Текст книги "Дневник из сейфа"

Автор книги: Андрей Татарский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

На помощь штандартенфюреру приходит доктор философии

Кляйвист неистовствовал. Умилявший всегда подчиненных своей интеллигентностью и умением сохранять при всех обстоятельствах личное достоинство, он на этот раз так кричал, что в здании звенели окна.

– Никаких оправданий! – выгнал он из кабинета начальника оперативного отдела. – В штрафную роту!

…Что можно сделать, когда тебя окружает бестолочь! Предостерегал ведь, что Ленца попытаются выкрасть, – упустили, тупицы! Теперь, когда тот в лесу, увидит там девчонку и начнет все распутывать… Упустили, ничтожества!

Не оставалось ничего иного как поставить в известность обо всем случившемся генералитет – тягостный долг для контрразведчика, поручившегося своей честью, что сумеет предотвратить утечку секретных данных.

Фельдмаршал выслушал Кляйвиста, казалось, спокойно, но студенистые щеки его дрогнули.

– Узнали о нашей ловушке?! Столько надежд – и все рушится?!. Но как они сумели? Казалось, были закрыты решительно все каналы!

– Экселенц, сейчас не время вдаваться в объяснения, – уклонился от ответа начальник СД. – Задача в том, чтобы и в новой, осложнившейся обстановке найти возможности осуществить намеченный план, заставить русских наступать там, где выгодно нам, а не им.

Но командующий покачал головой, склонился над картой:

– Теперь, зная все, они перенесут удар в незащищенный центр. Необходимо как можно быстрее перевести туда с флангов все наши резервы… – Он придвинул «лягушку» – зеленый телефон, связывавший его по прямому проводу со ставкой.

– Простите, экселенц, – задержал его руку штандартенфюрер. – Но при всей очевидной вынужденности этой меры, она обречет нас на пассивную оборону. Между тем, помимо чисто военной целесообразности, над нами тяготеют и более далекие, общестратегические требования.

Он уже обдумал ситуацию и, чтобы скорее быть понятым, излагал свои доводы подчеркнуто сухо.

– Вам не хуже меня известно, что положение рейха становится едва ли не критическим. Экономические и людские ресурсы под ходят к концу. Время работает против нас. Затяжная оборона – не в наших интересах. Даже если мы и удержим плацдарм – это всего лишь несколько оттянет катастрофу. Только полный разгром данной вражеской группировки может создать перелом в войне, увеличить шансы на сепаратный мир с западом.

– Иными словами, вы предлагаете поставить на карту все?

– Да! Это риск, но разумный. И вот почему. Осуществленные нами меры маскировки и дезинформации исключают полную уверенность противника в том, что он безошибочно ориентирован относительно наших замыслов. В подобной обстановке, согласитесь, сильнейшее влияние на решение должны оказать факторы психологического порядка.

– И что отсюда следует?

– Сумей мы скомпрометировать чело века, информировавшего Советы о нашем «сюрпризе», – и донесение его неизбежно сочтут фальшивкой.

– Даже если оно согласуется с данными войсковой и авиаразведок противника? Те ведь тоже действуют!

– Мой генерал, если русские поверят, что их агент перевербован нами, то любые факты, подтверждающие его правоту, будут также расценены как дезинформация.

– Допустим…

– Мне удалось уже бросить тень на этого разведчика. И я твердо надеюсь начатое удастся довершить.

– Надеетесь… Но каковы основания для подобной надежды?

Кляйвист снял очки, чернеющие из под воспаленных век зрачки смотрели куда-то вдаль, сквозь рыхлую фигуру собеседника.

– Основания? Этот мир слишком вероломен, чтобы в нем оставалось место для доверия к людям. Зная, что ты способен лгать сам, не допускаешь, что кто-то говорит правду. Предавая другого, ждешь того же самого от него. Взгляните на свое окружение, фельдмаршал! Кому даже из близких вам лиц вы могли бы верить безраздельно?

– Но у наших противников несколько иная идеология, штандартенфюрер.

– Нет и нет! Как бы ни различались политические и социальные взгляды, человек остается человеком, всего лишь человеком! И в знании этого – наша сила, досточтимый партайгеноссе, наша надежда на победу.

Фельдмаршал задумался.

– Ну что же, действуйте… Правда, мне все же придется пока подстраховать центр… Но если вам удастся задуманное, мы успеем вернуть резервы на фланги. Желаю успеха, штандартенфюрер!

Цель оправдывает средства

В напряженном раздумье Кляйвист перебирал самые различные варианты, – увы, одни из них были не вполне убедительны, другие требовали слишком длительной подготовки.

