Текст книги "Рискнуть и победить (Солдаты удачи - 5)"

Автор книги: Андрей Таманцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

– Фужер Кэпа ты выбросил совершенно зря, он к нему даже не притронулся. Я к своему тоже. Но мне приятно, что я вызываю у тебя меньше брезгливости, чем этот тип. Теперь о "соньке". Я ее купил на Кипре в городе Никосии и отдал за нее около шестисот долларов. Эту сумму я намерен поставить в счет расходов. И ты не можешь не согласиться, что я имею на это право. Я понимаю, что тебе нужно было на чем-то сорвать злость, но ты мог бы выбрать что-нибудь подешевле. Я и без всякого детектора знал, что мой номер прослушивается. И машина тоже. А положение машины в каждый момент фиксируется. Мне даже на вашу базу не нужно было ездить для этого и смотреть на все ваши космические антенны. Это – азбука. И я ее знаю. Даю тебе честное слово, что я не проверял на предмет чипов ни номер, ни "пассат". Ну, разве что "жука" в люстре нашел. Но он просто на виду торчал. Я и не хотел бы его найти, так все равно бы нашел. А больше и пальцем не шевельнул. Какой смысл? Ну, найду один-два, а там еще десять. Так что, Саня, признай, что ты слегка погорячился, а "соньку" мы спишем как утраченную в ходе оперативных мероприятий...

– О чем это ты говоришь? – спросил он. Ну, не такими аккуратными словами, но в этом смысле.

– О быте, из которого складывается вся жизнь.

– Ты специально назвал ему имя и должность Профессора?!

– Для тебя это тоже была новость?

– Кое в чем.

– Вынужден признать: да, специально.

– Ты понимаешь, что я теперь должен сделать с этим Кэпом и его холуями?

– У тебя богатый выбор. Автомобильная авария. Авиационная катастрофа. Крушение яхты. Убийство с целью ограбления. Просто заказное убийство. И еще с десяток способов. Грех жаловаться, Санек.

– Мудак! – заорал он, как резаный. – Ты понимаешь, что теперь я его должен убрать?! После всего, что ты ему рассказал?!

– Извини, Санек. Но он мне мешал. И очень. Так что мне пришлось воспользоваться услугами твоих ребят. Тем более что они под рукой, а у меня никакой команды нет.

– Чем он тебе помешал?

– Выполнению моего задания. А именно: охране жизни Льва Анатольевича Антонюка. Ты же сам слышал. Антонюк ни в каком варианте не станет губернатором. А остановить его можно только одним способом. Этот способ Кэп и имел в виду. Ему очень не повезло, что вы дали мне задание, прямо противоположное его интересам. Я просто выполнял свою работу, и все. Верно? Не жалей о нем, Саша. Он нехороший человек. Точно тебе говорю, нехороший. А таким не стоит слишком долго на свете жить.

– Для чего ты собирал информацию о Профессоре?

– Я просто очень любознательный человек. И люблю знать, на кого работаю.

– Я, по-твоему, менее любознательный?

– Ты человек служивый. И чем меньше знаешь, тем для тебя лучше.

– У кого ты получил информацию о Профессоре? Только не заливай мне про гараж и номер машины. Машину он меняет каждый день, а в гараже о нем ничего не знают. Ну, у кого?

– Этого я тебе, Санек, не скажу. У каждого из нас свои источники информации. Верно? Важно ведь не то, откуда я брал информацию. Важно другое: насколько она правдива. А информация о Профессоре правдива на все сто, не так ли? Иначе ты бы не дергался.

– Что ты еще знаешь о Профессоре? – спросил Егоров.

– Больше ничего, – вполне честно ответил я. – Все, что я знал, я рассказал Кэпу. Ну, и по трансляции – тебе.

Егоров налил еще полфужера виски, выпил снова без закуски и после некоторого молчания сказал:

– Я не могу взять на себя решение проблемы с Кэпом. Мне нужны санкции.

– Профессора? – уточнил я.

– Да.

