Текст книги "Ола"

Автор книги: Андрей Валентинов

Нацепил я эту булавку на воротник рубахи, даже приятно стало. Все?

Нет, не все. Ларец! Подумал я, достал ключик, вынул платок – и на груди спрятал. Сохранней будет! А ларец пока и во вьюке полежит, не пропадет. И тоже – приятно. Вроде как рыцарь я, что платок дамы своей на груди у сердца греет.

Подумал – и чуть за ухо себя не дернул. Окстись, Начо! Тоже мне, Белый Идальго нашелся!

– Готовы, сеньоры? – это Дон Саладо, весело так, не иначе, отдохнул в этих стенах, сил рыцарских набрался.

Да чего уж там, готовы. А вот и дон Хорхе. Улыбается в бороду свою черную.

– Счастливого вам пути, сеньоры! И да минует вас зло. Да пребудут с вами Господь и Дева Святая!

– Амен! – это мы, в три голоса.

Ух, красиво получилось!

– У нас примета есть, – смеется сеньор Новерадо. – Просто примета, старинная, не больше, но все-таки… За воротами не оглядывайтесь, пока до перекрестка не доедете. И в этом просьба моя будет…

Ну, ясное дело, я и сам в приметы верю. Да только чудной замок! Приметы, легенды, обереги… Впрочем, кто их, благородных, поймет?

Обернулся я – как раз перед воротами, чтоб обещания не нарушить. Обернулся, наверх посмотрел…

На самой вершине донжона стояла Инесса. Стояла, на нас смотрела. А затем рукой махнула – раз, другой.

И показалось вдруг, что именно мне она машет…

Креститься надо, ежели кажется, Начо!

Вздохнул я, кончик носа отчего-то почесал.

Отвернулся…

 
За воротами Анкоры,
Где дорога к скалам жмется,
Вдруг очнулся толстячок наш,
От бумажки взгляд свой поднял,
Усмехнулся этак едко:
«Мне в приметы верить стыдно!»
И – немедля обернулся,
Поглядел опять на замок.
Поглядел, снял окуляры,
Головой качнул и молвил:
«Что-то жарко нынче стало!
Или холодно, не знаю!»
Мы с идальго удивились:
Что за притча? День нежаркий,
И с чего наш муж ученый
Пот платочком вытирает?
Эка вдруг его прошибло!
 

ХОРНАДА IX.
О том, как мы лечили сеньора лисенсиата по его же системе.

– Вперед, сеньоры, вперед! Поспешим, ибо, чую я, ждут нас славные подвиги!

Если кто и чувствовал себя наилучшим образом, то это, конечно, Дон Саладо. Приободрился, даже как-то шире в плечах стал, повязку сбросил, шлем-тарелку на уши свои оттопыренные надвинул, бороду-мочалку распушил. И конек его почуял что-то словно, копытами бьет, из ноздрей – чуть ли не пламя с дымом.

А мы с сеньором лисенсиатом на призывы горячие даже не откликались, потому что и так вперед ехали. Вперед – и вниз. Горы уже поменьше стали, вроде как отступать начали, а слева, в ущелье, речка зашумела. Реку эту толстячок сразу узнал, да и я узнал – Сухар, его еще Сухаром Бешеным называют. Ну, это он весной Бешеный, а сейчас плещет себе и плещет. И течет куда надо – прямиком к Гвадалквивиру.

В общем, тут я бы уже и без сеньора лисенсиата не заблудился. Тем более толстячок, как только замок мы этот, Анкору, позади оставили, в задумчивость впал. Даже не впал – вгруз. Носик свой короткий чуть ли не до груди опустил, насупился, и лишь усиками тонкими – дерг-дерг. Тик на него напал, что ли?

А я и сам помалкивал, потому как было о чем мозгой пораскинуть. Рыцари, замки, легенды всякие да девицы красные – это больше для Дона Саладо…

…Хотя насчет девиц – тут еще подумать следует. Зацепила меня сеньорита Инесса! И чем – не пойму даже.

И вообще, горы эти словно для идальго моего нарочно взгромоздили. Катайся тут сто лет, великанов с василисками разыскивай. И места подходящие, и людям никакого вреда. Да только горы скоро позади останутся, и въедем мы в королевство Кастильское, где в каждом селеньице альгвазилы на тебя косятся, где по дорогам Святая Эрмандада таких, как мы, гоняет-ищет.

