Текст книги "Сказ про Иванушку-дурачка. Закомурища тридцать третья (СИ)"

Автор книги: Андрей Русавин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

– Но ты ведь не можешь ехать, понимаешь! – возразил дедочка и с треском в суставах вскочил со скатерти-самобранки. – Твой коняшка ножки в земле увязил, ёшкин кот!

– М-да-а-а! Що делать? Що делать, добрейший дедушка?

– Що делать? Що делать? Надоть подумать, Добрынюшка, однозначно!

– Подумай, подумай, добродумный дедушка!

– Иван! – вскричал дедушка недолго думая.

– Я! – Иван вытянулся перед дедушкой по стойке смирно. – Ну шо ишшо?

– Ёшкин кот! Изволь подобрать с земли скатерть-самобранку, стряхнуть сор, сложить скатергу в короб, сбегать в избу и положить короб в сервант!

– Эвто в какой сервант?

– В тот самый!

– Шо, в тот самый, в стиле бидермайер?

– Яволь, в стиле бидермайер!

– В стиле бидермайер... В стиле бидермайер?.. Ах, в стиле бидермайер, понимаешь! – заинтриговано закричали три художника и один романист – фельетонист, тут же к этому прибавивший смачно: – Однозначно!

– Ах, в стиле бидермайер! – хлопнул себя по лбу Иванушка. – Как это стильно, ёшкина кошка! Однозначно, понимаешь!

– Фи! – презрительно закричали три художника и один романист – фельетонист, тут же к этому прибавивший очень, очень и очень смачно: – Ты в энтом ну ни шиша не понимаешь, трождызначно!

– Ага! Ну, изволь, Ваня, изволь, ёшкин кот!

– Що ж, яволь! – воскликнул Иван и швидко бросился выполнять дедушкино поручение, несмотря на гормкую брань скатерги.

Иван швидко выполнил поручение, вернулся и, вытянувшись перед дедушкой по стойке смирно, провозгласил довольно:

– Диду!

– Шо?

– Шо, шо! Изволь уяснить, шо твое поручение выполнено!

– Ясно! Яволь! Вольно, Иван! Добрыня!

– Шо, добромудрый дедушка? Какую окажешь мне благосты́ню?

– Шо-то я хотел тебе сказать, ёшкин кот!

– Вах! – Иван так и раскрыл рот невольно, стоя в положении «вольно».

– Шо именно, добросказанный дедушка? – воскликнул заинтригованный Добрыня. – Изволь же живее сказать, будь так добр!

– Шо, шо! Запамятовал, ёшкин кот!

– Вах! – Иван, стоя в положении «вольно», так и сунул в рот палец невольно, а вошла вся кисть, узкая и длинная довольно.

– Ах вот оно шо, доброзапямятливый дедушка! – воскликнул еще более заинтригованный Добрыня.

– Вот именно! Вах! Глубокоуважаемый богатырь! – сказал дедушка и лизнул желтую бамбуковую трость, будто сладкую девичью кость. – М-м-м, чмок, чмок! – и вельми, понимаешь, поморщился.

– Шо?

– М-м-м, може, пальцами щелкнуть, Добрынюшка, тебе в помощь, чмок, чмок?

– Тьфу! – Иван так и выплюнул кисть изо рта.

– Ой, боюсь, боюсь, боюсь! Токмо не энто, не надо-сь!

– А можно я вам, богатырь, помогу? – застенчиво спрохала Арина низким грудным голосом.

– М-м-м... можно, токмо осторожно! Будь так добра, ведь мне срочно нужна помощь! – ответил потрясенный богатырь. – А как тебя зовут, добрая деушка?

– Меня зовут Арина Заботница, Защитница и Работница!

– Ах вот оно шо! Тебе можно, Арина, втройне можно! Какая ты добронравная! Помоги, токмо втройне осторожно, будь так втройне добра!

– Хорошо! Садитесь на коня!

– И-го-го-о-о! – воскликнул Добрынин конь. – Токмо не эвто!

Бу-бум! Добрыня с грохотом сел на коня.

– И-го-го-о-о! Ну ни фига! О-о-о, моя задняя левая нога!

– До́бре! Сел!

– Хорошо сели?

– И-го-го-о-о! Ни фига! О-о-о, моя задняя правая нога!

– Да, добре́*!

– Хорошо! Только не смотрите, что я делать сейчас буду!

– Добро! – и Добрыня отвернулся.

– И-го-го-о-о! О-о-о, моя левая передняя нога! И правая тожде, ага! Ах, мабудь, лучше все-таки – ни фига?

