Текст книги "Дневник из сейфа"

Автор книги: Андрей Татарский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Рот фронт, геноссе!

Обдумывая свои действия, Ленц учитывал прежде всего наименее благоприятные варианты. Как ни тешил он себя надеждой на то, что его негласный визит к дочери штандартенфюрера останется тайной для ее опасного папы, все же он здраво рассудил, что остаток ночи следует провести где-нибудь подальше от своей квартиры.

Однако оставаться там, где они расстались с Шурой, тоже не хотелось. Полевая жандармерия выпускала по ночам на окраинные пустыри сторожевых овчарок.

Впрочем, ему вскоре удалось найти более или менее укромное местечко на одной из безлюдных улиц в районе складов ВИКДО [13]  [13] Хозяйственные части вермахта.


[Закрыть].

Вероятно, он бы так и прокоротал время в тиши и покое специфического каменного строения – «Только для немцев», – вдыхая ароматы арийской мочи и развлекаясь чтением стереотипных солдатских острот, в изобилии представленных на стенах этого едва ли не единственного архитектурного приобретения города после перехода его под сень нордической культуры. Но какой-то нервный зондерфюрер из ВИКДО, ворвавшийся сюда по острой нужде, вызванной, должно быть, сильным впечатлением от бомбежки пакгаузов, уставился на Ленца с такой настороженностью, что тот, никоим образом не желая попасть в комендатуру по незаслуженному подозрению в сигнализации советским самолетам, почел за благо покинуть уютное убежище первым. И был за это немедленно обласкан судьбой, рука которой, что ни говорите, играет немалую роль в жизни разведчиков.

Когда облако дыма и щебня, укутавшее парадную, куда он успел юркнуть, развеялось, то стало очевидным, что нужник германских вооруженных сил прекратил свое существование.

Оставив на пепелище фотоаппарат (а вдруг поверят?), Ленц проблуждал остаток ночи на никем, к счастью, не охранявшейся мусорной свалке. Долгожданная заря заставила его, однако, пуститься на поиски менее освещенного места. Но не успел он пройти и сотни шагов, как вблизи омерзительно взвыла сирена полицейского «майбаха». Подобные встречи никак не входили в планы разведчика, ибо он вполне допускал, что его уже ищут. Со всей возможной при его комплекции быстротой он свернул за угол и энергично потряс язычок колокольчика, свисавший над эмалированной табличкой «Ферапонт Якимовский-Жуховец. Скупка вещей у населения. Разрешение городской управы № 703».

Из лавчонки выглянула лохматая полусонная голова.

– Господин Якимовский-Жуховец? Так, кажется? Обыск.

Хозяин был слишком хорошо знаком с «новым порядком», чтобы задавать излишние вопросы. Гадая, в чем он провинился перед столь почитаемой им властью, лавочник помогал сердитому представителю высшей расы перетряхивать сундуки и даже порывался вслед за ним простукивать собственные стены. Правда, несчастный Ферапонт все же немного удивился, когда «их фашистское благородие», не сделав и четверти работы, утомленно прилегло на его кровать и потребовало горячий завтрак Поразмыслив, коммерсант счел это за благоприятный признак и помчался жарить окуня. Действительно, отдохнув, поев и обнаружив у плиты стопку нот, служивших для растопки, немец промычал над ними до девяти утра, потом взглянул на часы, заторопился и ушел, бросив на прощанье загадочное: «Об обыске – молчать! Ждать вызова…»

Через полчаса Ленц был уже на «Зоннеаллее», у серой конструктивистской коробки бывшего Дома культуры железнодорожников, в котором теперь давал спектакли передвижной «Зольдатентеатр».

На широкой сцене шла подготовка к репетиции. Нескладный взъерошенный офицерик, должно быть, режиссер, визгливо кричал на нерасторопного осветителя: у того что-то не ладилось с подсветкой.

– Вам кого, зондерфюрер? – заметили в зале незнакомца.

