Текст книги "Советник президента"

Автор книги: Андрей Мальгин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

– Маша, я не понимаю, где отец. Он что, вышел на улицу?

– Да нет, я бы услышала дверь. Его что, нигде нет в квартире?

– Пока не нашла.

– А в туалете?

– В один заглянула. В самом деле, может он во втором? Дверь второго туалета, размещавшегося в глубине квартиры, возле так называемой «гостевой» комнаты, действительно была закрыта изнутри. Валентина туда осторожно постучала:

– Игнатий, ты здесь?

Игнатий молчал.

– Игнатий! Молчание.

– Пап, ты что, обиделся на нас? – поинтересовалась Маша. Молчание.

– Пап, ну не сердись, ладно? Никакой реакции.

– Мам, – шепотом сказала дочь, – может, он вырубился там? Знаешь, он какой-то странный сидел. Безучастный. Может, у него инсульт?

– Типун тебе на язык, – так же шепотом ответила Валентина, а сама как можно более сладким голоском обратилась к закрытой двери: – Игнатьюшка-а-а! Пойдем водочки выпьем… За дверью было полное молчание.

– Ты на нас не сердись, Игнатий, мы тут с Машкой только что провернули важнейшее дело. И повод нашли, и корреспондентов вызвали. Завтра важный день. Выходи, готовиться будем… Игнатий не подавал признаков жизни.

– Игнатий, если ты сейчас не ответишь, нам придется ломать дверь! И даже на это сообщение Присядкин никак не отреагировал.

– Мам, а он точно там? – Ну дверь-то закрыта изнутри, видишь. Кто еще, кроме него, там может сидеть? Привидение? – Мам, по-моему, надо срочно ломать дверь. Он бы ответил, если б все было в порядке. Дверь, как во всех санузлах, к сожалению, открывалась наружу. Так что вышибить ее было невозможно. Поэтому Валентина что есть силы потянула ручку на себя. Дверь не поддавалась. Тогда Валентина подняла ногу, уперла ее о дверной косяк, и что есть силы дернула за ручку. И тут же под громкий лай собаки упала на пол. Вырванная с мясом дверная ручка валялась рядом. Дверь так и не открылась, но теперь у нее не было ручки. Ухватиться было не за что.

– Все, мать, хватит. Я иду за Василием. Пусть что-нибудь придумает.

– Маша, я боюсь. С ним что-то случилось страшное. Я уверена. Надо вызывать «скорую» и, может быть, МЧС, чтоб дверь открыли.

– Пока они приедут, он концы отдаст. Василий сейчас эту дверь вскроет. Я пошла. Это ж не сейф, думаю, справится. Поход за Василием занял не больше минуты. Василий попросил два ножа покрупнее, как-то их просунул в щель в районе замка, поднажал – и дверь, наконец, открылась. Дамы побоялись заходить внутрь. Василий заглянул. На толчке, сняв штаны, сидел Игнатий. Он смотрел куда-то в пол и даже не поднял голову в сторону двери. Следом в дверной проем просунулись Валентина с Машей.

– Что ж ты, дрянь такая, молчал, когда мы к тебе взывали! – с пол-оборота завелась Валентина.

– Ну все, Василий, спасибо тебе, иди уж, – сказала ласково Маша и, встав на цыпочки, грациозно поцеловала Василия в щеку. Зато, как только за ним закрылась дверь, заорала на полную мощь своих легких: – Что ж ты, падла, тут расселся! Знаешь, как мы испугались! Думали, ты концы отдал. Присядкин с толчка тихим-тихим голосом, наконец, отозвался:

– Я устал. Я иду спать. Уйдите.

– Какое спать? Мы должны твою речь учить! – закричала пораженная такой наглостью Валентина. Но более трезвомыслящая Маша ее остановила: – Знаешь, мам, пусть уж идет спать. Мы ему все напишем. Утром буди его в семь утра, и тогда засадим учить это дерьмо наизусть. Справится. Они-то когда придут? К одиннадцати? – К одиннадцати.

– Ну вот и славненько. Пусть спит, в самом деле. Дамы оставили Игнатия в одиночестве. Он натянул штаны и вышел вслед за ними. Какой-то неестественной походкой Присядкин засеменил прямым ходом в Машкину комнату:

– Спальня здесь?