Иванушка-дурачек, сообразив, что Добрыня и его, понимаешь, не видит, вытащил из кармана докторского халата толстущую красную клизму – жупел капитализма и принялся медленно-медленно, медленно-медленно подкрадываться к белому коню сзади. Дедушкина вша глянула мрачно и тут же обомомлела, однозначно! От страха чуть было не околела, понимаешь! Впрочем, не будем больше о мрачном...

А Арина отвернула лацкан своего гаишного мундира, вытащила из ткани иголку, быстро подошла к животному – и ткнула легонечко в круп!

– И-го-го-о-о! Ну ни фига! Вы чего-го-о-о?! – воскликнул Добрынин конь и вдруг – чпок! – да и выпростался из земли!

– Кхе-кхе! – закашляли все от поднявшегося облака аспидной едкой пыли.

А егда́* энто облако было унесено набежавшим зефиром, все увидели на дороге богатырского коня, бьющего копытами, а рядом – колоссальный котлован.

– Ур-р-ра-а-а! – заурали все вокруг, размахивая кто клизмой, кто иголкой, кто тросточкой, а кто и собственными костьми, понимаешь, пыльными вельми.

– Добро-о-о! – восхитился Добрыня. – Деушка, а деушка!

– Что? – спрохала Арина, возвращая иголку на прежнее место.

– Ну ты и добри́тельница*! Будь так добра, разъясни мне, как ты эвто сделала! Ты же совершила невозможное!

– Позвольте мне вам не объяснять, будьте так добры!

– Доброзра́чная* деушка, но почему?

– А не то вы мне скажете, что энто совсем просто!

– А-а-а! Так вот оно чьто! – воскликнули все и хлопнули каждый себя по лбу, а Иван даже убрал клизму – жупел капитализма в карман докторского халата.

– А ежели всё ж не скажу, добродева?

– Не-е-е, скажете, однозначно! Так что не спрашивайте меня, уж будьте добры!

– Ну хорошо, хорошо, во-первых, не буду! Во-вторых, буду: я – добрый!

– Глубокоуважаемый Добрыня! – завораживающим голосом сказала Арина, застенчиво улыбаясь. – Что я вам сейчас скажу!

– Шо, добродева? – во все глаза уставился обалдевший Добрыня на красавицу.

– Ежели вы поедете прямо туды, куды ехали, то упретесь в тупик, в пункт постоянного пребывания избы дедушки Ващще Премудрого. А вашего Ильи Муромца и Соловья-раз... раз... разбойника там нетути – мы только что оттудова. Вы на последней раз... раз... развилке свернули не туды, куды вам надоть, а под «кирпич». Вы что же, «кирпич» не раз... раз... рассмотрели?

– Раз... раз... рассмотрел, добродева!

– Вы что, не знали, что под «кирпич» ехать нельзя? – застенчиво улыбнулась дивца.

– Отлично знал, добродева! Но мой внутренний голос шепнул мне: «Как нельзя? Поезжай, будь добр!» – и я, однозначно будучи добрым, поехал, понимаешь!

– А-а-а! Тады всё понятно! – Арина застенчиво улыбнулась. – Я вам советую раз... раз... развернуть коня, доскакать до первой раз... раз... развилки, а там свернуть – и в дальнейший путь!

– А куды сворачивать-то, добродева, направо али налево?

– Там перед раз... раз... развилкою – серый камень, на нем раз... раз... расталдыкано, как найти Соловья-раз... раз... разбойника! А подле разбойника отыщете и Муромца, скорее всего! Ваш друг, поди, заслушался трелей энтого Соловья!

– Отлично! Я так и поступлю! И сверну энтому голосистому Соловью выю: хрясь, хрясь! Спасибо за ценный совет, добродева, ты так добра! Ура!

И добронравный Добрыня Никитич послал добродеве добрейший воздушный поцелуй, развернул доброезжего коня и хотел было добре стегнуть богатырское животное богатырской плетью – но передумал, ибо был очень добр, даже излишне, и просто шепнул что-то коню на ухо. И конь, богатырски крехтя под своим седоком, поскакал в обратном направлении. А дедушкина ковылькада, осторожно обойдя циклопический котлован, как ни в чем ни бывало побежала за богатырем. А художники-реалисты тут же закончили пленэр, быстро собрали причиндалы и с энтузизазмом и шумом, напролом через дремучий лес, через дром-бурелом непролазный, а кое-где и через металлолом разнообразный, побежали, куды надоть. А именно в Третьяковскую галерею. В кассу. А иностранный гражданин Александр Дюма, убежденнейший противник реализма, выполз, весь исцарапанный и оборванный, но очень довольный, из куста шиповника, и тожде с энтузизазмом и шумом, напролом через дремучий лес, через дром-бурелом непролазный, а кое-где и через металлолом разнообразный, побежал со всех ног прямо в противоположную сторону. А именно в редакцию ближайшей парижской газеты. Естественно, в кассу.

