Текст книги "Сумасшедший шарманщик"

Автор книги: Андрей Седых

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Птица Гамаюн

Слыхали вы о птице Гамаюн? На вопрос этот, обычно, отвечают нечто невнятное: кажется, была такая сказочная и вещая птица, приносившая людям счастье и богатство. А я знаю русского скульптора, живущего в Нью-Йорке, которому птица эта, вместо славы и богатства, принесла крупную житейскую неприятность.

Скульптора зовут Лопатин. В рассказе, кроме этой фамилии, ничего вымышленного нет, – да и стоит ли выдумывать, когда жизнь так богата настоящими приключениями? Лопатин задумал сделать скульптуру на аллегорический или сказочный сюжет. Любят русские художники такие сюжеты, – у них вечно в небесах пирит степные орлы, или сокола, «молнии подобные», а еще чаще – Жар-Птицы. Лопатин выбрил Гамаюна и, перед тем, как приступить к лепке, сделал несколько набросков карандашом. И тут выяснилось, что ничего толком не получается. Главное, – как жизнь передать, устремленное движение, чтобы получилась действительно птица счастья, а не набитое музейное чучело? Поработал несколько часов, испортил множество листов бумаги и бросил. Модель нужна. А где ее возьмешь, – модель сказочной птицы, да еще в Нью-Йорке, в самом центре Мэнхэттэна?

Модель, однако, отыскалась в тот же день, в угловом магазине. Это была курица, обыкновенная курица, уже общипанная, вычищенная и готовая отправиться на сковородку. Поговорку о том, что курица – не птица, Лопатин всегда считал вздорной, по крайней мере, с точки зрения анатомической. Да и кто знает, как именно выглядела птица Гамаюн? Одним словом, курицу эту скульптор приобрел и с торжеством приволок в свою мастерскую.

Здесь нужно было придать ей вид летящей птицы. На стене в мастерской висела большая черная доска и к этой доске Лопатин прикрепил гвоздями Гамаюна – широко раскинул ему крылья, забросил назад голову, и получилось очень неплохо, – а главное – движение, и видны все мускулы.

* * *

Сидит Лопатин посреди мастерской с картоном на коленях, делает наброски, работа спорится. Вдруг, стук в дверь, – такая досада, отрывают…

– Кто там?

Вошел незнакомый молодой человек с деревянным ящиком, назвал свое имя и скороговоркой сказал, что представляет знаменитую фирму «Перфект Моторс», и что он пришел не продавать, а только хочет продемонстрировать преимущества своего пылесоса перед пылесосами всего мира. И, прежде чем Лопатин успел понять, что именно происходит, молодой человек уже вытащил из ящика свой пылесос, вставил штепсель и начал демонстрировать: пылесос гудел, молодой человек небрежно и ласково катал его по ковру, что-то непрерывно говорил и восторженно улыбался, – очевидно, ему самому очень нравилась эта дьявольская штука. Скульптора это нежданное вторжение привело в бешенство: сидел человек сосредоточившись, занимался творческой работой, требующей определенного настроения, и вдруг это нахальное, шумливое существо, пытающееся всучить совершенно ненужный пылесос.

Стараясь покрыть шум мотора, Лопатин крикнул:

– Мне не нужно! Не нужно, поняли? Выключите мотор!

Молодой человек с понимающим видом улыбнулся и сказал, что джентльмэн даже не знает, как переменится вся его жизнь после того, как он закажет пылесос со всеми его дополнительными принадлежностями, – щетками для мебели, специальными приспособлениями для выкачивания мусора из щелей в паркете, аппаратом для полировки пола и бесплатной премией в виде электрического кофейника, гарантированного на два года, – все это за баснословно дешевую цену, с длительной рассрочкой и без немедленного взноса. Далее молодой человек подошел к заключительной части своей речи, – в голосе его звучали теперь лирические нотки и пафос финала:

– Метла наших бабушек отжила свой век вместе с керосиновой лампой и чугунной печью. Мы живем в век прогресса. Пылесос «Перфект Моторс» – лучший пылесос в мире, сэр! – является тем символом, по которому можно отличить каждого успевающего в жизни человека от неудачника.

Лопатин в точности не запомнил, что еще говорил продавец, – речь его лилась удивительно гладко и плавно и, главное, он не давал себя остановить. А проклятый пылесос продолжал наполнять комнату назойливым гудением, от которого постепенно распухала голова и темнело в глазах.