– Спальня не здесь! – заорала дочь. – Спальня – следующая дверь.

Утром Валентина разбудила Игнатия ни свет ни заря. Проснувшись, он выказал признаки вменяемого человека. При этом стало ясно, что он совершенно не помнит о событиях вчерашнего вечера. Когда она ему их вкратце изложила, а также сообщила о планах на день грядущий, он пришел в неописуемый ужас:

– Валентина, да ты что? Я не могу критиковать действия наших властей, тем более по чеченскому вопросу, и тем более иностранным корреспондентам. Меня тут же снимут с работы.

– Игнатий, не ссы. Все продумано. Вот текст, ознакомься и изложи близко к тексту. Тут комар носу не подточит.

– Валя, этого нельзя делать! – Может и нельзя, но нужно. Ты должен везде засветиться как борец за права человека. Пойми, после твоего вчерашнего заявления Сибелиусу надо срочно исправлять впечатление.

– Какого заявления?

– Ты что – не помнишь?

– Валя, не помню. Мы что, видели вчера Сибелиуса?

– Так, все ясно. У тебя полное выпадение памяти. Амнезия. В таких случаях вообще-то следует обращаться к врачам. Но у нас нет сегодня на это ни минуты времени. Давай прочти этот текст и постарайся передать как можно ближе к тексту.

– Погоди, Валя. Расскажи по порядку, что произошло.

– Все очень просто. Мы были на дне рождения у Розы…

– У Розы? – У Розы. Потом Сибелиус пошел провожать нас до машины. Тогда ты ему и сказанул про зачистки и все такое.

– Что я сказанул про зачистки? – Ты сказал, что их одобряешь. Ни больше ни меньше.

– Водитель слышал? Кто, кстати, вчера у нас был – Селифан? – Нет, был Сашка. Может, и слышал, не знаю, я не заметила.

– А какого черта о зачистках вообще зашла речь? – А речь зашла потому, что перед этим за столом ты объявил во всеуслышанье, что за выступление на конференции тебе влетело в администрации.

– Ну? – Что ну? А потом ты там же им всем сказал, что тебя на конференции неправильно поняли, что ты вовсе ничего такого там не осуждал. Ну и так далее. Ну вот, видимо, Сибелиус решил тет-а-тет выяснить, каково же твое мнение на самом деле. И пошел нас проводить. И ты ему наговорил такого! Мы с Машкой ушам не верили. Ты просто предстал перед ним в образе кремлевского ястреба, поджигателя войны.

– Валь, может, я выпил лишнего? – Игнатий, ты не пил вообще! Черт, я совсем забыла…

– Что такое? – Ты не пил, потому что сегодня утром тебе анализы сдавать. Ты что забыл, что после больницы раз в неделю ездишь сдавать анализы? Елки-палки, который час? Восемь? Ну ладно тогда. Вот, возьми баночку, иди отлей туда, водитель отвезет мочу в поликлинику без нас. Нам надо к пресс-конференции готовиться.

– А кровь? – Что кровь? – Кровь же он не отвезет. Кровь-то тоже надо сдать.

– Кровь можно до обеда сдать в любое время, а мочу берут только до десяти. Кстати, ты натощак? Не ел ничего с утра? – Откуда? Конечно, не ел. Ты мне не дала ничего.

– Не дала, и отлично. Точно не ел? Иди поссы в баночку и дадим ее водителю. Селифан отвезет.

– Ты ж сказала, Сашка – водитель сегодня.

– О господи! Сашка был вчера. Сегодня, значит, Селифан. Он сейчас повезет Машку в школу и потом заедет в поликлинику, отдаст твою мочу… Маш! В двери возникла Машка с портфелем в руках.

– Маш, сейчас папа тебе отдаст баночку с мочой, отдай ее водителю, пусть доставит в поликлинику в первый корпус на четвертый этаж. Какой кабинет, не помню, там спросит, найти не трудно.

– Мама, ты хочешь мне вручить его мочу? Я правильно поняла?

– А ты брезгуешь, да?

