчас, – красавица окинула меня критическим взглядом, – сейчас в это поверить трудно. Когда я видела вас по телевизору, вы выглядели как денди, а сейчас вы похожи на лаццарони". "Внешность одновременно и правдива, и обманчива, – улыбнулся я. – Сейчас я и впрямь живу как лаццарони, но делаю это совершенно добровольно. В здешних краях найдется много людей, которые, если я к ним обращусь, мгновенно вытащат меня из бедности. Но такая жизнь позволяет моим творческим замыслам свободно созревать, и я не спешу с ней покончить. Зачем? Ведь если говорить о женщинах, то те из них, которые действительно достойны любви, не оттолкнут поэта, даже если он придет к ним в нищенском образе".
Произнеся эту галантную фразу, я начал читать стихи, не избегая и самых рискованных. Одновременно с чтением я положил руку на упругое бедро моей красавицы и начал медленно поглаживать его шелковистую поверхность. Порой красавица сдерживала мою ладонь своими холеными пальчиками, но делала это мягко и уступчиво, так что через минуту я уже вновь принимался за свое. Постепенно мои прикосновения делались все смелее и смелее. Дерзкая ладонь блуждала уже по всему роскошному телу. Анна – так, судя по всему, звали девушку – прикрыла веки и расслабилась, вытянувшись в шезлонге. Порой она хватала меня за руку и нежно вонзала в нее свои жемчужные ноготки. На ее губах дрожала мечтательная улыбка. Наконец я прекратил чтение и припал устами к шелковистой коже любимой, целуя и лаская ее совершенной формы груди (в особенности соски), и шею за ушком, и живот, и бедра, и тайная тайных. Любовь переполняла меня, но любовь истинная и полнокровная, а не бледная немочь, описанная педерастом Платоном. В результате я начисто забыл о том, что наши ласки протекают под горящими взорами охранников. Наконец Анна с полувздохом-полустоном, напоминающим мурлыканье влюбленной тигрицы, привлекла меня в свои объятия, что-то сделала с шезлонгом (он оказался особой конструкции), и мы оказались вдвоем на удобном ложе, мгновенно опустившемся и раздавшемся вширь. Пальчики Анны умело направили мой любовный скипетр в ее увлажнившееся лоно, и когда я грубо вошел в нее, она обхватила меня ногами и с хриплым криком стиснула в неистовом объятии. Первая схватка настолько увлекла нас обоих, что мы даже не прибегли к тем маленьким утонченностям, которые придают любовным играм особую пряность. Анна бешено билась подо мной – все ее существо рвалось навстречу мне и моей беспощадной тверди. Неистовые поцелуи, стоны, вскрики, яростные объятия, сокращения мышц в стремлении к еще большему восторгу – все промелькнуло как один миг и завершилось таким взрывом сладчайших судорог, подобного которому я не испытывал дотоле никогда. Что ж, с человеком когда-нибудь все происходит впервые, а затем ему хочется чего-то нового, неизведанного… Так и мы с Анной, едва переведя дух, вновь принялись ласкать друг друга, но при этом каждый из нас уже старался продемонстрировать любимому существу все плоды своего прежнего любовного опыта. Полагаю, что ни одно из ухищрений, изобретенных человечеством на его пути от торопливых совокуплений первобытных людей в лесных чащах до римских оргий и обществ свободной любви в России серебряного века, – ничто, говорю я, из приобретенного на этом пути не осталось неопробованным нами с Анной.
