Текст книги "Рискнуть и победить (Солдаты удачи - 5)"

Автор книги: Андрей Таманцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

Ну, это была такая изящная форма разговора. Не мог же я ему прямо сказать, что Профессор с девяти утра находится в городе и провел ряд встреч, в том числе и со смотрителем маяка. Все их зафиксировал Артист и проинформировал меня в толпе сразу после митинга Антонюка, при этом сам остался, хочется верить, незасвеченным. Но для Егорова это было неожиданностью. И довольно неприятной.

– Откуда ты знаешь, что Профессор в городе? – спросил он. Верней, рявкнул.

– Ты все же сделай пару глотков, Санек, – посоветовал я ему. Объяснишь оперативной необходимостью. Профессор человек профессиональный, поймет. А насчет твоего вопроса... На него я тебе, конечно, не отвечу. Но спасибо за то, что ты не стал утверждать, что ни о каком Профессоре знать не знаешь. А о том, что он в городе – тем более.

– Завтра в 16.00 на площади Свободной России, бывшей имени Ленина, состоится предвыборный митинг Хомутова.

– И что? – спросил я.

– А то, что тебе и всем моим людям приказано обеспечить охрану Хомутова. Мы получили информацию, что могут быть инциденты.

Вот, значит, как они решили.

Я равнодушно пожал плечами:

– Твои люди – это твои люди. А моя задача – охрана Антонюка. Я немедленно еду к нему на дачу и буду с ним до воскресенья, не отходя ни на шаг.

Егоров резко меня перебил:

– Наша задача – обеспечить полный порядок на выборах. Абсолютный. Это и моя задача, и твоя. Антонюк в безопасности. В опасности Хомутов.

– Да кому нужно его убивать? – удивился я. Верней, сделал вид, что удивился.

– Тому, кто захочет сорвать выборы.

Хоть на этот вопрос честно ответил. После чего Егоров вытащил из бара бутылку виски и бокал и угостился приличной дозой. За что я лично его ни на йоту не осуждал. Ну, трудный разговор у человека. И главные трудности еще впереди. Но тут он допустил – я бы так это оценил – бестактность. Потому что если собеседник принимает другого человека за дурака – это и есть бестактность.

Он сказал:

– Киллер по-прежнему в городе. Тебе заплатили бешеные бабки, чтобы ты его вычислил и обезвредил, а ты провалял дурака. Если он объявится на завтрашнем митинге, я тебе не завидую.

Я знал, какой следующий вопрос вертится у него на языке: покажи пушку или проверь. Или еще что-нибудь в этом роде. Во всяком случае, он должен был убедиться, что "тэтэшник" у меня. Но он поступил умней. Он вытащил пакет, из него – "беретту" в американском варианте М9 – "длинную девятку" и придвинул ко мне вместе с какой-то бумагой, которая, судя по печатям, была разрешением на ношение этого замечательного ствола.

– Держи. Выклянчил для тебя "девятку". Цени. А "тэтэшник" давай сюда, он тебе больше ни к чему.

Я очень внимательно рассмотрел разрешение. Оно тоже было выдано в Москве. И все было на месте. Но когда "липу" изготавливают спецслужбы, обнаружить это могут только опытные эксперты с соответствующей аппаратурой. Может быть, это разрешение было и не "липой", а ствол вполне чистым. Этого я не исключал. Потому что твердо знал другое: в Хомутова будут стрелять из другого ствола (в идеале из "токагипта") и он-то и окажется у меня в руках в тот момент, когда меня пристрелит Егоров или кто-нибудь из его людей. А будет при мне эта "девятка" или нет – без разницы. И законная она или нет – тоже без разницы. Даже, скорее всего, законная. Ну, почему бы и нет?

– Спасибо, Санек, – с чувством сказал я. – Ты меня просто растрогал. Я и не думал, что у меня когда-нибудь в жизни будет такая машинка.

– А теперь давай "токагипт" и ксиву, – повторил он.

