Текст книги "Дневник из сейфа"

Автор книги: Андрей Татарский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)

Осечка

А вот штандартенфюрер Вернер фон Кляйвист в эту ночь спал, и вполне сносно. Тягостная, но, вы, необходимая операция «Цоглих» удалась. Теперь оставалось лишь ждать, терпеливо ждать…

Едва проснувшись, он позвонил дежурному офицеру и был несколько озадачен, узнав, что пропущенный к лесу русский «ПО-2» почему-то не поднялся в обратный рейс. «Вероятно, поломка при посадке», – предположил дежурный. Какая досада! На обратном пути самолет с Ленцем должно было перехватить звено «мессершмиттов», барражировавшее вокруг леса Ну, ну, спокойствие! Рано или поздно самолет взлетит, и «мессершмитты» навсегда выведут из игры его пассажира…

Проделав обычный свой утренний гимнастический комплекс – по пятиминутной системе Мюллера – и легко, но со вкусом позавтракав, Кляйвист поцеловал дочь и отправился на службу.

Утро было не жаркое, и штандартенфюрер отказался сесть в уже поджидавшую его машину: он верил в целительную силу моционов и предпочитал ходить на службу пешком. Сделав знак телохранителям ехать следом, Кляйвист неторопливо пошел по зеленой нешумной улице, ставшей такой привычной и милой… Как всегда, он задержался у старинного городского собора. Под самыми маковками незлобиво каркали вороны, на звонницах щебетали в своих гнездах ласточки, на скатах крыш гуляли голуби. Он долго стоял, любуясь совершенством форм золоченого купола и луковиц, поражаясь яркости почти не тронутых временем фресок на изуродованной осколками стене.

…Как все-таки талантливы эти славяне! Взять хотя бы того же «Ленца»…

Кляйвист раскрошил печенье, бросил воробьям.

…Впрочем, если ему и удавалось до сих пор переигрывать нас, то лишь потому, что разведчик всегда в более выгодном положении, чем контрразведчик. Он знал мой «почерк», знал, против кого действует, тогда как я успокаивал себя, что иду по следу заурядного лазутчика. Что ж, теперь мы оба понимаем, с кем имеем дело, – наши шансы сравнялись…

Начальник СД усмехнулся.

…Каково-то ему у благодарных соотечественников?… Да, забавно было бы посмотреть на этого весельчака сейчас!

Штандартенфюрер взглянул на часы и ускорил шаг.

– Чудное утро, а, господин Кляйвист? – вполголоса окликнул его знакомый голос.

– Немного ветрено, господин Ленц, – чуть вздрогнул штандартенфюрер.

Из подворотни шел к нему, широко улыбаясь, русский разведчик, правая рука его была лихо вздернута в салюте, левая опущена в карман застегнутой до подбородка шинели.

– Знаете, а в лесу потише. Не хотите ли удостовериться?

– Охотно бы прогулялся с вами. Но служба, служба…

– Служба? Э! У нас, у русских, говорят: «Служба не медведь, в лес не уйдет». А мы уйдем, не правда ли?…

Из-за угла показался, наконец, «мерседес» штандартенфюрера. Увидев рядом с Кляйвистом незнакомца в заляпанных глиной сапогах, телохранители приоткрыли дверцы машины, готовые выскочить по первому зову своего шефа.

– И вы придумали, как объяснить свое… приглашение двум молодцам, что смотрят на нас из моей машины?

– Сделайте одолжение, возьмите это на себя. Только поубедительней, пожалуйста… – Продолжая улыбаться, Ленц подкрепил свою просьбу недвусмысленным движением руки, опущенной в карман. – Марш! Стреляю без предупреждения.

Кляйвист поправил очки, зачем-то запахнул у горла шарф.

– Оказывается, я вас переоценил, коллега, – скрестил он на груди руки. – Слабый вы психолог. Питать иллюзии, что такой человек, как я, предпочтет смерти позор?… – И, с презрением повернувшись к врагу узкой спиной, он громко позвал телохранителей: – Рудольф! Иоганн! Ко мне!

Ленц отступил назад и выхватил из кармана оружие.

Но курок лишь слабо щелкнул.

– Осечка, ч-черт!

Разведчик обхватил маленького штандартенфюрера свободной рукой, закрываясь им от парабеллумов подбегающих эсэсовцев.

Яростно дернул спусковой крючок.

Снова осечка!

