Текст книги "Сказ про Иванушку-дурачка. Закомурища тридцать третья (СИ)"

Автор книги: Андрей Русавин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Русавин Андрей Сергеевич
Сказ про Иванушку-дурачка. Закомурища тридцать третья

СКАЗ ПРО ИВАНУШКУ-ДУРАЧКА

Продолжение (начало – ищи по ссылке «Другие произведения»)

Закомурища тридцать третья

КАК ДЕДУШКА С ИВАНУШКОЙ, ПОНИМАЕШЬ,

ШЕРЛОКОМ ХОЛМСОМ И ДОКТОРОМ ВАТСОНОМ БЫЛИ:

ДЕЛО ТРУСЛИВОГО ВОРА – РЕЦИДИВИСТА

Посвящается В. М. Серебрякову

Запокончил на том свою закомуришку Иванушка-дурачишка глубокой ночью и тут же уснул в изнеможении, и дедушка тожде. А было это, понимаешь, в избушке на курьих ножках, летом, в опасную, но прекрасную эпоху экс-царя Гороха. Рано утром Иванчик проснулся, потянулся и помолчал целых трина́десять секундишек. Засим поглядел вопросительно и очень жалостно с печи, с девятого кирпичи, на дедушку Ващще Премудрого, уже целых тринадцать минут молча сидящего на табурете перед открытым окном избы. Обоим проснувшимся чего-то хотелось, но они не хотели признаться себе, что им хочется в сортир. Иван жалобно-жалобно спросил:

– Ну так что ж, ядрёна вошь?

Дедушка, насупившись, попризадумался в глубоком молчании. А чтобы полегче попризадумывалось, дед с Божьей помощью пересел с табурета в кресло-качалку, имеющее вид атомной бомбы, и принялся качаться, качаться, качаться, качаться. Страшно-престрашно, страшно-престрашно, страшно-престрашно заскрыпели ветхонькие половицы, громко затикал часовой механизм неугомонной бомбы.

Прошло тринадцать секунд. Дедушка утомился от противного тиканья, глянул на Иванушку сурово и перестал качаться, качаться, качаться, качаться. Тиканье прекратилось: усталому часовому механизму Бог дал угомон. Через тринадцать секунд дедочка Ващще Премудрый с облегчением кивнул и радостно сказал:

– Да-сь, о балда-сь!

Иван опечалился и через чертову дюжину секундочек вопросительно поднял бровь, алалы́кая*: «Ка... ка... ка... ка...», а дедочка брови насупил.

Прошла еще чертова дюжина секундушек. Премудрый с радостью отрицательно замотал головою: мол, нет, нет и нет, а Иванушка сморгнул.

Пробежало еще ка... ка... каких-то тринадесять секундишек. Ну, тут уж Ивашку такая досада взяла, что дурашка затрясся, как если б его ка... ка... ка... колотила кондрашка:

– Ка... ка... ка... ка, ёшкина кошка... ка... ка...

И так он трясся и говорил свое «ка... ка... ка... ка...» целую чертову дюжину секундушек – и вдруг замер. Посе́м* Премудрый кивнул и хлестко щелкнул пальцами тринадесять раз, раз, раз, раз.

Прошло ровно тринадцать секундочек мертвого безмолвия, а в следующую сантисекундочку на дворе раздалось радостное, нечеловечески громкое хрумканье, причем через открытое окно избы донесся смутно знакомый запах эфирных масел. Ивашка с грохотом спрыгнул с печи, с девятого кирпичи, выглянул в окошко на двор и через чертову дюжину секундушек удивленно спросил:

– Дедушка, а что эвто за незнакомый зайка во дворе хатки морковкой хрумкает?

– Хрум-хрум! Хрум-хрум!

– Где же он, ёшкин кот? Аз не слышу! – дедушка сглотнул слюну.

– Ёшкина кошка! Айда во двор!

Старый и малый, одетые в принимаемые за пижамы полосатые черно-белые робы арестантов, выбежали во двор.

Было раннее летнее утро. Стрекотали кузнечики. Чирикали птички. Жук жутко жужжал. Посреди двора стоял и исступленно жрал морковку зайчик в совершенно новой, с иголочки, шкурке, с плеером на груди и в наушниках на щеголеватых ушках. Вся шкурка, понимаешь, совершенно белая, тольки кончики ушек черные. На зеленой траве перед зайкой валялся плотно набитый черный рюкзак, размером больше самого зайки. Из рюкзака обжора доставал морковку за морковкой и жрал, жрал, жрал, жрал с нечеловечески громким хрумканьем. Увидав дедушку с Иванушкой, зверок адски задрожал и сказал, вихляя задишкой, виляя хвостишкой и кося обоими глазишками темно-бурого цвета:

– За... за... за... за... заключенные!.. Мама!.. Вы, голубчики, идите – на мой хвостик поглядите! За... за... за... за... замечательный хвостик! – и зайчик повернулся к голубчикам задом.