– Представь себе, брезгую. И вообще я опаздываю в школу. Насколько я вижу, баночка пока пустая.

– Тогда спускайся и скажи Селифану, чтоб поднялся за баночкой. Мы ее пока наполним… Маша спустилась вниз, Игнатий отправился в туалет. Когда Селифан позвонил в дверь, ему торжественно вручили теплую баночку с желтой жидкостью и объяснили, как с ней поступить. Водитель совершенно не удивился. И только уточнил: «А потом куда?» – «А потом – сюда» – ответила ему Валентина. Игнатий в это время честно зубрил подготовленный для корреспондентов текст. К этому тексту у него не было ни одного замечания. После всего, что он узнал о своем вчерашнем поведении, он чувствовал себя виноватым. Нет, думал он, хорошо все-таки, что у него есть такие надежные члены семьи. За ними, как за каменной стеной. Сейчас разрулят ситуацию. Если б не они, он бы засыпался. Погиб бы. Нет сомнений, от него отвернулись бы Запад и правозащитники. Может быть, в конечном итоге, к юбилею ему и дали бы орден, но вот в Германии, положим, репутация точно была бы подпорчена. А значит на мечтах об обеспеченной старости на фоне немецких лужаек пришлось бы поставить крест.

День оказался для Игнатия богат на события. В преддверии анализов крови Валентина не дала ему завтрака. Корреспондентов он принимал голодный и морально обессиленный. Короткая речь его, аккуратно повторившая Валентинин конспект, не вдохновила журналистов. Он изложил в бесстрастной манере парочку сообщений о том, как «федералы» преследовали боевиков. Эти сообщения появились накануне на лентах зарубежных агентств. Поскольку прошли уже почти сутки, этой информации была грош цена. Как было условлено заранее с Валентиной, он называл боевиков аккуратно «сепаратистами» и даже один раз «повстанцами». Совершенно напрасная уловка: все равно никто из корреспондентов и так бы их не назвал в своем репортаже «боевиками». Однако Валентина, сидевшая рядом, осталась довольна: он отмежевался от официальной фразеологии. Журналисты задали несколько прямых вопросов. На них были даны уклончивые ответы, отрепетированные с раннего утра. Корреспонденты были настолько явно разочарованы, что Валентина, боясь, что мероприятие потеряет всякий смысл, сама задала ему вопрос: – Игнатий Алексеевич, а наверное, есть смысл прояснить журналистам ваше мнение о тех российских офицерах, которые, в нарушение присяги и наших законов, практикуют пытки, незаконные задержания и даже похищения мирных жителей.

– Да, – поддержал ее верный Джульетто Крейзи, – хорошо бы, чтобы такой известный правозащитник, как Игнатий Присядкин, дал оценку действиям этих так называемых «федералов». Игнатий, минуту поразмышляв, дал оценку: – Я считаю, – веско начал он, – солдаты и офицеры, которые, в нарушение воинской присяги и наших законов, практикуют пытки, незаконные задержания и даже похищения мирных жителей, должны быть отданы под суд. Только независимый суд может дать оценку этим потерявшим всякий стыд воякам. Нельзя воевать с мирными жителями, надо воевать с теми, кто взял в руки оружие.

– А возможен ли у вас в стране независимый суд? – спросила дерзкая польская журналистка. Почему-то журналисты из бывших соцстран при освещении российских событий занимали особенно непримиримую позицию. Игнатий беспомощно посмотрел в сторону Валентины. Та еле заметно кивнула.

– Да, – сказал он, – конечно. Но, что именно «да» и что «конечно», он уже успел позабыть. Поэтому ответ получился кратким. Неудивительно, что корреспондентка задала уточняющий вопрос: – А можете ли вы привести хотя бы один пример того, что суд объективно разобрался в том или ином военном преступлении. Игнатий глубокомысленно помолчал. Все внимательно смотрели на него, ожидая ответа.

– Ну этот… как его… – начала он и осекся.

– Буданов, – подсказала Валентина.

– Да, Буданов же осужден судом и отбывает наказание.

– Но, говорят, уже готов указ о его помиловании, – не унималась вредная полька.

