Текст книги "Волонтеры Челкеля"

Автор книги: Андрей Валентинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

4. НЕПУСКАЮЩАЯ СТЕНА

Пров Самсонович Чудов выглядел, прямо сказать, не лучшим образом. Голова, плотно обмотанная бинтами, издалека походила на тыкву, вдобавок повязки глушили голос, и вместо могучего баса из-под бинтов доносилось нечто весьма невнятное и неубедительное. В довершение всех бед один удар пришелся аккурат пониже пояса, и теперь Прову Самсоновичу приходилось сидеть накренясь, дабы не тревожить травмированное место.

Впрочем, эти печальные обстоятельства не сбавили пыла начальника Иркутской ЧК. Сквозь бинты то и дело слышалось привычное: «Контра! Искоренить! Каленым железом!»; а также куда более крепкие выражения.

Итак, Пров Самсонович бушевал в своем кабинете, куда попал сразу же после перевязки в госпитале. Рядом сидел немного смущенный Степа Косухин. Ему было стыдно, что красная гвардия Иркутска, и он в том числе, не смогли прийти на помощь вождю местных большевиков. Молчаливый Венцлав, пристроившись в углу, что-то черкал в записной книжке.

– Найду контру! – в очередной раз донеслось из-под бинтов. – Собственными руками на части разорву!

– Значит, там был один человек? – внезапно спросил товарищ Венцлав, не поднимая глаз от блокнота.

– Ну… один, – без всякого энтузиазма подтвердил Чудов. – Из темноты прыгнул, гад, а то бы я ему показал!

– Приметы помните?

– А хрен его помнит! – буркнул Чудов. – Дрался как черт, это помню… Черный полушубок у него был. Не иначе из этих…

– Черных гусар, – подсказал Степа.

– Во-во… – кивнула тыква. – Ну, вроде невысокий такой. Кисти тонкие… Во! У него перстень на руке…

– Забавно, – прокомментировал Венцлав. – А ну-ка, товарищ Чудов, взгляните…

Он показал нечто, нарисованное на листке блокнота. Пров Самсонович всмотрелся и охнул:

– Он и есть! Ну, товарищ Венцлав, и глаз у вас! Как же это вы…

Степа, не выдержав, тоже взглянул. Карандаш Венцлава изобразил красивое лицо с тонкими, явно дворянскими чертами, небольшим, брезгливо сжатым ртом и чуть узковатыми глазами.

– У, белая кость! – вырвалось у Степы, и он возненавидел неизвестного врага еще пуще.

– Поздравляю, Пров Самсонович, – в тоне Венцлава трудно было не заметить иронию.

– Вы имели честь познакомиться с капитаном Арцеуловым. С тем самым Арцеуловым, который был послан Колчаком для связи с Ирманом.

«Операция «Владимир Мономах», – понял Степа. – Вот гад!»

– Оказывается, господин Арцеулов все-таки попал в Иркутск, – задумчиво проговорил Венцлав. – Интересно, очень интересно…

– Размножить! – донеслось из-под бинтов. – Размножить и объявить розыск!

Это, как понял Степа, относилось к столь удачному портрету белого гада Арцеулова.

– Да-да… – кивнул Венцлав. – Степан Иванович, разрешите…

И, не обращая внимания на булькающего и бубнящего Прова Самсоновича, он вывел Косухина в коридор и надежно прикрыл дверь.

– Мои люди еще не подошли, – Венцлав говорил тихо, стараясь, чтобы случайные посетители этого мрачного места ничего не услышали. – Вы можете к завтрашнему вечеру собрать десяток надежных товарищей?

– Так точно, – чуть подумав, ответил Степа. – Соберу своих, черемховцев…

– Лишь бы не пошел снег, – задумчиво проговорил Венцлав. – Давайте так… Завтра, в десять вечера вы подходите к тому месту, где на товарища Чудова напал этот белый гад. Место помните?

Косухин кивнул.

– Не знаю, буду ли сам, но я пришлю туда собаку. Поищем след.

– Да какой там след? – удивился Степа. – Почти целый день прошел! Да и снег! Вот если бы сразу…

– А мы попробуем, – товарищ Венцлав мрачно усмехнулся. Степа взглянул на его лицо, и ему сразу же расхотелось спорить.