А наш добрейший добронравный доброконный Добрыня Никитич, достигнув ближайшей раз... раз... развилки, остановил богатырского коня и прочел надпись на сером камне: «Налево пойдешь – в логово Соловья-разбойника попадешь и там, естественно, от свисту его пропадешь; направо пойдешь – в Шарабарашару попадешь и там, естественно, на гулянках совсем пропадешь!» Добрыня Никитич, не будь дурак, выбрал, естественно, тот вариант, где пропадешь, но не совсем, и повернул добропослушного коня налево, а ковылькада побежала за красавицей Ариной направо.

И вот наконец ковылькада, понимаешь, наша достигла, воображаешь, Шарабарашары – окруженной дремучим лесом древней деревянной деревеньки в тринадесять добротных дворов.

Посем ковылькада поспешно устремилась через всю деревню к вожделенной цели – избушке Арининых суседей.

Деревня, как было уже отмечено в закомуреньке тридцать первой, обреталась в зажиточности: в кажном дворе – «Нива» или мотоцикл «Урал» с коляской. Избы добротные, пятистенные, не черные, а белые. В кажной избе – радиола. Повсюду из открытых окон лились песни: «Так провожают пароходы» в исполнении Эдуарда Хиля и «Эти глаза напротив» в исполнении Валерия Ободзинского.

Редкие молчаливые прохожие при виде ковылькады сигали с истошными воплями в кусты чертополоха. Зато вслед прибывшим бежали собаки с громким лаем и мальчишки со свистом и улюлюканьем.

А егда ковылькада пробегала в самом центре деревни мимо одного двора, на зеленом заборе которого висела бирка с нумером тринадцать, написанным римскими цифрами, запахло свежей морковкой и зеленым горохом. Через широко раскрытые ворота двора Премудрый с Иванушкой заметили: там, посреди огородных грядок, прямо перед пугалом огородным, сидел экс-царь Горох на своем раскладном троне и, аккомпанируя себе на баяне, пел усевшимся на пугало воронам: «Молодым у нас – доска почета, молодым всегда – достойный путь!» И осоловевшие вороны совершенно согласно кивали клювами и подпевали: «Молодым, кар-кар, – доска почета, молодым, кар-кар, – достойный путь!» Экс-царь был обряжен в пончо, джинсы, сомбреро и тапочки, всё упомянутое – горохового цвета, самых разных оттенков, и всё – рваное.

А вокруг экс-царя Гороха бегала, понимаешь, Катя Огняночка в хрустальных туфельках на высоких каблуках, в красном фартуке поверх белого пеньюара и с граблями в руках. Она возмущенно кричала на благоверного, в гневе размахивая граблями, источающими ам... ам... амбре навоза, пряного как ам... ам... амброзия:

– Как ты мог всё прошляпить, Горох! У тебя ж из-под носа неведомые мазурики половину морковки с грядок повыдергали, двождызначно!

На энто Горох не отвечал – а что тут ответишь, если эвто чистая, бидистиллированная правда? – а токмо невозмутимо продолжал петь и на ворон глядеть.

Увидев бошки Иванушки и Премудрого, торчащие из окошка бегущей на курьих ножках избушки, Горох тут же вскочил и сложил раскладной трон, а баян сунул в чехол. Засим экс-царь со всем энтим экс-царским, понимаешь, скарбом бросился со всех ног за ковылькадой.

За Горохом ринулась, воображаешь, Катя с истошным криком:

– Горошек! Ты это куда-а-ась? А кто будет смотреть за автомобилем «Нива», за гаражом, за огородом, за хлевом, за коровником, за курятником, за анбарами с закромами, а также за погребами?

Наконец ковылькада прибыла во двор хаты, где жили суседи Арины, дедка с бабкой, хозяева, воображаешь, небезызвестного колобка. Во дворе, понимаешь, стоял желтый автомобиль «Нива» со снятыми колесами, включая запасное. Ващще Премудрый вышел из избы, таща за руку упирающегося Иванушку, встал рядом с прекрасной Ариной, огляделся и принял решение расположиться здесь временно лагерем. И ту́тотька похрусты окружили избушку на курьих ножках и сортирчик на цыплячьих лапках забором в два ряда.