Однако, как известно, перенасыщенному раствору достаточно малейшего толчка, чтобы тут же началась бурная кристаллизация. Таким толчком послужила очередная радиограмма из леса. «Бритый» предупреждал, что этим вечером партизаны нападут на штаб одного из карательных батальонов, размещенный в селе Вырубки.

– Цоглих, – вызвал начальник СД адъютанта, – вы уже довели это предупреждение до сведения батальонного начальства?

– Еще не успел, шеф.

– Отлично. Я хочу, чтобы партизанам… удался их налет.

Уши-плавники однорукого поползли вверх.

…Милый верный Цоглих, всей его редкостной работоспособности и прилежания не хватило бы на создание мало-мальски оригинального плана. Так же играет он и в шахматы умеет с педантичным упорством реализовать минимальный перевес, но любая неожиданная комбинация повергает его каждый раз в смятение.

– Вы хотите, чтобы… их налет… чтобы…

– Да, удался! Пусть они захватят помещение штаба и среди прочих трупов найдут тело моего нарочного в портфеле которого окажется бумага примерно такого содержания…

Адъютант читал черновик, уши его, казалось, шевелились.

– Какой ход… Великолепный ход, шеф!

Кляйвист откинулся на спинку кресла, подставил горячий лоб под струю вентилятора. Кажется, все правильно… Цоглих, это олицетворение германского здравого смысла, был прекрасным пробным камнем для рискованных замыслов штандартенфюрера, своеобразным «заземлением» для электрических разрядов вдохновения, рождаемых неутомимым мозгом Кляйвиста. И если даже трезвый Цоглих признает его идею неотразимой…

– Я сейчас же отдам перепечатать это на вашем официальном бланке, – устремился адъютант к двери.

– И позаботьтесь, чтобы с началом партизанской атаки батальон получил приказ отходить. Надо избежать лишних потерь.

– Надо ли, шеф? Чем больше жертв, тем менее очевидна предумышленность операции. Да и часть эта составлена в основном из власовцев и уголовного сброда.

– Тем лучше. Главное, чтобы выполнил свое предназначение мой посыльный.

– Я пошлю его с парочкой сопровождающих, те его и «уберегут».

Кляйвист поморщился. Не всегда следует называть вещи своими именами – это неинтеллигентно…

– Ну хорошо, хорошо. Подберите только на эту грустную роль какого-нибудь штрафника.

– Извините, шеф, но надежнее, если жертвой будет ваш приближенный. Иначе как понять, что вы доверили ему «важный» документ…

– Мой приближенный?… – Кляйвист упер ладони в край стола. – А это мысль… Кому придет в голову, что я пожертвовал своим сотрудником!

Нетерпеливым щелчком пальцев он потребовал список подчиненных.

– Может быть, Венце? – предложил адъютант, доставая из сейфа нужную папку.

– С тем, кто сделал карьеру, стреляя в спину другим, не легко учинить то же самое… Может сорваться.

– Гербахт?

– Слишком дорожит своей драгоценной шкурой. Если партизаны подберут его живым, он выболтает им все. А знает он немало…

– Тогда Кюнцель?

– Недостаточно известен… – Штандартенфюрер тщательно взвешивал фамилию за фамилией. – Да, да, Цоглих, вы абсолютно правы: человек, который повезет этот приказ, должен быть наверняка известен русским, известен как мое доверенное лицо…

– И Мартинс в командировке, – почтительно дыша в затылок шефа, водил адъютант глазами по списку. – Больше как будто некого.

– Некого?… – Кляйвист медленно повернул к нему голову, так же медленно снял очки и, близоруко щурясь, произнес со странной интонацией: – Почему же… некого?

Нежно журчал вентилятор.

– Вы… шутите, шеф? – попытался улыбнуться адъютант.

– Цоглих, слишком многое лежит на другой чаше весов. – Маленький штандартенфюрер встал, едва доставая теменем до плеча однорукого. – Во имя нашего общего дела, Цоглих! – страстно произнес он.

– Вы шутите, штандартенфюрер… – Цоглих отбросил листок. – Скажите… прошу вас… ведь вы шутите?

Кляйвист надел очки, сел, процедил сквозь зубы:

– Что ж, поговорим иначе… Кажется, вы очень любите своих детей? Вам ли объяснять, что ждет их, если я сообщу кому следует, что, по моим сведениям, их дед был иудеем?…

Однорукий сжал помертвевшими пальцами культю, большие уши его посерели.