– Если повезет, собака доведет до места, где этот Арцеулов скрылся. Ну а там уж…

– Да не беспокойтесь, – поспешил заверить Степа. – Не подкачаем!

Весь день Степа бегал по городу, заменяя временно выбывшего из пролетарского строя товарища Чудова. Ночь прошла не лучше: со стороны Иннокентьевской уже слышались разрывы снарядов – это наступал Каппель. Приходилось решать уйму вопросов, то и дело ругаться с Федоровичем, организовывать новые отряды из сознательных пролетариев, которые отчего-то каждый раз оказывались недостаточно сознательными, да еще вдобавок выступать на митингах. На следующее утро Степа не выдержал и, воспользовавшись приглашением недорезанного врага революции Федоровича, уснул прямо в его кабинете.

Проснулся он уже ближе к полудню. Надо было ехать в депо, чтобы поторопить недостаточно сознательных железнодорожников с ремонтом бронепоезда. Уже накидывая полушубок, Степа вспомнил о словах Венцлава. Удалось поймать вечно спешившего Федоровича и договориться, что тот выделит к вечеру десяток бойцов из бывшего Степиного отряда. Довольный таким успехом, Косухин помчался в депо.

Вернулся он ближе к вечеру, усталый и голодный. Очень хотелось отдохнуть, но указанное время приближалось, и Степа, дождавшись обещанного отряда – Федорович прислал вместо десятка бойцов целых пятнадцать – двинулся к одной из привокзальных улиц, туда, где белая контра напала на дорогого товарища Чудова.

Место схватки уже успело покрыться легким снежком. Вокруг была масса следов, оставленных дружинниками и просто любопытными. Косухин пожал плечами – в затею с ищейкой верилось слабо. Между тем время подходило к девяти. Бойцы отряда, не понимавшие цели этой странной экспедиции, начали перешучиваться. Степа ждал, поглядывая по сторонам, но товарища Венцлава все не было.

Внезапно послышался легкий шорох. Из темноты прямо к ногам Косухина вынырнула огромная черная собака. На ней не было ни намордника, ни ошейника, и поначалу Степа слегка испугался. Собака внимательно посмотрела ему в глаза, затем неторопливо подбежала к месту схватки. Все разговоры разом стихли.

– Ух, здоровая! – прокомментировал один из бойцов. – Видать, из породистых…

– Нет такой породы, – авторитетно заметил кто-то.

– Видали? Глаза!

– Тише вы! – прикрикнул Степа. Он присмотрелся, заметив, что глаза собаки только что сверкали красным огнем. Собака сделала несколько кругов около места схватки, затем подняла огромную морду, как бы принюхиваясь, и вдруг завыла. Вой был долгий и какой-то странный. Степе вдруг почудилось, что он различает дикие непонятные слова…

Очевидно, это заметил не он один. Кто-то из бойцов, несмотря на пролетарское происхождение и боевые заслуги, начал тайком креститься. Косухин вдруг вспомнил мертвое лицо генерала Ирмана, и пальцы сами собой сложились в щепоть. Но не успел он поднести их ко лбу, как собака взглянула на него умными, злыми глазами и тихо зарычала. Рука замерла – перекреститься Степа так и не решился.

– Пошли отсюда, а? – предложил кто-то, но собака, вновь зарычав, подбежала прямо к Степе и мотнула огромной черной мордой. Косухин понял и дал команду двигаться.

Собака бежала быстро, почти не принюхиваясь. Лишь изредка она останавливалась – и то, как показалось Степе, не для того, чтобы отыскать пропавший след, а попросту поджидая не столь проворных бойцов. Это странное путешествие вначале проходило в полном молчании, затем языки постепенно развязались. Черемховцы, меряя валенками заледенелые улицы вечернего Иркутска, начали поддаваться неизбежному скепсису. Косухин уже несколько раз выслушивал предположения, что именно ищет непонятная псина и советы не мешать ей в ее личной жизни. Но Степа, сам удивленный всем происходящим, одергивал шутников и приказывал не отставать.

Они прошли уже немало, как вдруг собака остановилась и замерла. Бойцы, окончательно пришедшие в веселое настроение, предложили, что здесь и должно состояться намеченное собачье рандеву. Но странная собака внезапно повернула голову, блеснув огромными, красными глазами, и негромко зарычала. Кто-то шепнул «Ого!» Наступила тишина. Собака неторопливо перебежала улицу и остановилась у крыльца одного из домов.