Кружась вокруг них, телохранители не решались применить оружие, опасаясь угодить в шефа.

– Руди, ну же! Иоганн!

Резкий удар по запястью выбил из руки Ленца револьвер.

– Взять живым! – успел предупредить Кляйвист.

Разведчика сбили с ног, скрутили.

– В машину!

Слепо шаря по мостовой в поисках сбитых очков, начальник СД наткнулся ледяными пальцами на чернеющий в пыли небольшой револьвер.

– Осечка?… – поднес штандартенфюрер к глазам оружие Ленца. – У такого зубра?… Хм…

Тайна памятника

– Ну, вот вы и снова в моем кабинете, почтенный коллега. «Все возвращается», – как учил Ницше. Надеюсь, мои мальчики не очень вас помяли?… О, да я вижу, вы вовсе не рады нашей встрече, господин… «Хомо».

Сгорбившаяся на стуле тучная фигура покачнулась и снова застыла.

– Или вы предпочитаете, чтобы к вам обращались по званию, а… подполковник?

Кляйвист выдержал паузу, наслаждаясь произведенным эффектом.

– Откуда мне известно?… – Он достал из стола объемистое досье. – Не скрою, пришлось основательно потрудиться. Но с помощью берлинских архивов, при содействии наших резидентур в Швейцарии и Москве… Словом, биография бравого военного корреспондента Ленца перестала быть достоянием одних лишь ее создателей. – Штандартенфюрер раскрыл папку на середине, перевернул несколько страниц. – Насколько нам теперь известно, последнее ваше перевоплощение, подполковник, произошло в тридцать девятом году, когда в вашем женевском посольстве появился… – Кляйвист показал фотографию смеющегося толстяка с наполненным бокалом, – некий швейцарский немец-журналист Петер Фридрих Ленц: «Чем может он помочь большевикам остановить фашизм?»… И вот ваши люди тщательно проверяют его и переправляют в Москву, где его уже с нетерпением ждет небезызвестный чекист Владимир Ива… Впрочем, вы легко узнаете себя на этом фото, – в руках начальника СД появился снимок задумавшегося о чем-то подполковника, выходящего с портфелем из высокого серого здания на Лубянке.

– Не проходит и месяца, как вас, милейший Владимир Иванович, постигает непоправимое несчастье: вы гибнете при авиакатастрофе, что удостоверяет соответствующий официальный акт, в печальном перечне которого значится ваша фамилия. Ввиду этого вас удостаивают торжественных похорон на Новодевичьем кладбище, – Кляйвист продемонстрировал фотографию надгробия со свежими цветами. – Разведки многих стран со вздохом облегчения вычеркивают неуловимого «Хомо» из золотых скрижалей своей памяти, и тогда… – он потасовал фотографии и веером разбросал их перед собой, – и вот тогда-то в рейхе появляется еще один фольксдойче – эмигрант с документами, отнюдь не поддельными, на имя швейцарца Петера Ленца, так и рвущийся отдать жизнь за торжество тысячелетней империи. Я верно восстанавливаю события?

Разведчик безучастно пожал плечами.

– Какое это имеет теперь значение…

– Согласен, – захлопнул досье начальник СД. – Займемся настоящим. Нуте-с, так как отнеслось советское командование к вашей информации?

– Договоримся сразу: отвечать я не буду.

– Что ж, иного поведения от вас я и не ожидал. Да и отвечай вы – все равно, признаться, я не поверил бы ни одному вашему слову.

– Благодарю, что считаете меня честным человеком.

Кляйвист обнажил зубы, давая понять, что оценил остроумие ответа.

– А знаете, подполковник, проведем-ка мы этот допрос не совсем обычно. Слушать будете вы, отвечать – я. Устраивает?

– Ваше право…

Кляйвист повернулся к окну, раздвинул шторы – как раз настолько, чтобы полоса света падала на лицо разведчика.

– Первый вопрос, который я себе задаю: отчего произошла, отчего оказалась возможной ваша осечка?… Случайность? Но ведь случайность, как заметил еще мой соотечественник Энгельс, – лишь «проявление необходимости», не так ли?

Пленник поежился.

– Согласитесь, коллега, вы дали мне в руки красноречивейший факт, ту самую косточку, по которой знаток угадывает неведомый скелет…

Штандартенфюрер достал из ящика револьвер и, ласково поглаживая ребристый барабан, положил на досье.