И если бы только это! Мне еще свои эскудо отработать надо. А там и Севилья…

Ну, о Севилье я решил после подумать, иначе мозги набекрень свернуть можно, и будут они вроде шлема Дона Саладо. Оно бы до Гвадалквивира доехать в такой-то компании! Один мой идальго калечный чего стоит, а тут еще и толстячок…

– Скажите, Начо, не приходилось ли вам наблюдать некое явление природное, именуемое арабским словом «мираж»?

Я даже головой мотнул. Ну и пляшут мысли у сеньора лисенсиата. Мираж ему подавай!

– Отчего же, приходилось, сеньор, – поспешил согласиться я. – Да кто же эти миражи не видел? Особенно если жарким летом, вроде как сейчас. И воду на камнях голых видел, и целый лес видел, и города даже.

…Особенно в Берберии, как ветер этот проклятый задует, сирокко который. Да ну ее, Берберию, там только верблюды жить и могут!

– Это хорошо, – вздохнул толстячок и лоб платком вытер – в который уже раз. – Это хорошо, Начо!

Хотел я узнать, чего же тут хорошего, да не стал. Что-то не так с нашим лисенсиатом. Приболел, что ли?

А дорога все вниз и вниз, а Сухар все громче плещет, ущелье заполняет. И под плеск этот стал я думать о всяком-разном, а все больше о сеньорите Инессе отчего-то. Не только о ней, конечно. И о Севилье тоже. Ох, и много дел у меня в той Севилье, а как поразмыслить, все к одному сводятся…

Только бы человек мне нужный на месте оказался! Да еще хорошо бы человечка этого не в Соборе и не в Башне Золотой прихватить, а где-нибудь как раз посередине, потому как светиться ясным месяцем мне не след. Ну, никак не след!

В общем, задумался. Задумался, и не заметил даже…

– Начо! Начо!

Вначале показалось – сеньор лисенсиат зовет. Ан нет – Дон Саладо. И озабоченно так. Великана приметил, что ли? Как раз вон и скала подходящая, впору будет…

– Нам надлежит вернуться, Начо! Ибо спутник наш…

Толстячок! Оглянулся – нет толстячка. Вот бес!

– С мула свалился? – брякнул я первое, что на ум пришло. По глупости брякнул: свалился бы – голос подал. Или хотя бы плеснуло, ежели он головкой – да в ущелье.

Фу ты, мыслишки!

– Отнюдь! – покачал своим шлемом доблестный идальго. – Однако же…

Что за «однако же» мы узнали, как только одров наших поворотили и за уступ скальный заехали. Сидит бедолага лисенсиат на камешке, голову руками обхватил, а мул его рядом бездельничает, травку, от жары желтую, пощипывает.

– Сеньор! – воззвал рыцарь голосом, что твоя труба. – Добрый сеньор Рохас! Уж не случилось ли чего с вами?

Нашел, что спросить! И так ясно. А вот что именно…

Думали – не слышит. Нет, почуял толстячок. Почуял, голову от ладоней оторвал (или наоборот, не разберешь)…

– Кажется… Кажется, сеньоры, захворал я изрядно. И хворь моя…

Этого еще не хватало! Подскочил я, первым делом за лоб его взялся. Лоб, как лоб, не горячий, не холодный…

– …немалое опасение мое вызывает!

А я уже его за средний палец тяну – верное средство, если нутряность прихватило. Тяну, значит…

– Нет, нет, Начо! Хворь моя скорее меранхолическая, правильнее же выразиться «меланхолическая», ибо слово сие, в языке нашем искажаемое, от греческого происходит…

И тут я пуганулся – всерьез. А не спятил ли толстячок наш? То-то после замка он сам не свой!

– Надо бы лекаря, – заметил Дон Саладо. – А не ведаешь ли ты, Начо, есть ли таковой в селении ближайшем?

Я только отмахнулся. Селение, ближайшее которое, это Касалья-де-ла-Сьерре, не селение даже – городок. Да только откуда там лекарь? Там скорее крысомора найдешь!

…Хоть по мне, что лекари наши, что крысоморы – одни других стоят. Не все, конечно. Но многие!

– Суть же хвори моей, – продолжал меж тем лисенсиат, – в неадекватности, с которой я мир наш воспринимаю.

Как услыхал я слово «неадекватность», так сразу понял: лечить! Лечить – и немедленно!

Кое-что мы с Доном Саладо все-таки уразумели. Не спятил толстячок, хвала Деве Святой. Не спятил – но кажется ему, сеньору Рохасу, что все-таки завелись в башке его ученой тараканы. А отчего – не говорит. Мы его и так спрашивали, и этак. Есть, стонет, причина, а потому, мол, в себе я сомневаюсь.

