Текст книги "Сказ про Иванушку-дурачка. Закомурища тридцать третья (СИ)"

Автор книги: Андрей Русавин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

– Ваш, ваш! Ёклмн! Опрст!

– Где ты его поймала, нашенского зайчишку? – пронзительно вскричал старичишка.

– Зачем ты его поймала, не нашенского зайчишку? – презрительно прошептал Ивашка и погрозил клизмой – жупелом капитализма трясущемуся бедняжке, плутишке.

– А он мне навстречу попался! Наскочил на меня, чуть не растоптал! Он так резво, так резво бежал – скок-поскок, я подумала, что он от хозяев удрал! Я его на скоку-поскоку остановила и к вам притащила, хоть он и упирался изо всех сил и страшно ругался, зоил! У-у-у, негодный зоил, не захотел уступить мне как деушке дорогу и чуть ДТП не совершил!

– Ёклмн! Опрст! Ей-богу, этто с твоей стороны стоял знак «Уступи дорогу»!

– Вот я и говорю: был бы воспитан, уступил бы мне как деушке, а не по знаку!

– Ёклмн! Опрст! Не дождешься, однако! И отдай мой рюкзак, ик, ик!

– Не дождешься, однако! Ну, что я вам говорила! – застенчиво улыбнулась дивца. – Невоспитан! Почему вы его совершенно не воспитали?!

– Ёклмнэ-э-э!

– Ёклмнэ-э-э! Отпусти его чи... чи... чичас же! – хором хмуро закричали дедушка с Ивашкой, уклоняясь от прямого ответа. – Эвто зайчи... чи... чи... чишка-трусишка! Ему срочно надоть на все чи... чи... четыре стороны, ик, ик!

Дивца, слегка стесняясь, отпустила зайца, и тот тут же забегал зигзагами по двору хатки, трусливо лопоча:

– Ёклмн! Опрст! Аз за... за... зайчишка-трусишка! Мне срочно надоть на все четыре стороны, однозначно! Подскажите, в которую сторону бежать-то!

– Вах, эк закопоте́л*! Бегчи́ тудась, на восток! – пронзительно закричал дедушка и махнул желтой тростью, точно чудной девичьей костью, указывая на запад.

– Тьфу, эк закопотел! Бегчи тудась, на запад! – презрительно закричал Ивашка и махнул красной клизмой – жупелом капитализма, указывая на восток.

– Вот энто да, эк закопотел! Бегчи тудась, на юг! – застенчиво улыбнувшись, сказала дивца и махнула черно-белым автоинспекторским жезлом, указывая на север.

– Ёклмн! Опрст! Вас понял! На север, так на север, ик, ик! – пронзительно запищал за... за... зайка, раз... раз... раз... раз... развернулся в сторону юга и – ух! – перемахнул через некрашеный забор из похрустов.

Тольки зверька и видели! Ну ух, как за... за... закопотел! Зигза... за... за... загами! Иван погрозил вслед зверьку красной клизмой – жупелом капитализма, а затем сунул ее в карман белоснежного докторского халата, остро пахнущего «Тройным одеколоном», ик, ик.

Тутушки дедушка с Иванушкой сосредоточили всё свое внимание на гостье. Очертания девичьей фигуры, от коих просто не оторвать взор, были таковы, что по сравнению с ними казались грубоватыми очертания виолончели, нежно прижимаемой к телу музыкантом во время исполнения симфонии-концерта для виолончели с оркестром, номер опуса – сто двадцать пять, ей-ей. Лицо Арины, если смотреть в фас, было лицо писаной красавицы, причем истинно русской. Если смотреть в профиль, то это оказывалось классическое античное лицо. А если присесть на корточки и смотреть под углом снизу вверх, ну тогда в лице девы, в плавных линиях щек, подбородка и в четких очертаниях носа и глаз проглядывала какая-то восточная красота: теперь это было лицо Шехерезады или райской гурии. Так что соскучиться с этой деушкой было ну совершенно невозможно, ведь на нее можно было смотреть с разных точек зрения! А еще она источала запах духов «Красная Москва»! У дедушки изо рта потекли слюнки – так ему захотелось жениться на этой деушке, ну и так далее, ёшкин кот! Дедушка, ик, ик, куснул несколько раз желтую бамбуковую трость, будто сладкую девичью кость, и вельми, понимаешь, поморщился.

– Ах, ёшкин кот! Ну, шо скажешь, Аринушка? – спрохал дидушка. – Зачем явилась?

– Скатерть-самобранку возвратить! – и Арина сняла черный рюкзак, вынула оттуль коричневый короб со скатертью-самобранкой и протянула дедушке.

Все почуяли крепкий запах нафталина.