– Что же, лети в Москву. Но думаю, что после этого ты сюда не вернешься. Получишь срочное направление в какой-нибудь дальневосточный морской гарнизон. Или, если повезет, в балтийский или черноморский. И будешь остаток жизни дослуживаться до каперанга. Я не часто встречался с людьми типа Профессора. Может, всего раз или два. Но психологию их понял. Психология такая: раз приказ отдан – они ждут только доклада о его выполнении. Мелочи и детали их не интересуют. Для них это не более важно, чем раздавленный тобой в припадке гнева детектор марки "Сони" за шестьсот долларов. И если ты хоть что-нибудь понял из общения с ним, ты согласишься со мной.

– Но Кэп готов был вложить в реконструкцию порта до двухсот миллионов долларов! И с ним были готовы сотрудничать немцы!

– Да ну? – поразился я. – Вот так прямо и вложить? Ты веришь, что такой человек способен вложить в любое дело хоть рубль, если не знает способа заработать потом на этом рубле пятерку? Или Профессор ошибается в своем контрагенте? Так твоя прямая задача, Саня, разъяснить ему его ошибку. Начальство этого ужасно не любит. Но это семечки по сравнению с тем, что разразится потом, когда выяснится де-факто, кто такой Кэп.

– Чтобы ввести порт в оборот, нужны огромные вливания. На иностранцев трудно рассчитывать. Приходится ориентироваться на своих. Кто бы они ни были. Кэп давно уже отошел от преступной деятельности и занимается только бизнесом.

– Я бы охотно согласился с тобой, если бы не разговор, который состоялся в этой же комнате десять минут назад. И если бы не тот арсенал, который перекочевал из кармана Кэпа и его громил в руки твоих шустрых ребят. Если это не признак преступной деятельности, то я просто не понимаю, о чем мы говорим. Кстати, могу сделать тебе комплимент. Если ты готовил эту команду, то я перед тобой преклоняюсь. Мои, например, не умеют так работать. У меня ребята – бойцы. А твои – чистильщики, райнеры. Я сначала принял их и тебя, кстати, за боевых пловцов. Возможно, они и были боевыми пловцами. И наверняка неплохими. А ты не думай, что я, сухопутная крыса, в этом ничего не понимаю. Нагрузка на боевого пловца раза в четыре больше, чем на спецназовца. При прочих равных условиях. Но твои ребята сейчас – не боевые пловцы. Они – оперативники суперкласса. Их можно с вертолета выбросить в десятитысячную толпу, они сделают все, что нужно, и уйдут так, что никто ничего не заметит. Единственный вопрос, который я себе при этом задаю, простой и, возможно, глупый: зачем тебе такая команда?

– Кэпу пришлось быть агрессивным, потому что ты его к этому вынудил. Если бы ты не украл Мазура, ничего бы и не было.

– Кроме того, что Мазура нашли бы дней через десять на какой-нибудь отмели в Балтике, – мирно заметил я. – А если бы вы столь эффектно не появились, в бойлерной лежал бы не Кэп, а я. Ты по-прежнему считаешь Кэпа добропорядочным гражданином, с которым государство может сотрудничать в деле восстановления дееспособности порта города К.?

– Ни хера ты не врубаешься, – заявил Егоров. – Ни хера. Понял? А лезешь, твою мать!

– Санек, это просто потому, что мы плохо понимаем друг друга, терпеливо объяснил я. – Перед нами поставлены разные задачи. Я играю какую-то роль в вашей игре, а ты с Профессором ведешь эту игру. Решай сам. Но учти, я не привык быть подсадной уткой. И я тебе скажу, почему вы проиграете.

– Не очень понимаю, о чем ты говоришь, но скажи, – согласился Егоров.

– За вами – огромное государство, десятки спецслужб, разных важных и неважных учреждений. Государство, в общем. А это значит, что ни один человек не принимает самостоятельного и окончательного решения. Даже президент. У него штат советников, кабинет министров и все такое прочее. Что дает шанс одиночке выиграть у государства? Да только то, что он свободен и принимает решения сам. И мгновенно, по мере обстоятельств. В длительной игре, связанной с многолетними расследованиями, поисками доказательств, государство может выиграть у одиночки. В быстрой игре – нет. А у нас сейчас, как я понимаю, очень быстрая игра. Передай это Профессору, если увидишь его.