Дедушка с Иванушкой опасливо подошли к зайчишке чуть-чуть поближе. А тот повихлял задиком, повилял хвостиком, покосил глазками тринадесять секундочек и опо́сле принялся яростно барабанить по земле задними лапами. Энто сплошь и рядом, что зайцы становятся задом и принимаются яростно бить задними лапами, дабы выказать себя солидными, косолапыми, а еще с ушами щеголеватыми, помимо прекрасных вихляющих хвостиков.

– Бум-бум! Бум-бум!

Ровно через тринадцать секундочек заяц перестал барабанить по земле задними лапами, повернулся к голубчикам мордой, достал из рюкзака прекрасную красную морковку и сунул ее в пасть, дабы нахрумкаться всласть:

– Хрум-хрум! Хрум-хрум!

– Ах, где же он, ёшкин кот? Аз вижу одну колоссальную красную морковку, чмок, чмок! – и дедушка сглотнул слюну.

– Ёшкина кошка! Да вот же он, диду!

Премудрый протер глаза, пригляделся, понимаешь, и ровно через тринадцать секундишек радостно, воображаешь, изрек, вкусно причмокивая:

– А-а-а, так энто, парнишка, твой собственный, понимаешь, зайчишка, чмок, чмок! Вот глупый парнишка: своего собственного зайчишку не узнал, дурачишка! Чмок, чмок!

– Что ты, диду! Нет, нет, эвто не мой зайчишка!

– Как не твой?! Ты что, дурачишка! Твой! Собственной персоной зайчишка, чмок, чмок! Из закомурушки тридцать второй, однозначно! Заяц-беляк!

– Какой же эвтот заяц – беляк?

– А кто толды́*?

– Альбинос, ёшкина кошка!

– Почему?

– Да ведь белый окрас шкурки – не по сезону! Белая шкурка – зимняя, а сейчас – летне-осенний сезон охоты!

– Охоты кого на кого?

– Тигров на браконьеров!

– Чмок, чмок! Хорошо, пусть будет окрас по сезону – тигровый!

Дедушка хлестко щелкнул костлявыми пальцами, и шкура зайца приобрела тигровую окраску: желтую с темными полосами.

– Ой, дидушка, кто этто? Заяц аль карликовый тигр?

– Этто тигряк, ёшкин кот!

– Кто, кто, ёшкина кошка?

– Был заяц – беляк, стал заяц – тигряк, ёшкин кот, однозначно!

– Хрум-хрум! Хрум-хрум! Как нельзя лучше! – воскликнул заяц-тигряк, вихляя задиком, виляя хвостиком. – Я теперь за... за... за... заяц не беляк, а тигряк! И какой тигряк, хрум-хрум! С желтыми и темными полосками! Ну, тепе́ричка все тигрицы – мои! М-м-м! Хрум-хрум! Хрум-хрум!

– Хнык, хнык! Не хочу за... за... за... зайца-тигряка, не сойти мне с энтого места! – закапризничал наш дурашка, не сходя с места.

– Не хочешь зайца-тигряка? Хорошо, пусть будет по-прежнему беляк: в белой шкурке! Чмок, чмок! – и дедушка со вкусом щелкнул пальцами, сглотнув слюну.

– Хрум-хрум! Хрум-хрум! Как нельзя лучше! – воскликнул заяц-беляк, вихляя задиком, виляя хвостиком. – Я теперь не тигряк, а беляк! И какой беляк, хрум-хрум! В белой зимней шкурке! Ну, теперичка все за... за... зайчихи – мои! М-м-м! Хрум-хрум! Хрум-хрум!

– Хнык, хнык! Хнык, хнык! Не хочу за... за... за... зайца-беляка, не сойти мне с энтого места! – за... закапризничал наш дурашка и даже подпрыгнул раз пять, не сходя с эвтого места.

– Почему, Иван? Эвто ведь твой за... за... зайка! Из за... за... за... за... закомурушки тридцать второй, ёшкин кот!

– Нет, не мой, ёшкина кошка! – Иван с возмущением даже сошел со своего места на два шага. – Мой ведь не может быть в шкуре и с плеером: с моего в за... закомурушке тридцать второй волки, мерзавцы, шкуру содрали! И плеер, мерзавцы, содрали тоже!

– Хрум-хрум! Хрум-хрум! М-м-м!

– Да ведь я по твоей просьбе толькя шта вернул зайцу шкуру и плеер с помощью своего щелканья!

– А я тебя, дидушка, об энтом не просил, ясно?

– Неправда, просил, ёшкин кот! В нашем с тобой мысленном разговоре, ясно?

– Ясно, хоть и напрасно! Но ты всё же объясни, диду, а то мне всё ясно, но я не понял!

– Хорошо! Но толькя уговор: для эвтого надо вспомнить наш с тобой мысленный разговор.

– Ну так вспомни и изложи, ясно?

– Ясно, хоть и напрасно! Нет, ну я не понял, что там тебе излагать, дурашка! Да я уж и не помню ни шиша, Ивашка!