– Позвольте представиться, я… – фамилию свою Ленц произнес весьма невнятно, но зато очень громко и важно объявил, что он архитектор по профессии и к тому же личный друг Шпеера [14]  [14] Известный нацистский архитектор, назначенный Гитлером министром вооружения.


[Закрыть]. Увидел по пути любопытное здание и, знаете ли, не утерпел, зашел поглядеть внутренние линии. Особенно остроумно решена система опор, вы не находите, господа? Впрочем, не обращайте на меня внимания, господа, я тихонько. – И он с таким сосредоточенным интересом задрал голову к ничем не примечательному потолку, что его оставили в покое, а вскоре и вообще перестали замечать.

Походив несколько минут по залу и за кулисами, Ленц прошел в подсобные помещения и отыскал за одной из дверей осветительный щиток.

Оглянулся – все заняты своим делом, суматоха, рядом никого.

Рванул вниз рубильники Выскочил в коридор. Спрятался за стенд с фотографиями артистов.

– Опять что-то со светом! – раздался вопль режиссера. – Где электрик?

– Электрик! Где Франц? Электрика! – торопили со сцены голоса.

К щитку подбежал коренастый солдат, удивленно выругался, увидев опущенные рубильники.

На сцене опять вспыхнул свет, голоса успокоились.

– Почему не приветствуете офицера? – вышел из-за стенда Ленц.

– Виноват, не заметил, господин зондерфюрер, – спокойно ответил белобрысый.

– Оправдываться? – зашипел на него Ленц. – Фамилия?

– Франц Зах. Воинский номер…

– Достаточно, – прервал разведчик и, понизив голос, быстро сказал. – Список вашей организации в руках СД. Немедленно уходите в лес, все, кто успеет. Запомните пароль…

Солдат молча смотрел ему в глаза, на его большом костистом лице типичного ольденбуржца резко обозначились мускулы.

– Кто вы? – задал он единственный вопрос.

– Скажете командиру отряда, что вас прислал «Хомо» [15]  [15] Агентурное имя разведчика «Хомо» – по латыни – человек.


[Закрыть]. Все.

– Спасибо, – крепко стиснул его руку солдат. И тихо добавил по-русски. – Товарьищ…

– Рот фронт, геноссе, – поднял к плечу сжатый кулак Ленц…

Через час, когда он шел уже окраинным парком, щурясь от бежавшего ему навстречу солнца, и зеленые фонтаны лип обрушивали на него пахучие прохладные струи тени, и почти перестало колоть в сердце, и впереди оставалась последняя городская застава, а дальше – попутная машина, поле, лес, и Шуринька, и самолет, и Москва… – через час его арестовали.

Оставь надежду всяк сюда входящий

Хриплое рычание маленького «оппель-кадета», пролетающие мимо дома, женские лица, небо, – последние для него дома, последние лица, последнее небо. Впереди бычья шея шофера, по бокам каменные профили гладковыбритых близнецов в черных мундирах – три угрюмых Харона, переправляющих его через Стикс [16]  [16] В древнегреческих мифах Харон – лодочник, перевозивший умерших людей через подземную реку Стикс в царство мертвых.


[Закрыть].

А вежливые ему попались Хароны. Не выворачивали рук, а перетряхнув содержимое карманов, возвратили все и даже парабеллум, правда, вытащив из него патроны, позволили ехать без наручников. И сейчас не вытолкнули из машины, а бережно, как стеклянного, вывели под руки. Оттягивают удовольствие?

Знакомые белоснежные колонны Дворца пионеров, на флагштоке – штандарт новых хозяев с двумя молниями на черном поле. Широкая мраморная лестница. Длинный светлый коридор с бесконечной чередой пронумерованных дверей, аккуратные фанерные дощечки с латинским шрифтом «Старший следователь», «Криминал-лаборатория», «Шифровальный отдел». Между дверьми высятся бесчисленные шкафы, набитые сверху донизу папками-досье.