– Цепь умозаключений – и я прихожу к любопытному заключению: оказывается, из леса вы вышли… безоружным?

Владимир Иванович с ненавистью покосился на злополучный револьвер.

– С таким пугачом идти – все равно что без оружия.

– Но ведь и это вам пришлось отобрать у встречного полицейского, – обвел пальцем Кляйвист выцарапанные на револьверной рукоятке буквы Р.П. – «Руссише полицай»… Пострадавший уже разыскан, извольте взглянуть на его рапорт.

«Гоню, как приказано, баб на трудовую повинность, – прочитал Владимир Иванович, – вдруг подскакивает откуда ни возьмись немецкий офицер, дает в зубы и велит сдать оружие…»

– Поди знай, что у этого болвана отсырели патроны. Ваше счастье, штандартенфюрер.

– Не сомневаюсь, что ваш парабеллум не дал бы осечки. Вот только… почему он остался у партизан?

Пленник быстро взглянул на него, отвел глаза.

– А?…

– Вы как будто взялись отвечать на свои вопросы сами… – Владимир Иванович отер платком лоб и расстегнул шинель: ему явно становилось жарко.

– И спрашивается, – улыбнулся Кляйвист, увидев под его шинелью пиджак и косоворотку, – могли ли послать вас на такое дело в гражданской одежде?… Да еще одного, без заслона, без машины?… И при всем том – безоружным? Нонсенс, не правда ли? Из которого, однако, следует, что вы…

– Ну, бежал! – зло оборвал разведчик. – Ну и что, что?

– Вот именно – что? – подхватил штандартенфюрер. – Что вынудило вас так рисковать из-за моей персоны?… Я не страдаю избытком скромности, но должен признать: разведчик вашего класса стоит явно не меньше, разве не так? И к тому же раньше у вас имелись куда более благоприятные возможности для похищения. Но нет, моя голова понадобилась вам именно теперь, после того, как мне удалось подбросить партизанам компрометирующий вас документ…

Кляйвист вытянул дудочкой губы, втянул их и откинулся на спинку кресла.

– Так вот. Не потому ли вы бежали за мной, что я, один лишь я мог бы подтвердить вашу невиновность?

– Дайте воды, – тоскливо попросил пленник.

На столе зажглась сигнальная лампочка.

Хозяин кабинета нажал кнопку вызова. Вошел, робко, едва ли не на цыпочках, молодой офицер, заменивший Цоглиха.

– Шеф, – почтительно протянул он начальнику расшифрованную радиограмму, – из леса…

Не дослушав, Кляйвист выхватил листок. «Партизаны взяли интересующее вас лицо под стражу»… – доносил «Бритый».

– Под стражу!

…«На рассвете, воспользовавшись тем, что часовой заснул, он бежал…»

– Бежал! Все подтверждается!

«…Отряд уходит из лагеря, боятся, что беглец наведет карателей…»

– Я знал! – торжествуя, забегал по кабинету Кляйвист. – Знал, что ему не поверят!

Протрещал телефон.

Новый адъютант снял трубку, взволнованно доложил шефу:

– Русские саперы снимают проходы в минных полях!

– Где? – замер начальник СД.

– Их авиация бомбит наши позиции! Сильнейший артогонь! Должно быть, качалось!

– Где? – пронзительно крикнул Кляйвист. – Где?

– На флангах!

«Хомо» вскочил, опрокидывая стул.

– Оставили старый план? Да они что!

– Сами в ловушку!. – залился смехом штандартенфюрер. – Я знал!…

…Но в таком случае недопустимо ослаблять фланги, – безостановочно работала его мысль. – А наши перетрусившие генералы спешно закрывают центр…

– Машину! Я еду к командующему!

Пальцы Владимира Ивановича судорожно сжали спинку стула…

* * *

Штандартенфюрер вернулся через два часа. Он был в превосходном настроении. Фельдмаршал от души поздравил его и тут же распорядился приостановить переброску войск…

Бодрым, летящим шагом вошел Кляйвист в одиночную камеру, где стоял, уткнувшись лицом в шершавую каменную стену, русский разведчик – жалкий, раздавленный. В эту минуту штандартенфюрер ощутил к поверженному врагу даже известную симпатию, – в сущности, в их судьбах было нечто общее: люди возвышенных склонностей, гуманитарии – философ и музыкант, – два идеалиста, пожертвовавшие истинными своими призваниями, бросившие свои жизни в костер вдохновенных утопий, пусть противоположных, но, быть Может, равно несбыточных…

– Ну, ну, подполковник, – великодушно похлопал его по сгорбленной спине начальник СД, – вы сделали все, что могли…

– Да, – глухо послышалось в ответ, – все, что мог…

Наступление

В последующие сутки произошло несколько событий, казалось бы мало связанных между собой.