– Пока я в администрации, такой указ не будет подписан никогда, – не дожидаясь подсказок, важно сказал Присядкин. Валентина ему мысленно поаплодировала. Наконец, корреспонденты откланялись и ушли. Валентина тут же повезла Игнатия в поликлинику, чтоб у него, наконец, взяли кровь. Но они не успели доехать до цели, потому что в машину позвонил лично Кускус и сообщил Игнатию, что того ждет президент. Причем прямо сейчас. К счастью, Игнатий после пресс-конференции не стал переодеваться и ехал в поликлинику в костюме и при галстуке. Поэтому так и не довезя мужа до Сивцева Вражека, Валентина скомандовала Селифану развернуть автомобиль, и Присядкин поехал в Кремль. «Как же я хочу есть» – подумал он, проходя мимо буфета, но не решился туда завернуть – он торопился, его ждал сам президент.  Учитывая важность момента, Валентина осталась ждать в машине.     Разговор, который состоялся у Игнатия с президентом, имеет смысл привести здесь полностью, ни упустив ни слова. Он был коротким. Итак:

– Игнатий Алексеевич, рад вас видеть в добром здравии.

– Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте, – от волнения Игнатий поздоровался трижды, пока президент держал его руку в своей. Если б он подержал еще несколько мгновений, он бы поздоровался и шесть, и семь раз.

– Присаживайтесь. Со сталинских времен в этих стенах избегали говорить «садитесь» – из-за двойного смысла этого слова.

– Спасибо.

– Как вам работается, Игнатий Алексеевич, все в порядке?

– Спасибо. Работаем, как всегда, напряженно.

– Это хорошо, хорошо. А вот говорят, вы за границей часто бываете?

– Давно не был.

– Ну как же. А в Германии, говорят, были на правозащитной конференции. Выступили там так ярко… Интервью прессе давали… Игнатий похолодел. Мысли окончательно разъехались в разные стороны, и он не знал, что сказать.

– Игнатий Алексеевич, я вот у вас хочу спросить: как вы думаете, приглашая вас к себе на работу советником, я сделал правильный выбор?

– Ну это не мне решать, – с трудом выдавил из себя Игнатий, – это вам решать.

– А это я вас выбрал или вы меня? Игнатий не понимал смысла вопроса. Вопрос был короткий, и он без труда его мысленно себе повторил. Повторил – но смысла не уловил. Это его испугало еще больше: вернулось! Вернулось его состояние, когда он ничего не мог понять, ни во что не мог вникнуть, ничего не помнил и не мог поддержать беседу. Все, теперь он пропал окончательно. Он не сможет поддерживать разговор! Сейчас президенту станет ясно, что он никуда не годен. И он его уволит. Прямо сейчас.

– Я вас выбрали или вы меня? – повторил президент свой вопрос. – Как вам кажется, кто кого выбрал для совместной работы? – Я! – наобум выдохнул Присядкин, сам не понимая, что и в связи с чем он говорит.

– Ага, – удовлетворенно сказал президент, внимательно глядя в глаза Присядкину, – это именно то, что я ожидал услышать. И он сделал паузу. Присядкин тоже молчал. И вдруг президент с удивлением увидел, как из угла рта у его собеседника потекла слюна. Это был отвратительный пузырчатый подтек, который постепенно спускался на подбородок. Президент молчал. Он не мог заставить себя оторваться от этого необычного зрелища, и следил глазами за тем, как на кончике подбородка скопилось какое-то количество тягучей слюны, как стала нарастать на нем громадная капля, как, наконец, эта липкая капля оторвалась от подбородка и упал на галстук. Как следом за ней устремились другие капли, как уже целый поток слюны потек изо рта Игнатия на его галстук, на рубашку, куда-то внутрь пиджака. Президент почувствовал отвращение и, наконец, решил положить этому конец. Он встал с целью попрощаться. Присядкин продолжал сидеть. Это было нарушением не только придворного этикета, но вообще всяческих приличий. Он обмяк и был похож на подмокший мешок с сахаром.

– Ну что ж, – сказал президент и протянул сидевшему Присядкину руку.– До свиданья, Игнатий Алексеевич. Хотел с вами обсудить и еще кое-что, но, думаю, в другой раз. Присядкин продолжал сидеть как истукан. Президент не знал, что ему делать с протянутой рукой. Такое с ним случилось впервые.