Я налил ему треть бокала виски, подождал, пока он выпьет и снова закурит свой "кэмэл", и сказал:

– Я в раздумье, Санек. Передо мной два варианта. Первый – грубый, но простой и надежный. Но только в том случае, если ты на него согласишься. Вот этот вариант: ты никогда не давал мне пистолета марки ТТ в варианте "Токагипт-58" и разрешения на его ношение. Я его и в глаза не видел. Во-первых, потому, что это разрешение – чистой воды "липа", хотя и профессионально изготовленная. Во-вторых, из этого ствола был убит историк Комаров.

Ну, тут уж он выпил пол фужера без всякого моего приглашения. И только через полминуты, отдышавшись и приведя свои мысли в какое-то подобие порядка, спросил:

– Ты понимаешь, что ты несешь?

– Вполне, – согласился я. – У меня было время над этим подумать, а у тебя не было. Я расписывался за оружие? Нет. За разрешение? Нет. Этого разрешения на этот ствол никто никому никогда не выдавал. Ни в городе К. Ни в Москве. Ни во Владивостоке. Нигде. Ствол иллюзорен. Как сейчас говорят, виртуален. Может, ему стоит таким и остаться?

Но логика логикой, а эмоции эмоциями. Через десять секунд мне в ноздрю упирался ствол только что врученной мне "длинной девятки", а еще через пяток секунд этот же ствол упирался уже в ноздрю подполковника Егорова. Потому что если в тебе сидят граммов триста виски, даже очень хорошего, реакция у тебя не та, что нужна для быстротечных боевых контактов.

Я извлек из его подмышечной кобуры его табельный ПМ, разрядил его, а заодно и "беретту", ссыпал патроны в мусорное ведро в ванной и после этого вернул ПМ Егорову. А поскольку он позволил себе пару телодвижений явно агрессивного характера, врезал ему от души чуть повыше уха. Чтобы отдохнул минут десять. Чем он и занялся. А я тем временем созвонился с заместителем начальника МВД майором Кривошеевым и попросил срочно приехать ко мне в гостиницу "Висла" вместе с капитаном Смирновым, представлявшим в городе К., как я понял, уголовный розыск.

Мое приглашение, как я и ожидал, не вызвало у майора Кривошеева никакого энтузиазма.

– Кончай свои штучки, москвич, – заявил он. – Давай по телефону. А нужно – приезжай сам. У меня дел и без твоих заморочек – выше головы.

Я постарался ответить как можно вежливее – в том смысле, что, несмотря на фингал, который с момента нашего общения стал моей особой приметой и вызывает у меня проблемы с прекрасной половиной человечества, а также подозрительные взгляды гаишников, наша беседа в кабинете заместителя начальника МВД города К. убедила меня в том, что там работают преданные своему делу профессионалы и они не поленятся отлепить жопу от стула, чтобы узнать, кто совершил одно из самых громких заказных политических убийств последнего времени, а именно убийство историка Комарова.

– А ты знаешь? – быстро спросил майор Кривошеев.

– Полагаю, что да, – ответил я. Все-таки сказалось общение с Мазуром. Потому что достаточно было просто сказать "да".

– Едем, – сказал майор.

Минут через двадцать он появился в моем номере вместе с капитаном Смирновым и с папкой следственных материалов прокуратуры. На том, чтобы он привез их, я особенно настаивал, а он особенно сопротивлялся, так как это было связано с какими-то процессуальными сложностями, до которых мне, честно сказать, никакого дела не было.

К моменту их появления подполковник Егоров вполне очухался и даже подбодрился очередной порцией виски. После чего бутылку и бокал я убрал в бар, так как вести официальный разговор в такой фривольной обстановке показалось мне неправильным. Майору Кривошееву и капитану Смирнову я представил Егорова как старшего охранной группы и человека, вполне заслуживающего доверия. Во всяком случае, при нем можно говорить совершенно свободно.

Еще до того, как появились эмвэдэшники, я предупредил Егорова:

– Ты отверг мой первый вариант. И в нетактичной форме. Я вынужден реализовать вариант номер два. Не думаю, что он тебе очень понравится. Но выбора у меня нет, Санек. И у тебя тоже. Так что сиди, слушай и не встревай.