Один раз, когда мы отдыхали после очередных восторгов, я нежно назвал свою любимую по имени. Она отстранилась и с удивлением посмотрела на меня. "Откуда ты знаешь, как меня зовут? – спросила она требовательно. – Я ведь тебе не говорила, я точно помню". "А я и не спрашивал, – пожал я плечами, – мне это не обязательно. Мне достаточно посмотреть на человека, чтобы узнать, как его зовут, да и вообще всю его подноготную". "Если бы я не читала твоих стихов, я бы тебе не поверила, – произнесла Анна задумчиво. – Но все же есть нечто такое, чего ты никогда не смог бы узнать обо мне со всей твоей проницательностью. Ты наверняка понял, что я дочь какого-то очень большого человека, но даже тебе не узнать, насколько большого. Так вот, не хочу ничего от тебя скрывать: я – дочь сверхпрезидента". "Путина, что ли?" – хмыкнул я недоверчиво. "Нет, Путин – просто обычный президент, – терпеливо объяснила Анна. – А мой отец – сверхпрезидент". "Что же он за птица? – спросил я с удивлением. – Чем занимается? Никогда не слыхал о такой должности". "И не услышишь, – пообещала Анна. – Это сверхсекретная должность, о ее существовании знают очень немногие люди даже из числа тех, кто работает непосредственно с отцом. Понимаешь, в каждом обществе должен быть человек, олицетворяющий все это общество, все господствующие в нем отношения, не просто властвующий, но несущий в себе саму идею власти. Когда-то такими людьми, видимо, были короли. Гитлер и Сталин были публичными сверхпрезидентами, но публичность и такая должность несовместимы. Люди не любят власть и погубят все, что сделано сверхпрезидентом, если знают о его существовании. В буржуазных обществах, особенно в тех, где, как у нас, происходит первоначальное накопление, сверхпрезидент совершенно необходим, иначе все развалится. Папы сейчас нет, он уехал метить территорию…" "Странный какой-то термин, – не удержался я от усмешки. – Словно из зоологии". "Сходство действительно есть, – серьезно кивнула Анна. – Он объезжает заводы, шахты, города и метит специальной пахучей жидкостью все то, что должно быть приватизировано, то есть должно достаться капиталу. Потом уже люди на местах начинают приватизировать это имущество. Многие из них искренне полагают, будто они сами это затеяли, но на самом деле на них так действует запах, оставленный папой. Они буквально дуреют от этого запаха и не могут успокоиться до тех пор, пока не присвоят ту вещь, от которой он исходит". "А какая твоему отцу в итоге корысть? – спросил я. – Он ведь только метит, а присваивает кто-то другой". "Ну, во-первых, эти другие обязательно попадают в зависимость к папе. А во-вторых, я же тебе говорила: папа – это живое воплощение власти буржуа, представитель класса в целом и каждого отдельного капиталиста. Он просто не может действовать иначе". "Какая ты мудрая", – восхищенно прошептал я и поочередно поцеловал ее чудесные синие глаза, опушенные длинными ресницами. Затем я начал нежно ласкать ее, уже успев подметить, какие прикосновения и ласки нравятся ей больше, чтобы приготовить к очередному внедрению моего мужского щупа. Она блаженно вздохнула, когда я вкрадчиво и вместе с тем мощно овладел ею, однако тут же напряглась и прошептала: "Господи, папа должен вот-вот нагрянуть! Он такой пунктуальный!" "Не нагрянет", – тупо возразил я, сам не понимая, что говорю.
"Он уже нагрянул", – произнес прямо надо мной жизнерадостный мужской голос. "Ой, папа", – хихикнула Анна. "Так точно, а это кто?" – поинтересовался голос. Стоять перед сверхпрезидентом в чем мать родила было, конечно, глуповато, но лежать перед ним в том же виде на его дочери, да еще и слившись с нею – еще глупее. Поэтому я встал, прикрывая срам, и оказался лицом к лицу с плотным светловолосым мужчиной среднего роста, взиравшим на меня с явной симпатией маленькими голубыми глазками. Его веснушчатое лицо с задорно вздернутым носом и растянутым в постоянной усмешке ртом совершенно не подходило исполнителю такой серьезной общественной миссии, каковой, если вдуматься, является миссия сверхпрезидента. "Ничеего-ничего, не стесняйтесь, ваше дело молодое", – добродушно обратился к нам хозяин поместья. Я был поражен тем, насколько непохожа Анна на своего отца, с виду напоминавшего не маститого руководителя, а какого-то веселого персонажа русских сказок вроде Емели или солдата, варившего щи из топора. Вдобавок от сверхпрезидента явственно попахивало спиртным. Анна же, напротив, обладала скорее трагической