– Иван, ёшкин кот! – вскричал дедушка, отстраняясь от короба.

– Шо?

– Тебе ответственное поручение!

– Какое?

– Изволь сбегать в избу и положить короб в сервант!

– Эвто в какой сервант?

– В тот самый!

– Шо, в тот самый, в стиле бидермайер?

– Яволь, в стиле бидермайер!

– Ах, в стиле бидермайер! Как эвто стильно, ёшкина кошка!

– Ага! Ну, изволь, Ваня, изволь!

– Яволь! – воскликнул Иван, цап короб и швидко бросился выполнять ответственное поручение.

Иван швидко выполнил ответственное поручение, вернулся и, вытянувшись перед дидушкой по стойке смирно, провозгласил:

– Диду!

– Шо?

– Изволь уяснить, шо твое поручение выполнено!

– Ясно! Яволь! Вольно! Арина!

– Шо?

– Шо-то я хотел тебе сказать!

– Шо?

– Шо, шо! Запамятовал!

– Ах вот оно шо!

– Вот именно! Глубокоуважаемая Аринушка! – сказал дедушка и лизнул желтую трость, будто сладкую девичью кость. – М-м-м, чмок, чмок! – и вельми, понимаешь, поморщился.

– Шо?

– Седай со мной рядышком, на ящичек из-под пива!

– Хорошо, дедушка!

Арина и дедушка присели рядышком.

– Глубокоуважаемая Аринушка! – сказал дедушка и вдругорядь лизнул трость, будто изящную девичью кость. – М-м-м, чмок, чмок! – и дедочек вельми, понимаешь, поморщился. – Приближается время второго завтрака! Дозволь обратиться к тебе с энтим, как его?.. Ах, забыл, ёшкин кот! Ну очень интригующим, ик, ик! Не пожалеешь!

– Вах! – Иван так и раскрыл рот невольно, стоя в положении «вольно».

– Дозволяю! – завораживающим голосом соизволила ответить Арина, милостиво снисходя к дедушкиным словам, и лицо ее осветила чудеснейшая застенчивая улыбка.

– Такой фантастически красивой русской деушки я в жизти ешто не встречал, ей-ей, ёшкин кот!

– Ну и?

– Вах! – Иван, стоя в положении «вольно», так и сунул в рот палец невольно, а вошла вся кисть, узкая и длинная довольно.

– М-м-м, чмок, чмок! В связи с энтим дозволь сделать тебе незамедлительное искреннее предложение!

– Дозволяю! – застенчиво улыбнулась дивца.

– Тьфу! – Иван так и выплюнул кисть изо рта недовольно да и плюхнулся тут на свободный ящичек из-под пива невольно.

– М-м-м, чмок, чмок! Я тебе предлагаю... Тебе предлагаю... Немедленно... Немедленно, ёшкин кот... – начал было дедушка, имея в виду предложить оч-чаровательнейшей деушке выйти сию же секундочку за него замуж, ну и так далее, ёшкин кот, заканчивая наслаждением от изящества девичьих косточек, как вдруг какая-то неумолимая сила заставила старца брякнуть: – ...Стать нашей клиенткой, ик, ик!

– То ись? – потрясенно произнесла Арина, застенчиво улыбнувшись.

– Мы с Иванушкой-дурачком топерь – детективы. Я – Шерлок Холмс с лупой...

– Ой, как эвто замечательно, что ты, дедушка, – Шерлок Холмс!

– Зови меня просто: мон шер.

– Хорошо, мон шер Шерлок Холмс!

– ...А Иванушка-дурачек – дохтур Ватсон с клизьмой – жупелом капитализьма! Иван!

– Я! – вскочил со своего ящика Иван и вытянулся перед дедушкой по стойке смирно. – Ну чего?

– Того, энтого, всего! Изволь показать свою клизьму – жупел капитализьма!

– Яволь! – и Иван поспешил выполнить дедушкину волю. – Во!

– Иван!

– Я! Ну чего?

– Того, энтого, всего! Изволь убрать свою клизьму – жупел капитализьма!

– Яволь! – и Иван поспешил выполнить дедушкину волю. – Во!

– Иван!

– Я! Ну чего?

– Того, энтого, всего! Не маячь, изволь сесть, ёшкин кот!

– Яволь! – и Иван поспешил выполнить дедушкину волю. – Во!

– Арина!

– Я! Ну чего?

– Того, энтого... всея! Будь нашей клиенткой и срочно сообщи о каком-нибудь известном тебе преступлении, которое необходимо раз... раз... раскрыть, ёшкин кот! М-м-м, чмок, чмок! Мы за энто дело возьмемся! – воскликнул дедушка и щелкнул пальцами. – Чьто ты об энтом думаешь? А также чьто ты об энтом скажешь?