Едва закончив с краткой процедурой знакомства, майор Кривошеев сразу перешел к делу:

– Ну, кто?

– Вы сами очень хорошо знаете этого человека, – ответил я.

– Кончай свои музыки и балеты! – попросил майор. – Давай по-русски, можешь даже с матом, мы люди свои, поймем.

Тогда я задал вопрос в лоб:

– Вы как предпочтете: чтобы преступника указал вам какой-то приезжий москвич или хотите найти его сами?

– Мне важно поймать преступника, понял? А как – это пятнадцатое дело! И если у тебя что-то есть – выкладывай. Иначе я привлеку тебя за укрытие информации. Или за недонесение.

– Олег Сергеевич, – проникновенно сказал я, – ну, я могу, конечно, изложить дело так, как его вижу. Но вы и Иван Николаевич Смирнов тут же завалите меня вопросами: как, почему, чем докажешь и так далее. Правильно?

– Ну, правильно, – согласился майор. – А как ты хотел?

– Совсем по-другому. Я хотел бы, чтобы вы сами вычислили преступника. Вы потратили на это больше месяца и без всякого результата. По одной простой причине: у вас была неверная начальная установка. И второе – вам не хватало кое-какой информации. И то и другое сейчас есть. Попробуете?

Майор вопросительно взглянул на капитана Смирнова.

Тот немного подумал и сказал:

– Мы действительно убили на это больше месяца. С полным нулем в итоге. Может, послушаем этого москвича? Ну, еще час потеряем. А вдруг? Парень не дурак, это мы уже поняли. Мозги у него чуть набекрень, но это не довод. А?

– Излагай! – принял волевое решение майор Кривошеев.

Я раскрыл папку со следственными материалами.

– Один мой друг любит говорить: все просто, когда все знаешь. А когда чего-то не знаешь, все самое простое становится непроходимо сложным. Так получилось и с этим делом. Эти материалы вы просматривали не меньше чем по десять раз. Верно?

– По пятьдесят, – поправил майор.

– Я вам пока только одно скажу: фамилия преступника упоминается в них не меньше двенадцати раз – я специально подсчитал. Он фигурирует и как свидетель.

– Ты не мог видеть этих материалов, – решительно заявил майор.

– И тем не менее видел. Не мучайтесь, Олег Сергеевич. Я не шпион и не уголовник. Ну, увидел я эти материалы – и что? У меня есть друг, у него еще друг, а вот этот друг имеет право ознакомить меня с любыми материалами МВД. Скажу даже так: формально не имеет, но даже министр МВД не посмеет сделать ему за это замечание.

– Интересные у тебя друзья, – заметил майор.

– Есть и интересные, – согласился я. Капитану Смирнову было не до наших словесных дискуссий. Он раскрыл папку и начал внимательно, будто видит все это впервые, изучать каждый лист следственного дела, особенно обращая внимание на показания свидетелей. На отдельном листочке он делал одному ему понятные пометки. В работу включился и майор. Но он, видно, так до конца и не поверил серьезности моего заявления, потому что перелистал дело, как подшивку старого, давно прочитанного еженедельника.

Минут через сорок капитан Смирнов захлопнул папку и сказал:

– Салахов. Он, точно! Его в тот вечер на Строительной улице видели все свидетели.

– Требуются объяснения? – спросил я.

– Иди ты... со своими объяснениями! – отмахнулся капитан. – Я тебе сам все сейчас объясню. Было у меня чувство, что работал не чужак, а свой. Внутри сидело, а выразить не мог. Нутром чуял. Сбивало одно: откуда у него такая квалификация.

– Этой информации вам и не хватало, чтобы закончить дело, проговорил я и в старых аудиокассетах нашел ту, где были записаны установочные данные на бывшего афганца Салахова. По моей просьбе их раздобыл полковник Голубков и передал Артисту, а тот мне. Учеты были только по МВД, но не было никаких сомнений, что Салахов был связан и с какой-то спецслужбой. Иначе полную информацию на него дали бы из Зонального информационного центра по первому же запросу прокуратуры или милиции города К. Я не мог держать бумажку в кармане или где угодно, в любой момент на нее могли наткнуться. Поэтому сделал так же, как с разговором с Профессором в военном госпитале: записал текст на самый конец какой-то задрипанной старой кассеты. Сейчас этот текст я и прокрутил майору Кривошееву, капитану Смирнову и безучастно присутствующему при нашем разговоре подполковнику Егорову.