Но тутовона к прибывшим принялся резво и отважно пробиваться через двойной забор похрустов экс-царь Горох. Похрусты старались его схватить и не пропустить, но они не могли до него дотянуться: Горох был низенький, кругленький, а главное – в гороховом сомбреро невообразимого размера.

Экс-царь подбежал как можно ближе к прибывшим живцам, насколько энто позволяло невообразимого размера гороховое сомбреро, и радостно завопил:

– Дедушка! Ивашка!

– М-м-м, чмок, чмок! Горошек! – дружно гаркнули дедушка с Ивашкой, почувствовав аппетитнейший запах свежего горошка.

– Мабудь, обнимемся першим делом? – восторженно предложил экс-царь, но гороховое сомбреро почему-то не снял.

– Не царское эвто дело – обниматься в сомбреро! – дружно гаркнули дедушка с Ивашкой.

– Не по Сеньке шапка, не по Гороху сомбреро! – дружно прокомментировали похрусты.

– Да я топерь не царь!

– А кто ты топерь, бедняжка? – дружно гаркнули дедушка с Ивашкой.

– Аз экс-царь – временно! Так шо обнимемся першим делом, бродяжки! – восторженно предложил экс-царь, однако сомбреро так и не снял, стиляжка.

Ту́тоди дед посуровел и задумчиво изрек:

– Да ни! Першим делом шо? Першим делом – преступленья, однозначно!

– Ну а музыка? Приличная, энергичная игра на баяне, понимаешь?!

Дедушка на микросекунду расплылся в блаженной улыбушке, однозначно, одначе изрек весьма и весьма мрачно:

– А музыка потом, ёшкин кот!

– У-у-у!

Но вот в то же самое окомгновение к двойному забору из похрустов подбежала экс-царица Катя Огняночка и принялась энергично орудовать граблями, явственно источающими ам... ам... амбре навоза, пряного как ам... ам... амброзия. Чрез два ряда похрустов Катя прошла, как нож скрозь масло. Экс-царица подскочила как можно ближе к прибывшим живцам, насколько эвто позволяли ей не прекращающие мельтешить грабли, и радостно завопила:

– Дедушка! Ивашка!

– М-м-м, чмок, чмок! Катенька! – дружно гаркнули дедушка с Ивашкой, почувствовав запах чего-то родного, деревенского.

– Мальчики! Мабудь, обнимемся першим делом, обаяшки? – восторженно предложила экс-царица, но орудовать граблями почему-то не прекратила.

– Не царицыно энто дело – обниматься средь беспредела! – дружно гаркнули оба: и дедушка, и Ивашка.

– Не по Кате объятья, не по царице грабли! – дружно прокомментировали похрусты.

– Да я таперича не царица! Временно!

– А кто, милашка? – дружно гаркнули оба: и дедушка, и Ивашка.

– Экс-царица – временно! Так шо обнимемся першим делом! – восторженно предложила экс-царица, но так и не прекратила, замарашка, орудовать граблями, явственно источающими ам... ам... амбре навоза, пряного как ам... ам... амброзия.

Ту́тоньди дед на микросекунду расплылся в блаженной улыбке, двождызначно, одначе посуровел и изрек задумчиво и мрачно:

– Да ни, однозначно! Першим делом шо? Першим делом – преступленья!

– Ну а деушки? Я, понимаешь? Засим, понимаешь, Татьяна Учтивица?

Дедушка на наносекунду расплылся в блаженной улыбке, размечтавшись о прекрасных точеных девичьих косточках, трождызначно, одначе посуровел и изрек мрачно-мрачно:

– А деушки потом, ёшкин кот! Сладости потом, м-м-м, кудряшка!

– У-у-у!

Все с недоумением поглядели на дедушку, бедняжку, а похрусты – так те даже покрутили пальцами у висков. Многаждызначно, понимаешь!

– Так где же здесь предполагаемые потерпевшие? – деловито осведомился Шерлок Холмс.

– Мы здесь! – воскликнули какие-то ветхие старичек и старушка, энергично проталкивающиеся чрез плотную толпу похрустов, расшвыривая оных направо и налево: направо – парня, налево – деву.

Вкусно запахло булочками. Шерлок Холмс, много раз чмокнув губами, применил дедукцию и глянул скрозь лупу на отчаянно пробивающихся к нему потерпевших, многаждызначно. На старичках были преотличнейшие, жемчужного цвета этнографические одеяния из крапивы с собственного огорода и не менее экологически чистая обувь из лыка – любо-дорого посмотреть! Старуха держала в руке гигантскую черную сковородку, по которой в растопленном масле швыдко катался золотистый колобок, визжа в восторге: «Молодым у нас – доска почета, молодым всегда – достойный путь!»