Буднично пахнет административным учреждением – этакой специфической смесью масляной краски, натертых полов и разведенной карболки.

А вот и знакомая круглая приемная. Что тут было раньше: «Уголок смеха», выставка изделий кружка «Умелые руки»?

Хароны передают его плечистым Церберам [17]  [17] В мифах – Цербер – неусыпный сторожевой пес.


[Закрыть] и удаляются, стараясь не грохотать коваными подошвами.

Церберы с карминными, словно натертыми кирпичом, физиономиями оставляют его стоять посреди приемной и возвращаются на свои места у плотно прикрытой двустворчатой дубовой двери, лишенной какой бы то ни было таблички.

– Лез аппартаман де сан алтес… [18]  [18] Аппартаменты его высочества (франц.).


[Закрыть] – вызывающе подмигивает им Ленц

– Прекрасно! Везите их. Да, прямо к шефу, – торопливо сворачивает телефонный разговор сутулый однорукий офицер с огромными, как плавники, ушами.

– Ха! Господин Цоглих? Мое почтение! – с беззаботным видом приветствует его пленник.

Глаза Цоглиха уходят от взгляда Ленца. Холодный кивок, и адъютант начальника СД скрывается за дверью.

…Да, маловероятно, что взяли по прошлому делу. Сейчас набросятся: где кассета?…

Сейчас, вот сейчас вспыхнет над дверью табло – большой огненный глаз – как тогда, перед первым допросом. В тот раз ему удалось выйти отсюда, перехитрить самого сатану, теперь расплачиваться придется вдвойне.

Мучительно давит в груди, там, за часто вздымающимся кармашком френча. Словно кто-то невидимый, безжалостный взял в лапу его сердце и, забавляясь, то грубо сдавит, то с ухмылкой отпустит, как резиновую грушу пульверизатора… И нитроглицерин кончился. Хоть бы присесть. Куда? Не на пол же – в приемной ни одного стула.

Скорее бы зажглось проклятое табло.

Свое дело ты сделал, последнее твое дело в «этом лучшем из миров», как говаривал старик Лейбниц. А умирать все равно где-нибудь и когда-нибудь надо…

О такой ли судьбе единственного сына мечтал твой отец – провинциальный учитель немецкого языка с жиденькой чеховской бородкой и вечно сползавшим пенсне, добрейший чудак, приводивший к себе домой своих гимназистов, чтобы всю ночь напролет читать с ними не рекомендованные синодом поэмы богохульника Гейне? Или мать – хрупкая большеглазая мама, заставлявшая свое пухлое чадо часами перекатывать сверху вниз и снизу вверх бесконечные гаммы?

Смешной увалень в бархатных штанишках, в заботливо отглаженной курточке с блестящими перламутровыми пуговицами – «тульский вундеркинд», как дружно окрестили его столичные газеты после первого же выступления на концерте учеников Санкт-Петербургской консерватории, – мог ли тот пай-мальчик, всеобщий баловень, представить себе, какими торными тропами поведет его судьба!… Хотя стоит ли упрекать судьбу? Просто мальчишка постепенно вырастал, и слишком жадным был его интерес к окружающему, слишком живо откликался он на всякую несправедливость, чтобы находить забвение только в мятежных сонатах и безмятежных ноктюрнах – в окна консерватории врывалась «Варшавянка», сопровождаемая яростным свистом казацких нагаек…

Быть может, если бы его не исключили «за участие в студенческих беспорядках», не выслали по этапу в Сибирь… Нет, вряд ли бы это что-нибудь изменило. Все равно не смог бы он оставаться лишь зрителем в революции. И рано или поздно трудности нелегальной работы с ее жесткими конспиративными требованиями неизбежно выявили «второе я» его мечтательно-поэтической натуры, – психологическое чутье и находчивость – неожиданные для него самого качества, позволявшие ему, юноше, распутывать такие сети царской охранки, перед которыми порою бессильны были куда более опытные товарищи.