Текст произвел, прямо скажем, должное впечатление. И капитан, и майор были людьми опытными и прекрасно понимали, почему эту информацию они получают от меня, а не обычным способом. А чтобы проверить ее, никаких особых разрешений высокого начальства не требовалось. Я не сомневался, что они займутся этим, как только у них выкроится хоть минута свободного времени. Но сейчас их волновало другое.

– Где ствол? – спросил майор.

– Две пули, извлеченные из тела Комарова, были отправлены на баллистическую экспертизу? – спросил я.

– А как же? – удивился капитан.

– Вы уверены, что это те самые пули? – продолжал я.

– Ни малейших сомнений, – подтвердил капитан. – Они валяются там уже месяц. Я недавно случайно видел их. Ни в каких картотеках они не зафиксированы. Как и сам ствол.

– Где же ствол? – повторил майор.

Я заметил, как внутренне напрягся подполковник Егоров, но его состояние меня сейчас меньше всего интересовало.

– Вызывайте оперативников, – сказал я майору, – Или кого еще нужно? Следователя прокуратуры? Понятых? Кто должен присутствовать при изъятии ствола? "Токагипт-58", из которого был убит историк Комаров, лежит в полиэтиленовом пакете под кустом сирени во дворе Матвея Салахова. Это за пять или шесть домов от особнячка Комаровых.

– Как он туда попал? – спросил капитан.

Я только пожал плечами.

– Это всего один маленький вопрос из тех, на которые вам еще придется ответить. Думаю, сразу после убийства Салахов завернул ствол в пакет и бросил в куст, чтобы не заметили случайные прохожие.

– И не перепрятал надежней, когда шумиха улеглась? – недоверчиво спросил майор.

– Выходит, так, – согласился я. – Люди делают гораздо больше глупостей, чем кажется.

– А ты его, выходит, нашел? – вступил в разговор капитан. – Как? И когда?

– Как только понял, что никакого заезжего киллера в городе не было. С моей стороны было, наверное, не очень этично шарить по чужому палисаднику, когда хозяина нет дома, но у меня не было выбора. Мне нужно было абсолютно точно знать, кто убил Комарова.

– Зачем? – спросил майор.

– Олег Сергеевич, у каждого человека есть свои профессиональные тайны. Это – одна из них. Она имеет сугубо личный характер и не может представлять никакого интереса для следствия.

– Когда ты нашел пакет с пушкой? – гнул свою линию капитан. Хватка у него была, прямо скажем, бульдожья.

– Дней пять назад. Я его даже не разворачивал. Просто засунул поглубже в землю и присыпал палыми листьями.

– Неделю назад в здании телецентра Салахов был убит неизвестным злоумышленником, – бесстрастно проговорил майор.

– Да что вы?! – поразился я. – То-то все соседи удивлялись, что Салахова уже несколько дней не видно! А он, оказывается... Кто же его? Впрочем, извиняюсь. Это ваши профессиональные тайны, и я не собираюсь в них лезть. Мы как бы заключили джентльменское соглашение, правильно? Вы не лезете в мои профессиональные секреты, а я в ваши. И я не из тех людей, которые нарушают такие соглашения. Нет, не из тех.

– А я из тех, – заявил капитан Смирнов. – И меня очень интересует такой вопрос: ты нашел пакет со стволом пять дней назад?

– Правильно, – подтвердил я. – В минувший четверг.

– А Салахов был убит в телецентре через два дня, в субботу. При этом восемь пуль в пол были выпущены из того же ствола, из которого был убит Комаров. Тут можешь не спорить, эксперты у нас не хуже московских. Так что же получается? Салахов убивает Комарова, швыряет ствол в куст сирени, потом делает из него восемь дырок в редакторской телецентра, а потом опять возвращает его на место. Уже мертвый. Так получается?