Проявив завидную организованность, войска вермахта в кратчайший срок восстановили прежнюю свою дислокацию, – могучая пружина снова затаилась в глубинах фланговых позиций, готовая распрямиться с чудовищной силой и раздавить обманутых ее податливостью наступающих…

Но хотя каждые три-четыре часа советская артиллерия открывала ураганный огонь, ожидаемой атаки все не было и не было…

В русских окопах заработали во всю мощь громкоговорители; развлекая немецких наблюдателей песнями Дунаевского, они мешали, однако, звукоулавливателям фиксировать шум моторов…

По заданию советского командования специальные инженерно-технические подразделения усердно заметали на дорогах следы гусениц и колес проследовавших танков, тягачей, самоходок, транспортеров…

В войсках опечатали радиостанции, все радиопереговоры были прекращены – к немалому разочарованию отлично налаженной у гитлеровцев службы радиоперехвата.

На всем протяжении фронта были надежно перекрыты проходы в глубь наступательных рубежей, и немецкие разведгруппы гибли одна за другой или же возвращались с пустыми руками.

Кружившие в небе советские истребители преграждали путь на восток «хенкелям» и «фокке-вульфам», – объем данных немецкой воздушной разведки резко падал…

Кляйвист перестал получать донесения от «Бритого»: бородатый агент гестапо, а в прошлом проворовавшийся и потому люто обидевшийся на Советскую власть грузчик конторы «Заготзерно», Глущенко был пойман с поличным, когда доставал из хитроумного тайника под днищем повозки миниатюрную рацию новейшего образца…

И только к концу дня войсковой разведке вермахта удалось, наконец, установить, что противник, вопреки всем ожиданиям, успел скрытно сосредоточить основные силы на центральном, наименее защищенном участке фронта. Это была катастрофа…

Проклиная СД, себя, все на свете, потрясенный фельдмаршал отменил прежние распоряжения и потребовал от своих генералов немедленно, любой ценой закрыть опасную зону.

Бесполезный теперь капкан поспешно разобрали на части. Войска тотчас были погружены в эшелоны и направлены туда, где грохотала уже канонада и надвигалось на полупустые траншеи и фанерные муляжи батарей тысячеголосое «ура-а-а-а!»

Возможно, резервы и подоспели бы, но у станции Бельцево вынырнул вдруг отряд Деда, – и пока гитлеровцы восстанавливали взорванную партизанами железнодорожную магистраль, прошло еще несколько драгоценных часов…

А прорыв в центре все нарастал, углублялся, стремительно вгрызаясь огненным клином в разваливающуюся оборону оккупантов…

«Верю!»

За разбитым окном кабинета, сотрясаемый разрывами, гудел большой, прекрасный, так и оставшийся чужим город.

Кляйвист неподвижно сидел за пустым столом, вцепившись в волосы скрюченными пальцами.

Вокруг суетились его подчиненные, связывали папки-досье, кидали тюки с бумагами во двор, прямо в кузовы грузовиков, сжигали все, что невозможно было увезти. Несколько дюжих эсэсовцев, потея, выволакивали через сорванную с петель дубовую дверь пузатый сейф – личный сейф штандартенфюрера, где среди прочих бумаг с некоторых пор хранил он и дневник…

Ничего этого Кляйвист сейчас не замечал, не хотел замечать.

– Машина подана! – кричал Кляйвисту в ухо растрепанный адъютант. – Торопитесь, их танки уже на подступах к городу!

Штандартенфюрер не слышал его, не хотел слышать.

Снова и снова он спрашивал себя: в чем был просчет? Ведь все, решительно все сходилось на том, что русские обмануты, нападут там, где предусматривалось планом. И вдруг этот неожиданный перенос удара… Может быть, мы чем-то выдали себя? Плохо маскировали свою силу на флангах и слабость в центре? Недостаточно изобретательно применяли дезинформацию?… Что подсказало противнику правильное решение, вопреки неопровержимым уликам против «Ленца»? Что, что?…

– Приведите… его, – вяло распорядился он.