Внезапно Косухин почувствовал – шутки кончились. Он махнул рукой. Один из бойцов неслышно пересек улицу и подобрался к крыльцу. Все замерли. Разведчик подождал минуту и с сомнением пожал плечами, но вдруг резко махнул рукой.

– Четверо к окнам! – распорядился Косухин. – Остальные за мной! Оружие к бою!

Они ворвались на крыльцо, вышибли легкую дверь и очутились в темной прихожей. Но дом не был пуст – из комнаты лился несильный свет лампы, слышался звук голосов. Внезапно из проема двери появилось чье-то испуганное лицо, тишину разорвал крик:

– Господа! Красные!

Дальнейшее Косухин помнил только отрывками. Они ворвались в комнаты, скрутив троих офицеров, пивших чай вместе со стариком – хозяином дома. Но большая часть постояльцев, забаррикадировавшаяся у входа в погреб, открыла бешеный огонь. Двое степиных бойцов упали на месте. Косухин озлился и, припечатав всю компанию петровским загибом, швырнул гранату.

Взрыв самодельной бомбы, изготовленной в железнодорожных мастерских Черемхова, был настолько силен, что бросил самого Степу на пол. С потолка сыпалась штукатурка, громко кричал смертельно раненый офицер, но битва была выиграна. Четверо, оборонявшие вход в погреб, легли на месте, а остальные, так и не успевшие выскочить, оказались в западне.

Подождав минуту, Косухин подошел к обгорелому люку, предложив выходить по одному и без оружия. В противном случае он обещал швырнуть вторую бомбу прямо в подвал. Наступило молчание, затем раздались крепкие выражения, ударил выстрел, другой, третий. Косухин вновь выругался и взмахнул гранатой, как вдруг снизу все стихло, и кто-то крикнул: «Сдаемся!»

…Пленных выстроили у крыльца. Всего, не считая двоих тяжелораненых, в плен попало шестеро. Трое застрелились – это и были выстрелы, слышанные из люка.

Офицеры, пораженные неожиданностью нападения, растерянно поглядывали то на мрачного Степу, то на угрюмых черемховцев – гибель двух товарищей рассердила бойцов до последней степени. Косухин пару раз прошелся мимо неровной шеренги пленных, поглядел на испуганные злые лица и наконец заговорил.

Он напомнил белой сволочи, что они и так приговорены историей, как лютые и опасные враги мирового пролетариата. Вдобавок они оказали сопротивление бойцам революции, что окончательно решает их судьбу.

Косухин выждал минуту, но ничего кроме негромкой фразы о «красной гадине» не услышал. Это разозлило окончательно.

– В общем так, чердынь-калуга, – заключил он. – Кто мне расскажет, где сейчас полковник Лебедев или капитан Арцеулов, доживут, так и быть, до утра. Остальных сейчас положим. Ну, господа хорошие, какие есть мнения?

– Я… я… – внезапно заговорил один из офицеров. – Полковник Ревяко… Я знаю Арцеулова…

– Стыдитесь! – крикнул один из офицеров. Степа махнул рукой, и Ревяко оттащили в сторону. Бойцы вскинули винтовки.

– Хоть помолиться дайте, сволочи! – крикнул кто-то.

– Нашим, небось, не давали! – процедил Косухин, который в этот вечер был особо зол на белую кость, и вскинул руку с револьвером. Залп вышел нестройный, но добивать никого не пришлось – стреляли почти в упор.

– Где Арцеулов? – Степа решил не тянуть с допросом, тем более трупы, лежавшие в нескольких шагах, поневоле приглашали к откровенности.

– Я… я все скажу… – бормотал Ревяко. – Он ушел… Его увел штабс-капитан Мережко…

– Мережко? – Косухин вдруг сообразил, что поторопился с расстрелом.

– Он еще в подвале… застрелился… Господин красный командир, не убивайте… Я знаю про полковника Лебедева… Он летчик. У него на самом деле другая фамилия…

– Сейчас как дам тебе за «господина», – пообещал Косухин, примериваясь к дергающейся скуле подполковника, но в последний момент сдержался. Бить пленных не полагалось – это Степа усвоил крепко.