– Я не принадлежу к категории успевающих людей, – сказал Лопатин, уже с трудом сдерживая бешенство. – Мне не нужен пылесос. Уходите. Уходите сию минуту. Вы мешаете мне работать. Видите, – я работал…

И он указал жестом оскорбленного трагика на птицу Гамаюн, распятую на стене.

Продавец взглянул на модель и вдруг что-то изменилось во всем его поведении. Он внимательно оглядел взволнованного и всклокоченного Лопатина, потом перевел глаза на курицу, и на лице его появилось странное, немного угодливое и испуганное выражение. И он вдруг заторопился, – пылесос умолк и исчез в ящике, улетучились все великолепные принадлежности к нему, продавец что-то растерянно бормотал и пятился к дверям, все еще не будучи в силах оторвать глаза от Гамаюна.

– Я не знал, бормотал он. Успокойтесь, ради Бога! Я ухожу!

Он осторожно закрыл за собой дверь и скатился по лестнице, словно за ним гнался по пятам разъяренный тигр. Внизу представитель пылесосной фирмы встретил женщину, убирающую дом и разносящую по утрам почту.

– Послушайте, – сказал он, задыхаясь от волнения, – у вас там, в мастерской, живет сумасшедший. Вы знаете, что он сделал? Прибил гвоздями к стене курицу и уверяет, что работает. Он мог меня убить и тоже прибить гвоздями к стене. Такие жильцы являются общественной опасностью!

Женщина побледнела. Больше всего на свете боялась она сумасшедших. В самом деле, – жилец какой-то странный, не такой, как все, – говорит непонятно, и какой взгляд!

– Это так нельзя оставить, – сказал представитель фирмы «Перфект Моторс». – У вас дети. Такие выходят на улицу и стреляют. Нужно немедленно предупредить полицию.

– Вот телефон, – засуетилась уборщица. – Вот здесь, звоните!

Полицейскому, который поднял трубку, он сказал, что в доме опасный сумасшедший, и что нужно что-то предпринять.

– Сумасшедший? – переспросил полицейский. – Сейчас приедем. Дайте адрес.

Через пять минут на улице завыли сирены. К дому подкатили две машины. Из первой вышли полицейские. Вторая была из госпиталя Бельвю, – в ней были санитары с носилками. Начали собираться любопытные, – детвора, игравшая на улице, женщины, возвращающиеся с базара, какие-то рабочие.

Полицейские в сопровождении санитаров уже поднимались по лестнице к скульптору, который, ничего не подозревая, засел за прерванную работу. Снова раздался стук в дверь.

– Это уж слишком, – возмутился Лопатин. – Если этот мерзавец вернулся, чтобы вторично продемонстрировать мне пылесос, я спущу его с лестницы.

И с весьма решительным видом, он открыл дверь. Полицейские с опаской вошли в комнату, начали оглядываться.

– Что тут происходит? На вас жалуются. Вы производите беспорядок, шум.

Скульптор заволновался и начал объяснять на ломаном английском языке, что шум производил пылесос, а он, напротив, спокойно работал, – и вот – модель, не дают закончить… Они с любопытством посмотрели на модель, и один из полицейских даже потыкал в курицу пальцем, но так осторожно, словно она была начинена динамитом.

– Вот что, – сказал он, – мы все, братец, поедем кататься. Недолго. Всего на несколько минут. А потом можно будет вернуться кончать работу. В состоянии вы спуститься по лестнице без посторонней помощи?

– Никуда я не поеду. Оставьте меня в покое! Сначала тут был какой-то назойливый тип, а теперь вы. В конце концов, это мой дом и вы не имеете права ко мне врываться.

– Тише, тише, братец, – довольно мирно сказал полицейский. – Не нужно скандала. Пойдем с нами.

И, высунувшись в коридор, он крикнул санитарам, что носилки не нужны, – больной сам спустится. Что прикажете делать, когда вас настойчиво приглашают на прогулку двое дюжих полицейских и санитары, явно решившие дорого продать свою жизнь? Лопатин сказал, что будет жаловаться, не оставит дела без последствий, надел шляпу и вышел на улицу. Двери на лестнице все были полуоткрыты, из них выглядывали испуганные лица. У выхода толпа расступилась, кто-то крикнул:

– Ведут! Ведут сумасшедшего!