– Не знаю, увижу ли я его, – ответил Егоров. Я удовлетворенно покивал.

– У людей есть способность лезть к другим со своими советами. Но я заметил, что советы эти так и остаются пустым сотрясением воздуха, очень редко кто им следует. Из твоего ответа я понял, что ты серьезно задумался над моим советом. И это вызывает во мне чувство глубокого удовлетворения. Только не звони. Решишь доложить – явись и доложи лично. Человек как-то по-иному воспринимает неприятности, когда другой человек говорит ему о них не по телефону, а глаза в глаза. В Чечне, например, я пользовался этим без зазрения совести. Когда у нас срывалась какая-нибудь операция, я приходил к нашему полковнику и все ему докладывал. После чего он говорил: "Пошел ты..." Ну, в общем, догадываешься, в какое место он меня посылал. И на этом для нас все заканчивалось. Какие уж доводы он приводил высшему начальству, не знаю. Однажды ему даже вкатили выговорешник, но он его пережил.

– И часто у вас срывались операции? – поинтересовался Егоров.

– Два раза.

– Где ты был сегодня с двух часов дня до пяти часов вечера?

– Катался по пригородам. И беседовал с Мазуром. Игорь Борисович, председатель местного отделения "Яблока". Очень интересный человек. Не знаком? Рекомендую. Он ввел меня в курс местной политической жизни и рассказал о своей программе. Хорошая у них, оказывается, программа. Умная и дальновидная. На будущих выборах я буду голосовать за "Яблоко". И тебе советую.

– Что ты делал после семнадцати часов?

– Ремонтировал "пассат" в "Евросервисе". Поцарапал случайно бочину. И сменил стекло, было с трещиной, она начала расходиться. Но это я в счет не поставлю, мои дела.

– Что ты делал от семнадцати до семнадцати двадцати?

– Да ничего. Высадил Мазура, он уже опаздывал на передачу, к нему даже подбежал Чемоданов. Посидел немного в машине и поехал искать сервис.

– Зачем ты сидел в машине?

– Санек! Если ты был за рулем почти три часа, нужно же просто немного посидеть и отдохнуть! И подумать о том, что тебе рассказал умный человек. Не так, что ли? В семнадцать двадцать началась передача "Голосуй сердцем". Сейчас вот смотрел ее в повторе. Правда, эти козлы помешали сосредоточиться... Без двух или трех минут пять я подвез Мазура к телестудии. Это тебе подтвердят и сам Мазур, и Чемоданов, и охранник на вахте. Из твоих настойчивых расспросов я заключаю, что между семнадцатью и семнадцатью двадцатью что-то случилось. И в причастности к этому происшествию ты подозреваешь меня. Нам будет, возможно, легче разговаривать, если ты скажешь, что случилось и в чем ты меня подозреваешь.

Вошел Гена Козлов, доложил:

– Все в порядке. Объекты на месте.

– Можешь нормальными словами, – кивнул Егоров.

– В бойлерной. Там до понедельника никого не будет. Ключи у нас.

– Сколько они выдержат?

– Да пару дней запросто, – заверил Козлов. – Ну, похудеют немного. Так это им только на пользу. Что будем с ними делать?

– Пока не знаю, – подумав, ответил Егоров. – Свободен.

– Слушаюсь, – ответил Козлов и вышел.