– Увести. К товарищу Чудову, – кивнул он на пленного.

– А что с хозяином дома? – поинтересовался один из бойцов.

– В расход! – махнул рукой Степа. – Раз прятал контру, значит, знал, что делает…

– Так он же старик, – заикнулся один из дружинников. Косухин поглядел на трупы, уже начавшие каменеть на морозе, и сплюнул.

– Хрен с ним, тащи в тюрьму. Все равно шлепнут… Да, осмотрите дом – ну, там, оружие…

Пока бойцы производили обыск, Степа медленно прохаживался по переулку. Конечно, это был успех – целое гнездо контры накрыто и обезврежено, но ни лютого гада Арцеулова, ни таинственного Лебедева найти не удалось. Правда, этот трус Ревяко мог кое-что рассказать, но Степан рассчитывал все-таки на большее.

Внезапно он увидел собаку. Во время боя пес куда-то исчез, а теперь вновь появился.

– Ну что? – усмехнулся Степа. – Тушенки выдать, герой? А, может, ты еще и Арцеулова выследишь?

Собака внимательно поглядела на Косухина и внезапно кивнула.

– Ты… – обомлел тот.

В глазах собаки вновь загорелись красные огоньки, она отбежала в сторону и оглянулась, как бы приглашая Степу за собой.

– Ну, пойдем, чердынь-калуга, – решился тот. Он передал команду одному из бойцов, велев собрать оружие и отвести пленного к Чудову. Собака нетерпеливо ждала и даже начала негромко рычать.

– Пошли, – вздохнул Косухин, доставая револьвер.

На этот раз собака бежала быстро, перепрыгивая через сугробы и ныряя в дыры в заборах. Косухин едва успевал за ней. Пару раз он призывал четвероногого сыщика к порядку, но собака не слушала. Она уже не рычала, а тихо выла, похоже, твердо взяв след.

Они выскочили в небольшой пустынный переулок, как вдруг собака остановилась. Но не по своей воле – словно кто-то невидимый поставил перед нею такой же невидимый заслон. Зверь визжал, крутился на месте, но чувствовалось, что дальше он не сможет сделать ни шагу.

– Эй, чего с тобой? – поинтересовался Степа, поводя револьвером из стороны в сторону. – Никого же нет…

Но собака, взвизгнув напоследок, отбежала назад, спрятавшись за спиной Косухина. И вдруг Степа, уже начинавший было привыкать к странным делам, творящимся в последнее время, замер и невольно протер глаза. Перед ним, из крутящихся на ветру снежинок, стал проступать человеческий силуэт. Это было уже слишком. Косухин сглотнул, снова протер глаза, но серебристый силуэт сгустился, и Степа уже мог различать того, или точнее – ту, что преградила дорогу.

Женщина… На ней была накидка, какие носили сестры милосердия. Лицо – странное, серебристое, как бы светящееся изнутри, было спокойным и, как почудилось Степе очень грустным.

– Косухин, – тихий голос возник сам собой в голове Степы. – Степан, почему вы хотите смерти Ростиславу?

– Кому? – Степа решил перекреститься, но сообразил, что держит в руке револьвер.

– Ростиславу Арцеулову…

При звуке ненавистного имени Степа немного пришел в себя. Почувствовав, что револьвер в данном случае бесполезен, он сунул его в карман и прокашлялся.

– В общем так, чердынь-калуга, – решительно начал он. – Не знаю, как это у вас получается, но сразу говорю, – я вашего Арцеулова достану! И никакие фокусы не помогут…

– Вы связались с нечистью, Степан! Вы не боитесь погубить душу, потому что в нее не верите, но разве нечисть может помочь вашей революции?

– Какая-такая нечисть! – хотел возмутиться Степа, но вспомнил то, что случилось у могилы Ирмана. Женщина, казалось, поняла его.

– Нам велено молиться за врагов. Я помолюсь за вас, Степан. И передайте вашему хозяину, чтобы он не слал больше оборотней – я не пропущу их.

Она подняла невесомую серебристую руку, осенив Степу широким крестом. Внезапно собака, жалобно завизжав, перекувырнулась и бросилась прочь.