И вот що сообщили потерпевшие детективу и его помощникам, егда протолкнулись к живцам, расшвыряв похрустов направо и налево: парней – направо, дев – налево.

– Жили-были мы: старик да старуха, – сообщила старуха. – Только и было у нас именья, что вот эта хатка.

– Да-да! – промя́мкал* старик и зело глубокомысленно кивнул.

– Арина, переведи! – скомандовал Шерлок Холмс.

– Хорошо! Живали-бывали они: дзед да баба, – завораживающим голосом перевела Арина и улыбнулась застенчиво. – Было у них отличное имение: сей, понимаешь, большущий вигвам. И токмо!

– Вах, ёшкин кот! Стало быть, наши клиенты – весьма именитые люди! – глубокомысленно заметил Шерлок Холмс.

– Да-да! – продолжила перевод Арина и зело глубокомысленно кивнула.

– И не было у нас в хозяйстве выторопня!

– Как не было? Шо, совсем не было, ёшкин кот?

– Да, совсем! – подтвердила старуха.

– Да-да! – промямкал старик и зело глубокомысленно кивнул.

– Ёшкин кот! Как же вы без него обходились?

– Да уж так!

– Да-да!

– Вы бы уж кого-нибудь вместо выторопня завели, ёшкин кот!

– Мы и завели!

– Да-да!

– Кого?

– Колобка!

– Да-да!

– М-м-м, чмок, чмок! И чьто?

– Как сыр в масле у нас катается! Чуешь запахи?

– Да-да, чуешь запахи?

– М-м-м, чмок, чмок! Да-да, запах масла чую, а запах сыра – нет, ёшкин кот! Ну а чьто насчет выторопня, чмок, чмок?

– И вот однажды цыганка нагадала, что у нас появится белый выторопень, но его похитят!

– Да-да!

– М-м-м, чмок, чмок! Ну надо же, белый выторопень – в энто время года! Фантастика! И чьто, белый выторопень появился?

– Появился! Всю морковку у нас, за... за... зараза, съел!

– Да-да!

– Чмок, чмок! И чьто, его похитили?

– Да, похитили!

– Да-да!

– Егда, ёшкин кот?

– Очень скоро! Как только он у нас всю морковку съел!

– Да-да, вот егда!

– Чмок, чмок, ёшкин кот, чмок, чмок! Егда точно энто произошло?

– Точно?

– Да, точно!

– Тринадцать минут назад!

– Да-да, вот егда!

– На́дотка энтого выторопня срочно найтить! И сразу же отпраздновать энто дело – устроить, понимаешь, пир на весь мир! А то кушать уж очень хочется! М-м-м, чмок, чмок! Согласны?

– Согласны, согласны!

– М-м-м, да-да, завсегда!

– Чмок, чмок, ёшкин кот! А вы уверены, чьто белого выторопня действительно похитили, а не он сам сбежал, этакий нахал?

– Уверены!

– Да-да!

– Чмок, чмок! На каком основании, ёшкин кот?

– На основании предсказания цыганки!

– А-а-а!

– Бэ-э-э!

– Да-да, бэ-э-э! – промямкал старик и зело глубокомысленно кивнул.

– А где чичас эвта цыганка? Ее надо допросить!

– Ушла с табором!

– А в каком направлении, известно?

– Известно!

– Да-да!

– В каком?

– В неизвестном!

– Да-да!

– М-да-а-а-да-а-а, ёшкин кот! Стало быть, энта ниточка оборвалась! – мрачно констатировал Шерлок Холмс.

– М-да-да, оборвалась! – мрачно поддакнул Ватсон по подсказке своего омрачившегося Внутреннего Голосоватсона.

– Но ничего! – воодушевленно воскликнула Арина. – Е́жда* выторопня похитили, то похитители должны потребовать выкуп. Например, подкинуть письмо с требованиями. Стало быть...

– Мда-а-а! И стало быть? – воодушевленно воскликнул Шерлок Холмс.

– Да-а-а! И стало быть? – с воодушевлением поддакнул Ватсон по подсказке своего воодушевившегося Внутреннего Голосоватсона.

– И стало быть, надо ждать от похитителей письмо! – решительно заявила Арина завораживающим грудным голосом.

– Нет, нет, не письмо, ёшкина кошка! – решительно заявил Ватсон по подсказке своего самым решительным образом зазвучавшего Внутреннего Голосоватсона, хриплого и обескураживающего.

– Почему? – хором возопили Шерлок Холмс и Арина.

– Письмо слишком долго идет по почте! – торжественно заявил Ватсон по подсказке своего торжествующего Внутреннего Голосоватсона.