А я на Дона Саладо между тем поглядываю. Ну, точно, он заразу разносит! Сначала я чуть было не повелся с мечом этим щербатым да с василиском (вспомнить стыдно!), теперь вот сеньор Рохас, даром что ученый человек. Только у него, книжек начитавшегося, башку на другую сторону перекосило.

Вздохнул я, припомнил всю толстячкову систему, которую он на идальго нашем опробовать хотел.

Все равно, хуже не будет!

– А доставайте-ка, сеньор лисенсиат, бумагу! – велел я. – И окуляры свои не забудьте. Сейчас с Божьей помощью рисовать станем!

Подчинился! Бумагу достал, лаписьеро свой свинцовый.

– Извольте, сеньоры! Да уж не знаю, будет ли толк…

Сначала мы за горы взялись, которые вокруг. Толстячок их рисует, а мы смотрим. Смотрим – и успокаиваемся понемногу. Все как есть: скала двуглавая, скала с уступом, вот и ущелье, вот и башня вдали, старинная, еще мавры строили.

…И ведь что любопытно: Дон Саладо тоже в деле нашем участвует, на рисунок глядит, и – ничего. В смысле, ни замков, ни великанов. Видать, просветление на дядьку нашло. И славно, если так!

Покрутил лисенсиат рисунок в пальцах своих пухлых, оглянулся:

– Нет, все равно не так все! Ибо неадекватность моя прежде всего с замком, что мы недавно покинули, связана.

Делать нечего – стали замок рисовать. И со стороны ворот, и со двора, и даже зал тот, где мы трапезничали. И снова – точь-в-точь! Но толстячок все свое гнет, не успокаивается:

– Увы, сеньоры, увы! Наука ведает случаи, когда затмение сразу на многих находило, причем видели все одно и то же…

Тут уж меня оторопь взяла. Это на что же он намекает? Что нам всем замок этот привиделся? И дон Хорхе? И сеньорита Инесса?

Расстегнул я ворот, булавку с камешками синими потрогал, затем отвернулся, платок с узлами достал.

Все на месте. Значит, не спятили мы. По крайней мере, я.

– Если бы мне удалось зацепиться за деталь некую! – вздыхает толстячок. – Наваждения, как правило, из уже виденного и ведомого возникают. Ежели бы вспомнил я в замке том нечто, никогда прежде мне не встречавшееся! Ибо нахожу я в сеньоре Новерадо некое сходство с портретом, мною виденным в Саламанке…

И тут меня словно кувалдой по бестолковке навернули.

– А книги? – воскликнул я. – Вы же книжки полдня смотрели да на бумажку чего-то записывали!

Чуть не подпрыгнул толстячок. Засуетился, из сумы седельной бумагу достал – ту самую, с которой из замка выехал.

– Да-да, конечно! Книги… Их там, сеньоры, оказалось не слишком много, однако же каждая – истинное сокровище. Вот, пометил я, летопись времен готских, написана в дни короля Родриго, что враждовал с родичем своим Хулианом…

Окуляры поправил, подумал. Погрустнел.

– Однако слышал я о летописи той прежде, и отрывки читал. История же вражды Родриго с Хулианом, который и привел мавров на землю нашу, всем известна…

– Так нет ли чего иного, сеньор? – подхватил Дон Саладо. – Того, что неведомо было вам прежде?

– Вот! – пухлый палец уперся в какую-то строчку. – Рукопись, в коей содержится неведомая мне прежде поэма о великом Сиде. И хоть отсутствует в рукописи той начало, однако же поэма поистине прекрасна. Даже запомнил я некоторые строчки…

Зажмурился толстячок, шевельнул усиками.

– Да, вот! Послушайте! Всадники… Да точно!

 
Всадники шпорят, поводья ослабив.
Ворона в Биваре взлетела справа,
А прибыли в Бургос, слева взлетает.
Мой Сид распрямился, повел плечами:
«Вот, Альвар Фаньес, мы и в изгнанье,
Но с честью в Кастилью вернемся обратно».
Вступает в Бургос мой Сид Руй Диас,
С ним шестьдесят человек дружины.
Встречать и мужчины и женщины вышли.
Весь людный город у окон теснится.
Бургосцы плачут в большом унынье.
Каждый твердит, взирая на Сида:
«Честной он вассал, да сеньором обижен».
Дать ему кров им в охоту, но страшно…
 

– Стихи о великом Сиде! – вскричал мой идальго, даже до конца не дослушав. – И при том неведомые даже мне, хоть немало я слышал об этом замечательном рыцаре! Поистине, вам не о чем беспокоиться, сеньор Рохас, самому такое не придумать и в бреду, конечно же, не услышать.