– Сейчас я скажу всё, чьто об энтом думаю! Немедленно... Немедленно... – возмущенно воскликнула деушка и хотела было по пунктам раз... раз... разнести дедушкино предложение да еще раз... раз... раз... разъяснить, что она обо всём эвтом думает, как вдруг какая-то неумолимая сила заставила ее раз... раз... раз... ля... ля... ля... ляпнуть расслабленно: – Конечно же, я согласна стать вашей клиенткой! А чьто для энтого надо?

– Да ни шиша! Ты нам толькя скажи: не произошло ли в твоей деревне похищение чего-нибудь очень важного, весьма и весьма вальяжного и авантажного? – спрохал дидушка и гордо, понимаешь, развернул свою шляпу на голове задним козырьком вперед, а передним назад.

– Да-да, весьма важного и именно весьма и весьма вальяжного и авантажного! – поддакнул Иван и с гордостью раз... раз... раз... развернул свой колпак на сто восемьдесят градусов, градус за градусом, все сто восемьдесят раз бурно радуясь.

– Чего эвто? – спрохала Арина и одним махом развернула фуражку-аэродром козырьком назад.

– Того, энтого, всего, чмок, чмок! Ну там теленка или ягненка?

– Нет, не произошло.

– Чего-нибудь просто важного, вальяжного и авантажного?

– Чего эвто?

– Того, энтого, всего, чмок, чмок! Ну там куренка или утенка?

– Нет, не произошло.

– Чего-нибудь неважного, не вальяжного и не авантажного?

– Чего эвто?

– Того, энтого, всего! Ну там морковки какой-нибудь или свеклы, чмок, чмок?

– Нет, не произошло.

– Чего-нибудь совсем неважного, совершенно не вальяжного и абсолютно не авантажного?

– Чего эвто?

– Того, энтого... всея! Да чего угодно! Хоть полной ерунды, ёшкин кот!

Арина попризадумалась, застенчиво улыбнулась и радостно сообщила:

– Да, есть такая ерунда! Ну да, у моих соседей – полная ерунда: криминальная драма! Ой, мама! – и дева одним махом развернула фуражку-аэродром козырьком вперед.

– Шо, у деда с бабкой? У хозяев колобка, чмок, чмок?

– Ага! Уж они рыдают – спасу нет!

– А шо, у них опять колобка похитили, чмок, чмок?

– Нет, нет!

– А кого тогда похитили, чмок, чмок?

– Пока никого!

– Ёшкин кот! Так шо же они рыдают, глупые?

– Цыганка нагадала, что у них в скором времени вы́торопня похитят!

– Чмок, чмок! А они шо, выторопня в хозяйстве держат?

– Нет, не держат!

– Ёшкин кот! Так они шо, выторопня в хозяйстве собираются завести?

– Нет, не собираются!

– Ёшкин кот! Так шо же они толды плачут, глупые?

– Загадка! У них надо спросить!

– Мда-а-а, загадка! А кто такой выторопень, чмок, чмок? – вдруг спрохал дед.

Иванушка-дурачек глубоко озадумался: как бы объяснить деду, кто такой выторопень?!

Но дедуля заорал:

– Ну, чичас не время разбираться, кто такой выторопень! Срочно бежим в Шарабара́шару*, ёшкин кот, и там выясним эвто на месте, чмок, чмок! И там же, на месте, проведем наше детективное раз... раз... расследование! – и дед возбужденно вскочил со своего места.

– Ура! Отправляемся в родную деревню! В Шарабарашару! – возопили Иванушка да Аринушка и тожде, понимаешь, энергично вскочили со своих мест.

Дедушкина вша глянула мрачно и тут же обомомлела, однозначно! От страха чуть было не околела, понимаешь! Впрочем, не будем больше об однозначном...

– И шо? Нам опять бежать сломя голову, цок, цок? – спросили сапоги, пританцовывая. – Аринушкину голову, разумеется, цок, цок!

– А нам шо? – шепнул Внутренний Голос Иванушке. – Вдвоем на твоих двоих – шлёп-шлёп?

– А нам шо? – возмущенно закричал Иван и вытащил из кармана халата толстущую клизму – жупел капитализма. – Вдвоем на моих двоих – шлёп-шлёп?

– Кому эвто – вам, ёшкин кот? Царь Горох, чьто ли, чьтобы называть себя – мы? Ну ващще! – заявил Ващще и со злостью погрозил Иоанну тонкой тростью, точно изящной девичьей костью.

– Царь Горох, чьто ли, чьтобы называть себя – мы? – яростно пригрозил Иоанн своему Внутреннему Голосу клизмой – жупелом капитализма. – Ну ващще! Кому энто – нам? Ух, я тебя – шлёп-шлёп!