– Ну и напрасно, бедняжка! А ты напрягись немножко да вспомни этто, ёшкина кошка!

Дедушка, бедняжка, изо всех сил напрягся и заскрыпел всеми зубами, коих у него было не больше двух, а еще заскрыпел всеми суставами, а те у него были во всем своем множестве ну очень скрыпучи! А через тринадцать секундочек дедочке стало так тошно, что он закричал истошно:

– Ни шиша не помню, ядрёна вошь! Ни шиша не помню... Ни шиша не помню? Ешь меня вошь, ёшкин кот! – тутоньки дедонька Ващще Премудрый хлестко щелкнул пальцами. – Ой, меня вошь укусила, ядрёна вошь! Ай, вспомнил, вспомнил, вспомнил, вспомнил, ёшкин кот!

– Ну вот и хорошо, ёшкина кошка! А топерь изложи мне всё то, что ты вспомнил, вспомнил, вспомнил, вспомнил, дедуся! Ясно?

– Ясно! Толькя я вспомнил неточно и могу изложить лишь ориентировочную версию нашего с тобой молчаливого разговора, хорошо?

– Хорошо, ёшкина кошка, изложи хотя бы такую версию. Лишь бы тольки не эвту – как бишь ее ориентировочно? – белибердессию!

– Моя версия, Иванушка, совсем ну не энта – как бишь ее ориентировочно? – белибердессия! Моя версия, Иванушка, следующая. Ты утром проснулся, вначале чуть-чуть помолчал, ёшкин кот, а засим поглядел на меня вопросительно и очень жалостно. Я сразу понял: ты спрашиваешь о зайчишке, мол, ну так что ж, нельзя ли ему, трусишке, учинить всяческие помогишки. Ведь что самое жалостливое в твой последней истории, Иван?

– Что, диду?

– Хрум-хрум! Хрум-хрум! М-м-м!

– Что зайчишка, трусишка, остался без шкуры и плеера из-за своей и твоей фантастической трусости! Ведь ты мог, но не защитил зайчишку от волков из-за своей фантастической трусости! Поэтому я сурово поглядел на тебя, пеняя на твою фантастическую трусость, но, изнывая от жалости к ни в чем не повинному трусишке – зайчишке, чмок, чмок, подумал, подумал и твердо сказал, мол, да-сь, о балда-сь, конечно, возможны зайчишке всяческие помогишки, чмок, чмок! Ты обрадовался страшно, ощо́* страшнее попризадумался и посем спросил крайне страшно: «Как?» Мол, добить его, что ли, чтобы не мучился и не трусил, трусишка? М-м-м, чмок, чмок! Я подумал, подумал и с искренней радостью замотал головою, мол, нет, о шпингалет! Ты страшно попризадумался и спросил меня ощо страшнее: «Ка... ка?..» – мол, как же тожно́*, причем спрашивал не переставая, ёшкин кот! Ну, я подумал, подумал, щелкнул пальцами тыр... тыр... тринадесять раз, раз, раз, раз – и через тыр... тыр... тринадесять секунд всё готово: зайчишка – во дворе, в новой, с иголочки, шкурке, с плеером на груди и в наушниках на щеголеватых ушках, как ни в чем не бывало, чмок, чмок!

– Хм! Но я-то имел в виду совершенно другое!

– Что ты имел другое в виду? Ну-ка, раз... раз... расскажи, ёшкин кот!

– Веришь ли, я уж не помню!

– Не вер...

– А-а-а, проиграл, проиграл пари!

– Я хотел сказать: невероятно, но верю!

– У-у-у, ёшкина кошка! – раз... раз... раз... раз... разочарованно протянул Ивашка и мысленно поклялся больше никогда-сь, ни за что-сь на свете не перебивать старикашку.

– Но ты всё-таки напрягись и вспомни, дурашка!

Ивашка изо всех сил напрягся и через чертову дюжину секундишек закричал, бедняжка:

– Ась? Ни шиша не помню! Ни шиша не помню... Ни шиша не помню?

– Не помнишь, Ивашка?

– Не помню, ядрёна вошь!

– Ешь тебя вошь, ёшкин кот! – воскликнул дедонька Ващще Премудрый и громко щелкнул пальцами пару раз.

– Хрум-хрум! Хрум-хрум! – с восторгом воскликнул заяц.

– Хрум-хрум! Хрум-хрум! – с восторгом воскликнула вошь.

– Ой, дедунь, меня вошь укусила два раза, ядрёна вошь! – Иван так и подскочил на месте два раза. – Ай, вспомнил, вспомнил, вспомнил, вспом...

– Ну вот и хорошо, ёшкин кот! А теперь изложи мне всё то, что ты вспомнил, вспомнил, вспомнил, вспом...