Все это продолжалось лишь несколько секунд. Его посадили в автомобиль скорой помощи и они помчались. Никогда в жизни Лопатин не ездил по Нью-Йорку с таким почетом, – впереди полицейские, позади больничная машина, оглушительный вой сирен, останавливающий все движение, сочувствующие взгляды прохожих… Торжество продолжалось, впрочем, не долго. Машина нырнула в ворота госпиталя Бельвю, дежурный служащий записал имя и адрес, и Лопатина ввели в зал, где уже прогуливалось много людей в халатах. Дверь захлопнулась. И скульптор оказался в доме для умалишенных.

* * *

Вокруг него расхаживали и сами с собой разговаривали какие-то больные. Одни сидели, неподвижно глядя перед собой в пространство; другие выкрикивали какие-то бессвязные слова. В углу, на табурете, сидел старик и тихо плакал, – очень страшно видеть плачущего мужчину. И из высоких окон, защищенных железными решетками, падал на эти страшные лица, какой-то неумолимый, мертвый свет.

Наконец, появился фельдшер. Лопатин обратился к нему с вопросом: когда его выпустят?

– У вас много времени, – засмеялся фельдшер и прошел дальше, не задерживаясь.

– А когда я увижу доктора?

– Завтра утром.

Прошел день, наступила ночь. В палате наполовину выключили свет. Больные прилегли, но и во сне они не находили покоя, – метались, что-то выкрикивали, плакали и смеялись. Лопатин всю эту ночь не сомкнул глаз и к утру, вероятно, уже выглядел так, как большинство других обитателей палаты: на лице появилась серая щетина, под глазами – глубокие круги, в глазах – отчаяние.

Наступил докторский час. Его повели в кабинет, где врач взглянул мельком в лежавшие перед ним бумаги, приветливо указал на стул и спросил:

– Ваша фамилия Лопатин? Значит, вы – русский? Что же, мистер Лопатин, не надо отчаиваться. Мы вас быстро вылечим.

– Доктор, – сказал Лопатин, стараясь казаться спокойным, – доктор, спасите меня. Ведь произошло ужасное недоразумение. Я – совершенно нормальный человек.

Доктор весело взглянул на пациента и скороговоркой ответил:

– Да, конечно, в этом доме все решительно нормальные люди, кроме меня. Давайте лучше прочтем полицейский протокол.

Он погрузился в чтение и время от времени с удивлением посматривал на русского скульптора.

– Странно, очень странно. Курица, распятая на стене… Мистер Стюарт, представитель фирмы «Перфект Моторс» заявляет…

Закончив чтение он еще раз с любопытством взглянул на Лопатина и сказал:

– Хотя ваш случай и представляется довольно необычным, я уверен, что это лишь временное нарушение нормальных функций нервной системы, вероятнее всего, вызванное физическим переутомлением. Позвольте же за тать вам несколько вопросов, – это даст мне возможность лучше с вами познакомиться и поставить правильный диагноз. Скажем так: что вы думаете о президенте Трюмэне?

До сих пор Лопатин все время внутренне повторял самому себе: «Только не волнуйся. Держи себя в руках. Иначе тебя обязательно признают сумасшедшим». Но тут он не выдержал.

– Доктор, послушайте, какое вам дело до того, что я думаю о Трюмэне?! Ведь надо мной совершено отвратительное насилие. Я сидел в студии, работал, ни с того, ни с сего появились полицейские и санитары, привезли меня в больницу и теперь вы разговариваете со мной, как с умалишенным.

– Разве? – удивился врач. – Неужели вас раньше никто не спрашивал, что вы думаете о Трюмэне? И вы тогда не приходили в негодование? Только то обстоятельство, что спрашивает об этом психиатр, выводит вас из состояния душевного равновесия. Не в этом дело, мистер Лопатин. Я стараюсь вам помочь. Отвечайте на все мои вопросы, не волнуйтесь, и я уверен, вас скоро выпустят.

Возражать было бесполезно, каждое слово истолковывалось против пациента. И он начал отвечать спокойно и толково. Он сказал, что думает о Трюмэне и Сталине, рассказал дальше, что скульптурой занимается больше двадцати лет, и что курица нужна ему, как модель. Нет, он не испытал никакого физического или морального наслаждения, прибив курицу к стене… После чего беседа закончилась, и доктор сказал, что пока не видит ничего ненормального, но должен еще несколько раз его повидать, – свидания будут происходить два раза в неделю.

– Доктор, – взмолился Лопатин, – разрешите мне, по крайней мере, позвонить друзьям по телефону и сообщить им, что со мной произошло.