– Нам! Мне, твоему Внутреннему Голосу, и тебе! – возмущенно шепнул Внутренний Голос Иванушке. – Нам с тобою, ващще!

– Нам! Мне и моему Внутреннему Голосу! – яростно закричал Иванушка дедушке, размахивая клизмой – жупелом капитализма. – Нам с ним, понимаешь, ващще! Однозначно!

– Не треба, ващще! Однозначно! – сказал Ващще. – Поскачем на избушкиных двоих! То бишь на курьих ножках! Там, на неведомых дорожках! Избушка!

– Чё?

– Бегом – марш!

– Чё, вот прямо-таки чичас? Куд-куда!

– Прямо чичас! Туд-туда! И сортирчик прихвати! И похрустов!

– Я не помню дороги, куд-куд-куда! У меня память девичья!

– Арина покажет! Туд-туд-туда! Арина, покажешь?

– Покажу, дедушка, да! – сказала Арина, одним махом повернула на голове фуражку-аэродром козырьком назад и застенчиво улыбнулась. – Но если я ошибусь, не обессудьте: у меня память девичья!

– Мы, мы покажем дорогу! – закричали сапоги. – Но если уж ошибемся, не обессудьте: у нас память старческая! Мы такие старенькие, такие старенькие, нам целая вечность, и нам давно пора поменять подметки, ведь их не меняли нам целую вечность, понимаешь!

– Хорошо, будут вам новые подметки – в следующей пятитысячелетке, пятитысячезначно! – пообещал добряк дедушка.

– Ур-р-ра-а-а! – радостно закричали сапоги. – Цок, цок!

– Ну да! Тогда пусть Арина бежит впереди меня в сапогах и показывает дорогу, куд-куд-куда! – сварливо прокудахтала изба.

– Хорошо! – сказала Арина завораживающим голосом и застенчиво улыбнулась. – Нам надо бежать вон туда!

– Шо, разве туда? – изумились сапоги. – Цок, цок!

– Вот и хорошо, куд-куда!

– И перестань постоянно спрашивать: куд-куда? – прошипел дедушка и со злостью пригрозил избеночке тонкой тростью, точно изящной девичьей костью. – Куд-куда, куд-куда! Туд-туда, ёшкин кот!

– Да поняла я, поняла! Этто я т-так к-кудахтаю!

– А-а-а! А этто я т-так т-тудахтаю, ёшкин к-кот!

– А-а-а, к-куд-куд-куда!

– Бэ-э-э! Иваха, за мной, ёшкин кот! Т-туд-туд-туда!

– Яволь! – радостно воскликнул Иваха и одним махом запихахом в карман своего докторского халата клизму – жупел капитализма. – И... и... изволь!

И дедушка с Иванушкой заскочили в избушку, захлопнули дверь, но оставили открытым, понимаешь, окошко, ибо в избе нестерпимо запахло «Тройным одеколоном».

Ту́товона* Арина подпрыгнула от нетерпения и радостно закричала:

– Избушка! Сортирчик, ик, ик!

– Що?

– Чё?

– За мной! Бегом – марш! – и Арина, застенчиво улыбаясь, рванула с места.

– Ага! Куд-куда! Сортирчик! Цып-цып! – воскликнула избушка.

– Пыц-пыц, понимаешь! – воскликнул сортирчик. – Клёво – ну перший сорт!

И изба, понимаешь, с сортирчиком сорвались с места и принялись гоняться за красавицей, бегающей нынче поутру кругами по всему двору. Цок, цок, шлёп, шлёп, пшлё, пшлё! Дедушке с Иванушкой, шобы спастись от страшенной тряски, пришлось плюхнуться на табуретки и крепко вцепиться руками в подоконник. Впрочем, от энтого тряска стала токмо сильнее и, понимаешь, как-то больнее, ик, ик!

Арина, застенчиво улыбаясь, выбежала через раскрывшиеся ворота за ограду из похрустов и, демонстрируя бег на месте, радостно закричала:

– За мной! За мной! Туда!

Изба выбежала через раскрытые ворота за ограду и, демонстрируя бег на месте, сварливо заорала:

– Похрусты!

– Шо?

– За мной! За мной! Куд-куда!

– Ага! А куд-куд-куда?

– Куд-куда, куд-куда! Туд-туда!

– А-а-ага-а-а, так вот куд-куда! – и похрусты дружно изобразили бег на месте, вдохновенно прихрамывая.

– Эк, как мы знатно, понимаешь, ковыляем! – восхитился дедушка. – Эдакая ковылькада, однозначно!

– Бегом – марш! – застенчиво улыбнувшись, звонко воскуяркнула Арина и сорвалась с места.