– Прощай, Степан, – фигура женщины побледнела и стала исчезать. – Неси свой крест…

– Какой крест? – сбитый с толку и изрядно испуганный Косухин огляделся, но переулок был пуст. Собака сгинула. Степа, будучи человеком добросовестным, сделал несколько шагов вслед за уходящими в сторону собачьими следами, но был вынужден остановиться – следы пропали, словно четвероногая тварь тоже растворилась в воздухе.

Косухин был встречен с триумфом. Товарищ Чудов по этому случаю даже слез со стула, попытавшись похлопать Косухина по плечу, для чего ему пришлось несколько раз подпрыгнуть. Правда, Степа, как парень честный, сразу же сообщил, что ни полковника Лебедева, ни врага трудового народа Арцеулова задержать не удалось. Но Пров Самсонович тут же прервал его:

– Не уйдут они, товарищ Косухин! Не уйдут от суровой мести пролетариата! А ты лихо их гнездо накрыл! Не сберегли свои мяса, кость белая! Этого Ревяко мы враз раскрутим – не таких раскалывали, не таких! Так что не ошибся я в тебе, Степан!

Товарищ Венцлав был более скуп на слова и, коротко поздравив Косухина, предложил пройти к нему. Кабинет Венцлава теперь находился рядом с обиталищем Прова Самсоновича.

– Садитесь, Степан Иванович, – предложил Венцлав. – Курить будете?

Степа с благодарностью угостился неплохой американской папиросой и выжидательно поглядел на хозяина кабинета.

– А теперь, Степан Иванович, – продолжал тот, – расскажите все, ничего не пропуская. Вы меня поняли?

– Понял, – тихо ответил Степа, сообразив, что товарищу Венцлаву известно даже то, чему был свидетелем один он…

Косухин рассказывал долго, время от времени путаясь и сбиваясь. Венцлав спокойно ждал, на его красном, лице не было заметно никаких эмоций.

– Благодарю вас, Степан Иванович, – кивнул он наконец. – Прежде всего, говорю сразу: ни в едином вашем слове не сомневаюсь и, более того, благодарен, что вы решились рассказать все.

– Значит, это все было? – встрепенулся Степа. – Эта баба… То есть женщина…

– Степан Иванович, – прервал его Венцлав. – Я мог бы сказать вам, что вы переутомились и у вас была галлюцинация. Я мог бы, в конце концов, сказать, что мы используем новые научные методы следствия. Но вы умный человек, вы уже успели много увидеть. Я не хочу играть с вами в кошки-мышки.

– Значит, это правда, – не выдержал Косухин, – насчет нечисти…

На красном неподвижном лице Венцлава появилось нечто вроде усмешки.

– Вы с какого года в революционном движении, Степан Иванович?

– С шестнадцатого! – гордо сообщил Степа. – Первый раз еще при царе заарестовали…

– Ну вот… Вы были революционером, борцом за дело пролетариата и всех трудящихся. А как вас называли жандармы?

– Знамо как, – приосанился Степа. – Бунтовщиками! И даже шпионами немецкими…

– Вот видите… Православная церковь, которая, как вам известно, все века помогала угнетать народ, также расправлялась со своими врагами и называла их ничуть не лучше.

– Ну… это ясно… – задумался Степа. – Выходит, вся эта, извините, нечисть и вправду существует? Значит, попы правы? А говорят, что Бога нет!

– Эк вы хватили! – рассмеялся Венцлав. – Да при чем тут Бог! Есть ли Он, нет ли – этого никто не знает. Просто в мире есть явления, которые не хотят или боятся замечать. Официальная церковь их преследовала. Более того, все это вполне объяснимо с научной точки зрения…

– А, тогда понятно, – несколько успокоился Косухин. – Если с научной… Но кого я все-таки видел? Призрак или что?

– Называйте это призраком, – пожал плечами Венцлав. – Я могу назвать это некробиотическим излучением. Подобные случаи известны уже сотни лет. Помню, однажды…

Венцлав не стал договаривать, покачал головой и замолк.

– А кто эта женщина? – поинтересовался Степа, в голове которого творился настоящий кавардак.

– Жена Арцеулова. Ее звали Ксения, – неохотно ответил Венцлав. – По-моему, вас что-то с ней связывало. Не пойму…

– Быть того не может! – возмутился Степа и, чуть помолчав, пробормотал: – Выходит, похоронил жену, капитан! Красивая была женщина… Жалко, – добавил он неожиданно для себя.

