Текст книги "Четыре сезона"

Автор книги: Андрей Шарый

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

ЛЕТО. ЗАПАД

Сбившаяся мечта

 
Как поедешь на ярмарку в северный край,
Где ветра бьют в ставень и стынет кровь,
Мой привет кой-кому передай – пускай
Вспомнит она про мою любовь.
 

Боб Дилан

Они одевались в лохмотья, жили коммунами, питались чем Бог пошлет. Они верили в дзен, в сказку о магическом союзе анархии и любви, они верили в радугу, которая в ту пору еще не считалась символом гомосексуалистов. Их свободой были нирвана и вечный секс, их кумиром – Иисус Суперзвезда, а Богом их стала марихуана. Они курили пахучие восточные травы, медитировали под голос Леннона, забывались под бренчанье ситаров и аромат палочек из эбенового дерева.

Они и называли себя «детьми цветов». А их называли хиппи.

Их мечта была триединой: куст конопли – лист конопли – табак из конопли. Мечта вдруг сбылась в начале семидесятых, когда уже стало ясно, что этому длинноволосому племени не одолеть армию отутюженных банковских клерков, а Джиму Моррисону и Джанис Джоплин не перекричать симфонические оркестры. Хиппи отвоевали заповедник для своей свободы, хотя им и пришлось удовольствоваться не целым миром, а островком мечты, да не в Индии, не в кампусе Кентского университета, где студенческую демонстрацию в начале семидесятых жестоко разогнала национальная гвардия, а в самой скучной и добропорядочной европейской стране, Дании.

Казармы Бадсмандстрадес для военных моряков на острове Амо построили в первой половине XVII века по приказу датского короля Кристиана IV. С той поры с юго-востока Копенгаген защищен десятком равелинов и бастионов, а бастионы и равелины защищены рвами, каналами, проливами, озерами и земляными насыпями. Когда военная опасность миновала, казармы остались заброшенными, так и стояли, пока над бастионами Левенс и Ульрике их новые обитатели не подняли совсем не датские флаги. Летом 1971 года хиппи из Северной Европы проводили в Копенгагене очередной фестиваль, выставку под игривым названием «Дай и возьми», для продажи нехитрых поделок натурального ремесла. Поскольку ночевать всей этой бродячей публике было негде, то родилась идея использовать ставшие мирными казармы; в одну прекрасную ночь сквоттеры просто проломили забор и заняли пустующие здания. Так и возникла Христиания, получившая имя не в благодарность мученику Христу, а в память о предприимчивом короле Кристиане.

…В белоснежном свитере – мускулистый мулат в шапке из тысячи тонких, туго заплетенных косичек. В драных джинсах – полупрозрачная, как лепесток, северная девчонка, конопатую худобу которой пронзают тысяча нержавеющих колечек, от пупа до мочек ушей. В сливающейся с цветом кожи майке в обтяжку, и не поймешь сразу, где кончается рукав, – здоровенный, хоть и низкорослый, бритый негр, вокруг бычьей шеи – дутая цепь фальшивого золота из тысячи звеньев. В очочках и ярких панамках – пара пугливых туристов со сложными дигитальными камерами, ценой под тысячу долларов каждая. Случайный серьезный велосипедист – со всей тысячей мелочей, которые положено иметь в дальней поездке. В герметичных кожаных штанах – заморенный стилем цветноволосый панк. В персиковом – еще свежая блондинка под охраной плечистого кавалера. Влюбленные немецкие студенты – непонятно, в чем. В шляпе как у ковбоя – постаревший рокер, грубые высокие ботинки, крепкие кулаки. Все мы сидим на одинаковых широких лавках за широкими деревянными столами на площадке у кафе «Немоленд», пьем пиво или кофе, ловим всегда нежаркое датское солнышко. Ветерок доносит из колонок сумрачный балканский джаз и вяло полощет тенты с одинаковыми надписями: «Скажи „Нет!“ тяжелым наркотикам».