– Ну? – Штандартенфюрер снял телефонную трубку. – Н-ну?…

Адъютант молча смотрел на него остекленевшими глазами.

– Простите меня, Цоглих, – тихо и вроде бы искренне сказал начальник СД. – Мне очень жаль, что Мартинс в командировке…

Иуда!

В ожидании самолета Ленц составлял подробный отчет Центру.

В предоставленной разведчику «отдельной земляной каюте» к вечеру стало довольно холодно, и он, ежась в чьем-то бумазейном пиджачке и комиссарской косоворотке, ругал себя за то, что с такой радостной, но неразумной поспешностью сбросил и подарил разведгруппе опостылевший и тем не менее теплый немецкий френч.

За стеною землянки, у костра, мужские голоса нестройно тянули:

 
Таня, Татьяна, Танюша моя,
Помнишь ли знойное лето это?
Разве мы можем с тобою забыть
Все, что пришлось пережить…
 

– Не легли еще? – спустился в землянку командир отряда.

По его довольному покашливанию Ленц понял, что налет в Вырубки удался.

– Много трофеев, несколько пленных, – с напускной небрежностью хвастал Дед, поглаживая бритую голову. – Аж одного хауптштурмфюрера из СД хлопнули, жаль живьем не удалось.

– Все это, конечно, недурственно, – Ленц снял горячий колпак с керосиновой лампы и разжег трубку. – Но не время карателей щипать, командир. Сейчас поважнее задачи есть: как наступлению помочь… Вот если бы…, – он в возбуждении зашагал взад-вперед, натыкаясь то и дело на стены узкой землянки, – если бы отряд в темпе передислоцировался к станции Бельцево, перерезал ветку, питающую центральный участок немецкой обороны…

Дед махнул рукой, засопел.

– А вы думаете, мы не запрашивали разрешения?

– Ну и что? – остановился Ленц.

– «Ждите указаний».

– Та-ак, – глубоко втянул Ленц табачный дым. – Значит, Военсовет фронта еще не принял решения? Колеблются?

– Вы ж понимаете, – пошевелил костлявыми лопатками Дед, голос его звучал виновато. – Не так это просто – с ходу переменить план наступления. Пока взвесят все, согласуют со Ставкой…

– Пока?! – Ленц снова взвинтился. – У немцев центр оголен, не раздумывать, а бить надо, немедля! Тут день решает!

– Дед, здесь ты? – вошел Урузбаев. – Разведгруппа со станции вернулась. Докладывает, войска к Березовскому гонят, эшелон за эшелоном…

Ленц тяжело опустился на табурет, скомкал в сердцах густо исписанные листы отчета.

– Скажи ты ему, комиссар, – посопев, попросил Дед. – Ну, чего он себя гложет? Такое дело сделал – о ловушке предупредил. Мало?… Скажи ты ему, Рашид…

– Зачем пессимизм наводишь? – набросился на Ленца узбек. – Сомневаешься, что наши оборону их пробьют, да?

– Пробьют, – согласился разведчик. – Только каждый метр кровью польем.

– А что делать? – разозлился Дед. – Да и не будь этой задержки – верить не верить твоему донесению – все равно немец успел бы дыру заткнуть. Железная дорога у него, шоссе, а нашим – пехом перестраиваться, по бездорожью.

– Конечно, если б удалось как-то остановить переброску гитлеровцев… – безнадежно развел руками комиссар.

– Задержать их на флангах?… – Седая шевелюра Ленца колыхнулась, он привстал, расстегнул в возбуждении пиджак. – Прервать переброску… – Глаза его блуждали, но, так и не остановившись ни на чем, погасли.

– Где он? – послышался за дверью гул разгоряченных голосов.

– Где гад? – ворвался в землянку, потрясая автоматом, партизан в надвинутой на брови папахе. – Где полуфриц?

– Ты это кому, Глущенко? – поднял лампу узбек.

Увидев командира и комиссара, бородач, тот, который был тогда с Шурой, опустил оружие и отступил, пропуская вперед розовощекого майора с группой партизан.

– В чем дело, товарищ майор? – жестом остановил вошедших Дед.

Уполномоченный особого отдела бросил на стол надорванный пакет с остатками содранного сургуча и ярко-зеленым штампом «Совершенно секретно».

– Полюбуйтесь. Найдено в портфеле убитого адъютанта начальника СД. Видно, только-только прикатил к карателям, даже передать не успел.

Ленц потянулся к пакету, майор отбросил его руку.

Командир повертел пакет.

– А ну, переведите, что тут такое?