Я улыбнулся так обаятельно, как не улыбался даже Ольге:

– Олег Сергеевич, Иван Николаевич. Я ведь специально предупредил вас, что предоставляю вам самим делать выводы и отвечать на вопросы, которые по ходу дела возникнут. Моя специальность – охрана особо важных персон. А ваша – уголовный розыск. Давайте заниматься каждый своим делом. Я вам покажу в присутствии всех процессуальных лиц, где лежит пакет с этим стволом. А как и когда он туда попал – это один из вопросов, которые вам придется решать. И думаю, что это не самый сложный вопрос.

– А какой самый сложный? – поинтересовался майор.

– В учебных спецкурсах он стоит на первом месте, – ответил я. Мотив убийства.

* * *

Еще через час, когда прибыли оперативники зачем-то со служебной собакой, пока пригласили понятых, произвели тщательный обыск в доме и во всех дворовых пристройках, когда с соблюдением всех формальностей извлекли из-под куста сирени "Токагипт-58", майор Кривошеев вдруг заявил мне:

– Где ты был двенадцатого октября во второй половине дня?

– Да вы, никак, подозреваете меня в убийстве Комарова? – вполне искренне удивился я.

– Я задал тебе вполне точный вопрос.

– Я отвечу достаточно точно. Где-то на подъезде к Хабаровску со стороны Владивостока. Я перегонял из Осаки свою новую тачку "ниссан-террано". На железнодорожной, платформе.

– Свидетели есть?

– Было три, остался один. Двое разбились на машине как раз после этой поездки.

– Кто он?

– Вы это узнаете. От моего адвоката. В последний день суда. Но не раньше.

– Я задерживаю вас на тридцать суток по президентскому указу. У нас есть основания полагать, что вы скрываете от следствия известные вам факты об убийстве Комарова и Салахова. Оружие есть? Я выложил "длинную девятку" и разрешение.

– Ух ты! – сказал капитан.

– Да, – проговорил я. – Это вам не "макарка". Я вполне добровольно выгрузил в полиэтиленовый пакет все документы и деньги и подставил руки, чтобы капитану не пришлось тратить, силы, надевая на меня браслетки.

– Ну, это лишнее, – поморщился майор.

– Положено, товарищ майор, – отрапортовал капитан.

За всеми этими действиями с чувством недоумения наблюдал Егоров, а я мельком поглядывал на него. Ну и что вы теперь, голубцы, будете делать? Вся ваша хитроумная операция накрылась. И без всяких подвохов с моей стороны. Ну, так скажем – почти без всяких. Но кто о них знает? Кто виноват в провале операции? Группа прикрытия. А кто возглавлял эту группу? Подполковник Егоров. А мне что? Отсижусь на нарах месяц, если не меньше, и будьте здоровы. СИЗО – это, конечно, не курорт. Но все же лучше, чем камера смертников. Поэтому я охотно погрузился в зарешеченный милицейский "уаз" и был даже польщен, когда по прибытии меня не сунули в камеру или в обезьянник, а пригласили в кабинет капитана Смирнова и угостили довольно говенным растворимым кофе.

Начать разговор капитану Смирнову было не просто. Что там ни говори, а я сдал им убийцу, на поисках которого они давно уже поставили жирный крест. Отсюда был и кофе, и предложение "Мальборо", которым, думается мне, не угощают всех уголовников подряд.

Наконец он сказал:

– Это не моя инициатива. Понимаешь?

– Понимаю, – кивнул я.

– Но ты и его пойми!

– И его понимаю, – согласился я.

– А вот я тебя не понимаю! – заявил он. – Чему ты радуешься?

– Тому, что попал в руки к интеллигентным и воспитанным людям.

– Ты свою морду давно видел? – спросил он.

– Сегодня утром, когда пытался бриться. Но не вы же мне ее рассадили, правильно? Бывает. Издержки производства. Зато я могу рассчитывать на справедливое и беспристрастное расследование моего дела.

– Между нами – есть дело?

– Нет. Будет завтра.