И вновь послышался вздох, но уже совсем иного рода.

– И в самом деле, сеньоры, в самом деле! – сеньор лисенсиат даже окуляры снял, на солнышко взглянул. – Не придумать мне такого, тем более стихи эти сложены на старинном наречии и забытым ныне размером… Но хотелось бы еще, еще что-то, чтобы уже никаких сомнений…

Палец снова заскользил по бумаге.

– Есть! – теперь сеньор лисенсиат уже улыбался. – Мне надо было про это сразу вспомнить. О таком я точно нигде не слыхал и придумать тоже не мог…

Встал, ручки свои потер, вновь на небо посмотрел.

– Как славно сеньоры! Как славно, что разум мой в порядке, хоть и засомневался я изрядно, потому как имелась причина, показавшаяся мне веской…

А меня уже и любопытство разбирает. И в самом деле, что такого могло случиться, чтобы сеньора Рохаса с толку сбить?

Толстячок уже и бумаги все спрятал, и на мула взобрался.

– Пора нам, сеньоры! Надеюсь, извините вы мне мою слабость…

– Да чего уж там, – вздохнул я, самого себя вспомнив. – С каждым бывает!

– Если помните вы, сеньоры, – принялся рассказывать толстячок, между мною и рыцарем калечным пристроившись (благо тропа пошире стала). – Хозяин наш, дон Хорхе Новерадо, не велел нам оглядываться, когда выберемся мы за ворота. Не удержался я, признаться, назад поглядел.

Вспомнил я – точно! Было дело – оглянулся толстячок. Оглянулся, а после принялся пот со лба вытирать.

– Верно, сеньоры, солнце было тому виной или дымка над горами, однако не увидел я замка, где только что мы с вами гостили. Ни его, ни руин даже. Просто площадка ровная да какие-то ямы. И камни по бокам. Долго я глядел…

– Думаю, причиной тому не солнце, – глубокомысленно заметил мой идальго. – Всему виной окуляры, которые не столь помогают, сколь искажают зримый образ мира, особливо же на расстоянии. Потому и не ношу я их.

– К тому же я тоже оглядывался, – подхватил я. – И ничего никуда не пропадало.

Лисенсиат вновь кивнул, весьма успокоенный, а я вдруг сообразил, что оглядывался-то еще перед воротами! Перед ними – не за!

Сообразил – но вслух уточнять не стал. Этак и впрямь тараканы в голове заведутся.

– А потому, – подытожил сеньор Рохас, – будем исходить из логики, всеми мужами учеными чтимой. Ежели во многих случаях видел я нечто, вполне меж собой согласующееся, и только в одном – нет, то резонно предположить будет, что именно в этом случае чувства мои слегка обманулись. Сие и следует из правила, бритвой Оккама именуемого…

– И быть по сему! – согласился я, а Дон Саладо поспешил осенить себя крестным знамением. Не иначе от того, что про Оккама услыхал. И действительно, что за демон такой?

…А я вновь булавку потрогал. Все в порядке, на месте булавка.

Ну точно, заразная хворь у моего идальго!

– Однако же, сеньор Рохас, – продолжал Дон Саладо, – что за книгу вы вспомнили последней? Видать, особая она была, ежели от воспоминаний о ней ваша хворь без следов сгинула.

– И правда, – кивнул толстячок. – Книга сия весьма редкая, ей лет двести без малого будет. И замечу, что сохранилась она отменно, более того, эта книга, точнее же, рукопись – самое последнее, что приобрели предки почтенного дона Новерадо для своей библиотеки. Видать, новые книги у них не в чести! Охотно расскажу о ней, поскольку чую, что вам, Дон Саладо, услышать о том любопытно будет.

А мне уже и не до того стало. Здоров наш лисенсиат – и славно. А книги… Бог с ними, с книгами этими! От них уму – одно помутнение. Тем более, за тропой следить требовалось. Вниз шла тропа, катилась даже. Значит, с горы сваливаемся, прямиком на равнину. Не налететь бы нам аккурат на заставу Святой Эрмандады. Вечно они в самом ненужном месте появляются!

– Рукопись эта вот о чем гласит, – вещал тем временем наш толстячок – бодро так, весело даже, не иначе, оклемался совсем. – В году Anno Domini 1291-м два венецианца, братья Луиджи и Пьетро Вивальди, оба – кормчие опытные, отплыли на двух своих галерах мимо Столпов Геркулесовых, именуемых еще Гибралтаром, прямиком в море-Океан[35]35
  Море-Океан – Атлантический океан.