Остальным наркотикам Христиания сказала «Да!!!!!» Для этого коммуна и была создана, для произвольного расширения общественного сознания. Вот и мы курим, если хотим, кто что припас, за исключением велоспортсмена, конечно. У мулата – казачья люлька с ароматическим зельем, у девушки с пирсингом – ямайских цветов плетеный кисет, у рокера – почтенная сигара, студенты по очереди затягиваются свежей папироской, у темнокожего уже лезут из орбит радужные глаза. Я с пачкой «Мальборо» выгляжу неважно, но это легко поправить. В ста метрах от «Немоленда» главная улица Христиании Пушерстрит (где запрещается фотографировать, где разрешается курить) утыкается в хорошо организованный, чистенький базарчик.

Вот тут-то все и продается; марихуаны и гашиша, конечно, на прилавках нет – надо спрашивать отдельно. А прочая около-наркотическая утварь в достатке: тонкая папиросная бумага разных сортов, смоляные палочки, мириады зажигалок, портсигары, гигантские спички, сигаретницы, маленькие мельницы для «травки», плетеные мешочки, разные ножнички и ножички, морбидного вида пепельницы, самоклеящиеся картинки с похожим на «адидасовский» конопляным листом, кальяны, тигли и спиртовые таблетки, табак листовой, резаный и плитками, костяные мундштуки, ароматические свечи, смеси и порошки. Все это в окружении копеечной дребедени – мистика смерти, революции и востока. Черепа и скелеты вперемежку с китайскими головастиками «инь-янь», индийской и африканской мишурой, портретами Че Гевары, Джимми Хендрикса и Махатмы Ганди, чернилами для tattoo, большими и маленькими шарфами и платками, мутными камушками по счету знаков Зодиака, слониками по семь штучек и обезьянками по три, кожаными амулетами, компакт-дисками с музыкой этно, буддистскими флагами, крестами со смелой надписью «Fuck The World», пацифистскими жетонами из алюминия («птичья лапка в кружочке») на долгих шнурках, грифелями-мелками и иными важными предметами ритуала. В этом слегка потустороннем мире психоделическим счастьем торгуют разноцветные продавцы – курчавые арабы, улыбчивые девушки из Нигерии и Конго, желтоватые вьетнамцы, кофейная братва с островов Вест-Индии. Тут можно быстро и дешево упаковаться так, что ваше тотальное свободолюбие никогда и ни у кого не вызовет сомнений. Но отовариваются, кажется, одни туристы.

Все, что продается на рынке, – это только торговая марка, это всего лишь стиль Христиании, игрушки взрослых детей, подсказки, как справедливо и легко устроить трудную и несправедливую жизнь. Ну и доход для торговцев и бюджета коммуны, конечно. Идеология хиппи гласит: семья, государство, обязательный труд ради приобретения материальных ценностей есть формы порабощения человека. Так вот в чем смысл существования вольной общины: власть здесь заменена самоуправлением, парламент и правительство – прямой демократией, закон – здравым смыслом. Христиания не считает себя собственностью большого мира, один из входов в коммуну даже устроен в виде бревенчатой арки, на перекладине которой красуется надпись: «Вы покидаете территорию Европейского Союза». Конституцию из ста страниц сменил набор из пяти запретов: нет – оружию, нет – насилию, нет – частным автомобилям, нет – торговле жилплощадью, нет – тяжелым наркотикам. Все остальное – восточные дудочки, тамтамы, гашиш – не возбраняется. И любовь – сколько хватит души и сердца.

Пятнадцать «микрорайонов» Христиании выставляют против буржуазной сытости Копенгагена, как пушки с бастионов морских казарм, аккуратную штопаную бедность. Освобождение от излишеств автоматически означает проигрыш в удобстве: не пышный розовый цветник у мраморного парадного подъезда, а луковая грядка рядом с деревянным крылечком. Диоген был счастлив тем, что не имел ничего, кроме бочки для ночлега. Датские сквоттеры, поначалу устроившись лишь чуть комфортнее древнего философа, в конце концов сделали уступки цивилизации: нарожали детей, завели пусть и незарегистрированные, но семьи, прикупили сателлитные антенны, бензопилы, газовые плиты. Кто, несмотря на запреты, ширялся белой дурью, давно помер от передозировки; кто жег печень алкоголем, давно насмерть спился; кто не выдержал невзгод полуполевой и полупоходной жизни, давно уехал. К проверенным ветеранам движения свободы присоединились люди, выброшенные (или выбросившиеся) из общества. Одни мечтали обрести безделье, другие хотели безбоязненно курить марихуану, третьи следовали заповеди Михаила Бакунина: «Свобода других продлевает мою собственную до бесконечности». В конце семидесятых идеологию хиппи разбавили панки, в конце девяностых – антиглобалисты. Теперь с мировоззренческой точки зрения Христиания – огромная неправительственная организация, борющаяся за всяческие свободы и права, вступающаяся за всех угнетенных и обиженных подряд еще и потому, что сама уязвима.