– Я, диду, – перебил старикашку Ивашка, – запокончил свою закомуришку, уснул, выспался, проснулся и, помолчав всего-навсего каких-то тринадцать секундишек, спросил тебя как всегда-сь: мол, ну так что ж, слушаешь меня, дидушка, ась? Ты подумал, подумал и ответил: «Да-сь, о балда-сь!» Тогда-сь я страшно попризадумался, сказал: «Как?» – мол, как же так, а засим спроcил тебя без слов: мол, аль приврал я хоть чуть-чуть? Ты подумал, подумал и молча ответил мне: «Нет, о авторитет!» Тогда-сь я всего-навсего через тринадцать секундочек раздосадовался и попытался сказать тебе: «Ка... ка... как тоскли-и-иво! Опять, стало быть, аз не выполнил условия пари и не видать мне огни-и-ива!» Ну, туточки ты подумал, подумал тринадцать секундочек и хлестко щелкнул тринадесять раз, раз, раз, раз пальчушками! А вызывать зайчишку и возвращать ему шкуру и плеер я тебя не просил, ёшкина кошка!

– Хрум-хрум! Хрум-хрум! М-м-м!

– М-да-а-а, стало быть, ошибочка вышла с зайчишкой, парнишка, однозначно, чмок, чмок!

– М-да-а-а, дидочка, ошибочка!

– Что ж нам таперича делать с зайчишкой-то, а, парнишка? Чмок, чмок?

– Не знаю, диду!

Тутушки дедушка с Иванушкой попризадумчиво помолчали каких-то тринадесять секундочек, сходили по очереди в сортирчик, посем старичек неожиданно воскликнул:

– Ну что, Иоанн, не попридумал чего, чмок, чмок?

– Не попридумал!

– Эх, ты, ёшкин кот! Ух, думал-думал, а ни фига не попридумал! Лопух!

– Сам такой! Эх, ты! Думал-думал, а ни фига не попридумал, ёшкина кошка! Ух, сам лопух!

– Ну и что, что не попридумал, ёшкин кот! Ерунда же, ядрёна вошь! Да, однозначно! Нет, ёшкин кот!.. Ну ешь меня вошь! – и дедонька Ващще Премудрый резво щелкнул пальцами и аж подскочил на месте. – Ой, меня вошь укусила, ядрёна вошь! Ай, ой, попридумал, попридумал, попридумал, ёшкин кот!

– Шо ты попридумал, попридумал, попридумал? Какую-нибудь ерунду, ерунду, ерунду, понимаешь?

– Хрум-хрум! Хрум-хрум! М-м-м!

– Вовсе не ерунду, ёшкин кот!

– А шо тажды́*?

– Шо, шо! А вот шо! Ивашка!

– Шо? Шо?

– Шо, шо! Шо, шо! Я дарю тебе эвтого зайчишку, дурашка! Будешь его хозяином! Будешь его кормить, ёшкин кот, шобы он стал пожирней! Ишь, какой он у тебя худенький, неоткормленный! Однозначно, чмок, чмок!

– Хрум-хрум! Хрум-хрум! Добре! – обрадовался зайчишка и впился косыми глазами в Ивашку, вихляя задиком, виляя хвостиком.

– Спасибо, не надо-сь, дедуся!

– Да ты посмотри: ох, хорош заяц! Его б толькя откормить! И тогды – м-м-м, чмок, чмок!

– Не хочу зайца!

– Не хочешь зайца? Пусть будет зайчиха! – и дедушка хлестко щелкнул пальцами.

– Хрум-хрум! Хрум-хрум! М-м-м, как нельзя лучше! – воскликнула зайчиха, вихляя задиком, виляя хвостиком. – Я теперь не за... за... за... заяц, а за... за... зайчиха! И какая за... за... зайчиха, хрум-хрум! С плеером! Ну, теперичка все за... за... за... зайцы – мои! М-м-м! Хрум-хрум! Хрум-хрум!

– Хнык, хнык! Хнык, хнык! Не хочу за... за... зайчиху, не сойти мне с энтого места! – за... за... закапризничал наш дурашка, не сходя с эвтого места.

– Почему, Ивашка? Будет у тебя живая зайчиха! Будешь ее хозяином, ёшкин кот! Станешь ее кормить! Ишь, худенькая-то какая, неоткормленная! М-м-м, чмок, чмок!

– М-м-м, мне не надо живой зайчихи! – Иван в возмущении даже сошел со своего места на два шага.

– Почему, Ивашка?

– Чем мне ее кормить? Пищей духовной? Стишками?

– А чем ты своих животных-то раньше кормил, дурашка? Пегашку-то чем кормил, а, Ивашка?

– Ёшкина кошка! Ничем не кормил, кроме стишков, старчугашка!

– Хрум-хрум! Хрум-хрум! Ёклмн!

– Ах ты, садист, ёшкин кот! Скупердяжка, однозначно! Зверский мучитель животных! Почему ты Пегашку ничем не кормил, кроме стишков, а, Ивашка?

– Эх ты, попрекашка! Потому что моя Пегашка, ёшкина кошка, была воображаемая!