– Ну, хватит! – Венцлав нахмурился и встал из-за стола. – Не раскисайте, красный командир Косухин! Если революции понадобится – вы будете сотрудничать даже с упырями.

– Упырей не бывает, – усмехнулся Косухин, решив, что товарищ Венцлав шутит. Тот не отозвался и, кивнув Степе, вышел из кабинета. Они спустились вниз в тюремный двор, где толпилось несколько свободных от нарядов дружинников. Они разглядывали только что привезенные трупы расстрелянных Косухиным офицеров.

– Приведите этого… Ревяко, – распорядился Венцлав. Косухин козырнул и отправился в тюремный корпус.

Подполковнику Ревяко было совсем худо. Всю дорогу он умолял Степу не ставить его к стенке, обещая взамен все что угодно, вплоть до добровольного вступления в ряды РККА. Косухину было поначалу приятно видеть унижение матерого классового врага, но затем он вдруг представил, что в плен попал не проклятый беляк, а красный командир, и вот так же молит врага о жизни. Степу передернуло и он, забыв, что пленных бить не полагается, двинул Ревяко в скулу, заметив: «Хоть бы застрелился, мразь!» Похоже, это добило подполковника, и во двор он вышел уже в состоянии, близком к полному затмению. При виде своих погибших товарищей, сваленных прямо на снег, его затрясло.

– Не надо… – заныл он, решив, что приходит его последний час.

– Успокойтесь, – веско произнес товарищ Венцлав, и Ревяко, к удивлению Степы, тут же затих. – Где штабс-капитан Мережко?

– Сейчас, сейчас… – забормотал Ревяко, обходя закоченелые трупы и склоняясь к лицу каждого покойника. – Не извольте беспокоиться…

– Чего нам беспокоиться? – вновь не выдержал Степа. – Вот тварь!

– Помолчите! – прервал Венцлав, и Косухин умолк. Голос командира легендарного 305-го ему не понравился.

– Вот! – почти радостно воскликнул подполковник, указывая на одно из тел. – Вот он, господа… простите… товарищи…

Венцлав быстро подошел и присел рядом с трупом, легко поводя рукой над мертвым лицом.

– Порядок, Степан Иванович, – мрачно усмехнулся он. – В полночь поговорим…

Косухин вспомнил генерала Ирмана, и ему вновь стало не по себе.

– Товарищ Венцлав… – решился он. – А как вы… ну, определили…

– Стрелял в сердце, – пожал плечами краснолицый. – Мозг цел… Ладно, займемся покуда живыми.

Он махнул рукой, и закаменелого от страха Ревяко повели в кабинет административного корпуса. Степа поглядел на мертвое лицо штабс-капитана, и ему стало совсем плохо. Штабс-капитан Мережко был красив и молод, его большие голубые глаза смотрели в никуда без страха. Было видно, что офицер не боялся умирать.

– Отвоевался парень, – Степа вздохнул. – И не знал, что все равно ему не уйти… Вот дурак, в висок выстрелил бы, что ли!

Последняя мысль пришла в голову Косухина совершенно неожиданно. Он вдруг понял, что не хочет, чтобы мертвый штабс-капитан отвечал на страшном допросе, который готовит ему Венцлав.

«Так он же, вражина! Контра!» – подумал Степа, но понял, что даже с контрой так поступать нельзя. Он вздохнул и поплелся вслед за товарищем Венцлавом.

Когда он пришел, допрос был в самом разгаре. Венцлав, увидев Степу, кивнул ему на один из свободных стульев. Косухин присел и стал слушать.

К его удивлению, речь шла о каком-то перстне. Несколько успокоившись за свою шкуру, Ревяко подробно описывал двух черненых змеек, монограмму из непонятных букв и даже попытался что-то нарисовать. Венцлав слушал, почти не прерывая. Наконец, он удовлетворенно кивнул и откинулся на спинку стула.