– У тебя нет двух дней, Санек. Знаешь, какой вопрос начальство любит больше всего не свете? "Почему не доложили немедленно?" И тут оправдывайся не оправдывайся, все без толку. Обязаны были доложить немедленно. При этом у меня такое впечатление, что даже не слишком важно, что случилось. Любому происшествию, любой неудаче можно найти оправдание. А вот когда тебя спрашивают: "Почему не доложили немедленно?" – тут стой столбом и молчи. Потому что нечего сказать. Поэтому выбор у тебя небольшой: или докладывать немедленно, или вообще не докладывать. Ну, возникли шероховатости в проведении операции. Ну, мы их, это самое, устранили. Мне, конечно, трудно давать тебе конкретные советы, потому что я не в ситуации, но я от всей души рад поделиться с тобой крохами мудрости, накопленными за жизнь. Что и делаю. Лично для меня, конечно, был бы камень с души, если бы Кэп попал в какую-нибудь автомобильную или любую катастрофу. Но окончательное решение принимать тебе. И отвечать за него, Санек. Сколько я себя помню, народ у нас никогда не отвечал за свои поступки. За простого человека отвечал начальник. А за начальника – другой начальник. А за другого начальника – вообще никто. И только сейчас мы начинаем понимать, что за каждый свой шаг отвечаем мы сами. Полной мерой. Сделал ошибку – плати. По-моему, это самый трудный опыт, который мы приобретаем. Тебе так не кажется?

Я вообще-то не большой любитель болтовни. Но тут трепался, как полковник Митюков на вводной лекции по научному коммунизму. Во-первых, мне нужно было приглушить подозрения, которые шевелились в душе Егорова. (Хорошая интуиция, твою мать, ничего не скажу!) А главное, пожалуй, – хоть немного разрядиться, снять напряжение этого дня. Я, может быть, наделал за сегодня кучу ошибок. Но то, что день был напряженным – этого никто не сможет отрицать. Поэтому я и молол что ни попадет на язык, отмечая между делом, как хмурится Егоров. Я-то свои дела сделал, пусть это были и ошибки, а ему нужно было принимать решения. И важные, так скажем. Да и в самом-то деле – служить в Москве в каком-нибудь элитном разведуправлении (а они, по-моему, все элитные) или тянуть лямку командира морского дивизиона где-нибудь на Камчатке – есть разница? А речь шла именно об этом. Егоров мог хмуриться на мои слова, но он не мог не понимать, что я совершенно прав.

Я не сомневался, что Кэп и все его холуи сразу же станут трупами, как только узнают, кто такой на самом деле Профессор. На это я, честно говоря, и рассчитывал. На кой хрен, спрашивается, мне такой серьезный источник угрозы? Тем более что убрать его можно чужими руками.

Но медлительность, которую проявлял Егоров, меня озадачивала. В чем-то я ошибся. В чем? Может быть, Кэпу отводилась какая-то особая роль в комбинации? Но в операциях разведки крайне редко использовались криминальные элементы, практически никогда не использовались.

Внимание на это обратил еще генерал-лейтенант Нестеров в своем спецкурсе. Он объяснил это так. В криминальном элементе, как и в проститутке, разрушены все основы нравственности. Это означает, что он в любой момент может быть перекуплен, перевербован и начнет работать против вас, когда вы об этом даже подозревать не будете. Он был убежден и внушал нам, что самое эффективное свойство человеческой психики, пригодное для вербовки надежного сотрудника, это даже не деньги, а честолюбие. Каждому человеку кажется, что жизнь ему чего-то недодала. Он охотно идет на секретное сотрудничество со спецслужбами именно потому, что обретает внутреннее превосходство над другими, пусть и неявное, тайное, но все равно – он выше других, значимее. Если это качество подкрепляется идейной убежденностью (как у знаменитой лондонской "пятерки" или у того же Кима Филби) или патриотизмом – цены такому сотруднику нет. К сожалению, слово "патриотизм" генерал-лейтенант Нестеров в своих лекциях был вынужден брать почти в кавычки, потому что в то время уже никто, в том числе и он сам, не знал, что это такое.

Поэтому я не верил, что Кэп задействован в комбинации Профессора и Егорова. И нужно было понять, что к чему. А для этого у меня был только язык. Потому я и болтал, как телевизор. И кое-что удалось все-таки с помощью этой болтовни выудить. Ну, например, что Егоров знал, сколько мой "пассат" стоял у проходной телестудии – ровно двадцать минут, и что перед этим три часа болтался по пригородам. Но его не эти три часа интересовали. Его интересовали двадцать минут у телестудии. Стало быть, что? Стало быть, он знал, что как раз в это время в редакторской телецентра был убит Матвей Салахов. А задача Матвея была очевидна, как желание моей Настены получить "киндер-сюрприз". Задача его была: пристрелить Мазура, чтобы он не оттягал почти пятнадцать процентов избирателей у губернатора, а заодно и Чемоданова, который сопровождал Мазура от гримерки до эфирной. Чемоданова Матвею, конечно, никто не заказывал, но так складывались обстоятельства. А обстоятельства слишком часто сильнее нас. Что дальше?