– Так вы теперь и руки мне не подаете, Игнатий Алексеевич? – зловеще пошутил он. Игнатий сказал:

– Ммммммммммммммммммммм….

– Простите, я вас не понял.

– Ммммммммм….

Президент подошел к письменному столу и нажал кнопку селектора: – Сергей, по-моему, Игнатию Алексеевичу дурно. Помогите ему выйти. И попросите Кузьму Кузьмича ко мне заглянуть. Ординарец бережно, под руку вывел Игнатия из кабинета. В дверях они чуть не столкнулись со спешащим к президенту Кускусом. Кузьма Кузьмич внимательно поглядел в глаза Игнатия, понял абсолютно все и зашел в президентский кабинет.

…И тут Игнатий проснулся на заднем сиденье машины. Впереди сидели водитель, имя которого Игнатий забыл, и Валентина. Она была мрачнее тучи. «Черт, приснилось это мне? Или было на самом деле?»

Кускус был в прекрасных отношениях со всеми силовиками. Но только с одним из них дружил, что называется, семьями. По выходным они по очереди ездили друг к другу в гости – встречались на одной из дач и дружно, вместе с женами и детьми, поглощали за хорошей выпивкой шашлыки. Или же потребляли что-нибудь, приготовленное на уличном гриле: курочек, рыбку, свиные ножки.

– Ну что, Кузьма Кузьмич, завтра мы к вам или вы к нам? – звонил обычно в Кремль по пятницам «пан директор», как его шутливо называл Кускус.

– Ну давайте на этот раз вы к нам приезжайте, – отвечал ему кремлевский друг. И действительно, в субботу ровно в два часа дня, как и договаривались, силовик с женой и двумя машинами охраны въехал в ворота дачи Кузьмы Кузьмича, располагавшейся аккурат по соседству с президентом, в Ново-Огарево. Одни охранники обменялись рукопожатиями с другими охранниками. На территории, подведомственной чужим спецслужбам, телохранители силовика тем не менее не расслаблялись. Они группой расположились хоть и в отдалении, но так, чтобы не упускать из виду охраняемое лицо, то есть своего собственного начальника. Многочисленная челядь Кускуса суетилась под большим полосатым тентом, где как раз накрывали стол и расставляли плетеные кресла. Повар колдовал у большого крытого мангала. Это был специальный шашлычный повар, второй – обычный – находился на кухне внутри дома. Конечно, когда обычные люди приезжают друг к другу на дачу на шашлыки, они общими усилиями их готовят. Причем приготовление шашлыка является не менее важной частью совместного времяпрепровождения, чем даже их потребление. В данном случае на долю как гостей, так и хозяев осталась одна-единственная функция: съесть то, что поставят на стол. Ведь это были не обычные люди, а государственные мужья. Еще не хватало им сажей перемазаться. Не обязательно все делать лично. Все равно приятно, когда при тебе раздувают огонь, сгребают в кучу угли, когда куски мяса вытаскивают из маринада и вместе с кольцами лука нанизывают на шампуры, потом аккуратно размещают над жаром, спрыскивают их водичкой, заботливо переворачивают, чтоб не подгорели. Приятно, когда от того места, где готовится это изысканное блюдо, до тебя долетает дымок, и ты заранее, по дымку, можешь определить примерно, какой же будет на этот раз вкус шашлыков. Жир капает с мяса вниз, и угли начинают шипеть и дымиться. А если угли угасают, на них можно направить струю воздуха из специальных мехов. А ты сидишь где-нибудь поблизости. И наблюдаешь за процессом, и внюхиваешься, и пропускаешь по маленькой под малосольный огурчик, взятый из миски не вилкой, а прямо рукой. Рукой можно – ведь это же еще не застолье. Это еще подготовка к нему. Жены и дети обычно в это время занимаются какими-то своими делами. Их зовут, когда уже все готово. И вот в эти приятные минуты подготовки к застолью разговаривают обычно мужчины на темы, какие не хотелось бы им поднимать в присутствии семей. То есть говорят либо о рыбалке, либо о футболе, либо о работе. В данном случае разговор сам собой начался с третьей темы.