Доктор разрешил и только попросил, чтобы больной говорил по-английски, – он хотел понять, о чем идет речь. Лопатин позвонил приятелю. Теперь представьте себе, что человек, которого вы отлично знаете, вдруг звонит по телефону и на ломаном английском языке говорит, что находится в сумасшедшем доме, куда его посадили по недоразумению и, пожалуйста, сделайте все возможное, чтобы добиться освобождения… Вероятно, в душе у вас все же зародится сомнение: а вдруг он действительно слегка рехнулся? Не посадят же зря… Друг сначала подумал, что это глупая шутка, но потом заволновался и обещал, что сделает все возможное.

Лопатин повесил трубку и почувствовал, что связь с внешним миром снова оборвалась. Оставалась страшная реальность: этот веселый, улыбающийся доктор, искренне убежденный, что каждый человек потенциальный сумасшедший, и что нужно только обнаружить слабое место в его мозгу, – очевидно, в данном случае он ищет признаков садизма, – и эта курица, распятая на стене…

Позже Лопатин старался вспомнить лица людей, сидевших в одной с ним палате, и – не мог. Все покрылось каким-то туманом. Очевидно, он слишком был взволнован и занят самим собой, чтобы обращать внимание на то, что происходило вокруг. Но он помнил, как в эту вторую ночь, проведенную в палате, его вдруг потрясла мысль, что, может быть, он действительно сошел с ума, – ведь это может случиться с каждым. Сумасшедшие всегда считают себя нормальными людьми и не видят странностей своих поступков. Он подумал, что мог что-то проглядеть в своем поведении – бывают провалы и ведь все, все без исключения, – и уборщица, и продавец пылесосов, и полицейские, и теперь доктор, – все считают его сумасшедшим. Может быть, он действительно потерял рассудок и этого не сознает? Это было самое страшное и, лежа на койке, он вдруг застонал и заскрежетал зубами, – точно так же, как делали это и другие больные, лежавшие рядом.

* * *

А в это время в другой части города друзья сидели и обсуждали, как помочь. Они успели побывать на квартире, расспросили что произошло, и сразу сообразили, для чего Лопатину была нужна курица на стене, – он, кстати, говорил им о задуманной работе. Кто-то предложил обратиться к известному специалисту по нервным болезням, объяснить ему все и попросить вступить в переговоры с дирекцией госпиталя.

На утро специалист этот выслушал всю историю и позвонил в госпиталь. Он был крупным авторитетом, автором научных трудов, и ему ответили, что он может навестить больного когда угодно, – ничего особенного, кажется, случай не из очень серьезных, но клиническое обследование еще не закончено и пока трудно высказаться. Выпустить? Нет, выпустить сразу нельзя, были прецеденты, выпускали, а потом человек убивал на улице, и газеты начинали травить врачей и госпиталь. Но посетить можно, и мнение такого знаменитого коллеги будет, конечно, чрезвычайно ценным.

Знаменитый врач в тот же день отправился в Бельвю и побеседовал с Лопатиным в присутствии госпитальных врачей. На этот раз не задавали вопросов ни относительно Трюмэна, ни по поводу Сталина, а попросили изложить всю историю. Скульптор рассказал, как не удавалась ему птица Гамаюн, как нужно было найти анатомическую модель, и ею оказалась курица… Постепенно все разъяснилось. Через пятнадцать минут знаменитый специалист встал и вышел с врачами в другую комнату, а затем Лопатину сказали, что он – свободен и может идти домой: бывают печальные недоразумения, – в конце концов, виновата полиция, но они надеются, что пациент не очень страдал, и что этот опыт даже содействовал его духовному обогащению.

Птицу Гамаюн Лопатин все же вылепил, – у человека оказался твердый характер. Скульптура эта теперь стоит на шкафу в его мастерской и постепенно покрывается пылью.

Глаза Кларенса Пэддикора

Несчастный случай, лежащий в основе моего рассказа, в свое время прошел почти незамеченным. Только газета, издающаяся в Портлэнде, в штате Орегон, кратко сообщила, что двадцатилетний студент Кларенс Пэддикор едва не погиб. Юноша открыл «рефриджирэйтор», давно уже бывший не в порядке, – открыл машинально, как делал это двадцать раз в день. Раздался взрыв.