Да очень просто. Матвея сдают или пристреливают (да, это верней, мертвый как-то молчаливее, лишнего не скажет), расследование выясняет, что он воспользовался для убийства пистолетом "токагипт-58", закрепленным за начальником охраны красного кандидата Антонюка, после чего со мной тоже происходит какой-нибудь несчастный случай со смертельным исходом. Заодно выясняют, что Комарова тоже убил Матвей (а я в этом уже нисколько не сомневался), демократическая пресса устраивает жуткий шум по поводу того, что коммунисты используют наемных террористов для достижения своих политических целей. И что? А ничего. В итоге Хомутов становится губернатором. Что и требовалось доказать.

Я немного подумал над выстроенной в мозгу схемой и понял, что ошибаюсь. Слишком сложно. Если бы Кэп изолировал Мазура, то и никакого убийства не было бы нужно. Это я своей самодеятельностью немного смешал им карты, и им пришлось действовать в условиях форс-мажора. Не сунься я не в свое дело, ничего бы и не было... Привет, не было! А украденный "тэтэшник"? Это для чего? Просто так? А я вообще для чего? Тоже просто так? Эти ребята из спецслужб не платят по пятьдесят тысяч баксов за просто так. А тут отдали и не охнули.

Профессор опять же. Что это значит? Это значит, что здесь какая-то крупная игра. Очень крупная. Государственного значения. Потому что люди типа Профессора не из тех, кто занимается мелочью и текучкой.

Более того, он счел необходимым лично встретиться со мной, сверить свои впечатления от моей личности с той ролью, которую я в операции должен сыграть.

Нет, все здесь не так просто. Большие беды возникают часто от того, что исполнители усложняют простое. Но не меньшие, наверное, и от того, что они упрощают сложное. Вот тут и крутись, как знаешь!

Было и еще кое-что, что в мою простую схему просто не влезало. Документы, которые получил Комаров. Как с ними быть? Проигнорировать? Сделать вид, что ничего не было?

И еще одно. Взрыв "Регаты". Двести десять погибших. Тоже ничего не было? Я не о том сейчас говорю, кто виноват. Хотя есть кто-то, вполне конкретный, кто виноват. Я специально зашел в городскую библиотеку и перечитал все, что об этой "Регате" писали в газетах. Версий было множество. От взрыва в трюме до самопроизвольного открытия какой-то трюмной задвижки. И о том, что крушение парома было связано с криминальной борьбой за обладание портом Таллина, тоже писали. Все версии выглядели правдоподобно, так как ни одна из них не была подтверждена бесспорными фактами. Конечно, и задвижка могла открыться. Но с чего бы ей открываться после двадцати с лишним лет безаварийной эксплуатации парома? Ни одна из газет не посмела высказать предположение о причастности к взрыву российских спецслужб, хотя многие отмечали, что эта трагедия оказала благоприятное для России влияние на проблему перераспределения балтийского грузопотока и открыла большие перспективы для развития порта города К. Поэтому я и не задавался сейчас вопросом, кто виноват или что виновато. Я говорю о самом факте. Был он? Был. Вписывается он в мою схему? Нет. Значит, схему можно повесить в сортире на гвоздь. Это и есть ее настоящая цена.

Из этих рассуждений видно, что я человек самокритичный. Но это не значит, что я человек доверчивый и миролюбивый. Нет, я не миролюбивый. У меня небольшая семья – Настена да Ольга, но я их опора. Без меня они пропадут. В Чечне мы воевали, выполняя воинский долг. Сейчас я воюю, защищая себя и свою семью. Ну, и немного – честь России. Так, как я ее понимаю. Я бы даже сказал, что это не понимание, а ощущение. Я не знаю, что такое нынешняя Россия. И никто, по-моему, не знает. Соответственно я не знаю, в чем заключается ее честь или бесчестье. Христианские заповеди для меня тоже пока еще (хочется верить, что пока) – грамота за семью печатями. Я, например, уже понял, что Бог есть, но какие у меня с ним отношения должны быть и будут – нет, этого еще и близко не понял. Ну, не брать же в серьезный расчет свечи, которые я ставлю за ребят перед заданием и после него. Это, если быть откровенным, скорее суеверие, но не вера.