– Слыхал, что в четверг Присядкин у нас отмочил? – спросил, крякнув после рюмашки, Кускус у своего друга.

– Да нет, откуда ж?

– Он в кабинете у президента вырубился!

– Сознание потерял?

– Да нет. В том-то и дело. У него произошла потеря памяти.

– Неудивительно. У вас в администрации, мне кажется, старше уже просто никого не осталось.

– То, что мы его держим, это вопрос политический. Естественно, от старика никакой пользы как не было, так и нет. Надеюсь только, что сейчас, после инцидента, удастся его на покой отправить…

– А я думаю, что не удастся. Смысл... Президент, мне кажется, у нас ничего не делает, если не видит явной политической пользы… Ну а что случилось-то? Как это – потеря памяти? – Вроде б был вызван и просидел молча. На вопросы не отвечал. Даже попрощаться не мог толком. Был полностью неадекватен, не понимал, к кому пришел и зачем. Естественно, прибежал дежурный врач. И, представь, его супруга врачу сказала, что у него в течение суток уже второй такой случай. Уверяет, что побюллетенит и выйдет на службу как огурчик. Врач другого мнения. Рекомендовал, не откладывая в долгий ящик, сделать полное обследование. Ну не знаю, я б тоже хотел знать, каков диагноз будет в конечном итоге.

–Тут мне кажется не диагноз важен, а прогноз…Кстати, супруга, я слышал, там та еще… Кускус как раз в этот момент опрокидывал еще одну рюмашку, и его всего передернуло. Неизвестно, от водки или от воспоминания о Валентине.

– Да, в этом смысле ему можно только посочувствовать.

– Не говори… – и «пан директор» глубоко задумался. Возможно, он обдумывал какие-то свои семейные дела.

– Он когда приходил ко мне с какой-то просьбой, я по его обреченному виду сразу понимал, кто за этой просьбой стоит. Она им крутит, как хочет. Невозможно без боли смотреть на мужика, попавшего под каблук к жене. «Не на меня ли он намекает?» – с тревогой подумал директор крупнейшей мировой спецслужбы.

– А так по ее внешнему виду не скажешь, – продолжал Кускус.

– Когда ее со мной Присядкин впервые знакомил… кажется, на новогоднем банкете в Кремле… точно, там… я подумал: надо ж, какая интеллигентная женщина. В очёчках, скромненько так одета, неброско. И Давилкин мне говорил, что наивнейшее создание, где-то в облаках витает. А я нюхом чую: стерва, подмяла мужа под себя и каблуком придавила.

– Ну да, у меня те же сведения. Когда меня президент месяц назад попросил подготовить вопрос Присядкина, я, естественно, запросил, что у нас есть. Кроме того, агентуру поднапрягли дополнительно. Оказалось, что именно супруга у них ведет все переговоры с иностранцами, причем, замечу, некоторые из них подозреваются в разведывательной деятельности. В разговорах с ними чернит нашу внешнюю и внутреннюю политику. У нее на проводе висят самые наши оголтелые правые. Беспрерывные идут консультации. Круг общения еще тот.

– Ну да, общается со всеми обиженными и отставленными, типа Сутарова или Хилаева.

– Да-да, помню, это ж я тебе и приносил тогда данные оперативного наблюдения. Сбивает мужика с пути истинного. А она не еврейка ли часом, как-то я раньше не задумывался?..

– Нет, точно русская. Хотя внешне… черт ее знает… может, и еврейка.

– Да… Типичный случай.

– Но с другой стороны, без таких жен мужья карьеру бы не сделали.

– Ну это неизвестно. В данном случае она как раз все делает, чтоб карьере своего супруга повредить.

– Николай, какая карьера в семьдесят четыре года! Ты подумай. Мы с тобой в этом возрасте уже не о карьере, а о манной каше думать будем…

– Ну да. У меня папаше тоже 74. Выходит, ровесник нашего карьериста, – и «пан директор» хихикнул. Он вспомнил, в какую развалину превратился его отец, которого он как раз недавно навещал.