– Какое?

– Во время митинга застрелят губернатора.

– Кто?

– Я.

– Кто-то из нас опупел, – подумав, констатировал капитан Смирнов. Только не пойму кто – ты или я? Как ты сможешь завтра убить губернатора, если будешь сидеть у нас в камере?

– Поэтому я и радуюсь, – объяснил я. – Это задержание избавляет меня от крайне неприятной работы.

– А если бы тебя не замели, ты в самом деле стрелял бы в губернатора?

– Нет. Но повесили бы на меня. Как вы думаете, зачем я отдал вам "тэтэшник", из которого убили Комарова?

– Начинаю догадываться. Правда, смутно, – признался капитан.

– Смутно, но правильно. Чтобы на меня не повесили и убийство Комарова.

– Зачем ты мне это рассказываешь?

– Вы спросили – я ответил. Это одно. Второе – чтобы вы были в курсе, когда к вам попадет дело о террористическом нападении начальника охраны коммунистического кандидата на представителя прогрессивных демократических сил. Я понимаю, что сделать вы ничего не сможете. Дело скорее всего сразу заберут в Генпрокуратуру. Но мне будет приятно, что хоть один человек знает правду.

– Знаешь, о чем я сейчас думаю? – неожиданно спросил капитан Смирнов. – Вот о чем. Как бы ты ни учился по арифметике в школе, а сообразить, что ты не мог найти пакет с пушкой через два дня после убийства Салахова в телецентре, как-нибудь уж смог бы.

– Да откуда я знал, что его убили? – горячо запротестовал я.

– Ладно, парень. Прибереги свои штучки для Москвы. У нас о каждом событии становится известно всем не то чтобы в момент свершения, а даже, как мне кажется, на полчаса раньше. Город у нас такой: все знают всех и все знают все. Маленький город, понимаешь?

– Что маленький, понимаю, – согласился я, потому что оспаривать это утверждение было бы просто глупо.

– Так вот я и думаю, что ты специально перепутал даты, чтобы вызвать у майора подозрения. И чтобы он оформил твое задержание.

– Вы это сразу поняли? – с уважением спросил я.

– Нет, только сейчас, – честно ответил капитан Смирнов.

Без стука вошел майор Кривошеее, молча посмотрел на нас. Потом приказал капитану Смирнову, кивнув на меня:

– Этот человек свободен.

– Взять подписку о невыезде? – спросил капитан.

– Я сказал: свободен. Никаких подписок. Никаких ограничений в передвижениях. Машину и все вещи, в том числе и личное оружие, немедленно вернуть. Желаю здравствовать, Пастухов. Мечтаю только об одном: чтобы нам с вами больше ни разу в жизни не встретиться.

Я искренне огорчился:

– Олег Сергеевич, а я-то в глубине души мечтал, что мы будем дружить домами, что вы будете приезжать в гости к нам половить лещей, а мы к вам.

Майор внимательно посмотрел на меня и отчетливо произнес:

– Сука ты, Пастухов! Понял? И молча вышел.

Капитан пощелкал кнопками селектора, переговорил с какими-то людьми и отключил связь.

– Неслабо, парень, – сказал он. – Очень неслабо. Звонок был из Москвы. А откуда – об этом я могу только догадываться. Дела-то, я гляжу, крутые. Не удалось тебе отсидеться у нас в СИЗО, а?

– Да я не очень на это и рассчитывал, – признался я. – Но ведь всегда хочется о чем-нибудь помечтать.

– То, что ты сказал о завтрашнем покушении на губернатора, правда?

– Да.

– На митинге будет примерно человек пятьдесят наших людей. Чем-нибудь мы можем помочь?

– Боже вас сохрани! – взмолился я. – Только одним: не лезьте никуда. Нам еще других трупов не хватает. Ваша задача – охрана общественного порядка. Вот и охраняйте его.

– Ну, тогда удачи тебе, парень.

– Спасибо, Иван Николаевич. Удача никому никогда не мешает. А завтра она мне будет ой как нужна!