[Закрыть], надеясь обогнуть Африку…

Тут уж и я уши навострил. Эка замахнулись! Мы от острова к острову ходим, берег из виду не теряем, а тут – в море-Океан! И когда? Вон, португальцы уже почти сто лет пытаются Африку морем обойти – да без толку все. Недаром Океан этот мавры, чтоб им пусто было, морем Мрака называют.

– Однако же сильная буря, равно как течение, куда галеры эти попали, понесли их прямиком на запад. И плыли они более тысячи лиг…[36]36
  Имеется в виду морская лига. Тысяча лиг – 5600 км.


[Закрыть]

– Сколько? – не удержался я, обо всем позабыв, даже о Святой Эрмандаде. – Вы, сеньор Рохас, зря книжку эту читали. Тысяча лиг! Да галера и двести не пройдет, да что я говорю – ста, если воды на борт брать не будет. Видел я эти галеры. Большие, конечно, но чтобы тысяча лиг!..

Вспомнил я Венецию, Арсенал тамошний, галеры, что всю бухту покрыли. Хороши, очень хороши, но не для моря-Океана. Там ведь шторма не такие, как у наших берегов. Говорят, волны – вроде тех гор, что мы только-только проехали.

– И вправду, досталось им изрядно, – согласился толстячок. – Однако все же доплыли они до некой земли…

– И мы доплыли, – самым невежливым образом перебил я, Куло своего придерживая. – То есть, не доплыли, конечно. Приехали!

Приехали – потому что кончился спуск. И горы кончились. Впереди – словно яйцо куриное разбили да желток развезли. Равнина! Желтая-желтая, даже деревья, что вдалеке торчат, желтыми мне показались. От пыли, видать.

Ну, равнина желтая – это по сторонам. А впереди, совсем близко – стены серые, приземистые, за ними – крыши черепичные, а вот и колокольня – странная такая, не иначе, минарет бывший.

– Касалья-де-ла-Сьерре, сеньоры, – сообщил я, для верности рукой указав. – Сейчас приступ начнем или до вечера подождать следует?

– Отчего же до вечера? – удивился лисенсиат. – Думаю я…

Бум-м-м!

Не везет толстяку сегодня – опять перебили, договорить не дали. Но на этот раз уже не я был тому виной. Колокол! Да так громко!

 
Загремело с колокольни,
Загремело, отозвалось.
Отовсюду зазвонили,
Басовито, со значеньем.
Не пожар ли? Так нет дыма.
Не война? Врагов не видно!
И поехали мы шагом
Прямо к городским воротам,
Тому звону удивляясь.
«Если ловят, то не нас ли?» –
Я сказал, не удержавшись.
«Не чума ли?» – вздрогнул Рохас,
Поспешив перекреститься.
Только славный Дон Саладо
Не имел на то сомнений:
«Не простой тот звон – драконий!
Не иначе, монстр ужасный
Поступил к вратам Касальи.
Чую, ждет нас нынче битва!»
Усмехнулся наш ученый,
Про драконий звон услышав.
Я ж имел иное мненье:
Пусть уж лучше два дракона,
Даже вместе с василиском,
Чем Святая Эрмандада!
 

ХОРНАДА X.
О том, как мы встретились с Драконом.

Хорошо, когда ловят кого-нибудь другого, а не тебя! То есть, конечно, нет, никому подобного не желаю (еще не хватало!), просто дышится легче, ежели не ждешь, что дурак-глашатай вот-вот заорет: «По указу королевскому… за злодейства разные… именуемого также Бланко, лет же ему… приметы же…». А приметы у меня – и не придумаешь лучше, одна башка белая чего стоит, особенно в Андалузии. Орет глашатай, а соседи уже морды любопытные в мою сторону поворачивают, реалы с мараведи в уме пересчитывают…

Фу ты!

А вроде искать меня пока не должны, во всяком случае по указу. Правда, коррехидор в Сарагосе распорядился еще год назад, и алькальд в Малаге, той, что мой идальго приступом брал… Но туда я и не суюсь – ни в Сарагосу, ни в Малагу, ни в Бургос.

А здесь что?

«Здесь» – это, само собой, в Касалья-де-ла-Сьерре. Пока мы с одрами нашими через толпу, что улицу главную запрудила, протискивались, успел я осмотреться. Бывал я тут этак с год назад, и ничего в Касалье не изменилось. Да и чему меняться? Крыши черепичные, стены желтого кирпича, морды опять же – кирпичные.