– А что быстро идет по почте? – хором прошептали Шерлок Холмс и Арина.

– Ой, мама! Конечно же, телеграмма! – радостно воскликнул Ватсоновский Внутренний Голосоватсон, а попросту – Гоша.

– Телеграмма? Ах, мама! Конечно же, телеграмма! – жизнерадостно воскликнул Иван.

– Телеграмма? Хм, телеграмма!.. Ах, мама! Конечно же, телеграмма! Итак, ждем телеграмму! – на радостях хором простонали Шерлок Холмс и Арина.

– М-м-м, з-з-заказную! – воскликнул Холмс и в восхищении звонко щелкнул пальцами.

Прошло каких-то тринадцать минут томительного ожидания. Мудреными зигзагами подбежал на задних лапках почтенный пес – почтальон и, дрожа от возбуждения, закричал, размахивая желтоватой бумажкой в правой передней лапе:

– Ах, мама! Вам телеграмма! Из Амстердама! За... за... за... за... заказная!

Эвтот пес был континентальный той-спаниель черно-белого окраса с торчащими вверх ушами: стало быть, папийон.

– М-м-м, чмок, чмок! А ты кто таков, ёшкин кот? Жмот или мот? – поинтересовался Шерлок Холмс, глядя на прибежавшего скрозь лупу.

– Я – почтарь! Вот мой почтовый инвентарь! – заявил почтенный почтарь, сильно кося глазами и указывая левой передней лапой на старинную синюю фуражку на голове, крепко зажатую меж торчащими вверх ушами.

– А-а-а! Ну, читай телеграмму, братец почтарь!

– Чи... чи... читаю: «Ежда хотите, чтобы ваш выторопень остался в живых, принесите мешок морковки к логову волка – и улепетывайте! Логово волка вам укажет за... за... заядлый охотничий пес!» – и пес тут же схрумкал телеграмму: – Хрум-хрум!

– М-м-м, чмок, чмок! А кто эвтот за... за... заядлый охотничий пес: шпиц или пекинес? – поинтересовался Шерлок Холмс, глядя на почтенного почтальона скрозь лупу.

– Эвто я! – воскликнул почтарь, вихляя задиком, виляя хвостиком. – За... за... запомнили? А вот мой охотничий инвентарь!

И пес снял с головы синюю фуражку почтальона, вывернул ее наизнанку и нахлобучил на голову, крепко, воображаешь, зажав меж торчащими вверх ушами, – получилась вылитая темно-оливковая фуражка охотника.

– М-м-м, чмок, чмок! – восторженно простонал Холмс. – Выторопня вырвем из лап похитителя – да и за пир на весь мир не хотите ли?! Мы же сегодня еще не обедали, изба... изба... избавители!

– М-м-м, ёшкина кошка! А где ж нам надергать мешок морковки? – наивно пропищал Ватсон по подсказке своего по-детски наивного Внутреннего Голосоватсона.

– Ах, ох, да на нашем огороде! Ну он очень неплох, да! – воскликнул в наивном восторге экс-царь Горох.

– Вот клёво! – наивно воскликнул сортирчик и клюнул что-то на земле.

– Ох, ах! У-у-ух, я тебя, наивный, ну детски наивный ты экс-монарх – лопух! – замахнулась на Гороха Катя Огняночка граблями, явственно источающими ам... ам... амбре навоза, пряного как ам... ам... амброзия, но было поздно.

Горох нервозно сорвался с места и побежал прямо на упомянутый огород, а пес вослед. И вся ковылькада сорвалась с места и рванула за Горохом прямой дорогой. Иван Ватсон и дедушка Шерлок Холмс вскочили в избушку на ходу, а Арина сделала рывок и, по правде говоря, почти догнала экс-царя. Сразу за Ариной и Горохом бежал, понимаешь, в суматохе какими-то косыми зигзагами охотничий пес.

А в энто время метрах в ста тридцати от ковылькады переходили дорогу поп Абросим и черт Кинстинктин. Поп Абросим в эвтот солнечный летний день, когда все живущие радуются жизни, был потря́сен в черной рясе, однозначно, а черт Кистинктинт, воображаешь, был ну просто чертовски красив, прямо сказать – прекрасен: ох, ах, он красовался в красной рубашке и в красных трусах! Поп и черт переходили дорогу ну с такой чрезвычайной опаской, что даже подняли здоровенный столб темно-серой, ух, едкой пыли. Вдобавок пешеходы – энти, понимаешь, неутомимые ходатаи рая и ада – совершали свой переход в месте, не обозначенном знаком «Пешеходный переход» или разметкой зебра.