– Ну и что, дурашка? Эвта живая зайчиха, что чичас во дворе хрумкает, то́жде* была воображаемой тринадцать минут назад! Эх ты, беспонятный Ивашка!

– Хрум-хрум! Хрум-хрум! Ага!

– Хнык, хнык! Хнык, хнык! Всё равно не хочу живую зайчиху, не сойти мне с энтого места! – закапризничал наш дурашка, не сходя с эвтого места.

– Не хочешь живую зайчиху? Хорошо, пусть будет живой заяц! – и дедушка звучно щелкнул пальцами.

Ивашка охнул и тут же отпрыгнул на шаг в сторону.

– Хрум-хрум! Хрум-хрум! Как нельзя лучше! – воскликнул заяц, вихляя задиком, виляя хвостиком. – Я теперь не за... за... зайчиха, а за... за... за... заяц! И какой за... за... за... заяц, хрум-хрум! С плеером! Ну, теперичка все за... за... зайчихи – мои! М-м-м! Хрум-хрум! Хрум-хрум! Ага!

– Нет, диду! Мне за... за... за... зайца не надо-сь, брюзгашка!

– А эвтого зайца тогды ж куды ж, дурашка? На жаркое, что ль, а, Ивашка? М-м-м, чмок, чмок!

– Хрум-хрум! Хрум-хрум! Ёклмн!

– А хоть бы и так, диду!

– Хрум-хрум! Хрум-хрум! Опрст!

– Ивашка!

– Ёклмн! Хрум-хрум!

– Шо, ёшкина кошка?

– Опрст! Хрум-хрум!

– Сбегай-ка швидко на огород да посмотри, достаточно ли там лука, моркови, картошки, укропа и петрушки для заячьего жаркого!

– Ёклмн! Опрст!

– Хорошо, ёшкина кошка! – радостно воскликнул Ивашка и швидко побежал за хатку на крошечный огород, который дедушка увлеченно возделывал на досуге.

Парнишка через тринадесять раз по тринадцать секундочек прибежал впопя́т и возбужденно заорал:

– Диду!

– Ёклмн! Хрум-хрум!

– Шо, ёшкин кот?

– Шо, шо! На огороде достаточно лука, картошки, укропа и петрушки для заячьего жаркого...

– Отлично, Иван, ёшкин кот! М-м-м, чмок, чмок!

– Хрум-хрум! Ёклмн!

– Но...

– Но?..

– Но нету морковки!

– Опрст! Хрум-хрум!

– Ни одной?

– Ни одной, ёшкина кошка! Тринадесять раз пересчитал!

– Ёклмн! Хрум-хрум!

– Вот именно, ёклмн! Куды ж подевалась морковка-то, а, Иван?

– Хрум-хрум! Хрум-хрум!

– Ее кто-то украл, ёшкина кошка!

– Хрум-хрум! Хрум-хрум! Опрст!

– Вот именно, опрст, ёшкина кошка!

– Опрст! Кто же ее украл, а, Ивашка? Ах, как нам тепе́ретька быть с жарким, ёшкин кот? М-м-м, чмок, чмок!

– Хрум-хрум! Хрум-хрум! Ёклмн!

Ивашка насупился и промолчал, позадумавшись. Дедушка, насупившись, позадумался в глубоком молчании. Зайка угрюмо молчал, глубоко поза... за... задумавшись и сердито насупившись, токмо громко хрумкал сочной красной морковкой.

– Ни шиша не придумывается! Не придумывается... Не придумывается, ядрёна вошь? – неожиданно закричал дедушка ровно через тринадесять раз по тринадцать секунд. – Ну ешь меня вошь, ёшкин кот!

– Не трожь свою вошь! – закричал Ивашка, подскакивая на месте, но дедонька Ващще Премудрый успел смачно щелкнуть пальцами пару раз.

– Хрум-хрум! Хрум-хрум! Ёклмн! – воскликнул заяц.

– Хрум-хрум! Хрум-хрум! Опрст! – воскликнула вошь и восторженно добавила: – М-м-м, чмок, чмок!

А дедонька Ващще Премудрый возопил, подскочив на месте:

– Ой, не сойти мне с энтого места, меня вошь укусила, ядрёна вошь! Два раза! Ай, ой, ёшкин кот! А-а-а, а-а-а, придумал, придумал, не сойти мне с энтого места!

– Что ты придумал, диду? Неужели сходить а-а?

– Нет! Да! Нет!

– Что, неужели приготовить из зайца жаркое, воображаешь, без морковки?!

– Да! Нет! Да! Придумал, придумал, чмок, чмок!

– Что, что ты придумал, диду? А? А?

– Никаких а-а! – и дедочка в возмущении даже сошел с эвтого своего места на два шага. – А... а... а... а отпустить энтого зайчика на все четыре стороны! И пусть там самостоятельно добывает себе пропитание! Ведь худенький-то какой, неоткормленный! М-м-м, чмок, чмок!