Дыра!

Одно хорошо – людно тут сегодня, отовсюду собрались-набежали. Со всего города, да и с округи, пожалуй. Стиснули – не повернуться, отовсюду луком несет да маслом прогорклым.

Не хотел бы я здешней ольи отведать!

И все это толпище вперед ломится – на главную площадь. Бывал я и там. Площадь, как площадь, мощеная, вокруг дома под желтой черепицей, один, алькальда здешнего, даже двухэтажный. Ну и церковь, понятно – та, что с минаретом. Только в обычные дни пусто тут и голо. А вот сегодня…

– Или праздник какой нынче, Начо? – вопросил Дон Саладо, не иначе, мысли мои подслушав.

В этой пыльной толпе козопасов да свинопасов мой идальго на своем коньке выглядел чуть ли не самим Сидом Компеадором. По меньшей мере – Ланчелоте. На нас уже поглядывали – уважительно так, серьезно.

– Едва ли, – дернул я плечами. – Троица уже прошла, Святой Андрей и Святой Хуан – тоже…

– Может, праздник тут местный? – встрял толстячок, от чьей-то широкополой шляпы нос свой отводя (ой, несло от той шляпы, на десять шагов слышно!). – Известно, что в провинции почитаются обычаи всякие, порою весьма древние…

Я даже слушать не стал. Праздником тут и не пахло (луком пахло!). Ясно – случилось что-то. Но не пожар, не война. Или война все-таки? Повелела Ее Высочество[37]37
  Высочество – титул королей Кастилии, Арагона и Португалии до начала XVII века.


[Закрыть] Изабелла созвать воинство да идти прямиком на Гранаду…

А по хребту – словно иголочки покалывают. Нет, не война, чую. Вот заорет сейчас глашатай про злодея державного с башкой белой да с дагой миланской у пояса…

Ага, уже орет! Прямо с паперти церковной.

– …и к тем словам должно отнестись вам с вниманием и почтением!..

Ага! Так и есть. Морда пропитая, штаны черные, узкие, накидка тоже черная.

Глашатай! Да не простой – из Севильи, не иначе, накидка-то серебром шита! А рядом с ним…

Да как тут увидеть того, кто рядом? Площадь маленькая, ступить негде, людей ежели не море, то с озеро немалое – точно. Толкнули нас, затем снова, Куло мой зубищи желтые скалит, сейчас укусит кого-нибудь…

– Пропустите сеньора! Пропустите! Эх, деревенщина, а ну, в сторонку!

Так и знал, так и чувствовал! Эрмандада! Этих сразу узнаешь – морды красные, бороды черные, латы огнем горят. И прямо к нам!

– Сеньор! Сеньор идальго! Благоволите поближе! Мы вам место расчистили.

Ого, кому это такой почет? Неужто рыцарю моему калечному?

Оказалось – ему. И не только ему – нам. И дорогу указали, и место освободили к паперти поближе. Поклонились даже.

…Ох, ни к чему мне такой почет!

А Дон Саладо приосанился весь, мочалку свою огладил.

Хорош!

Ну ладно, что там на паперти? Точнее – кто там?

А на паперти, у самых врат церковных – черное с белым.

– …почтенные и благочестивые братья фра Мартино и фра Луне[38]38
  Фра – от латинского «брат» (frater). Употреблялось только вместе с именем. В противном случае к монаху обращались просто «брат» («hermano» – исп.).


[Закрыть]… Да тише вы, добрые граждане Касальи! Тихо, болваны, кому говорят!

Стихло!

Стихло, замерло, я в седле чуть привстал, за чью-то шляпу заглянул…

Да, черное с белым – ризы. И знакомые такие!

– Домине канес…

Тихо сеньор Рохас это сказал, прошептал почти, да только я услышал. Услышал, повернулся…

Не узнать толстячка! Похудел словно, губы ниточкой сжались, побелели…

– Домине канес…

Повторил, глазами блеснул. А мне не по себе стало. Зря это он так шутит! А ежели думает, ученый, что латынь тут не знают, то зря думает. Я вот не знаю, а то, как он братьев-доминиканцев обругал, сразу понял. Домине канес – божьи собаки, значит. Псы!

Не любишь монахов – и не люби. Только чтобы тихо. Вслух-то зачем?

– Дети мои-и-и-и!

Словно бомбарда ахнула. Колыхнулась толпа, Куло мой ушами дернул, я еле в седле усидел. Только это не бомбарда и не кулеврина даже, это один из черно-белых голос подал. Большой, громоздкий, лицо как жернов мельничный, брови черные глаза закрывают. А голосина! Бас колокольный!