– Бегом – марш! – нахмурившись, заорала изба и побежала со всех своих курьих ножек, возмущенно лопоча: – Куд-куда, куд-куда! Туд-туда, туд-туда! Туд-туд-туда, куд-куд-куда, да, да, да, однозначно!

И вся ка... ка... ка... ковылькада швыдко-швыдко побежала по лесной стезе: впереди – Арина в сапогах-скороходах, за ней – избушка на курьих ножках, на собачьих пятках, а за ней – сортирчик на цыплячьих лапках, а за ним – группа по... по... по... похрустов, каждый – на своих двоих! И-эх, похрусты копотят себе по чащобушке, припрыгивают да насвистывают; и неказисты парни, а тоежь и девки, да бежь* хороша: бе́жма побежали, побежали, да всё, понимаешь, бегут себе босопля́сами*!

Так они все мчались уже целых тринадцать минутищ, как вдруг впереди показался всадник в сверкающих бехтерце и шеломе и на белом коне, стремительно мчащемся навстречу. А лесная стезя-то однополосная, не разминуться! А бехтерец и шелом так и сверкают, так и сверкают на солнце! Ёклмнэ-э-э! Причем несущиеся навстречу конь со всадником – оба огромадного, прямо-таки богатырского роста! Бо́ско* несутся навстречу ка... ка... ковылькаде, не остановить! Скок, скок, бух, бух и ешто скокобубух! Ё-моё, и ешто скоко энтих скокобубухов! И кто же кому уступит стезю? Дедушка с Иванушкой зе́хнули* в окошко, впали в оцепенение и зажмурили очи, ожидая неминучего ДТП и прочих заморочек, ик, ик!

Однако ДТП не произошло: богатырь коня на скаку остановил – бубух! Туша богатырского коня по брюхо ушла в землю, ступни всадника воткнулись туда-сь же. Поднялось колоссальное облако аспидной едкой пыли.

Дедушкина ковылькада – бу-бух! – тут же тожде остановилась, подняв свое колоссальное облако аспидной едкой пыли. Потрясающе: все существа мужеского пола, коих немало было среди похрустов, громко заматерились, но дисциплинированно остановились. И все существа женского пола – тоежь. А калды́* пыль начала раз... раз... рассеиваться и появилась какая-то видимость, дедонька встал с табурета, высунулся из окошка избы и закричал богатырю:

– Кхе-кхе! Эй, ты, богатырь, сам с волдырь! Ишь, проезд загородил, понимаешь! Прочь с дороги, однозначно!

Богатырь попытался было выпростаться вместе с конем из земли, потерпел неудачу и вежливо объяснил:

– Не могу, кхо-кхо! Мой добрый коняшка – он ножки в земле увязи́л!* И я тожде!

– Ёшкин кот! А ты кто таков, щобы мне перечить, попавшись навстречу?

– Ой, не серчай, незнакомушка, будь уж так добр! Я тебе не перечу, попавшись навстречу, добродумчивый дедушка! И в мыслях не было перечить, попавшись навстречу старшему по возрасту!

– Да?

– Да, доброжизненный дедушка!

– Г-хм! Вижу, що ты, добрый человек, – кажись, добрый человек! Но всё же, ежели ты добрый человек, скажи: кто ты таков, добрый человек, ёшкин кот? Да щоб однозначно, понимаешь! – и дедушка хлестко щелкнул пальцами, сгорая от нетерпения.

– Я, понимаешь, – Добрыня Никитич, однозначно! Я – человек! И я – добрый! А с энтой секунды – особенно! Возможно, ты слыхал про меня, добропамятный дедушка?

– Возможно, возможно, для меня нет ничего невозможного!

– Так ты шо, действительно про меня, доброрадный, слыхал? Ну ты, дедушка, прелесть, ващще!

– Да, я – ващще... Ващще... А-а-а, я вспомнил, вспомнил! А я – Ващще Премудрый! Я, понимаешь, – бессмертный, бесконечнозначно! Слыхал про меня, однозначно?

– А-а-а, слыхал, слыхал, и многаждызначно! Как же, как же, ведомо мне твое доброславное имя!

– Откудова, ёшкин кот?

– В доброзвучном «Сказе про Иванушку-дурачка» читал!

– Г-хм! Кхо-кхо! К-хм! Так ты еще и читать умеешь?

– А то! Читать, писать и считать! И играть в шахматы: чпок, чпок, чпок, чпок!

– Г-хм, эвто любопытно! А я, понимаешь, тожде шахматист! Я тожде люблю чпок, чпок! Да куды эвто ты так спешишь, вежда Добрыня Никитич?

– Ищу друга – добромужественного Илью Муромца! Треба ему срочно помочь!