Спустя несколько минут из приемной донеслись топот сапог, озлобленная ругань. В кабинет втолкнули «Хомо» в браслетах-наручниках и ножных кандалах нового образца. Владимир Иванович был неузнаваем – добродушные щеки ввалились, глубокими бороздами, как рубцы, чернели складки у разбитого рта. За одни сутки он постарел, казалось, на десяток лет. Его почти не били, если не считать только что состоявшегося «прощания» со следователем, не загоняли иголок под ногти, не вздергивали на дыбе опыт штандартенфюрера подсказывал, что болевые воздействия малорезультативны в отношении лиц из категории «фанатиков». Предпочтение было отдано так называемым «средствам нервно-психического оглушения»: невыносимо яркий свет, от которого не спасают и закрытые веки; непрерывная подача через наушники звука падающей капли, усиленного на сотни децибелл; инъекции особых «обезболивающих» препаратов; разумеется, лишение сна… Впрочем, будучи знатоком людей, Кляйвист не слишком обольщал себя надеждой на эффективность и этих средств, – в данном конкретном случае они были, как ни стыдно себе в этом признаться, просто подсознательным актом мести, бессильной мести…

Штандартенфюрер сел прямо, высоко поднял голову.

Русский качался перед ним, едва удерживая равновесие, он словно не замечал руки Кляйвиста, показывающей на стул.

– Шеф, машина… – ныл свое адъютант.

– Все – вон, – сквозь зубы приказал штандартенфюрер.

В кабинете остались двое – начальник СД и русский разведчик Владимир Иванович с усилием поднял скованные руки, откинул седую прядь, упавшую на глаза.

Взгляды их скрестились.

– Радуетесь, что дожили до этого дня? – искривил рот Кляйвист. – Да, Ника [24]  [24] В античных мифах – богиня победы.


[Закрыть] – дама капризная. По всей логике дары ее должны были достаться нашей стороне, однако ж она передумала… И советскому командованию удалось в последнюю минуту раздобыть новые данные, подтвердившие ваши…

Пленник молчал.

– Только этим, думается, можно объяснить то, что, к нашему общему с вами удивлению, вашей информацией все-таки воспользовались. – Кляйвист заставил себя обнажить зубы в снисходительной улыбке. – Как разведчик разведчика – поздравляю Выполнить задание в столь трудных условиях, под рентгеном СД, гестапо и абвера… – Пальцы его хрустнули. – Ну что ж, значит, наша охранная система все еще недостаточно бдительна…

– Не умаляйте своих заслуг, штандартенфюрер, – услышал он прерывистый хриплый голос. – Разве недоставало вам бдительности.

– Миром правит случай. Арестуй я вас сразу, по первому же подозрению – и… Слепая случайность…

По распухшим, запекшимся губам пленника пробежала судорога – он, кажется, пытался рассмеяться.

– Доктор, но вы ведь не верите в случайности…

…Что такое? Уж не думает ли этот полумертвец, что мой проигрыш закономерен?… Да, я допускал ошибки. Но кто от них застрахован в наши дни, кто?… Увы, все началось со злосчастного ни в чем неповинного Рогге. Но ведь этого промаха могло и не быть!

Кляйвист вонзил ногти в бархатные подлокотники кресла, поднял голову еще выше.

– Ну, а если бы фортуна не представила вам возможности отвести подозрение на другого? Согласитесь, подполковник, разве не было это всего лишь случайностью?

– Возможно. Но не случаен результат. – Каждое слово стоило русскому мучительных усилий, но в надтреснутом, слабом, словно из-под подушки доносящемся голосе все явственней проступала беспощадная насмешка. – «Сомневайся в каждом» – и вместо врага вы обрушиваетесь на своего.

Тонкая шея Кляйвиста дернулась, зубы скрипнули. Пленник издевался над тем, что составляло предмет особой гордости штандартенфюрера, служило высшим оправданием его жизни, издевался над преимуществами новейшей охранной системы рейха, в разработку которой он лично вложил столько сил! Проклятый чекист брал под сомнение основополагающий принцип этой системы, ее суть, а Вернер фон Кляйвист, доктор философии, опытнейший полемист, бессмысленно протирал стекла очков, не находя почему-то вразумительного аргумента в защиту своих убеждений.

К счастью, позвонил телефон.