* * *

Возле моего "пассата", стоявшего на улице перед парадным входом в УВД, прохаживался смотритель маяка Столяров в том же сером поношенном плаще и в той же приплюснутой кепке. На этот раз он не стал спрашивать у меня, который час и незаметно совать в карман записки. Он просто прошел рядом, повернувшись спиной к сильному холодному ветру, вдруг потянувшему с Балтики, и негромко сказал:

– Сегодня в двадцать. Там же. Не на "пассате". Отрубите хвосты.

И исчез. Был человек – и нет человека. Это притом, что на улицах и народу-то было – раз, два и обчелся.

V

Перед встречей со Столяровым я провел тщательную рекогносцировку местности. Я и прежде, на двух митингах Хомутова, приглядывался, что тут к чему, но так, на всякий случай – вдруг пригодится. А тут уж мной двигало не праздное любопытство.

Площадь Свободной России, бывшая имени Ленина, расстилалась как раз перед зданием бывшего обкома партии, а ныне губернаторской резиденции.

В скверике перед обкомом когда-то возвышалась бронзовая пятиметровая скульптура вождя всего прогрессивного человечества на обширном гранитном постаменте, цоколь которого украшали фигуры разных трудящихся – или уже освободившихся от цепей проклятого капитализма, или еще только готовящихся эти цепи разорвать и с презрением сбросить. В начале веселых 90-х бронзовую статую вождя с огромным трудом тремя кранами сдернули с пьедестала и увезли куда-то на переплавку. Подступились с отбойными молотками и к постаменту. Но не тут-то было, бойки тупились в полминуты, а граниту хоть бы что. Привезли взрывников из соседней воинской части. Те долго ходили, считали, мерили, а потом заявили, что взорвать-то все можно, только от взрыва могут пойти трещины по стенам и даже по фундаменту бывшего обкома. Представители президентской администрации (губернаторов тогда еще не было) посовещались и решили, что здание все-таки жалко – добротное, еще послужит. А с постаментом все решилось само собой. Поскольку фигуры изображенных трудящихся не несли в себе явного коммунистического заряда, то и решили: пусть себе будут. Верхнюю свободную площадку выровняли, обнесли перилами, сделали лесенку, поставили флагштоки, и стал постамент вполне нормальной трибуной. При нужде площадь радиофицировали, так что это место очень скоро стало традиционным для сборищ всей демократической общественности – в отличие от площади Победы, которую облюбовали для себя коммунисты.

Но сейчас я рассматривал трибуну и площадь отнюдь не с идеологических позиций. Даже различия взглядов коммунистов и капиталистов на распределение прибавочной стоимости меня не волновали. Меня только одно волновало: откуда будут стрелять?

Обычно губернатор проходил из своей резиденции к трибуне по дорожке сквера, обсаженной елочками. Его сопровождали охранники и разные люди из его окружения, которые лезли к нему с разными вопросами – то ли вопросы действительно требовали решения, то ли, скорее всего, эти люди просто хотели засветиться перед начальством, помелькать у него на глазах. Иногда их было больше, иногда меньше. Но всегда кто-то мелькал, забегая перед губернатором или пристраиваясь рядом. А это означало, что на дорожке, по пути от подъезда к трибуне, доставать Хомутова нельзя – может не получиться с первого раза. А второго не будет. В том-то и фокус всего дела был – в том, что стрелять можно было только один раз. Или в крайнем случае два раза подряд. И после этого очень быстро, мгновенно передавать ствол.

Лестница на трибуну. Нет, тут тоже нельзя. Кто-то может идти рядом, сбоку, директриса будет перекрыта.

Сама трибуна. Сооружение было довольно просторное, на нем могли поместиться человек десять. Но обычно было человек пять – семь: доверенные лица губернатора, этот говорливый представитель НДР по фамилии Павлов пресс-секретарь и помощники Хомутова, представители других демократических блоков. Поскольку завтрашний митинг был последним аккордом в целой симфонии политических страстей, нельзя было исключать, что на трибуну набьется и побольше народу.

Не разгуляешься.