– Фрумкин! – подозвал майор толстогубого партизана в широченной, не по росту плащ-палатке.

Тот достал из пакета глянцевитый лист с машинописным текстом и, настороженно поглядывая на Ленца, начал торопливо, глотая слова и фразы, переводить:

– «Командиру карательного… м-м… РСХА [23]  [23] Имперское управление безопасности СС.


[Закрыть]… город такой-то, дата такая-то. В двух экземплярах, по ознакомлении уничтожить…» м-м… Кто бубнит? Я бубню? Так я таки не чтец-декламатор!., м-м… «и в минимально возможный срок организовать засылку в отряд Буркова группы надежных лиц русской национальности из вашего контингента. Способ маскировки: бежавшие военнопленные. Цель: организация побега из лагеря секретного сотрудника СД, похищенного бандитами…»

Ленц с усилием оторвал руки от стола, выпрямился.

Партизаны в упор смотрели на него.

– С-сукин с-сын! – со свистом втянул воздух сквозь щербатые зубы бородач. – Врешь, не уйдешь!

– Дальше, – хрипло потребовал разведчик.

– «Порядок действия, – все медленнее читал толстогубый, – внедрение в отряд. Установление связи с ранее засланной в особых целях группой агентов, выдающих себя за немцев-антифашистов». – У Фрумкина перехватило дыхание. – А я «Катюшу» им на немецкий переводил…

– Те самые «геноссен», которых наш дорогой гость «спас от провала», – с удовлетворением пояснил ясноглазый майор. – Продолжайте, Яша.

– «За успешное проведение операции отвечает мой доверенный хауптштурмфюрер Цоглих, приказания которого вам надлежит исполнять беспрекословно. Он же сообщит нужные пароли и…»

– Дайте-ка! – забрал у переводчика бумагу комиссар; желтая, в темных угольных крапинках рука его плясала. – «Штандартенфюрер…» Подпись неразборчива.

– «Кляйвист»… – подсказал разведчик. – Можете не сомневаться – Кляйвист…

– Признаешься, иуда?! – взревел бородач, на губах его выступила пена. – Собаке собачья… – поднял он автомат.

– Стой! – закрыл комиссар ладонью дуло автомата. – Мы не фашисты. Давайте выслушаем сначала.

– Предал – судить будем, всем народом, – сурово сказал Дед. – Предателей жалеть никто не собирается.

Бородач уронил автомат, сжал пальцами шею.

– Не могу, братцы. Петля… до сих пор жжет… – И, шатаясь, вышел из землянки на воздух.

– Прошу очистить помещение, – распорядился майор.

Он удобно расположился за столом и, отодвинув недописанный отчет Ленца, положил перед собою стопку чистых тетрадочных листков в клетку.

По всему было видно, что он приготовился работать всю ночь…

А ночь уже вступала в свои права.

Отчаяние

– Александра Павловна, Центр и штаб фронта запрашивают ваше мнение…

– Мое?!…

– Но вы одна были с ним последние месяцы, видели, как он там…

– Все, что я видела, рассказала… Ночную тишину расколол низкий рокочущий звук.

– Ну, вот и самолет, – поднялся комиссар. – Подумай все-таки еще, – сказал он, глядя Шуре в лицо, такое же бледное, как подушка. – Ошибемся – голову снимут. Да если б только своей рисковали… Эх, дочечка! – он пробормотал что-то еще по-узбекски и вышел.

Шура лежала в теплом санитарном блиндаже и слушала, как близится рокот мотора.

– За ним…

Она с трудом встала, никак было не надеть платье одной рукой, накинула на рубашку пальто…

Лес был словно закутан в черную вату. Шарахались привязанные к деревьям кони; напуганные самолетом, они ржали и били копытами. Протяжно и страшно ухал филин.

– Шурка? – выросла перед ней широкая тень. – Чего не спишь?

– А вы? – узнала она бородача.

– Да все повозку свою ремонтирую. В подрывники просился – где опасней, так нет, понимаешь, «ездовые тоже нужны». Одним словом, «водитель кобыли»! – Он обиженно сплюнул и придвинулся: – А тебя все допрашивают? – рука у него была тяжелая и липкая. – Как думаешь, не отбрешется шкура?

– Пусти! – отшатнулась она. Ей вдруг, стало страшно.

– Что ты, деваха? – хохотнул бородач. – Ты что?

Она побежала, цепляясь за стволы и ветви, спотыкаясь, падая и вставая, – скорее, скорей к Ленцу.

К кострам на посадочной площадке спешили люди.