О том, что меня хотят использовать в какой-то своей, сложной и важной игре, я понял еще во время того разговора с Профессором и Егоровым в подмосковном военном санатории, когда они согласились выплатить мне пятьдесят штук баксов и, как я понял, готовы были заплатить вдвое больше. Почему я согласился, хотя и видел, что играю втемную? Бабки? Бабки мне, конечно, были нужны, но не настолько. А согласился я потому, что мне стало вдруг интересно, вся моя столярка вдруг представилась каким-то скучным и нудным делом. Егоров был прав: я, как и он, был отравлен уже всем этим не хуже какого-нибудь наркомана, и без риска, без постоянного внутреннего напряжения уже и жизнь становилась не в жизнь.

И был еще важный момент: в этом старом грифе или орлане, не знаю уж, как эти птицы называются, сидело такое мощное понимание России – не в ее географическом, а в высшем, духовном смысле, что даже и мысли не мелькнуло о том, что меня могут использовать не на пользу России, а ей во вред. А я хотел быть полезным моей стране. Да, хотел. Я был солдатом России и видел в этом свое высшее и даже единственное предназначение.

Это меня и заставило сказать "да". А когда уже сказал "да", поздно говорить "нет". Ступил на дорогу – пройди ее до конца. Куда бы она ни вела. Только вот беда: дорога, на которую я волей случая ступил, вела не к храму. Нет. Не к храму.

Что ж, вот я и получил то, что хотел. Выше крыши. Хлебай – не хочу. Правда, сейчас тебя уже никто и не спрашивает, хочешь ты или не хочешь.

Раздумывая над всем этим каким-то краешком мозга, который, как я заметил, всегда бывает свободен для раздумий, я нес какую-то ахинею, пытаясь втравить в болтовню и Егорова. Но тот хмуро молчал, курил, пил виски без всякой закуски и наконец скомандовал мне:

– Заткнись! – После чего достал трубку мобильного телефона, набрал какой-то номер и приказал: – Первый транспортный рейс в Москву. Передайте Первому, что я вылетаю.

И отключил телефон.

– Тебя, конечно, мое мнение не интересует, – заметил я. – Но я бы сделал по-другому.

– Как? – хмуро спросил Егоров.

– Я сначала довел бы операцию до конца, пользуясь теми полномочиями, которые у тебя есть, а потом уж докладывал бы.

– Спасибо за бесплатный совет, – буркнул Егоров.

– Не за что, – сказал я. – Тем более что ты им не воспользовался.

Он допил виски, поднялся и пошел к выходу.

– Приказания? Особые пожелания? – спросил я.

– Занимайся своим делом. Вот и все пожелания. И если сможешь, не лезь туда, куда тебя не просят. Если будут особые пожелания, завтра к вечеру я тебе их передам.

– Ты все-таки рассчитываешь вернуться сюда?

– Да, рассчитываю. Ты просто не представляешь себе всего размаха операции. Поэтому и даешь дурацкие советы.

– Больше не буду, – пообещал я.

* * *

Когда Егоров ушел, я запер дверь на все замки и задвижки, нашел среди кассет Би Би Кинга, отмотал две трети и включил плеер. На эту кассету я записал разговор, который вели Профессор и Егоров после моего ухода в кабинете военного госпиталя. Я запрятал запись среди других кассет вполне намеренно. И, как выяснилось, не напрасно. Если бы ее обнаружил шнурок Кэпа – это бы еще ничего, Кэп просто не понял бы, о чем речь, а вот если бы запись нашли при негласном обыске люди Егорова, – объяснить появление у меня этой записи было бы трудновато.