Но тогда, в молодости, эти способности значили для него много меньше, чем музыкальные, и он долго еще продолжал верить, что станет пианистом, – и в те годы, когда организовывал побеги из ссылки, и в круговерти Октябрьских дней, и в тяжелую пору гражданской воины, призвавшей его в Чека («само собой, временно, товарищ людей не хватает»). Только в двадцать первом году, когда после… надцатого напоминания о давно обещанной демобилизации, его вызвал к себе Дзержинский и виновато попросил выполнить напоследок крайне важное поручение, связанное с отъездом за границу («нет, нет, на этот раз действительно последнее, просто, ну, некому больше, сам видишь»), и когда бывший «тульский вундеркинд» в комиссарской кожанке посмотрел на измученное, в лиловых тенях лицо Феликса и не смог отказать, тогда лишь понял он, окончательно понял, что работа его уже не изменится…

Дверь бесшумно отворилась, выпустив адъютанта.

– Кофе шефу, – бросил он на ходу одному из охранников и, не взглянув на Ленца, ушел по коридору, ловко придерживая одной рукой ворох разлетающихся бумаг.

…Сколько уже прошло времени как он стоит тут, заставляя себя отбивать подошвой ритм какого-то дурацкого мотивчика – лишь бы не осесть на качающийся под свинцовыми ногами пол?… Полчаса? Час? Два? Вечность?… Почему его держат тут, не начинают допрос? Примчался, балансируя подносом, охранник с кофейником, протиснулся в дубовую дверь и вернулся с таким благоговейно-радостным выражением, словно побывал у самого господа-бога.

…В окне двойная рама, но стекло тонкое, – удариться всей тяжестью, пробиться наружу, глоток ветра – и головой вниз, в ничто… Нет, нельзя… нет. А вдруг удастся внушить Кляйвисту, что не успел переправить кассету нашим?… Да, держаться до конца. Держаться, даже если придется пройти все девять кругов ада.

…Но почему все-таки штандартенфюрер не спешит узнать, переданы ли сведения? Чего выжидает?

Снова появился однорукий адъютант, сопровождая оберштурмфюрера со множеством наградных ленточек и значком отличного стрелка. Высокие голенища его хромовых сапог были в пыли, на щегольских галифе просвечивала пулевая прореха.

Побыв несколько минут за дверью, они вышли.

И почти сразу же над ней заполыхал огненно-красный глаз.

Охранники растворили перед Ленцом дверь и слегка подтолкнули его вперед, в холодноватый полумрак кабинета.

Взятка

Все те же плотные шторы на высоких окнах, спущенные даже днем. И так же безмятежно танцуют мозаичные ребятишки на дубовой обшивке стен. И как в первый раз, тонут подошвы в ворсистой мякоти ковра. И в глубине комнаты, там, где особенно сгустились тени, тот же Кляйвист за огромным столом.

– Извините, я заставил вас ждать, – поднялась сухонькая фигурка в светлом чесучевом костюме. – Вынужден был заняться наведением справок, имеющих отношение к вашей… хм… деятельности.

– Я протестую! – рухнул Ленц на стул. – Как понять этот новый допрос? Меня ждут в редакции!

Протестовал он шумно, но без особого энтузиазма, скорее по обязанности, на всякий случай, – он слишком хорошо понимал, что теперь не выручит и самый искусный артистизм.

– Ну, ну, – поморщился штандартенфюрер. – Вы же отлично знаете, почему вас… пригласили. Довольно же! – остановил он поток возмущенных фраз Ленца и, помолчав, пояснил: – Грета мне рассказала…

…Рассказала-таки!… Вот и все… «Финита ла комедиа»…

– Хорошо, хоть на это ее хватило, – буркнул Ленц.

Впалый рот Кляйвиста искривился.

– Итак, интуиция все же не обманула меня? – процедил он. – Газета, разумеется, всего лишь – декорум?…

…Да, можно стягивать маску, отыграл…

– Как самочувствие вашею Рогге? Его еще не выпустили? – все-таки осведомился Ленц.