Уезжая с госпиталем, Грета трогательно напомнила отцу надеть в дорогу теплое кашне: «С твоим горлом в такой ветер…»

– «Не верь даже собственным чувствам», – все так же негромко, но уже с нескрываемым сарказмом процитировал русский из дневниковых записей штандартенфюрера. – И любящая дочь предает обожаемого папочку…

– Молчать! – вскочил Кляйвист и, оборвав разговор с дочерью, изо всей силы нажал рычаг.

Ветер закружил по полу бумаги.

– Пусть так, – взяв себя в руки, штандартенфюрер сел. – Другого пути в наш век Каина и Иуды – нет. Даже для тех, кто исповедует иную, чем мы, философию. – На искусанных губах его зазмеилась усмешка. – Припомните, подполковник, как обошлись с вами ваши единомышленники. Не пришлось ли вам бежать из-под стражи в слабой надежде, что покушение на начальника СД докажет вашу невиновность?

Пленник стоял, пошатываясь, вполоборота к окну и прислушивался к близящейся канонаде.

– Улыбаетесь?… Любопытно, почему вы улыбаетесь?

– Вынужден вас разочаровать, штандартенфюрер, – не повернув головы, ответил наконец русский. – Под стражей меня держали… по моему же настоянию.

– Что… такое?!

Владимир Иванович закрыл глаза. Неужели с той ночи прошло всего несколько дней?… «Я не полечу», – сказал он руководителям отряда, и, когда объяснил почему, Дед насупился еще больше, посмотрел на комиссара и вдруг, метнув яростный взгляд в сторону шелестящего бумажками майора, выскочил из землянки и наорал ни за что ни про что на парнишку-часового:

– А ты чего здесь маячишь? Марш спать!

– Я протестую! – разгорячился майор.

Каково было удивление майора, когда арестованный поддержал его и тоже потребовал не отпускать стражу!

Через полчаса отряд подняли по боевой тревоге и собрали на «Главной площади». У землянки «полуфрица» по-прежнему томился часовой – правда, юнца сменило более ответственное лицо, сам комразведгруппы – бывший «полицаи», что, естественно, еще сильнее подогрело интерес к узнику. Уступая натиску любопытствующих, часовой шепнул – само собой, по секрету, – что, мол, «гада раскололи» Не прошло и пяти минут, как эта тайна стала общим достоянием. Но тут пришли Дед с комиссаром, объявили, что тревога оказалась ложной и, прекратив дебаты, распустили народ досыпать.

Как и ожидал Владимир Иванович, агент Кляйвиста выдал себя сразу – вероятно, у него были инструкции сообщать обо всем, что касается Ленца, незамедлительно и невзирая на риск. И хотя люди майора заметили, как Глущенко, спавший всегда на телеге, в стороне от людей, возится, прикрывшись овчиной, с каким-то предметом, решено было взять предателя немного погодя – после того, как он радирует немцам о бегстве разведчика…

– Не понимаю… – прошептал Кляйвист. – Но, в таком случае… отчего вы не остались в лесу? Почему бежали за мной?

– Не за вами. К вам!

Перед глазами Владимира Ивановича и сейчас стояло еще лицо Шуры: «Обратно? Сами – в лапы к ним?» Дед растерянно мял радиограмму с согласием командующего фронтом и говорил: «А я не пущу! Не пущу – и все! Кто в лесу хозяин?» – «Да как можем мы не пустить?! – без особого энтузиазма увещевал Деда комиссар. – Он ведь не нам подчинен – Москве. Имеет право в особых случаях действовать по собственному усмотрению…»

На рассвете командир и комиссар, оставив возле пустой землянки усердно похрапывающего часового – ему было наказано поднять шум не раньше чем через час – вывели разведчика из леса, проведя мимо бдительных партизанских застав.

– Так та осечка… – стиснул виски Кляйвист. – Но зачем, зачем?!…

– Вы успевали закрыть брешь. Оставалось одно: утвердить вас в заблуждении, что мое донесение сочли ложным.

– Чтобы мы… задержали наши войска на флангах?… Облегчить своим бескровный прорыв в центре…

– Воспользовался вашей же провокацией.

Стены здания содрогались от близких взрывов. Пол уходил из-под ног начальника СД, стекла очков прыгали.

…Немыслимо… Пойти на такое…

– Но как… как могли вам поверить? – вырвался у него стон.

Разведчик не ответил. Он думал о вспыльчивом Деде и спокойном комиссаре, о юной Шуриньке и незнакомом ему командующем фронтом, о лукавом часовом и далеких товарищах из Центра…

– Что за люди у вас там решали судьбу наступления? Где была их бдительность!