Приметив по гигантскому столбу едкой аспидной пыли несущуюся им навстречу ковылькаду, составляющую серьезную угрозу для жизни ходатаев рая и ада, поп Абросим и черт Кинстинктинт обомомлели – остановились прямо на дороге, притом как раз на полосе движения ковылькады, не подумав, что эвтого делать не надо.

Поп Абросим внимательно пригляделся к угрозе и с возмущением пробасил:

– Не сойтить мне с энтого места, энто же здешние грешники! Эк встелеля́хивають*, грехотворцы здешние! По усем усюдам свига́ють* да гайда́ють* здесь, однозначно! Здесь дело пахнет фотогеном! Побойтесь Бога, здешние вы многогрешники, сиречь многогрешные здешники!

Черт Кистинтин внимательно пригляделся к угрозе и с возмущением проверещал драматическим тенором:

– Ох, не сойтить мне с эвтого места, эвто же здешние праведники! Эк встелеляхивають, безгрешные здешние! По усем усюдам здесь свигають да гайдають, понимаешь! Дело здесь пахнет керосином! Ах, побойтесь черта, безгрешники вы здешние, сиречь безгрешные здешники!

Но здешние грешники, сиречь здешние неправедники, а вкупе с ними и здешние праведники, сиречь здешние ж, понимаешь, безгрешники, не убоялись ни Бога, ни черта и продолжали, эдакие здешники, неуклонно приближаться. Фотогеном, сиречь керосином, дело, понимаешь, запахло здесь куды пуще.

Тажды поп Абросим рванул с места, перебежал дорогу, бросился в кусты чертополоха и там затаился, изо всех сил стараясь не подавать басу. А черт Кинстинктин обомомлел и, опасаясь, как бы у него не отобрали наши баксы, которые он хранил в красной вязаной шапочке – невидимке, спрятанной за пазухой, решил тут же, посреди дороги, эвту прекрасную шапочку – невидимку закопать. Но чем выкопать ямку – вот вопрос для длительных раздумий! Впрочем недолго думая, черт достал из-за пазухи мельхиоровую столовую ложку, которую он добыл, калды посетил последний пир на весь мир, и ею торопливо выкопал ямку, а в ямку упрятал прекрасную красную шапочку.

Толькя черт присыпал прекрасную красную шапочку темно-серой землей, как тут же к сему участку дороги шумно приблизилась ковылькада. Кинстинктинт прямо на месте обомомлел. Гигантский столб мрачной, ух, едкой пыли накрыл черта, и все члены ковылькады: Горох, Катя, Арина, охотничий пес, избушка на курьих ножках с Холмсом и Ватсоном внутри, сортирчик на цыплячьих лапках и похрусты на своих костистых двоих, а также примкнувшие праздные шарабарашарцы в обувке разнообразной, но единообразно измазанной запашистым навозом, – все они, понимаешь, с гиканьем пробежались по Кинстинктину и вдавили черта в ямку, исключая лишь хвост, причем бегуны пробежались по чертову хвосту, не поместившемуся в ямку, и так основательно оттоптали оный, что он превратился в коврик некондиционный.

Калды ковылькада с гиканьем убежала, за исключением Кати Огняночки, остановившейся из женского любопытства, черт Кинстинктинкт поднялся, пошатываясь, засим стряхнул с себя темно-серую землю, достал из-за пазухи мельхиоровую ложку и выкопал бесценную вязаную шапочку – невидимку и быстро сунул ее за пазуху.

Ту́тытька к черту подошла, понимаешь, Катя Огняночка и с чисто женским любопытством спросила:

– Черт тебя побери! Черт, а черт!

Черт обомомлел. Катя изумилась:

– Ты чё, глухой, черт тебя побери?! Черт, черт, черт!

– Нет! Да, я черт – черт, черт, черт меня побери! – ответствовал черт драматическим тенором и помахал на свою физию хвостом, будто опахалом, ведь солнце, черт побери, принялось, понимаешь, палить Кинстинктина изо всех сил. – Ну и шо?

– Шо, шо! Давно я тебя хотела спросить, черт: а почему на тебе красная рубашка и красные трусы?

Черт Кинстинктинкт покраснел до усов, которые тожде вдруг стали красными-красными, прямо как у вареного рака.

– Красная рубашка на мне для красы! – изглаголал Кинстинктинт драматическим тенором, похлопав себя по рубашке и энергично взмахнув хвостом, будто опахалом.

– А красные трусы?