Но штандартенфюрер, должно быть, не расслышал.

– Покажите документ, который вы предъявили моей дочери.

Ленц усмехнулся, бросил на стол серую книжку.

Начальник СД надел очки и принялся придирчиво, под лупой, изучать удостоверенье.

…Что он время тянет? Можно подумать, он еще сомневается, что документ подделан.

– Увы, – с разочарованием отбросил лупу штандартенфюрер – Как и следовало ожидать, это не подделка. Узнаю подпись Канариса [19]  [19] Начальник абвера.


[Закрыть]…

…Что такое?! Не заметил элементарной подчистки?…

– Забавно. Я воображал, что охочусь за вами, а выходит… – Кляйвист с усилием улыбнулся. – Н-да, умеет абвер подбирать сотрудников…

Ленц подался вперед, стараясь разглядеть затемненное лицо хозяина кабинета.

…Поверил, что я – соглядатай Канариса?!.

– Ловко, однако же, вы играли под русского разведчика! – уважительно продолжал Кляйвист. – Признаться, мне даже пришлось некоторое время назад запросить по вашему поводу нашу московскую резидентуру.

– Ну и что вам радировали в ответ?

– Нам назвали пятерых чекистов, которые могли бы работать под такого «журналиста Ленца». Но! Двое из них, как выяснилось, ныне в Москве, один в Ленинграде, четвертый давно погиб при авиакатастрофе, а пятый расстрелян в Испании. Так что, воленс-ноленс [20]  [20] Волей-неволей (латынь).


[Закрыть], пришлось мне отбросить эту столь заманчивую версию. – Он вернул Ленцу удостоверение и доверительно похвастал. – Однако советский агент все же найден. Знаете, кто им оказался? Представьте себе, мой подчиненный и ваш сосед Эрих Рогге. Он так настаивал на вашем аресте, что у меня родилось подозрение, не пытается ли он прикрыть вами собственные прегрешения…

…Так вот оно что! Кляйвист настолько уверовал в виновность Рогге, что теперь уже не может отрешиться от захватившей его версии. Неужели действительно есть шанс на спасение?…

– Я делюсь с вами всеми этими секретами фирмы затем… – с несвойственным ему смирением объяснил начальник СД, – чтобы у коллег из абвера не сложилось ложного впечатления, будто Вернер фон Кляйвист устраняет, как вы изволили выразиться, допрашивая Грету, преданных рейху лиц. – Он с оскорбленным видом потер длинный подбородок. – К величайшему сожалению, ваш берлинский шеф и мой друг, адмирал Канарис, при всем его добром отношении ко мне, очень уж тяготится конкуренцией СД. И потому, боюсь, вряд ли избежит искушения процитировать фюреру некоторые… хм… не вполне ортодоксальные выдержки из моего дневника. Что повлечет за собой, как вы понимаете… Короче! Сколько вы хотите за молчание?

Ленц вытащил трубку, щелкнул зажигалкой, медленно втянул прогорклый табачный дым. Он был ошеломлен…

– А вам не приходило в голову, – сказал он, сделав несколько глубоких затяжек, – что я мог уже передать кассету по назначению?

– Пока вы ждали у меня в приемной, – быстро ответил штандартенфюрер, – я выяснил через своих людей в армейской контрразведке никаких компрометирующих меня материалов в течение суток туда не поступало.

– Вы благородный человек. Пытаетесь купить то, что могли бы найти…

– Не скрою, мои люди всю ночь обшаривали ваш дом. Но как я и думал, вы предусмотрительно припрятали кассету в более надежном месте.

– Что верно, то верно, – невозмутимо согласился разведчик: теперь он был почти уверен, что Шура благополучно добралась до партизанского лагеря.

– Итак, – вышел из-за стола Кляйвист и, приблизившись к Ленцу, повторил. – Сколько?