В Дании запрещены любые наркотики, не только тяжелые, а с политической точки зрения, что бы там ни бренчали гитары, Христиания – это все же часть королевства. Если в коммуне кого поймают с героином или ЛСД, выгонят обратно «в большую жизнь», вот и все наказание, а в «остальной» Дании законы, конечно, куда более суровые. Тридцать лет противостояния власти и группы свободных граждан уродились хрупким компромиссом: датское и городское правительство много раз намеревались закрыть коммуну, да так и не решились. Подчеркнутая чистота и аккуратность территории, зеленые насаждения, ни гадкого запаха, ни гниющей мусорной кучи – это еще и знаки отпора возможным претензиям: мы способны навести порядок без постороннего вмешательства. Христиания – социальный эксперимент, охраняемый и на Пушерстрит, и на базаре, и вообще повсюду полицейскими патрулями. Полицейские вполне добродушные, но на всякий случай хорошо вооружены и экипированы: пистолеты-дубинки, бронежилеты, ранцы, шлемы как у мотоциклистов.

Компания за спасение самих себя – это акция нон-стоп в Христиании, хотя эмиграция, как известно, не географическое понятие, а состояние души. В коммуне создана инициативная группа, разрабатывающая альтернативный вариант выживания: если власти нарушат перемирие, Христиания переместится из Копенгагена на датские выселки, на пустынный остров Борнхольм. Но это как из квартиры в тихом центре переехать в далекий спальный район. За пару часов у кафе «Немоленд» я успел подписать две петиции в защиту коммуны. «Христианию хотят уничтожить, чтобы понастроить здесь домов для богатых», – пояснил мне вполне накуренный активист кампании гражданского неповиновения. Живет еще наивная идея о всеобщем равенстве, которое можно защитить одной только силой своего хотения.

Поборники лозунга личной свободы и чувствуют себя свободно. За три десятилетия они создали небольшую экономику вольной Христиании: магазины, торгующие семенами и экологически чистыми продуктами, свечной заводик, кустарная фабрика природной косметики, типография, конюшня, пекарня «Солнечный свет», десятки разных ремесленных мастерских, студия звукозаписи, овощные лавки. В Христиании – один из лучших в Европе скейтпарков, несколько дешевых кафе, ресторанчиков и музыкальных клубов, главный из которых смешно называется «Музыкальная блоха». Есть своя ФМ-радиостанция, своя прачечная, три детских сада, почтовое отделение, где можно получить письмо, но откуда нельзя письмо отправить. В Христиании странные адреса, дома здесь без номеров, зато с вывесками, поэтому и на конвертах положено писать просто: «Ричарду из Дома на дереве», «Матильде из Дома башмаков», «Францу из Дома оперы». Дом на дереве – это строительный вагончик у большого вяза над гладью канала; Дом башмаков – крыло старой казармы, где устроили обувную мастерскую; «Опера» – музыкальный клуб, видавший не только выступления Боба Дилана и Аланис Морисетт, но даже концерты русского альтернативного рока. Самый старый жилой дом Христианин расположен в бывшем пороховом складе постройки 1688 года и, кстати, как и другие «казарменные» здания, принадлежит министерству обороны.

Коммуна, как ни свободолюбива, все же сделала несколько шагов в сторону общества потребления: в поселок провели электричество и водопровод (приходится платить за коммунальные услуги), здесь открыли аптеку и небольшую больницу, даже общественную баню, куда, правда, «с улицы» не попасть («Только для жителей Христианин и их друзей»). Вывозом мусора и уборкой территории заняты специальные «зеленые бригады». Говорят, зарплаты здесь повыше, чем в Копенгагене, поэтому устроиться официантом в кафе на Пушерстрит или продавцом в велосипедный магазин не против и «обычные» жители датской столицы. Те, кто предпочитают не работать (примерно половина из тысячи постоянных обитателей Христиании существуют на социальные пособия) или просто сегодня не заняты ничем другим, возят или пилят дрова, копаются в огородах или палисадниках, рисуют наивные картинки или скручивают специальные сигаретки. Как и все вольные художники, они выглядят почти счастливыми и немного чокнутыми.