внешностью. Впрочем, и история, и мой личный опыт свидетельствуют о том, что самые великие (и порой жестокие) деяния в России частенько совершаются большими весельчаками и со скоморошьими ужимками. Сверхпрезидент и впрямь оказался веселым человеком и вскоре очаровал меня своим чувством юмора и умением наслаждаться жизнью. Первым делом он властным движением руки заставил исчезнуть своих клевретов, топтавшихся поодаль, затем велел мне одеться и пригласил в дом. Анна сама изъявила желание присоединиться к нам – похоже, отец давно отвык разговаривать с ней в повелительном наклонении. "Позвольте узнать, как вы сюда проникли? – обратился ко мне сверхпрезидент. – А главное, зачем?" "Я небогат, сударь, и хотел попросить еды в вашей усадьбе, – ответил я с достоинством. – Однако усадьба хорошо охраняется, и я мог бы отказаться от этой затеи, если бы не увидел в бинокль вашу дочь у бассейна. Вы верите в любовь с первого взгляда?" "А что я? – пожал плечами сверхпрезидент. – Это ваше дело молодое, а у меня других забот полон рот. Лишь бы моя дочь в нее верила. Честно говоря, в последнее время меня стало беспокоить ее будущее. Не может же молодой девушке совсем никто не нравиться! С какими только людьми я ее не знакомил – и молоды, и при власти, и с огромными деньгами, и знамениты…" "Папа, это просто смешно, – встряла в разговор державшаяся сзади Анна. – Все эти люди – полные ничтожества, по-настоящему их интересуют исключительно деньги". "Не стоит преуменьшать значение денег, дорогая, – обернулся к ней сверхпрезидент. – Впрочем, что теперь об этом говорить… Лишь бы ты была счастлива". "Я очень счастлива, папа", – с жаром заявила Анна. "Ну что ж, тогда совет вам да любовь", – вздохнул сверхпрезидент. После этого он быстро вошел в роль доброго папаши и хлебосольного хозяина. На веранде дома был сервирован роскошный стол, которому позавидовал бы и сам Гаргантюа. У меня, не евшего уже двое суток, да еще после бурных любовных утех, тут же потекли слюнки. Ел я, разумеется, так, что за ушами трещало, а наполнив желудок, воздал должное и горячительным напиткам, разнообразие которых было невероятным. Однако до сверхпрезидента и его приближенных мне было далеко: я отродясь не видел, чтобы люди так ели и пили. С ними не смогли бы потягаться ни Объедало и Опивало из русских сказок, ни веселые великаны Рабле – жаренный целиком баран на моих глазах за несколько минут превращался в жалкий скелет, а перед новым тостом каждому пьющему наливали в огромный хрустальный кубок по нескольку бутылок благородного вина из Абрау-Дюрсо. "Порой так устаешь от всех этих поездок, командировок, – заметив мое удивление, пояснил сверхпрезидент. – Поневоле хочется расслабиться". Через некоторое время участники застолья уже начали поглаживать и похлопывать хорошеньких официанток; правда, в присутствии дочери хозяина делалось это только украдкой. Чувствовалось, что и самого сверхпрезидента стесняет наше присутствие – я случайно заметил, как он красноречиво перемигнулся с пригожей румяной поварихой, на миг как бы случайно возникшей в дверном проеме. После еще нескольких тостов (не отличавшихся, честно сказать, оригинальностью) наш хозяин подозвал к себе одного из клевретов, отдал ему какое-то распоряжение, тот вышел в смежную комнату, и было слышно, как он там говорит по мобильному телефону. Затем этот человек вернулся к сверхпрезиденту и что-то шепнул ему на ухо. Тот одобрительно кивнул и повернулся ко мне со словами: "Вам надо бы пойти переодеться. Сейчас подадут вертолет, он отвезет вас с Анной на военный аэродром, а оттуда вылетите в Москву – все уже согласовано, задержек не будет". "А зачем нам в Москву?" – ошарашенно спросил я. "Ну как же, должны же вы где-то жить с Анной? Вам выделили квартиру в Москве – никакой лишней помпы, семь комнат в тихом переулке на Остоженке, – так надо ее посмотреть. Но думаю, что все будет нормально и вам понравится".
Эти строки я пишу сейчас в той самой квартире. Против ожиданий, осмотром нашего жилища я в свое время остался доволен и не высказал отцу Анны никаких претензий, хотя и не привык миндальничать с буржуями-меценатами. Более того, некоторые предметы восточной старины, являвшиеся частью обстановки, доставили и продолжают доставлять мне истинную радость. Видимо, в буржуазное окружение сверхпрезидента, пусть даже в качестве обслуги, все же проникают образованные люди с тонким вкусом. Это вселяет надежды на общее улучшение обстановки в стране.