– Дети мои! Граждане города Касальи! О великой беде пришли мы с фра Луне рассказать вам!..

Тишина – мертвая. Была бы муха – услыхали муху. Да только нет мухи, от жары, наверно, сдохла.

– …В опасности наша Кастилия! В великой опасности! И не только она, но и весь мир христианский, Господом нашим сотворенный и спасенный!..

Что такое? Переглянулись мы с толстячком.

– Не иначе, турки, – озабоченно заметил сеньор Рохас. – Слыхал я, эмир Гранады завел переговоры с Баязедом…

– Неужто в крестовый поход? – донеслось из-под шлема. – Славно, сеньоры, славно!

Я только вздохнул. Ну, Дон Саладо!

А громоздкий нас словно услышал. Услышал, ручищу поднял, да так, что рукав черный сполз. Ух, ручища!

– Но не от мавров беда эта, не от турок даже, не от французов и не от португальцев! Враг – в нашем доме, в нашей родной Кастилии. Тут, среди нас, готовит он измену черную. Имя же ему – Легион, ибо многочисленны сии бесы, наш дом запрудившие!..

– Бесы-то в свиньях… – тихо-тихо проговорил сеньор Рохас, а мне вновь не по себе стало. Молчал бы лучше!

– Я понял, кажется, сеньоры… Ах, сволочи!

Не молчит! Рот ему, что ли, заткнуть, толстячку? Уже и соседи коситься начали!

– Кто же враги эти, дети мои! Кто?!

Эге, да это уже другой – длинный, худой как жердь. Но тоже – черно-белый.

– Кто? Спросите меня, добрые граждане Касальи! Спросите меня, скромного брата Луне!

– Кто?! – единым вздохом отозвалась толпа. – Кто-о-о?!

– Знаете вы их! – заверещала жердь. – Хорошо знаете, дети мои! Кто распял Христа, Господа нашего? Кто погубил Его апостолов? Кто забил камнями Святого Яго, нашей Кастилии покровителя?

– Но не только в давние годы злодействовали они! – вновь вступил бас. – Но и наши дни мерзостью их переполняются. Правда, фра Луне?

– Правда, фра Мартино! – радостно подхватила жердь. – Кто дерет с вас безбожные проценты, деньги в рост отдавая? Кто упивается кровью добрых христиан? Кто презирает веру Христову и над таинствами глумится? Кто маврам проклятым первый помощник? Кто-о-о-о?

– Иудеи! Иудеи! – глухо пронеслось над толпой.

– Кто-о-о?!

– Жиды-ы-ы-ы-ы-ы!!!

Я покосился на своих спутников. Дон Саладо недоуменно моргал, ладонь к уху приложив – не понял, видать. А толстячок замер, губы свои тонкие закусил…

Этот-то понял!

– Поглядите на них, на христопродавцев! – вновь загремел бас. – Всегда они отвергали учение наше и христианских обрядов сторонились, от креста святого отворачивались. Да посмотрите только на них! Они – пропойцы и обжоры, жрущие и пьющие за наш счет! Правда, фра Луне?

– Правда, фра Мартино! – взвизгнула жердь. – Разве не жарят они лук и чеснок на растительном масле, оттого и воняют гнусно – и они сами, и дома их. Воняют! Воняют! Воняют!..

Я не удержался – принюхался. Кажется, я попал в синагогу!

– …Они мерзкие, гадкие, уродливые, похотливые, отвратительные, жестокие! Даже у соседей наших, португальцев, нет в языке слова «жестокий». Говорят они «judeu» – «иудей». Nao seja judeu – жестоким не будь, то есть не будь иудеем! Не будь жидом! Правда, дети мои? Правда?

Зашумело, загудело. Но, странное дело, люди словно очнулись. Переглядываться стали, плечами пожимать. Перемудрил фра Луне. Португальцы кастильцам не указ!

– А еще ведомы они хитростью своей змеиной! – пришел на помощь бас. – Многие, страха ради своего иудейского, согласились принять Завет Христов. Можем ли мы верить им?

И вновь – стихла толпа. Иудеев ругать – дело привычное, да и где встретишь в этой глуши иудея? Но речь сейчас, кажется, не о них.

– Не можем! Не можем! – что есть силы завопила жердь. – Иудей – всегда иудей! Даже если примет он для вида Завет Христов, то в душе иудеем остается, и праздников наших не чтит, и свинину не вкушает, и шаббат свой мерзкий соблюдает. Ведь правда, фра Мартино?