Я уже прослушал ее раза три. Бесполезно. У меня было слишком мало информации, чтобы понять, о чем идет разговор. Сейчас, когда информации у меня прибавилось, можно было сделать еще одну попытку. Я и сделал.

* * *

"Егоров. Лихо, Профессор. Я бы на такой блеф не решился. "Проводите нашего гостя". А если бы он ушел?

Профессор. Вы считаете, что я блефовал?

Егоров. А нет?

Профессор. Вы циник, Егоров.

Егоров. Я практик.

Профессор. Ошибаетесь. Мы сегодня уже говорили об этом, но вы, вероятно, не поняли. Вы облечены высшим доверием. А значит, вы политик. Хотите того или нет. А политик должен верить в то, что делает. Иначе грош ему цена. И ни на какую серьезную карьеру он не может рассчитывать. Ваши впечатления?

Егоров. Крутой паренек. Пятьдесят штук снял – и глазом не моргнул. Если у него такие гонорары, чьи же конфиденциальные поручения он выполнял? И какие?

Профессор. Незачем гадать. Важно другое. Это ложится в легенду. Наемник. А кто его нанимал и для чего – второй вопрос..."

* * *

Я выключил плеер.

Легенда. Какая легенда? Та, что разработана для меня, но мне не сообщена. Вероятно, та, что будет использована тогда, когда я сам буду задействован в главной своей роли.

Что это за роль?

Знать бы. Тогда и все другие вопросы исчезли бы сами собой.

Наемник. Почему это кажется им важней того, кто именно меня нанимал и какие поручения я выполнял? А вдруг я работал на криминал или даже на иностранные разведслужбы? Неважно им это? Выходит, так. Им важно, что я наемник. А чей – они об этом даже говорить не стали. Какая-то здесь фигня. Так не бывает. Профессор, конечно, – человек с нестандартным мышлением. Да и Егоров тоже, хотя и в гораздо меньшей степени. Но они же живут на нашей грешной земле, не в облаках витают. А не задались элементарными вопросами, которыми задастся любой лейтенант контрразведки. Почему? Случайность? Не многовато ли случайностей набирается?

Я снова пустил запись.

* * *

"Профессор. Когда он был в Японии?

Егоров. С седьмого по шестнадцатое октября. Вылетел в Токио прямым рейсом из Шереметьево-2. Вернулся через Осаку автомобильным паромом до Владивостока. Там погрузил купленную машину на платформу и сопровождал ее в рефрижераторе до Москвы. Договорился с водителями рефрижератора, "рефами". За бабки, конечно. Боялся, как бы тачку по пути не раздели. Так что все складывается как надо..

Профессор. Эти "рефы" смогут его опознать?

Егоров. Смогут, конечно. Но кто их будет искать и допрашивать?.."

* * *

Я снова остановил запись.

Япония. При чем тут Япония?

Я немного прокрутил текст вперед и нашел еще одно важное место.

* * *

"Профессор. Заменяем?

Егоров. Очень сложно. До выборов меньше месяца. И главное – Япония. Где мы найдем такое благоприятное сочетание обстоятельств?.."

* * *

"Стоп".

Далась им эта Япония! Почему, черт возьми, моя невинная поездка в Японию – это благоприятное стечение обстоятельств? Причем редкое. Для них, понятно. При чем тут "рефы", в вагоне которых я действительно сопровождал "ниссан-террано", чтобы по дороге местные умельцы не сдрючили с него все, что можно сдрючить? Почему этих "рефов", как называют себя механики и экспедиторы рефрижераторных секций, нужно или не нужно искать и допрашивать?

Из этой своей поездки я не делал никакого секрета. Да и не было в ней никакого секрета. Поэтому их информационная служба без труда выяснила, когда я вылетел в Токио, когда вернулся во Владивосток и как добрался до Москвы.

Почему же вдруг эта поездка становится делом первостепенной важности? Такой важности, что мельчайшими деталями ее интересуется не кто-нибудь, а сам Профессор?