– Какой ты добруша!

– Да, аз добры́ш! Доброконный Илья Муромец гонится тенчас* за недоброжизненным Соловьем-разбойником, так треба свернуть шею энтому, понимаешь, разбойнику, эвтому, воображаешь, нашему отъявленному матерщиннику Соловью: хрясь, хрясь! А ты куды эвто так спешишь, доброхвальный Ващще Премудрый?

– Я детектив, ёшкин кот! Вылитый Шерлок Холмс, понимаешь! Спешу в деревню Шарабарашару, дабы произвести там детективное расследование! Мне шибко срочно, однозначно!

Ту́тоцка Внутренний Голос прошепетал Иванушке:

– Г-хм! Чьто за шум, а драки нет? Доброй драки!

– Эй, ёшкина кошка! – громко завопил Иванушка в открытое окошко. – Чьто за шум, а доброй драки нет?

– Не будет доброй драки, я очень смирный, хоча и очень добрый! – зычно завопил богатырь и – чпок, чпок! – выпростал-таки ступни из земли. – Давай лучше, дедушка, будь уж так добр, в шахматы сыграем! У меня с собой дорожные шахматы, я очень доброазартный, понимаешь!

И Добрыня слез со своего коня, увязшего в земле, и вынул из кармана штанов миниатюрную пластмассовую коробочку с карманными шахматами «Ленинград».

– А давай, ёшкин кот! – азартно, даже очень доброазартно закричал дедушка и в лихорадке выскочил из хатки.

Дедушкина вша глянула мрачно и тут же обомомлела, однозначно! От страха чуть не околела, понимаешь! Впрочем, не будем больше о неудачном...

– Г-хм! – сказал Внутренний Голос Ивану.

– Г-хм! – ответил Внутреннему Голосу Иван.

– Иван, ёшкин кот! – доброазартно закричал дедушка.

– Шо?

– Шо, шо! Надоть чьто-то на землю постелить, чьтобы сесть можно было!

– А шо можно постелить?

– Шо, шо, ёшкин кот! Тащи скорей скатерть-самобранку! Ее постелим!

Иван вынес дедоньке скатерть-самобранку, попахивающую нафталином. Дед постелил ея прямо на путю и сел с Добрыней на скатерть играть в шахматы, несмотря на ея громкую брань. Иван взял на себя роль рефери и присел сбоку. Рефери и шахматисты вдохнули нафталиновый запах, задумались и нахмурились, ну вылитые хмыри, трождызначно. Все остальные: Арина, избушка, сортирчик и похрусты – окружили игроков полукругом и стоя принялись болеть изо всех сил, понимаешь, чихая от запахов «Тройного одеколона» и нафталина и кашляя от пыли.

– Чпок, чпок! – восклицал дедочка.

– Чпок, чпок! – восклицал Добрыня.

– Чпок, чпок, чпок, чпок! – восклицал, воображаешь, рефери, по пальцам подсчитывая количество взятых фигур.

– Чпок, чпок, чпок, чпок, чпок, чпок! – восклицали, воображаешь, болельщики, тожде по пальцам подсчитывая количество взятых фигур, но тут же бросали эвто безнадежное дело.

А в энто время через дремучий лес, через дром-бурелом* непролазный, а кое-где и через металлолом разнообразный, с энтузизазмом и шумом пробирались три господина с торбами за плечами и с мольбертами в руках. Эвти господа были художники-пейзажисты на пленэре: Виктор Васнецов, Иван Шишкин и Василий Перов, все как один – непоколебимые реалисты в живописи. Все трое, как интеллигентные люди, были одеты в черные смокинги. За художниками крался ощо один господин в черном смокинге – преподозрительный иностранный гражданин Александр Дюма, убежденнейший противник реализма. Крался сей Александр Дюма тожде с энтузизазмом и шумом.

Пейзажисты, внезапно увидев невдалеке скрозь деревья живописную картину шахматного поединка, пересекли границу дороги и леса, швидко расставили мольберты на дороге, достали из торб холсты, кисти и тюбики с красками и с энтузизазмом и шумом принялись делать наброски к гениальным творениям. Брызги красок так и полетели на смокинги. Засмердело рыбьим жиром, коим пахнет льняная олифа, на которой готовят художественные краски. Преподозрительный иностранный гражданин не рискнул пересечь границу дороги и леса, ибо догадывался, что за неприятие реализма в энтом глухом сакраментальном месте, понимаешь, можно и по морде схлопотать. Так чьто Дюма залез прямо в куст шиповника в красных плодах, дабы неприметно следить за живописцами, аки тать. Изредка художники перебрасывались репликами – естественно, на французском. Александр Дюма положил в рот плод шиповника, разгыз, выплюнул с весьма кислой миной, а затем, с энтузизазмом и шумом подпрыгнув от нетерпения и вскрикнув: «А-а-а!», достал розовый блокнот для записи нот и номеров банкнот, свинцовый карандаш и навострил уши.