Когда Кларенс Пэддикор пришел в себя, – перед глазами его стояла черная пелена. Он лежал несколько минут неподвижно, стараясь собраться с мыслями и вспомнить, что именно произошло. Был взрыв, потом мгновенная, режущая боль в глазах, пустота, небытие… Он осторожно поднял руку и поднес ее к лицу, – голова была забинтована, на глазах – повязка. От напряжения и боли он застонал, и невидимая сиделка сказала, чтобы он лежал спокойно и не трогал глаз, обожженных кислотой.

Пэддикор лежал несколько недель. Постепенно бинты снимали. Потом сняли и повязку с глаз.

– Что вы видите? – спросил врач.

– Ничего не вижу, – ответил Кларенс. – Ночь, темнота…

Юноша ослеп. Кислота сожгла его глаза, опустошила глазные орбиты.

Это случилось одиннадцать лет тому назад.

* * *

Кларенсу очень хотелось жить и видеть.

Часами он сидел неподвижно, с высоко поднятой головой. В своей вечной ночи он воображал зелень, деревья, яркие краски цветов, женские лица. Неужели все это кончилось и он никогда больше не сможет читать книги, видеть людей, любоваться звездным небом?

Он ходил к врачам. Оптический нерв не пострадал, – может быть, ему можно еще помочь?

Врачи осматривали изуродованные глаза и качали головами. Роговые оболочки уничтожены полностью. Зрение никогда не вернется. Кларенсу советовали примириться со своей судьбой, изучить какое-нибудь ремесло, начать новую жизнь.

Он научился читать и писать по системе Брайа. Через несколько месяцев Пэддикор приобрел то «шестое чувство», без которого слепые не могут самостоятельно двигаться дома и на улице: он уже инстинктивно ощущал близость препятствия, возникающего на его пути, перестал натыкаться на мебель и на стены. Ему дали собаку-проводника, – умного и верного друга, водившего слепого по людным улицам, ставшего его глазами. Пэддикора научили делать щетки, – это было скучное и мало доходное занятие. Потом он купил несколько машин-автоматов для продажи конфект. Нужно было как-то жить. Но когда началась война, доставать конфекты стало невозможно, и машины пришлось продать. Кларенс придумал другое, не сдавался, – он очень хотел жить.

Наконец, счастье ему улыбнулось. Он встретил девушку, которая полюбила слепого.

Они поженились. Родился один ребенок, потом Другой.

Пэддикор научился улыбаться.

* * *

Однажды в журнале для слепых он прочел о чудесных опытах, которые делает в одном из нью-йоркских госпиталей хирург-оккулист доктор Костровиго, пересаживающий слепым роговую оболочку, взятую у покойников. Если у только что умершего вырезать его роговики и поместить их в особый раствор, – они продолжают жить. Доктор Костровиго производит затем сложную операцию и пересаживает роговую оболочку людям, лишившимся зрения в результате несчастного случая. При наличии известных условий, роговая оболочка может срастись с поверхностью глаза, и зрение восстанавливается полностью или частично.

У Кларенса Пэддикора тогда еще были деньги. Он сел в поезд и поехал в Нью-Йорк, к доктору Костровиго.

Хирург долго его осматривал и сказал:

– Боюсь делать вам операцию. Сейчас еще слишком рано… Моя работа пока находится в экспериментальной стадии и я не в праве рисковать. Еще не разработана техника, многое нуждается в проверке. Ваш случай – слишком трудный. Приезжайте ко мне лет через пять и тогда я попытаюсь вернуть вам зрение. Вы приехали слишком рано.

Слепой вернулся в Орегон.

* * *

Пять лет прошли.

Кларенс внимательно следил за всем, что появлялось в печати относительно пересадки роговой оболочки. Техника сложной операции быстро совершенствовалась. Появился «Глазной Банк», которому люди, желавшие и после смерти быть чем-то полезными, завещали свои роговые оболочки. Кларенс Пэддикор решил, что наступил момент, когда он снова может попытать счастье. Может быть, на этот раз, его согласятся оперировать? Вся беда в том, что от Портлэнда до Нью-Йорка – около трех тысяч миль. Где достать деньги на поездку, хотя бы на железнодорожный билет?

Слепой, давно уже научившийся обходиться без посторонней помощи, понял, что рассчитывать он может только на самого себя. Кларенс подсчитал свои капиталы: у него было всего семь долларов. Жена сделала ему пакет с бельем и самыми необходимыми вещами и дала несколько сандвичей.

С этими сандвичами и семью долларами в кармане Пэддикор вышел на большую дорогу. Он решил идти в Нью-Йорк пешком, – идти до тех пор, пока хватит сил, – только бы не сидеть неподвижно на стуле, уставившись в пространство и в вечный мрак.