– Красные трусы на мне тожде для красы! – дополнительно, воображаешь, разъяснил Кинстинктин драматическим тенором, похлопав себя по трусам и элегантно взмахнув хвостом, будто опахалом.

– А-а-а! Черт тебя побери! Черт, а черт!

– Шо, черт меня побери?

– Шо, шо! Черт тебя побери! А зачем тебе такие длинные-длинные, красные-красные усы?

Черт обомомлел и схватился обеими руками за красные-красные усы, не переставая размахивать хвостом, будто опахалом. Катя изумилась:

– Ты чё, глухой, черт тебя побери?! Черт, черт, черт!

– Нет! Да, я черт, черт, черт – черт меня побери! – ответствовал черт драматическим тенором, не выпуская усы из рук и с достоинством размахивая хвостом, будто опахалом. – Ну и шо?

– Шо, шо! Ну, прощевай до следующей встречи, чертяка, опо́сле ответишь! А я побежала на свой огород! У меня там срочное дело: не дать миру выкопать мою морковку!

И наша Катя рванула со всех ног! Черт Кистинктинкт обомомлел и выпустил усы из рук, а также прекратил размахивать хвостом, будто опахалом, ведь солнце, черт побери, перестало, понимаешь, палить Кинстинктинта изо всех сил. Усы Кинстинктина ну тут же и почернели.

А ковылькада, существенно опередившая Катю, с гиканьем бежала, бежала и вот, наконец, прибежала на Катин и Горохов огород, благоухающий ароматами свежей морковки и зеленого гороха. И там, на энтом обширном зело огороде, Горох надергал целый мешок морковки, причем охотничий пес, пуская слюнки и вихляя задиком, виляя хвостиком, бдительно проследил, щобы мешок был набит морковкой как можно плотнее и щобы Горох не положил туды стручков гороха.

Посем по команде Шерлока Холмса двое похрустов покряжистее схватили мешок с морковкой и ковылькада бросилась к логову волка, дислоцированному в лесу за деревней. Впереди всех бежал, понимаешь, какими-то косыми зигзагами охотничий пес и указывал дорогу. А в самом хвосте ковылькады бежала, понимаешь, разгоряченная Катя Огняночка.

Вот дедушкина ковылькада выбежала за деревню и с энтузизазмом и шумом, напролом через дремучий лес, через дром-бурелом непролазный, а кое-где и через металлолом разнообразный, сигала какими-то косыми зигзагами за охотничьим псом.

Подбежали к волчьему логову в овраге и встали там лагерем. Пустых бутылок и прочего всякого мусора валялось кругом аж до черта! Похрусты тут же окружили лагерь двойным забором. Из избушки вышли Шерлок Холмс с доктором Ватсоном и вначале, понимаешь, грозно закричали, размахивая желтой тростью, словно чудной девичьей костью, равно как и пламенно-красной клизмой – жупелом капитализма:

– Эй, серый волк, выходи! Мы, понимаешь, проголодались!

– Вот клёво! – воскликнул сортирчик и клюнул что-то на земле.

Из логова вылез разбуженный серый облезлый волк, который спросонок был зол, крайне зол, зол как зоил. Волк зарычал:

– Р-р-р-р-р! Р-р-р-р-р!

У охотничьего пса сразу же опустились уши: стало быть, он из папийона превратился в фале́на. И фален тут же хлопнулся в обморок.

Похрусты закричали волку:

– Фыр-р-р-р-р! Фыр-р-р-р-р!

Зверь тут же хлопнулся в обморок, и оного волка, серого, позорного и облезлого, похрусты шустро посадили на две цепи, снятые с собственных, понимаешь, ненаглядных похрустывающих костей, ей-ей. Фален очнулся и снова стал папийоном, тольки очень сильно, соображаешь, стал косить глазами, ей-ей.

Тутоди дедушка Шерлок Холмс хлестко щелкнул пальцами и, откуда ни возьмись, на ровной площадке перед волчьим логовом откуда-то взялся раскладной алюминиевый стол, а также возникли ниоткуда три раскладных алюминиевых стула. На столе стояли графин с самогоном и три граненых стакана. Дедушка, Иванушка и Аринушка уселись на стулья за столом, образовав необходимую тройку. Иван для уверенности в себе выложил на стол красную клизму – жупел капитализма. Дедушка разлил самогон по граммулечке, на самые донышки стаканов; члены тройки чокнулись, понимаешь, понюхали мощные испарения налитого и аж глаза закатили и закашлялись. Дедушкина вошь мрачно принюхалась к миазмам смачным – и обомомлела, однозначно! От оного зловония тут же и захмелела, понимаешь! Впрочем, не будем больше о смачном...