– И моему 74. Надо же, какое совпадение. Твой-то в Питере живет? – В Питере. А то где же? – Ну да, понятно. Тут на горизонте появились жены. Они, не торопясь, занятые каким-то своим женским разговором, спустились из дома по ступенькам и двинулись по направлению к мужчинам. Те быстренько махнули по рюмочке холодной водки, крякнули, закусили огурчиком. И Кускус торопливо спросил, чтоб закруглить разговор: – Насколько я знаю, президент на днях нас призовет по поводу Присядкина советоваться. Твое какое мнение?

– Мое такое, что не тронь говно, оно и не завоняет.

– Ясно. А я б его турнул, честно говоря. Ну совершенно он не вписывается в наш сплоченный коллектив.

– А президент высказывал свое мнение?

– Мне кажется, он за то, чтоб его оставить в неприкосновенности.

– Ну и не спорь. Нашел из-за кого копья ломать. Не тот случай. Других забот, что ли, нет? Плюнь ты на него.

– Как на него плюнешь, если он перед глазами все время торчит. В одном коридоре сидим…

– Ну а в чем проблема? Пересади его в другой корпус. С глаз долой, из сердца вон. И забудь, наконец. Мне б твои проблемы, честное слово.

– Мальчики-и-и-и! А что вы тут делаете? Небось водку глушите? – фальшивым приторным голосом спросила подошедшая жена «пана директора». – А нас возьмете в свою компанию? «Надо же, – подумал Кускус, – ну вылитая Валентина Присядкина. Просто одно лицо. Господи, надо же, какое сходство».

И вот в понедельник в президентском кабинете действительно состоялось совещание, которое готовил Кускус. В числе других обсуждаемых проблем, был поднят вопрос о том, как быть с Присядкиным. «Пан директор» оказался во всеоружии: кратенько доложил о порочащих советника контактах, в том числе и с представителями иностранных разведок, не забыл упомянуть о состоявшейся на днях домашней пресс-конференции, процитировал некоторые из его высказываний, появившихся на страницах западных газет, и даже сообщил предварительный врачебный диагноз.

– Ну и что же говорят врачи, интересно, – оживился президент, вспомнивший, как Присядкин пустил слюну в его кабинете.

– Налицо преходящие кратковременные расстройства сознания, – без запинки отрапортовал докладчик. – Возможно, это болезнь Альцгеймера в начальной стадии, причем неизвестно, каким далее будет течение болезни – волнообразным, когда периоды помутнения сознания будут чередоваться с некоторой ремиссией, или лавинообразным с краткосрочным исходом. Но, возможно, у него проблемы с мозговым кровообращением или даже новообразование в мозгу. В поликлинике собираются делать компьютерную томографию, тогда о наличии опухоли или органических повреждениях мозга будет известно точно. Если же болезнь Альцгеймера, проще говоря старческое слабоумие, тут необходимо долго наблюдаться у специалистов.

– Каковыми мы не являемся, – зачем-то добавил президент.

– Я думаю, медицинские диагнозы не имеют никакого отношения к перспективам этого сотрудника нашей администрации, – все-таки высказал свое мнение Кускус. – Мне кажется, надо воспользоваться преклонным возрастом и тяжелым состоянием здоровья, и без лишнего шума торжественно проводить его на пенсию.

– А без шума не получится, – заявил президент. – Я в этом просто уверен.

– Да, согласен, – тут же подтвердил докладчик и выразительно посмотрел на Кускуса: «Что я тебе говорил!» – Без шума не получится, – продолжил президент, – тем более однажды мы его уже увольняли. Помните, эту историю с комиссией?.. Я думаю, тут можно наломать дров. Я лично с Присядкиным больше встречаться не буду, мне хватило прошлой встречи, потом всю ночь кошмары мучили. А ты, Кузьма Кузьмич, возьми над ним персональное шефство. По-моему, старик трусоват. Так что, не смущаясь, вызывай на ковер после каждой пресс-конференции и вправляй мозги. На какое-то время он утихнет.

– Ну я-то с удовольствием вызову, – откликнулся Кускус.

– Но только если он придет в себя. А я не исключаю, что начиная с прошлого четверга он впал в полный и окончательный маразм. Превратился в растение.