Я поднялся на черную мокрую трибуну. Откуда-то слева, с моря, тянуло прямо-таки арктически-ледяным ветром. Если завтра такая же погода – слушать губернатора будет некому. Демократы – народ изнеженный, они привыкли сидеть перед телевизорами и почитывать газетки за утренним кофе. Это избирателей Антонюка, кое-кто из которых застал еще войну, погодой не испугаешь.

Сначала я не обратил внимания, почему дует слева. И только потом до меня дошло. Между левым торцом обкома и примыкавшими домами был довольно большой проран, в него-то и прорывалось дыхание столь любимой подполковником Егоровым Балтики.

Ладно, не отвлекаемся. Трибуна. С фронта, когда Хомутов будет стоять у микрофона и говорить, стрелять нельзя. Во-первых, здесь будет наибольшее скопление слушателей. А во-вторых, перед самой трибуной, именно спереди, будет работать съемочная группа местного телевидения: оператор, осветители, режиссер – тот же Эдуард Чемоданов скорее всего. Оптимальная дистанция для выстрела даже из такого инструмента, как "длинная девятка", – пятнадцать метров. Даже десять, пожалуй, – стрелять же придется не из зафиксированного положения, а навскидку. Значит, фронт отпадает, стрелять будут сбоку. С какого?

Идеальным решением для меня было напялить на Боцмана и Муху бронежилеты и поставить на трибуне рядом с Хомутовым. Но губернатор и на прежних митингах был категорически против присутствия на трибуне охранников – и прежних, и нынешних. Про то, чтобы он надел бронежилет, и разговора заводить не стоило – бесполезно. Он считал это унизительным. И вспоминал, как во время речи Ельцина после первого путча его прикрывали бронированными щитками. Ему и тогда это не понравилось. Он считал, что Президент России должен быть смелым человеком. И очень я сомневался, что мне за оставшееся до митинга время удастся убедить его, что "смелость" и "глупость" – это довольно разные вещи. А предупредить я его не мог. По многим разным причинам. В частности, и потому, что мне запретил это делать смотритель маяка Столяров в самом конце нашего разговора. Я не знал, чем он руководствовался, но я верил: он знает, что делает.

Значит, сбоку. Слева или справа?

И тут до меня начало кое-что доходить. Слева от трибуны, если стоять спиной к губернаторской резиденции, газон был свежий, почти не вытоптанный, справа земля убита до твердости асфальта. Я припомнил несколько удивившую меня особенность прежних митингов Хомутова. Народ толпился не непосредственно перед трибуной, а чуть правее от нее. И тому, кто выступал, приходилось даже обращаться не прямо перед собой, а чуть вбок. Тогда я не понял, в чем дело, просто зафиксировал это в мозгу как некую данность. Но теперь это меня вдруг серьезно заинтересовало.

– Эй, парень, готовишься к выступлению? – окликнул меня снизу какой-то малый в милицейской шинели.

– Вроде того, – ответил я. – Осваиваюсь. И оттачиваю основные тезисы.

– Ты все ж таки слезай и чеши домой, – посоветовал он. – Не положено.

Я не очень понял, почему гражданину свободной демократической России не положено стоять в вечерний час на специально для этой цели созданной трибуне, но послушно спустился и остановился рядом со стражем закона.

– Скажите, сержант, – спросил я, – почему с правой стороны трибуны земля вытоптана, а с левой почти нетронутая, даже кустики сохранились и листья?

– Не здешний, что ли? – спросил он.

– Да. Приезжий. Из Москвы.

– Оно и видно. Ветер, дура. Не понимаешь? Из той дырки вечно тянет. Справа хоть трибуна немного прикрывает, а там такой сквозняк, что пяти минут не выстоишь.

– Значит, народ собирается в основном здесь, справа от трибуны? уточнил я.

– Понятное дело. Кому же охота попусту кости морозить? Это нынче у нас хорошая осень. А иногда так Балтика дыхнет – конец света. Да и нынешнее ведро, видно, кончилось, – констатировал он, поворачиваясь спиной к ветру и растирая руки в черных шерстяных перчатках. – Так ты иди, иди, – повторил он. – Не положено здесь попусту шляться. Где на квартиру-то стал?