Настроения этому дачному празднику добавляют разноцветные граффити – везде, где найдется квадратный метр площади. Эти полотна рисуют мастера с незамутненным условностями художественной школы сознанием. Главные источники их творчества – сочный куст марихуаны, сломанный и перечеркнутый шприц с героином («Скажи „Нет!“ тяжелым наркотикам!») и флаг Христиании, три последовательных желтых круга-солнышка на густо-красном полотнище. Кажется, в буддизме этот знак – я видел похожий в монгольских дацанах – называется «колесом жизни». Колесо фантазии никто и не собирается останавливать, лишь бы получалось красиво и ярко: изображения фараонов, русалок, чертей, чудо-юдо-рыб и чудо-юдо-птиц, диких и ядовитых цветов невероятных цветов, улыбка Мерилин Монро и усмешка Бьорк соседствуют здесь столь же причудливо и столь же мирно, как разноплеменные товары на базарных прилавках. А самое впечатляющее настенное полотно – огромная композиция кисти (вернее, флакона со спреем) Марианны Ридваль, посвященная 30-летнему юбилею коммуны: яркокрасочные символы Христиании утопают друг в друге.

Идею надоедливой поденной работы, концепцию промышленной цивилизации Христиания отменяет, культивируя взамен полеты духа и необременительный кайф на лоне природы: ты малюешь рисунок или машешь топориком, пока дети бегают по лужайке босиком. Глядя на добропорядочных толстоватых мамаш, на их супругов, деловито выравнивающих поленницы у околицы, как-то не верится, что эти люди способны коротать часы в наркотическом дурмане. От агрессии датского (в данном случае, не важно какого – любого!) государства они обороняются арт-акциями, от полицейских рейдов – художественными выставками, самая знаменитая из которых, еще конца семидесятых, гостила в королевском дворце Шарлоттенбург, даром что называлась «Любовь и хаос». Может, не случайно это царство равенства возникло именно в Дании, либеральном и терпеливом к чужим причудам тридевятом царстве, явившем свету образец организованного буржуазного достатка, в стране стопроцентно положительной, стопроцентно пресной, для которой самая сильная пощечина общественному вкусу – лишняя бутылка пива или ночной поход на стриптиз?

Турагентства для солидных господ обходят Христианию стороной, в маршруты степенных прогулок вольная коммуна не включена. Чинные немецкие пенсионеры и семейные пары с американского восточного побережья боятся конопляного листа, даже если этот лист в значительной мере утратил наркотическую мощь, превратившись в знак абстрактной свободы, как превратился в расхожий символ спортивных побед трилистник «Адидаса». От мира, где ценят этот лейбл, до Христиании, сбывшейся мечты хиппи всех стран и народов, – рукой подать: от парламента шагайте мимо биржи, через мост Книппельс, а потом еще пару кварталов по Принцессегаде.

Минут за двадцать дойдете.

Тень кочевника

 
Мы любим плоть – и вкус ее, и цвет,
И душный, смертный плоти запах…
 

Александр блок, «Скифы»

Повелитель гуннов умер так, как не отказались бы свести счеты с жизнью многие мужчины: Аттила скончался во время брачной ночи, в объятиях новой, пылкой и покорной, жены. Судьба вдруг проявила снисхождение к этому жестокому азиатскому вождю, самым логичным концом биографии которого кажется лютая смерть в бою. Но последнее, что довелось испытать Аттиле, – томление страсти и любовный экстаз, а не ужас поражения и не боль от пронзившего грудь копья; последнее, что он услышал, не злобный рык торжествующего врага, а чувственный шепот наложницы. Дикие орды Аттилы оставили за собой десятки опустошенных государств и сотни сожженных городов. Он двадцать пять лет правил союзом степных племен, сначала вместе со своим старшим братом Бледой, а потом, убив брата, единолично. За эти четверть века полчища гуннов смели и смяли под копытами своих коней все живое на пути от Приуралья к Атлантике, и обескровленная набегами кочевников Восточная Римская империя, чтобы не погибнуть, вынуждена была выплачивать Аттиле огромную дань. Именно поход гуннских племен на запад, как считают историки, дал толчок Великому переселению народов. Именно тогда, в V веке, к Европе, тоже вполне дикой, обернулась описанная русским поэтом свирепая «азиатская рожа». Гуннов остановили только на крайнем западе континента, в Галлии – Аттила был разбит в 451 году, незадолго до своей счастливой кончины, в битве на Каталаунских полях.