Перов принялся набрасывать картину с тремя колоритнейшими хмырями, сидящими на земле.

– Назову эвту картину «Охотники на привале», однозначно! – радостно сообщил художник коллегам.

– Советуем тебе как коллеги коллеге: назови ее проще – «Три хмыря»! – нахмурившись, посоветовали коллеги коллеге.

– М-м-м! Г-хм! – буркнул Перов, ловко уклоняясь от жаркого творческого спора с коллегами.

Шишкин, жадно перенося облики шахматистов на холст и, само собой, преображая их в яркие художественные образы, жизнерадостно поведал:

– А я свою назову «Утро в сосновом лесу», двождызначно!

– Советуем тебе как коллеги коллеге: назови ее проще – «Три медведя»! – мрачно посоветовали коллеги коллеге.

– Г-хм! М-м-м! – буркнул Шишкин, привычно уклоняясь от жаркого творческого спора с коллегами.

При энтом художник почему-то набросал не трех, а четырех бурых медведей.

– А я! А я! – сияя, воскликнул Васнецов.

– Штё ты? Штё ты?

– А я свою назову проще некуда: «Богатыри», понимаешь! – и он швидко принялся набрасывать на холсте образ Добрыниного коня.

– Советуем тебе как коллеги коллеге: назови ее еще проще – «Три богатыря»! – угрюмо посоветовали коллеги коллеге.

– М-м-м! Гм-м-м! – буркнул Васнецов, неуклонно уклоняясь от жаркого творческого спора с коллегами.

– А я! А я! – ликующе прошептал Александр Дюма, преподозрительно чиркая что-то в своем блокноте.

– Штё ты? Штё ты? – дружно закричали все трое художников, давно уже заприметившие своими вострыми художническими очами преподозрительного иностранного гражданина в кусте шиповника.

– Вот эвто фельетон так фельетон! Я толькя штё родил концепцию моего нового романа! Ах, энто означает брызги шампанского в кабинете главного редактора ближайшей парижской газеты в скором будущем!

– А ты разве романист? Или фельетонист? Разумеется, реалист? Ну явно – совсем начинающий! – дружно закричали все трое художников, давно уже составившие свое мнение о преподозрительном иностранном гражданине.

– Да, я начинающий романист – фельетонист, понимаешь! – прошептал Александр Дюма, продолжая преподозрительно чиркать что-то в своем блокноте. – Я толькя штё опубликовал в газете свой новый роман – фельетон «Шевалье д’Арманталь»! И теперетька рыскаю в поисках идеи следующего романа – фельетона!

– И как ты его назовешь? – дружно закричали все трое художников, обожающие злободневные фельетоны, особенно в журнале «Крокодил», на который художники – непоколебимые реалисты регулярно подписывались в складчину.

– «Шевалье д’Артаньян», трождызначно! – прошептал Александр Дюма и начеркал в своем блокноте: «Д’Артаньяна – списать с Ивана, Атоса и Портоса – с Добрыни и его коня, Арамиса – с Ващще Премудрого, а миледи – с прекрасной Арины» – и поставил, понимаешь, три восклицательных знака.

– Фу, как стереотипно и неконкретно! – воскликнул Перов на чистейшем французском. – Недомы́ка* ты, однозначно!

– Фу, как стереотипно и невыразительно! – воскликнул Шишкин на чистейшем французском. – Недозе́ва* ты, двождызначно!

– Фу, как стереотипно и усложненно! – воскликнул Васнецов на чистейшем французском. – Ах, якой ты недо́пха*, понимаешь!

– Ну, толды назову: «Шевалье д’Артаньян и мушкетёры», понимаешь! – и Александр Дюма поставил четвертый восклицательный знак в свой розовый блокнот.

– Фу, как неудачно! – дружно закричали все трое художников на чистейшем французском. – Недоу́ка* ты, трождызначно!

– Ну, толды назову: «Мушкетёры»! – и Александр Дюма перечеркнул все четыре восклицательных знака в своем розовом блокноте.

– Фу, как неконкретно! – воскликнул Перов.

– Фу, как невыразительно! – воскликнул Шишкин.

– Фу, как усложненно! – воскликнул Васнецов.

– А как толды прикажете назвать? – в полном отчаянии воскликнул начинающий романист – фельетонист, дернулся и изодрал в клочки смокинг колючками шиповника.

– Назови проще: «Три мушкетёра»! – дружно закричали все трое художников. – Трождызначно, понимаешь!