– А теперь, будьте добры, о полковнике Лебедеве…

– Значит, так, господа, – Ревяко, похоже, уже вошел в азарт, и допрос начал доставлять ему какое-то извращенное удовольствие. – Я сам об этом Лебедеве услыхал только э-э-э… третьего дня. Капитан Арцеулов спросил о нем… Вернее, не так… Кто-то сказал, что этого Лебедева ищут. И тогда штабс-капитан Мережко сообщил, что Лебедев действительно служил в отделе генерала Ирмана, но у него на самом деле другая фамилия. И что он летчик. А затем Арцеулов о чем-то беседовал с Мережко, потом они ушли. Обратно Мережко вернулся один…

– Все рассказали? – спросил Венцлав, делая какие-то записи в блокноте.

– Все как есть! Честное слово дворянина! – Ревяко даже привстал и попытался перекреститься.

– Подумайте еще раз.

– Все! Все! – выдохнул подполковник. – Как на духу.

– Косухин! – Венцлав поднял глаза на Степу, и в его взгляде тот прочитал мрачную усмешку. – Отведите этого слюнтяя во двор и вышибите ему мозги…

– Так точно! – Степа с удовольствием схватил упирающегося Ревяко за шкирку и поволок из кабинета. Подполковник что-то кричал, обещал отдать жизнь за власть рабочих и крестьян, но Степа не слушал. Он вдруг подумал, что лютый вражина Арцеулов, которого они обкладывали, как волка, наверно, никогда бы не унизился до такого. И его не пришлось бы тащить к стенке, подгоняя ударами сапога…

…Во дворе, увидев валявшиеся в снегу тела своих товарищей, подполковник рухнул на колени и завыл. Косухину вдруг стало по-настоящему страшно и противно. Он поднял упирающегося Ревяко за ворот и кинул прямо на трупы. Тот упал, с воплем приподнялся, и в ту же секунду Степа выстрелил прямо в перекошенное ужасом лицо.

Косухин подошел поближе и наклонился. Вопрос с подполковником был полностью решен. И вдруг, совсем рядом с мертвым Ревяко, он увидел застывшее тело штабс-капитана Мережко. Еще не очень соображая, что делает, Степа наклонился, посмотрев в мертвые голубые глаза погибшего офицера. Вдруг рука с револьвером сама дернулась, и Косухин аккуратно, стараясь не промазать, всадил пулю в ровно подстриженный висок штабс-капитана.

– Все, – выдохнул он и испуганно оглянулся. Впрочем, охрана так ничего и не поняла – все были уверены, что товарищ Косухин произвел контрольный выстрел в голову врага революции белого гада Ревяко…

…Все остальное Степа уже решил. Он поднялся в кабинет к товарищу Чудову и попросился на передовую. Пров Самсонович вначале было воспротивился, заявив, что чека важнее, чем всякие там действия на фронте, но Косухин вовремя напомнил вождю иркутских большевиков, что нельзя оставлять дело обороны города в недостойных руках тайного двурушника и потенциального предателя Федоровича. Этот аргумент, как Степа и ожидал, оказался неотразим. Пров Самсонович лично позвонил председателю Политцентра, заявив, что проверенный революционер Степан Косухин направляется в военный штаб Политцентра, как представитель большевистского губкома…

…Мрачный Федорович вручил Степе две пачки японских папирос и отправил его на станцию Иннокентьевскую, где уже шла перестрелка между отрядами Политцентра и авангардом Каппеля.

– Сколько времени? – спросил Казим-бек. Арцеулов взглянул было на висевшие в комнате часы-ходики, но вспомнил, – они давно стоят. Вздохнув, он полез в карман за своим «Бурэ».

– Без двадцати десять, – сообщил, наконец, он.

– Скорее бы… Ждать и догонять – хуже нет…

– Напрасно волнуетесь, поручик, – пожал плечами Ростислав, – перед боем лучше всего расслабиться. – Обычно мы играли в преферанс…

– Никаких преферансов! – решительно заявил, входя в комнату профессор Семирадский. – Интеллигентные молодые люди не должны сушить себе мозги подобной ерундой!

– Я не интеллигентный, – слабо усмехнулся Арцеулов. – Кажется, уже и таблицу умножения забыл.

– Вот именно! – взмахнул рукой профессор. – О-ди-ча-ние! Форменное одичание! Великий Плиний даже пешком не ходил, чтобы не тратить времени даром! Его несли на носилках, и он писал книгу! Вот-с!

– Я как-нибудь попытаюсь, – согласился капитан. – Глеб Иннокентьевич, вы все хорошо запомнили?