– Хрум-хрум! Хрум-хрум! М-м-м!

– Замечательно ты придумал, диду!

– Хрум-хрум! Хрум-хрум! Ёклмн! – пропищал за... за... за... заяц и за... задрожал всей тушкой. – За... за... зараза!

– Стой, за... за... зайка, не дергайся, ёшкин кот! – тут дедушка хлестко щелкнул пальцами – и заяц замер. – Вот скажи-ка мне, зайчик, почему ты так за... за... за... за... заикаешься и в энтом нисколько не ка... ка... ка... каешься?

– Потому чьто я за... за... заика! Ик, ик!

– А-а-а, за... за... зайчонка!

– Бэ-э-э, за... за... занудный старичонка! Ик, ик! Хрум-хрум! Ик, ик!

– А скажи-ка мне, за... за... за... зайчик, почему, ну почему ты так любишь морковку?

– М-м-м, мою мармеладку! Хрум-хрум! Хрум-хрум! Ик, ик! Когда-то давным-давно у меня был брат. А как его звали? Вавел… Мавел… Павел… Не помню. Пусть будет Павел! И вот как-то однажды у него был день рождения и я выпросил у главного агронома и подарил брату чудеснейшую, пребольшущую красную морковку. М-м-м, мою мармеладку! Ик, ик! Хрум-хрум! Ик, ик!

– И чё?

– Чё, чё! Она была такая большая и, понимаешь, чудесная, чьто я крепко за... за... задумался и сказал брату: «Пусть будет и у меня сегодня день рождения! Подари мне на мой день рождения эвту прекрасную красную сочную морковку! М-м-м, мою мармеладку!» Хрум-хрум! Ик, ик! Хрум-хрум!

– И чьто было дальше?

– Ик, ик! Чьто, чьто! Точно не помню. Но я спросил, понимаешь, у главного агронома: почему одному всё, а другому ничего?

– И чё он ответил?

– Чё, чё! Ик, ик! Тьфу, тьфу! Не помню, не энто главное, понимаешь! Главное – вовсе не в главном агрономе! Главное, помню, чьто морковка в конце концов оказалась снова у меня! М-м-м, моя мармеладка! И я тут же ея съел! Хрум-хрум! Ик, ик! Хрум-хрум! Ах, с тех пор я и полюбил сочную сладкую морковь! А еще с тех самых пор меня очень волнует вечная за... за... загадка: почему одному всё, а другим ничего? Почему одному из всех – все мармеладки, а всем другим – ни одной?! Ах, как энто нестерпимо гадко! Ик, ик! Ах, ах! Хрум-хрум! Но изо всех своих сил я один борюсь с эвтой вопиющей несправедливостью! Хрум-хрум! Хрум-хрум! М-м-м! М-м-м!

– Хм, ик, ик! А разве твой брат тебе не помогает?

– Увы, нет!

– Почему, ёшкин кот?

– С того самого дня рождения с моим братом Павлом стало что-то не то.

– А что стало с твоим братом Павлом, ик, ик?

– Что, что! Главный агроном меня тоже об энтом спрашивал, понимаешь. Отвечаю: не знаю! Разве я сторож брату моему? – пропищал за... за... за... заяц и за... задрожал всей тушкой.

– Стой, за... за... зайка, не дергайся! – ту́тока дедушка щелкнул пальцами. – Трусишка! А ну-ка, бегом, брат, – на все четыре стороны!

– Ёклмн! Опрст! – завопил зайка, в спешке нацепил на спинку верхом вниз рюкзак, из которого выпали две распоследние, ёклмн, морковки, дернулся в одну сторону, потом в противоположную и встал на задние лапы как вкопанный.

– Зайчишка! – воскуя́ркнул* дедусик.

– Ик, ик! Ну чего?

– Чего, чего! Чего встал-то как вкопанный?

– Ик, ик! Ёклмн! А в какую сторону прикажешь бежать-то?

– В какую, в какую! Вон в ту, ёшкин кот! – махнул рукой дедушка, и зайчик развернулся в указанном направлении, кося глазами в полном недоумении.

– В противоположную! И – на все четыре стороны! – махнул рукою Ивасик, и зайчик развернулся в противоположном направлении и остановился как вкопанный, кося глазами в полнейшем недоумении.

– Да беги ж ты, наконец! – воскуяркнул дедушка и звучно щелкнул пальцами.

– Ёклмн! Опрст! – пропищал заяц, задрожал всей тушкой и сорвался с места.

Он враз перепрыгнул через некрашеный забор из по́хрустов* и со всех лап побежал в указанных дедусиком и Ивасиком направлениях на все четыре стороны, то есть через каждые пять секунд меняя направление на перпендикулярное.

– Эк стегану́л-то* от нас, понимаешь, зайчишка! – восхитился дедусик и добавил: – Пусть отъедается зайчик на воле, а то худенький-то какой, неоткормленный! М-м-м, чмок, чмок, чмок, чмок, чмок, чмок, ик, ик!