…Что за люди? Люди, понимающие, что настоящая бдительность – когда веришь человеку. Люди, которые хотят и в нынешние суровые времена оставаться людьми, Кляйвист…

– Нет, согласитесь же, – исступленно требовал штандартенфюрер, – что вам и тут просто повезло… Фантастически повезло!

По лицу Владимира Ивановича пробежала тень. Вспомнился ясноглазый майор…

…Нет, врешь, Кляйвист! Не было случайностью, что мне поверили. Отклонением от нормы явилось бы обратное. Потому что не «Хорста Весселя» заучивают на память наши дети, а «Песню о соколе». Потому что, как бы там ни было, а розовощекие майоры у нас в безнадежном меньшинстве. Недаром побеждаем все-таки мы, а не вы!…

Кляйвист отвернулся, достал из стола пистолет, вперился остановившимися, мертвыми глазами в черный зрачок дула.

– Штандартенфюрер! – не умолкали за окном вопли адъютанта. – Бои идут уже на окраине! Скорее!

Начальник СД пришел в себя.

…Уйти из жизни побежденным? Расписаться в том, что все, чему учили, – было ошибкой? Никогда!

– Ну, довольно, прекратим этот бесполезный спор. Последнее слово всегда за пулей. – Он повернул дуло пистолета в сторону пленника. – Теперь можете улыбаться. Герои, как известно, умирают с улыбкой. – Кляйвист неумело взвел курок: впервые он убивал своей рукой. – Почему же вы не улыбаетесь?

– А кто вам сказал, – со спокойным удивлением посмотрел на него «Хомо», – что я собираюсь умирать?

Палец, уже лежавший на спусковом крючке, одеревенел.

…Фотоснимки с моего дневника… Мой почерк…

– Если меня не станет… – произнес Владимир Иванович.

…их переправят в Берлин… Проклятье! Мне все там могут простить – утечку секретных данных из личных моих бумаг, провал в игре с русской разведкой – любые действительные мои прегрешения, но не правдивую оценку ничтожных руководителей рейха…

«Мерседес» бешено пробивался к аэродрому сквозь галдящую толпу бегущих, бредущих, ковыляющих на запад солдат.

Кляйвист и «Хомо» сидели рядом, и резкие повороты машины то отбрасывали разведчиков в разные стороны, то сталкивали, тесно прижимая плечами и создавая впечатление, что они прикованы друг к другу.

Оба молча смотрели на несущуюся навстречу дорогу, думая о своем.

Я не боюсь смерти, говорил себе Кляйвист, все еще сжимая дергающейся рукой пистолет, – но я нужен человечеству, да, нужен!… А что касается этого коммуниста, то со временем я, конечно, найду способ разделаться с ним, не угодив следом под топор берлинского палача… Так или иначе, при всех условиях, я должен, обязан выжить. Я, а не обанкротившийся фигляр Гитлер! Выжить – но не для себя, о нет, – чтобы продолжать борьбу! Да, да, подполковник, даже если мне и придется сейчас отпустить вас, – мы еще встретимся. Не в этой войне, так в будущей. Но это будет МОЯ война! Не за дурацкое «жизненное пространство» – за человеческие души.

Владимир Иванович не обладал телепатическим даром, но он знал, о чем думает его сосед.

…Сколько еще людей сумеет ослепить эта фашистская гадина, лишить свободы, жизни. Но завоевать душу человека, в него не веря. Нет, доктор Вы даете себе индульгенцию – «Ради великой цели позволены все средства», черпаете свою силу в презрении к людям, жестокости, но в этом – и ваше бессилие. Философия ненависти, вся эта ваша тотальная бесчеловечность – вот что постоянно будет оборачиваться бумерангом против вас же самих… Ну, а человек останется Человеком.

– Я верю в это! – вдруг вырвалось у него вслух. – Слышите вы, «доктор»?

Вернер фон Кляйвист усмехнулся.

Машина мчалась мимо пылающих домов. Слева рухнул дом, последний во взорванном уходящей эйнзацкомандой квартале. Серые тучи пыли закрыли небо. Они нехотя оседали, рассекаемые лучами заходящего солнца. Все шире и шире раздвигалось небо, закат был нежно-розовый, радостный, походящий больше на зарю, и, казалось, возвещал он не приближение ночи, а приход нового дня.