– Молодой человек! – руки профессора вновь взметнулись вверх. – Кто-то очень умный – уж не Бисмарк ли? – сказал, что война слишком серьезное дело, чтобы ее поручать военным. Как-нибудь справлюсь… Если я вполне мог контактировать с дикарями и даже душевнобольными, то с этими господами (как вы их называете? – краснопузыми?) как-нибудь совладаю!

– Поймите же, Глеб Иннокентьевич, – вздохнул Ростислав, – это не дикари, к сожалению. Это враги. И, опять таки к сожалению, враги очень неглупые!

– Вздор! – отмахнулся профессор. – Вы так говорите, батенька, потому что сами больны.

– Вероятно, – за их короткое знакомство капитан слышал это уже не впервые. – Меа кульпа…

– То, что латынь не забыли – это хорошо. А насчет болезни – напрасно не верите. Да поймите же! То, что происходит сейчас в России – не революция, не гражданская война и даже не бунт. Это вспышка болезни! Эпидемия! Точнее, самая настоящая пандемия! Увы, я не врач… Будь я врачом, подсказал бы вам что-либо более конкретное…

– Постойте, профессор, – Наталья Берг тоже вошла в комнату и вмешалась в разговор. – В Средние века бывали так называемые психические эпидемии…

– Именно, именно, – кивнул Семирадский.

– Но, позвольте, психическая эпидемия такого масштаба едва ли возможна. Ведь тогда, в Средние века, это было связано с перенаселенностью городов, низким образованием…

– Вздор! – взъярился профессор. – Ничего мы об этих эпидемиях толком не знаем! Сотни тысяч людей срываются и идут освобождать Гроб Господень! Это продолжается века полтора, потом стоп – и о Гробе Господнем забывают. А ведь его толком так никто и не освободил! Чем нынешняя ситуация отличается? Масштабом? На порядок выше – отличие непринципиальное…

– Вы думаете, Глеб Иннокентьевич, – вмешался Казим-бек, – если бы мы знали этот… ну… микроб, то могли бы справиться с красными без войны?

– Ну почему с красными! С болезнью, батенька! С болезнью! Ваши белые – такие же больные, как и красные, зеленые и… кто там еще есть? Но в принципе вы правы. К сожалению, мы покуда бессильны… Несколько нормальных людей среди миллионов сумасшедших ничего поделать не могут.

– Нет, могут, – твердо возразила Берг. – Мы можем поднять в воздух «Владимира Мономаха». Хотя бы это…

– Постойте, господин Семирадский, – Арцеулов встал, пораженный неожиданной мыслью. – Если это действительно болезнь… Грандиозная эпидемия безумия… То не могли ли эту болезнь занести искусственно? Заразить?

– Нуте-с, нуте-с, – подбодрил профессор.

– Я вспоминаю войну… Не эту – германскую. Было страшно, тяжело, но люди оставались людьми! Да, в стране было много недовольных… Сам, признаться, был из их числа. Но никто не хотел крови! Даже после февраля, будь он проклят! Ведь Государь отрекся, чтобы избежать войны! И как все мы – идиоты! – славили эту Великую Бескровную! А потом – раз…

– В общем-то для армейского капитана неплохо, – снисходительно одобрил профессор. – К сожалению, вслед за вашим умозаключением должно последовать рассуждение о немецких шпионах или масонском заговоре. Я неплохо знаю своих германских коллег и встречал кое-кого из масонов… Поверьте мне, никто из них не ведает, как «заразить», если пользоваться вашим выражением, целую страну.

– А если кто-то все же знает? – совершенно серьезно заметила Берг. – Глеб Иннокентьевич, вы же сами сколько раз говорили о принципе скальпеля Оккама…

– Тогда этого господина… или господ… надлежит немедля истребить, – пожал плечами профессор. – Но перед этим выдать ему – или им – весь запас Нобелевских премий за столетие вперед.

– Вы сказали о принципе Оккама, сударыня, – Арцеулов вдруг вспомнил подзабытый уже разговор в поезде Правителя. – Знаете, один мой знакомый употребил это же выражение, доказывая, что у красных существует какое-то особое психическое оружие. Скажу сразу, я этому тогда не поверил, но может быть, это логичнее, чем психическая эпидемия?