– Гм! Гм! – в сердцах буркнул начинающий романист – фельетонист, уклоняясь от жаркого творческого спора с живописцами, явными дилетантами в изящной литературе и тем более в суровом газетном деле, и принялся яростно всё зачеркивать в своём розовом блокноте свинцовым карандашом.

А живописцы лихо и радостно продолжили свою лихорадочную работу кистями, с лихвой расходуя краски и не обращая внимания на брызги, с шипением летящие на смокинги. Ах, в творческих мечтах художников на эвти смокинги летели с шипением брызги шампанского в кабинете директора Третьяковской галереи!..

И как раз к концу сей лихорадочной, многообещающей художественной работы шахматный матч тожде стал подходить к концу. По количеству фигур явно выигрывал доброумный Добрыня, чему он бурно обрадовался, в азарте отбросив всякое вежество.

– Добре! – воскликнул Добрыня. – Ну очень добре, черт побери! Чпок, чпок!

Дедушка страшно нахмурился, сглотнул слюнки и принялся шептать себе под нос:

– М-м-м, чмок, чмок! Кушать хочу – и обедать пора! Скушать его или не скушать? Скушать или не скушать, чмок, чмок, чмок, чмок, чмок, чмок?

– Шо ты там бормо́лишь*, добренький дедушка? Чпок, чпок!

– Да нишо! Кушать хочется, Добрынюшка! Спасу нет – как, ёшкин кот! Чмок, чмок!

Дедушкина вша глянула мрачно и тут же обомомлела, однозначно! От страха чуть было не околела, понимаешь! Впрочем, не будем больше о страшном...

– А-а-а! Доброе дело, доброчестный дедочка! Как раз время обеда – полдень! Доброприятного тебе аппетита! Чпок, чпок!

– Спасибо на доброприятном слове! Вот чичас пальцами щелкну – и кое-кого, понимаешь, скушаю, ёшкин кот! М-м-м, чмок, чмок! Будет мне очень доброприятно!

– Добрыня, а Добрыня! – по доброте душевной прошептал на ухо доброму богатырю Ивашка и достал из кармана белого докторского халата толстенную красную клизму – жупел капитализма.

– Шо, добронравный Иванушка? Чпок!

– Оглянись на болельщиков, ёшкина кошка!

– Прости, некогда мне! Ну оглянулся! И шо, добрейший Иванушка? Чпок!

– Знаешь, кто они такие?

– Не знаю и знать не хочу! А кто, добротворивый Иванушка? Чпок!

– Кто, кто! Похрусты, вот кто! – и Иванушка-дурачек показал Добрыне красную клизму – жупел капитализма.

– А-а-а! Знаю, шо добрейшие похрусты, ну и шо? Ты шо ж думаешь, я похрустов не видал, доброушлый Иванушка? Чпок!

– Ёшкина кошка! А знаешь, как они стали похрустами?

– Чпок! Не знаю и знать не хочу, добросиянный Иоанн! А как?

– Все они выиграли у дедушки в шахматы! – и Иванушка-дурачек показал Добрыне клизму – жупел капитализма.

– Чмок, чмок! – с аппетитом пожевал губами дедочка и незамедлительно закивал утвердительно, и похрусты закивали тожде.

– Фи! Как эвто не комильфо, понимаешь! – возмущенно закричали три художника и один романист – фельетонист, тут же к эвтому прибавивший мрачно: – Однозначно!

– Ик! Ай, ой! Спасибо, добросердый Иван, чьто вовремя предупредил! Век твоей доброты не забуду! Чпо... Нет, больше не чпок!

И Добрыня тут же поддался дедушке.

– Чпок, чпок, чпок, чпок, чпок, чпок! – одну за другой рубил дедушка Добрынины фигуры.

Добрыня швидко проиграл партию, так чьто Иван вынужден был убрать красную клизму – жупел капитализма в карман белого докторского халата, благоухающего «Тройным одеколоном».

Сияющий дедушка тут же предложил сыграть еще́жды* добренькую партейку.

– Ой, мамочки! Ик! – мрачно воскликнул Иванечка и с шумом вскочил со скатерти-самобранки.

– Извини, доброчестный дедушка, не могу – спешу! – хмуро сообщил богатырь, собрал шахматы в корбочку и с грохотом вскочил со скатерти-самобранки, а коробочку, понимаешь, сунул в карман штанов. – Треба помочь доброхраброму Илье Муромцу! Ведь он гонится за недобромирным Соловьем-разбойником, разгильдяем и матерщинником! Мне нужно срочно ехать, щобы свернуть шею эвтому треклятому Соловью: хрясь, хрясь! Дозволь мне откланяться, будь так добр!