Еще целое тысячелетие после этого Европа принимала набеги с востока, волну за волной, – сарматы, скифы, монголы, джунгары, татары, турки… Азиатские волны накатывали, а отхлынув, вместе со страшными разорениями оставляли за собой песчинки чужой культуры, чужих традиций, чужого языка.

Гунны, казавшиеся великим народом, постепенно исчезли, растворившись в других кочевых цивилизациях. История не сохранила о них другой памяти, кроме названия племен и имен вождей, кроме нескольких поэтических легенд, вроде той, о смерти Аттилы, да стихов, написанных, в общем-то, совсем о другой эпохе: «…когда свирепый гунн в карманах трупов будет шарить, жечь города и в церковь гнать табун…» Остались лишь тени кочевников. Вот он, и теперь леденящий европейскую душу облик всадника, не знающего покоя и усталости, не ведающего жалости и страха, покрытого копотью, пылью и кровью своих жертв. Весь он – частичка азиатской тьмы, ткань бесконечного множества множеств; в его сердце жестокость, в его колчане зазубренные стрелы, у него под седлом маринованный в поту жеребца кусок конского мяса…

Через полторы тысячи лет после набега гуннов на Галлию в качестве изысканного лакомства в лучших французских ресторанах вам подадут сырой говяжий фарш, едва приправленный специями. Это дикое кушанье называют без почтения перед Аттилой и его гуннскими воинами так: стейк-тартар, мясо по-татарски. Одного своего знакомого, знатока татарской традиции, я спросил, почему этому блюду присвоили именно такое, национальное имя. Лучше бы и не спрашивал. «В татарской кухне, – сухо отрезал оскорбленный знакомый, – такого блюда не было и нет». А за гуннов кто теперь ответит?

…Едва начинается курортный сезон, как во французском городе Биарриц, как и десять, и пятьдесят, как и сто пятьдесят лет назад, собирается знать, самый что ни на есть crème de la crème, представители аристократических фамилий мира. Конечно, богатых и знаменитых влекут сюда, на юг залива Бискайя, и великолепный песчаный пляж Chambre d’Amour («Комната любви»); и дивная набережная Promenades, обе оконечности которой обрываются в океан крутыми утесами; и романтические аллеи, что в тени тамарисков ведут к связанной с материком ненадежными подвесными мостками скале Святой Девы, Rocher de la Vierge; влекут сюда даже рассольные ванны из вод близких минеральных источников Бриску. Но куда важнее прочего – комфорт, роскошь, традиции, слава. Виктор Гюго, посетивший этот городок в компании своей возлюбленной, актрисы Жюльетты Друэ, безнадежно вздыхал, понимая, наверное, что нашествие цивилизации остановить еще сложнее, чем натиск диких гуннов. «Надеюсь, – писал Гюго, – что Биарриц никогда не войдет в моду». Но его надежды, конечно, не оправдались.

Живописную баскскую деревушку, жители которой когда-то кормились китобойным промыслом, сделала модным курортом императрица Евгения, супруга Наполеона III. По приказу монаршей четы, в чинной праздности проводившей здесь лето за летом, на гряде песчаных дюн в 1854 году возвели шикарную виллу «Евгения». На ее месте через полвека, когда особняк пострадал от пожара, а Франция забыла о монархии, построили великолепный Hôtel du Palais. И в ту пору, и сейчас это один из самых изысканных отелей мира. Его построили недаром: жаркий климат Биаррица в той же степени уравновешен атлантическими ветрами, как мнимая пляжная демократичность – аристократизмом пляжников. Не зря же именно в Биаррице король Испании Альфонс XIII познакомился со своей будущей супругой, принцессой Викторией Баттенбергской. Как раз здесь канцлер Отто фон Бисмарк без памяти влюбился в графиню Орлову; здесь бывали императрица Мария Федоровна, Хемингуэй, Киплинг, Мериме, здесь давали бал «Петрушка» в честь Сергея Дягилева и его труппы. Здесь великие русские князья перегостили в таком множестве, что для их духовного успокоения в Биаррице в конце концов построили православный храм Покрова Пресвятой Богородицы и Святого Александра Невского.