Трое прошли мимо Шуры, рядом, в нескольких метрах. Она узнала сердитый бас Деда, певучий тенорок комиссара, накалившийся баритон обычно невозмутимого майора.

Девушка оттолкнула часового и рванула дверь в землянку.

– Ты куда? – успел ухватиться тот за полу ее пальто. Оно сползло, оголив Шурины плечи и грудь. Вовсе растерявшись, парень отпустил пальто и потащился за девушкой, упрашивая: – Ну, куда ты? Не велено…

Ленц сидел на полу, низко опустив голову, и прерывисто дышал.

– Что с вами? – нагнулась она над ним и, ахнув, крикнула партизану: – Фельдшера!

Парень потоптался, махнул рукой и, сунув ей свой карабин, умчался.

– Сейчас… сейчас, – успокаивала она, – сейчас вам – укол, и будет легче. Сейчас… Потерпите немножко…

– Я ему: «Большую землю, быстрей!» – задыхаясь, пытался подняться Ленц. – Способ нашел… затормозить… передислокацию… немцев… нашел! А он…

– Ну не надо, успокойтесь, – просила она. – Дайте, я помогу вам лечь. Ну, пожалуйста!

– А этот свое «Чем., вы можете доказать… что пакет Цоглиха – провокация?»… Тридцать лет в партии… Чем я могу доказать!… Шуринька, Шуринька, где же силы-то взять, – он приник к ней седеющей головой и замолк.

И Шура словно окаменела, не чувствовала, как жгло простреленное плечо Могла ли она не поверить этому человеку? Было такое – почти прокляла Все факты против него. Но не поверить ему – нет, нельзя ему не поверить!

Шура провела ладонью по его седым волосам.

– Хватит, Владимир Иванович…

Разведчик поднял к ней лицо, взял в свои руки маленькую ее ладошку.

И когда за ним пришли, чтобы отвести к самолету, сказал тихо и твердо:

– Позовите руководителей отряда. Я не полечу…

Бессонная ночь

Эту ночь, бесконечно долгую и душную, как перед грозой, многие провели без сна.

Засиделся далеко за полночь уполномоченный особого отдела. Он вставлял в протокол допроса пропущенные запятые и все поражался коварности фашистского двурушника, который сперва рвался в Центр – доказывать свою правоту, а потом вдруг потребовал отпустить его назад, к немцам, чем окончательно выдал свою связь с СД…

Не спал бывший колхозный бригадир Бурков, больше известный под грубовато-ласковым прозвищем Дед. Радировав на Большую землю об удивительном предложении своего не то гостя, не то пленника, он теперь с волнением ждал ответа…

Долго не могли заснуть в эту ночь немцы-антифашисты Они благодарно вспоминали рукопожатия русских товарищей, спасших их от гестаповского застенка, но их все же очень беспокоило, почему после такой теплой встречи к их палаткам внезапно приставили часовых…

Без конца ворочался на деревянных нарах, прикрытых жестким матрацем, подрывник и переводчик Яша Фрумкин. Он думал о том, что в борьбе с коварным врагом не место легковерию и благодушию. И еще о своем бородатом дружке, которому чудом удалось спастись от петли, хотя эсэсовцы, как известно, работают тут без брака и веревки на виселицах у них обычно не обрываются…

Не спал и шахтер – комиссар с глазами, как черные сливы. Он первый раз в жизни встретил этого «Хомо», или как там его, не слышал, что он за человек, не знал его в деле. Но он видел, как осветилось лицо «полуфрица» на очной ставке с Шурой, и понимал, что тридцать лет в партии весят больше, чем уличающая бумага с подписью врага…

В тягостном раздумье просидел всю эту ночь за столом руководитель одного из отделов Центра Ему-то хорошо были известны дела разведчика с псевдонимом «Хомо». Но он колебался, будить ли ему своего начальника, который сразу начнет вспоминать о немецких агентах, десятками лет действовавших в обличий советских людей…

До рассвета прошагал из угла в угол по своему кабинету командующий фронтом. Он в сотый раз сопоставлял разведывательные данные, однако разноречивость их вновь и вновь возвращала его все к той же треклятой задаче вправе ли он положиться на ценнейшую информацию человека, которого заподозрили в измене?…

И уж совсем не до сна было измученному одышкой и ожиданием седому человеку, носившему чужую фамилию «Ленц». Ведь в эти часы решалась не только его судьба – с нею вместе легла на весы жизнь тысяч и тысяч его соотечественников, мирно отдыхавших сейчас под своими шинелями или устало месящих грязь сапогами где-то там, за линией фронта…