Далеко идти ему не пришлось.

Первый же автомобилист, увидевший на дороге слепого с белой палкой, остановил машину и спросил, куда он идет?

– В Нью-Йорк, – ответил Кларенс.

И он кратко рассказал свою историю. Автомобилист усадил слепого в машину и довез до ближайшего города, а там передал его другому, направлявшемуся на Восток. Так, меняя машины, Пэддикор добрался до Детройта. Здесь о нем уже знали, – кто-то рассказал местному журналисту необыкновенную попытку слепого отправиться пешком в Нью-Йорк. Его пригласили на радиостанцию, предложили рассказать свою историю. И так как история была трогательная и интересная – радиостанция купила слепому билет до Нью-Йорка и дала на расходы сто долларов.

Он сел в нью-йоркский поезд.

* * *

Случается так, что какие-то невидимые антенны случайно связывают совершенно разных людей, никогда раньше не подозревавших о существовании друг друга. Такие антенны неожиданно связали слепого с одним нашим соотечественником, г. К., живущим в Саратоге. Человек этот принадлежит к числу людей, которые верят в добро и, что случается значительно реже, любят помогать ближним. Прочтя в газете историю Пэддикора, он задумался, представил себе человека, который жаждет прозреть и не может обрести зрение только потому, что у него нет денег, и решил, что слепому, который готов идти пешком из Орегона в Нью-Йорк, чтобы подвергнуться операции, нужно помочь. Через час в экспрессе Детройт-Нью-Йорк негр подал Пэддикору телеграмму: мистер К. просил немедленно по приезде позвонить в Саратогу, – он сделает все, чтобы оплатить операцию и все его расходы в Нью-Йорке.

– Я вдруг почувствовал, – рассказывал мне позже слепой, – что я не одинок, что среди миллионов людей нашелся кто-то, готовый мне помочь.

Пэддикор позвонил в Саратогу прямо с вокзала.

На следующий день К. приехал в Нью-Йорк и поместил слепого в клинику д-ра Костровиго. И два дня спустя доктор произвел операцию, – пересадил на правый глаз Пэддикора новую роговую оболочку.

* * *

В клинике, где оперировали Кларенса, на каждом этаже ощупью бродили люди с черными повязками на глазах. Пэддикор лежал в постели, – его правый глаз был забинтован, а веко левого было закрыто. Но когда он услышал голос своего друга К., лицо его просветлело, он протянул нам руки и заговорил каким-то ребячьим, ломающимся голосом, – да и во всей его внешности было что-то очень юное. В тридцать лет он оставался типичным американским «кидом».

Он сказал, что написал жене письмо, и что доктор Костровиго – удивительный человек, возвращающий зрение девяносто процентам оперируемых.

– Мне очень хорошо в клинике, – продолжал говорить Кларенс, и это – очень приятная комната…

Я украдкой оглянул эту приятную комнату и две другие кровати, стоявшие рядом. На одной лежал человек, которого совсем недавно оперировали. Оба его глаза были забинтованы. Время от времени он стонал, и молодая женщина, сидевшая у постели, не выпускала руки больного. На другой кровати был человек, ослепший, видимо, совсем недавно. Он еще не научился обходиться без посторонней помощи, и его кормила с ложечки сестра.

Но Кларенс всего этого не видел, он жил своей внутренней жизнью, своими мыслями и надеждами, он думал только о том дне, когда доктор снимет с его глаз черную повязку. Неужели он снова увидит свет, и лица жены и детей?

– Подумайте, говорил он, – ведь я не знаю, как они выглядят, никогда их не видел. Они появились в моей жизни после того, как я потерял зрение… Жена боится. Она говорит, что может не понравиться мне своей внешностью, но все уверяют, что она – молодая и красивая. У нее зеленые глаза и светлые волосы.

И он протянул карточку молодой и, действительно, прелестной женщины, которая ждала его в Орегоне.

– У вас очень красивая жена, Кларенс, и она не должна бояться. Зрячий человек не мог бы выбрать более красивой жены.

Он ничего не сказал, и на его ребячьем лице появилась застенчивая улыбка. Никогда в жизни я не видел более счастливого человека.

* * *

Много месяцев спустя я узнал, что он вернулся в Орегон.

Операция не удалась. Роговая оболочка не срослась с поверхностью глаза.

Кларенс Пэддикор никогда не увидит, как выглядят его жена и дети.