– Ну наконец-то утек от нас гадкий за... за... заика, ик, ик! – прошептал Ивашка и больше ни шиша не добавил, токмо хмыкнул.

Засим дедонька Ващще Премудрый и Иванушка-дурачек захотели позавтракать. Подобрали они две оставшиеся от зайки морковки и тут же схрумкали: хрум-хрум, хрум-хрум, м-м-м! Посем старый да малый решили во дворе хатки посидеть, отдохнуть, по-дружески поговорить и пищу переварить. Сели они рядышком на два ящика из-под пива, поставленных боком, и закемарили, вдыхая здоровый лесной воздух.

Дедочка покемарил чертову дюжиночку секундочек, чихнул, родил мысль и пнул Ивашку по голяшке:

– Иван!

– Ой! Шо?

– Шо, шо, ик, ик! Мне мысль в голову пришла!

– Пусть идет она туда-сь, откыда пришла-сь!

– Эвто очень неожиданная мысль!

– Шут с ней! А какая, ик, ик?

– А такая, шо мы с тобой – вылитые Шерлок Холмс и дохтур Ватсон, не сойти мне с энтого места! – и дедочка в возбуждении вскочил со своего ящика и отпрянул на шаг в сторону.

– Этто еще почему, не сойти мне с энтого места? – возбужденно воскликнул Ивашка и ажно вскочил со своего ящика и тожде отпрянул на шаг в сторону, токмо противоположную, ик, ик.

– Мысленный разговор недавно составили, точь-в-точь как Холмс с Ватсоном! В «Собаке Баскервилей», помнишь?

– Помню, ёшкина кошка, еще бы не помнить, ик, ик! А кто из нас Баскервиль, а кто – его собака? Тьфу, не то! Я хотел спрохать: а кто из нас Холмс и кто Ватсон, ик, ик?

Дедушка ух попризадумался, эх, подумал-подумал всего-навсего тринадесять раз по тринадцать секундишек, чихнул да и молвил:

– Ешь меня вошь, тут и думать-то нечего! Ой, ёшкин кот, меня вошь укусила, ядрёна вошь! Вай, вай, аз бедняжка, ик, ик! Аз Баскервиль, а ты – его собака! Ах, нет, не то! Аз – Шерлок Холмс, а ты – дохтур Ватсон, Ивашка! Согласен, ик, ик?

– Ага, старчугашка! – радостно отозвался Ивашка. – Кто угодно, лишь бы не собака, ик, ик!

– Стало быть, решено! Ну-с, я топерь – вылитый Шерлок Холмс, а ты топерь – вылитый дохтур Ватсон, понимаешь! Ик, ик! – провозгласил дедушка и смачно щелкнул пальцами.

В ту же секунду на Холмсе и Ватсоне черно-белые полосатые робы арестантов сменились на серые твидовые костюмы. Вдобавок на дедушке оказались серая клетчатая шляпа охотника за оленями с двумя козырьками (спереди и сзади) и серый однотонный плащ – крылатка с пелериной аж до запястий опущенных рук, а на Иванушке – черный котелок и демисезонное однобортное шерстяное пальто темно-серого цвета, в черную вертикальную полоску.

Кроме того, у дедушки с Иванушкой в руках, причем почему-то в левых, очутились длинные тонкие трости из желтого бамбука. А еще Шерлок Холмс и доктор Ватсон были мокрые с ног до головы, будто на детективов вылили по ведру какой-то жидкости. Причем оба джентльмена источали нестерпимый запах одеколона «Шипр», ик, ик.

– А що, дохтур Ватсон, хороша ль у меня крылатка, ик, ик? – спрашивает ту́туща дедушка Шерлок Холмс у Ивана свет-Ватсона.

Иван свет-Ватсон глубоко озадумался да и вопрошает у своего Внутреннего Голосоватсона громогласновато:

– А що, Гошка, хороша ли у дедушки крылатка, ик, ик?

– Хороша-то она хороша, а летать все равно не летает, хоча и с крыльями! – вдумчивовато, понимаешь, ответствует шепотом Внутренний Голосоватсон Ивану, воображаешь, свет-Ватсону.

Свет-Ватсон, понимаешь, глубоко озадумался, он, свет, подумал-подумал да и орет дедушке Шерлоку Холмсу:

– Хороша-то она хороша, а летать все равно не летает, хоча и с крыльями!

– Как не летает! Летает, толькя не высоко, ёшкин кот! – зашипел дед, гордо глянул на Ивана, выпятил грудь и хлестко щелкнул пальцами. – Гляди!

Крылатка ну тут же замахала пелериной, как крылышками, и дедушка оторвался от земли и завис в воздухе на высоте одного метра, точь-в-точь мотылек. Дедушкина вша глянула мрачно и тут же обомомлела, однозначно! От страха чуть было не околела, понимаешь! Впрочем, не будем больше о мрачном...