Разведчик испытующе вглядывался в худое, нервно подергивающееся лицо штандартенфюрера, пытаясь поймать его глаза, но те были надежно скрыты за толстыми, непроницаемо поблескивающими стеклами.

– Ну? – с неподдельным волнением ждал ответа Кляйвист. – Учтите, есть ведь и другие варианты… Не лучше ли поладить миром? Тысяча марок. Мало? Две тысячи. Нет? Три!

– Десять.

– О! – простонал штандартенфюрер. – Вы же понимаете, у меня нет на руках такой суммы.

Разумеется, Ленц это понимал и более того, именно на это и рассчитывал. Его меньше всего устраивало, чтобы Кляйвист тут же выложил на стол деньги за «товар», который в данную минуту, наверно, изучался уже в штабе советских войск.

– Господин Ленц, – униженно торговался штандартенфюрер, – войдите в мое положение. Мне потребовалось бы не менее месяца, чтобы набрать запрошенную вами сумму.

– Ничего, я готов подождать, – сказал Ленц и пересел в кресло, – мне не к спеху.

– Ну, хорошо, – сдался Кляйвист. – Тысячу сейчас, остальные девять – через месяц.

Он достал из сейфа большую инкрустированную серебром шкатулку, открыл ее, вытащил пачку рейхсмарок.

– Проверьте, пожалуйста.

– Должен ли я написать расписку?

– Желательно.

– Понятно… – Ленц отодвинул деньги.

– Боитесь оставлять компрометирующий документ? – дрогнули уголки губ Кляйвиста. – Что ж, ограничимся джентльменским соглашением.

– Здесь только восемьсот, – пересчитал деньги разведчик.

– Правильно. Получите еще двести.

Штандартенфюрер опустил шкатулку на стол, извлек из кармана бумажник и стал неспеша отсчитывать деньги из рук в руки.

Неожиданно в дверях появился адъютант.

– Ввести арестованных?

Кляйвист смешался. Приняв, должно быть, его молчание за разрешение, однорукий сделал знак, и несколько эсэсовцев ввели связанного бородача в папахе с красной партизанской ленточкой. Офицер с продырявленным галифе втолкнул спиной вперед упиравшуюся девушку; сквозь разодранное ситцевое платье просвечивал багрово синий след плети.

Ленц оцепенел. Перед ним была Шура…

– Что такое, Цоглих? – штандартенфюрер попытался загородить Ленца. – Я еще занят, не видите?

– Извините, шеф, мне показалось, вы вызвали следующих.

– Ах да! – Кляйвист обнаружил, что шкатулка была нечаянно опущена на кнопку вызова. – Вон их, вон, в следовательский. Некогда мне заниматься мелкой рыбешкой.

Эсэсовцы вывели партизана. Девушка, как завороженная, смотрела на застывшего Ленца.

– Петер Фридрихович…

– Если не ошибаюсь, ваша хозяйка? Представьте, оказалась в связи с партизанами. – Кляйвист погрозил разведчику длинным пальцем. – Смотрите, как бы теперь я на вас не донес. За потерю бдительности! – И невесело рассмеялся. – Но что с вами? – заботливо осведомился он. – Цоглих, я же просил отвести преступников в следовательский! – И когда адъютант вывел Шуру, заговорщически шепнул. – Боитесь, он догадался о нашей сделке? Чепуха, я объясню ему, что перекупил у вас ценную русскую икону, договорились?

Он помог Ленцу подняться, вывел в приемную и дружески пожал руку.

– Рад, рад, что мы пришли к взаимному соглашению. Эй, Цоглих, подождите! Мою машину господину Ленцу.

Комкая в кармане денежные купюры, разведчик прошел мимо рвущегося из рук эсэсовца партизана, мимо широко раскрытых, почерневших от ужаса Шуриных глаз и побрел по коридору, не оглядываясь.

…Не мог же Кляйвист, в самом деле, поверить, что я – сотрудник абвера.

И Шура-Шуринька…