Я еще немного покрутил пленку в разных концах беседы и выключил плеер. Нет, не понимал я сути разговора. Видно, еще слишком мало получил информации. Пойму, конечно. Со временем. Когда знать буду больше. Вопрос тут, как всегда, был только один: не будет ли это слишком поздно?

* * *

Был второй час ночи. Гостиница притихла. Даже ресторанный оркестр умерил свой пыл и был практически не слышен. Я осторожно выглянул в коридор: никого. Если за моей дверью и следили, то не из коридора, а со стороны лифтов. Да и вряд ли, пожалуй, следили. У Егорова и его ребят и без меня было сегодня довольно забот. От меня он уже никаких выкрутасов не ждал. Но осторожность никогда не бывает лишней. Поэтому я зашел в ванную, сбросил всю свою обычную одежду, в любой шов которой мог быть вшит чип (а они сейчас бывают какой-угодно формы, даже ниткообразные), переоделся в шмотки, купленные вчера на одной из городских ярмарок, натянул до ушей черную вязаную шапочку, стараясь по мере возможности скрыть синяк, расползшийся на всю левую щеку, напялил светозащитные "хамелеоны" и выскользнул из номера. Но спустился вниз не лифтом и не по лестнице, а пешком по служебному ходу, которым в этот ночной час никто не пользовался.

У парадного входа отеля "Висла" стояли две-три машины такси, да пара частников, но я не рискнул привлекать к себе их внимание. Поэтому почти полчаса я перся пешком в тумане до железнодорожного вокзала, а там уж поймал случайную тачку. Услышав, что нужно ехать за город, водитель сначала закапризничал. Но я положил на приборный щиток две сотенные (очень неплохие бабки даже для портового города), и он сдался.

Через сорок минут он высадил меня на окраине пригородного поселка Зеленодольский, а дальше я уж знал дорогу сам. Еще через четверть часа я стоял возле дачи, казавшейся сейчас, в ночи, совершенно необитаемой. Но после пары мелких камешков, брошенных в одно из стекол второго этажа, окно осветилось изнутри, а еще через несколько минут на крыльце появилась высокая, хорошо знакомая мне фигура.

Еще бы не знакомая – почти три года вместе пробыли в Чечне, да и после Чечни нечасто надолго расставались.

На крыльце стоял бывший старший лейтенант спецназа Семен Злотников по кличке Артист.

Не задавая мне никаких вопросов, он ввел меня в комнату на втором этаже, коротко пояснил, что старики, хозяева дачи, беспробудно спят внизу после снотворного, а звукоизоляция в этих старых немецких домах такая, что лучше не бывает. После этого сел против меня за квадратный обеденный стол и спросил:

– А теперь объясни: зачем ты убил Комарова?

Глава шестая. Промежуточное убийство

I

Я вызвал в город К. Артиста раньше, чем Муху с Боцманом, – через три дня после своего приезда, когда убедился, что меня плотно, круглые сутки, пасут подполковник Егоров (или кавторанг, хрен его разберет) и смуглый малый с приплюснутым носом. И если кавторанг позволял себе некоторые вольности вроде получасовых отлучек по неотложным делам (а ему же нужно было и командой своей управлять, куда от этих неотложных дел денешься), то смуглый, которого, как выяснилось позже при весьма нерядовых обстоятельствах, звали Матвеем Салаховым, никаких вольностей себе не позволял. Он прекрасно знал город, все проходные дворы и проезды, я чувствовал в нем природное волчье чутье, какое никакой практикой не внедришь в психику человека. Матвей Салахов был очень опасным человеком, ему бы еще чуть выучки – цены бы не было такому контрразведчику. Но с выучкой у Матвея было неважно общепехотное училище, не более того, а до всего остального он добирался сам. Наблюдая, как он работает, я иногда лишь головой качал: в мою бы команду такого. Впрочем, так я думал только в первые дни. А потом понял, что не взял бы Матвея к себе, кто бы мне это ни приказывал. Это был по сути своей волк, ненавидящий жертву и вызывающий ответную ненависть, почти всегда даже неосознанную. А это не боец в команде. Убийца – да. Умелый и дерзкий диверсант-одиночка – да. Но в команду он не вписывался. Ни в какую.