Сейчас в Hôtel du Palais – три ресторана, из окон самого большого из них, под названием «Вилла Евгения», открывается чудесный вид на мыс Сен-Мартен, на Променад, на небо над голубым, как кровь постояльцев отеля, морем, на маяк на скале… «Удачно выбрали столик, monsieur, – одобрительно склонил четкий пробор официант, – именно отсюда, как считают у нас, часто любовался закатом Чарли Чаплин». Да, Hôtel du Palais – квинтэссенция представлений об элегантной, изысканной роскоши, об атмосфере спокойного счастья, о хорошем тоне высшего света, о непрекращающемся, пока не прекращаются деньги, курортном празднике. Одним словом, это Биарриц, «царь пляжей и пляж царей». Вот и здесь, в Биаррице, на западном берегу западной цивилизации, к обеду и ужину охотно и быстро подают стейк-тартар, остро приправленное молотое сырое мясо, мясо по-татарски.

Прямо из-под седла Аттилы-воина? Но эта невинная уловка, эта тень гуннов, не делает запад диким. Впрочем, так ли уж далеки в действительности друг от друга стороны света? Ведь если и есть послание исчезнувших навсегда кочевников, то читается оно просто: сырые продукты заряжают человека, хоть всадника, хоть пляжника, бесконечной энергией жизни.

В одной жестокой поваренной книге тартар назвали «могильным курганом каннибалов». В меню «Виллы Евгении» такого зверского определения, конечно, не сыскать. Но даже здесь, за столиком Чарли Чаплина, steak tartar отдаленно смахивает на предмет материальной культуры усопших языческих предков: холмик молотого мяса со срезанной верхушкой и впрямь чуть похож на курган. Главный залог успеха в приготовлении любого тартара, хоть в чопорном ресторане нобль Hôtel du Palais, хоть на скромной кухне подмосковной многоэтажки, – полкило свежего, качественного, без жировых прожилок фарша. Другие обязательные ингредиенты – мелко нашинкованная половинка луковицы, столь же тщательно нарезанные корнишоны, две ложки сладкой (дижонской, например) горчицы, каперсы, перец-соль, укроп-петрушка. Все это смешивается с фаршем до гомогенного состояния, а капля коньяка или уксуса, оливкового масла, кетчупа или соуса табаско добавляется по вкусу. Затем кулинар придает тому, что получилось, форму детского куличика с плоским верхом, ложкой аккуратно продавливает углубление, в которое помещает яичный желток. Готовый тартар с полчаса держат в холоде, перед подачей на стол тарелку украшают листом салата и, опять же по желанию, колечками лука. Единственное возможное отступление от классического рецепта – добавлять желток в мясо вместе со всем остальным, чуть усложняя работу повара, зато упрощая задачу едока. Заедают тартар грубоватым, серым или черным, хлебом, сопровождают обычно крепкими напитками, водкой, например.

Есть у тартара и рыбный вариант, это уж чистой воды европейское изобретение, без тени степной мистики: маринованный два-три дня в крупной соли, апельсиновом соке и коньяке с добавлением укропа лосось сдабривается соусом из белого вина, рыбного бульона, сливок, муки и специй, а потом украшается сметанной пеной и «дробью» из черной икры. Итак, мясной и рыбный тартар – в меню от берегов Атлантики до восточной границы европейского изящества.

Мясо по-татарски перебрасывает короткий мост между двумя частями света, между восточной и западной цивилизациями, между половинами Евразии: если сырая молотая говядина – это мясо по-татарски, то жареная молотая говядина – не что иное, как чемпион поп-культуры гамбургер. Впрочем, если, не разобравшись в гастрономических тонкостях, как это случилось с одним моим знакомым, вы потребуете от официанта замены блюда путем простого превращения сырого мяса в жареное, то отведаете в итоге самый дорогой гамбургер в мире. Steak tartar хоть и прост в приготовлении, да изыскан. Добавлю, вспомнив о тени Аттилы: теперь изыскан. А изысканность, изысканность сегодняшнего дня, не только в сиятельном Биаррице стоит недешево.