– Ах, ну шо за превосходная крылатка! – восхитился свет-Ватсон. – Эк мотыляет, понимаешь, крылатенькая!

– Вах, вах, вах, вах! – пропищал дед. – Ух, а как именно, понимаешь, мотыляет, а, Ватсон, мой свет?

– Ах, ах, как ба́ско* таково́!

– Вах, вах, вах, вах! – пропищал старец, рубя воздух тросточкой, будто точеной девичьей косточкой. – Я могу ешто́* вот так! И вот так, и вот так, мой свет! Вжик, вжик!

– Ну ты, дед, ващще! Куд-куд-кудах, ха-ха-ха-ха! – рассмеялась изба. – Не смеши! Коль не умеешь высоко летать – ващще не летай! Бери пример с меня! Однозначно, понимаешь!

Дедушка обиделся, но не прекратил мотылять, а, громко матерясь, принялся грыма́ть*:

– Ивашка! Друже свет-Ватсон!

– Шо?

– Шо, шо! Стало быть, решено, ёшкин кот: нонечка мы с тобой вылитые детективы за работой! Ну-с, значит, теперетька надо переодеться в рабочие халаты! – провозгласил дедушка и звучно щелкнул пальцами.

И в ту же секунду на старчушке и Иванушке, воображаешь, вместо плаща и пальто появились однотонные халаты: на старчушке – рабочий мужской синий по ГОСТ 12.4.132-83, на Иванушке – медицинский белый по ГОСТ 25194-82 с медицинским колпаком по ГОСТ 23134-78. Но шляпа охотника за оленями на дедушке осталась и желтая бамбуковая тросточка в левой руке то́ежь*. Зато у Ивана в левой руке вместо желтой тонкой трости неожиданно оказалась толстущая красная клизма – жупел капитализма, но Иван немедленно переложил эвто резиновое сокровище в правую руку. При сем Шерлок Холмс и доктор Ватсон оказались мокрыми с ног до головы, будто на детективов вылили по ведру какой-то жидкости. Причем оба джентльмена источали нестерпимый запах «Тройного одеколона», ик, ик.

А ешто в ту же самую секунду дед, понимаешь, прекратил мотылять да – бабах! – страшно грохнулся об землю: доигрался, значит, летун, однозначно! С земли поднялся и, громко матерясь, принялся грымать, размахивая тростью, как точеной девичьей костью:

– Ик, ик! И-о-а-а-а!.. Н... Н... Иоанн, а Иоанн, ёшкин кот! – вжик, вжик!

– Шо, ёшкина кошка? – спросил Иоанн, улыбаясь во весь рот и заслоняясь огненно-красной клизмой – жупелом капитализма.

– Шо, шо! Ну вот! – удовлетворенно произнес, понимаешь, преображенный Ващще Премудрый, глядя на преображенного Ивашку. – К детективной работе готовы! Хорошо б к нам какой-нибудь клиент заявился!

– Ага-сь! – радостно отозвался Ивась.

– Ну толды пусть, – в нетерпении закричал дедушка, – немедленно появится клиент, вылитый конфидент! А ощо лучше – клиентка, вылитая конфидентка, ик, ик! – и смачно щелкнул пальцами.

И в ту же наносекунду ворота некрашеного забора из похрустов с грохотом отворились и во двор швидко вбежала деушка в очень хорошо знакомых нам сапогах – скороходах и в форме автоинспектора в обтяжку, с черным рюкзаком за спиной, а ешто в огромадной фуражке – аэродроме. Эвта ди́вца была Арина Заботница, Защитница и Работница, и она была превосходно надушена духами «Красная Москва». А перед собою на вытянутой руке дивца держала трясущегося от страха зайца – беляка, сильно косившего глазами и пронзительно, понимаешь, оравшего:

– Ёклмн! Опрст! Дедуся! Ивашка! Спасайте, понимаете, своего за... за... зайчишку, ик, ик! Вы меня не узнаете? Этто я, ваш чудный за... за... зайчишка, отпущенный вами на все четыре стороны!

Попригляделись дедуся с Ивашкой к трусишке – а этто, оказывается, их за... за... зайчишка, ик, ик! Вот те раз!

– Ёшкин кот! За... за... за... зайка! – пронзительно за... закричал старичишка. – Ка... ка... ка... ка!..

– Ка... ка... какой казусиш... ка... ка... ка!.. – презрительно прошептал парниш... ка... ка... ка и погрозил красной клизмой – жупелом капитализма за... за... зайчишке-трусишке.

– Ёклмн! Опрст!

– Ваш зайчишка? – застенчиво улыбнувшись, спросила гостья низким грудным голосом.

– Наш! Наш зайчишка! – пронзительно вскричал старичишка. – М-м-м, чмок, чмок!

– Не наш зайчишка! – презрительно прошептал Ивашка и погрозил клизмой – жупелом капитализма трясущемуся бедняжке, плутишке. – У-у-у! Тьфу, тьфу!