– Правда! – грянул бас. – И не только сами в ереси своей иудейской остаются, но и добрых христиан к тому склоняют. Недаром зовут их «марраны», что означает «проклятые»!

– Марраны – от слов «Марран-атха» – «Господь идет»! – не выдержал сеньор лисенсиат.

Его не услышали – к счастью, конечно. А достойные братья, между тем, переходили к главному.

– Вы скажете, добрые граждане Касальи, что не ваша это забота, – загремел фра Мартино. – Ибо есть власти светские и духовные, коим такими делами ведать надлежит. К тому же мало в ваших краях тех, о которых речь сегодня идет. Значит, нет для вас в том беды. Так ли это, фра Луне?

– Нет! – пустила петуха жердь. – Ошибаются, они фра Мартино! Ибо зло проникло даже в эти края! Так знайте же, добрые граждане Касальи, что совсем недалеко отсюда, в трех днях пути, совершено страшное дело. Страшное, умом не постижимое! Гнусные иудеи, под личинами христианскими рожи свои жидовские скрывающие, выкрали прямо из церкви ребенка, и пытали его, и бичевали, распяли на кресте, и вырезали сердце! А чтобы не думали вы, что все сие – лишь сплетни, то скажу, что случилось это чуть больше трех месяцев назад на Страстной неделе, в селении именуемом Ля-Гвардия, и звали того ребенка Хуан Мартиньес, отец же его – тамошний чесальщик шерсти, мать же – блаженная женщина, слепая от рождения…

Колыхнулось море – с ревом, с шумом, с грохотом. Колыхнулось, плеснуло выше черепичных крыш.

– Какие сволочи! – выдохнул сеньор лисенсиат. – Господи, какие сволочи!

И вновь не услышали его. А если и услышали – то не поняли. Решили, видать, что ученый человек гнусных марранов ругает.

Повезло нам, что так решили!

– Надо что-то делать, что-то делать, что-то делать! – бормотал толстячок, пальцы свои узлом сцепляя. – Это же толпа, стоит ее подтолкнуть – и все! Надо обратиться к властям, есть же тут власть!

Не стал я отвечать. Вот ведь, умный вроде, а непонятливый. Да вот она, власть – рядом с этими крикунами стоит. Вон и алькальд, староста здешний, и судья, и, понятно, парни из Эрмандады.

Разве сами эти псы господни такое придумали?

А жердь черно-белая между тем словно выросла, ростом выше стала, вверх потянулась, тощую руку с крестом вперед выставила, лысой макушкой сверкнула.

…Взвизгнула! Да так, что вороны на крышей церковной засуетились.

– А нет ли в славном городе вашем оных марранов, кои Христа и Деву Святую что ни день предают, а? А не поискать ли?

И в ответ – дружное, слитным хором десятков голосов:

– Бе-е-е-ей!!!

 
Оглянулись, брови хмуря,
Друга на друга косо глядя:
«А не жид ли ты, Хименес,
То-то нос твой больно длинен?
А не ты ли, Санчо Лопес,
В долг мне дал в запрошлом годе
По привычке иудейской?
Вот цирюльник наш, Рисалес,
Тот уж точно, сын Сиона –
По субботам в чистом ходит!
Не позволим! Не позволим!
Разбирай дубье скорее!
Надо вычистить Касалью
От иуд-христродавцев!»
Колыхнулось, зашумело –
Будто кто бревно в болото
Ненароком уронил!
 

Рыцаря моего я поймать все же успел – не унесла толпа. Подхватил я его конька за узду, сам с осла соскочил…

Хорошо еще, стена церковная близко оказалась. К ней и прижались.

– Однако, Начо, я отнюдь ничего не понимаю! – бормотал сбитый с толку Дон Саладо. – Неужто столь страшные злодеи обитают в этом мирном городке?

Я даже огрызаться не стал. Не до того было. Кого-то уже топтали – прямо у паперти, но большинство валило по улице – искать. С криком, с гиканьем, со свистом. Видел я, как конокрадов ловят, да разве с этим сравнишь!

Оглянулся я, думал толстячка увидеть, да где там! Сгинул лисенсиат.

– Кажется, у городских ворот есть харчевня, – вздохнул я. – Надеюсь, тамошний хозяин – не марран…

– И все-таки, не понимаю, Начо, – Дон Саладо мотнул головой, словно шлем вдруг стал ему тесноват. – Ежели злодейство имеет место, то надлежит обратиться в королевский суд…