– А даже если и так, – президент начал терять терпение. – Пусть в маразме, пусть слабоумен, безумен, мне все равно, пусть хоть в коме лежит. Если мы решили, что он у нас продолжает работать в администрации, значит мы решили. И в этом направлении действуйте. Мы ведь решили? – спросил он присутствующих. И присутствующие наперебой закивали головами:

– Решили! Решили!

– Ну раз так, переходим к следующему вопросу. Что у тебя там еще, Кузьма Кузьмич.

Все дни после постыдного казуса в президентском кабинете Валентина посвятила здоровью Игнатия. Перед ней ясно замаячила перспектива вновь оказаться рядовой писательской женой. Она мобилизовала лучшие силы профессоров и академиков. ВМW чуть не круглосуточно совершала челночные рейсы между их квартирой и разными московскими клиниками. От предложения вновь положить Присядкина в ЦКБ Валентина решительно отказалась. Там, конечно, можно было прийти в себя после отравления, но мозги – слишком тонкая материя, чтобы доверять в этом деле блатным кремлевским врачам. Самый главный академик был привезен к Присядкиным прямо домой в воскресенье. Академика нашли на даче под Звенигородом. Он ни в какую не хотел ехать в город в выходной день. Никаким гонораром его не удавалось соблазнить, он долго упирался и купился, в конечном итоге, только на заведомо невыполнимое обещание Валентины устроить на работу в Кремль его внучку. Академик задал Присядкину кучу вопросов, пытаясь исследовать его интеллектуальные возможности. Так совпало, что именно в это время у Игнатия наступило временное просветление сознания. Более-менее адекватный Игнатий в присутствии Валентины без запинки ответил практически на все вопросы. Тем не менее по окончании опроса академик вывел Валентину из комнаты и вполголоса сказал: – Думаю, дело плохо. Я задавал ему вопросы из специальной анкеты, диагностирующей болезнь Альцгеймера. К сожалению, он отказался продемонстрировать свой почерк. Поэтому ограничимся тем, что я услышал. Если это Альцгеймер, мы можем притормозить течение болезни, но излечить от нее не можем. Деменция, то есть размягчение мозга, не лечится, но можно остановить ее прогрессирование. Завтра сделайте томографию и пришлите мне результаты. Сделайте также допплерографию сосудов головного мозга. Если опухоли нет, и сосуды не в критичном состоянии, за Игнатия Алексеевича я возьмусь. Но только учтите, лекарства будут очень дорогие. И еще совет: с сегодняшнего дня постарайтесь исключить всякие новые впечатления. Никаких знакомств с новыми людьми, прогулок по неизвестным ему местам, читайте вслух только то, что он уже когда-то прочел. Не включайте в его комнате телевизор. Постарайтесь не оставлять его в темноте. Даже ночью пусть какой-то тусклый свет горит в спальне. И как можно реже он должен оставаться в одиночестве, наедине со своими мыслями. А теперь везите меня обратно. И водитель повез академика обратно в Звенигород. Путь не близкий, надо заметить.     Как ни старалась Валентина держать болезнь Игнатия в тайне, кое-что, к сожалению, к общественности просочилось. В числе первых, естественно, позвонила Анна Бербер. Сначала долго ходила вокруг да около, надеясь, что Валентина сама расколется и расскажет ей о том, что же все-таки стряслось с Присядкиным. Наконец, не выдержав, спросила в лоб:

– Валь, а Игнатий, говорят, заболел?

– Это кто же говорит, интересно? – поинтересовалась Валентина, – мы не афишируем его болезни.

– Да так, люди говорят. У него инсульт, да?

– Аня, если бы у него был инсульт, об этом бы написали все газеты. Он все-таки классик, гордость нашей литературы, ты об этом все время забываешь. Так, небольшое недомогание. Перетрудился. Знаешь, каких нервов стоила последняя пресс-конференция по поводу Чечни! И что потом ему пришлось выслушать в администрации!

– Да, Игнатий – боец, – подтвердила Бербер. – Я думала, его сразу уволят после Кельна. Молодчина, не дрогнул, гнет свою линию. О пресс-конференции я слышала от Крейзи. Ты знаешь, что он без пяти минут депутат Европарламента?