Текст книги "Диверсант (СИ)"
Автор книги: Андрей Родионов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)
По прежнему не повернув головы Стефан небрежно перекрестился, и вновь затянул заунывный варварский мотив. У них в Британии все напевы варварские, а чего вы хотите от захудалой окраины Европы? Я вздохнул и похлопал жеребца по шее, тот тронулся, и в этот самый момент где-то в кустах заплакал ребенок. Плач тут же оборвался.
Я мигом натянул поводья, и с неслышным грохотом ловушка судьбы захлопнулась. Полно, да есть ли в самом деле свобода воли, о коей с таким жаром толкуют философы, или слова их и стройные логические построения – всего лишь сотрясания воздуха?
Есть у меня одна слабость, какой я стыжусь, а окружающим стараюсь не показывать. Им, сволочам, лишь подсказку дай где у тебя уязвимое место, тут же норовят вонзить туда что-нибудь острое, да там еще и провернуть. Думаю, вы уже поняли, что я ненавижу детский плач. Сразу меня трясти начинает, хочется куда-то бежать, кого-то спасать, ломать шею хищнику, и так далее.
Я проломился сквозь придорожные кусты, как ледокол «Ленин» сквозь арктические льды. В спину с досадой кричал что-то Стефан, брошенный мной жеребец недоуменно заржал, мерно шелестели зеленой листвой деревья. Через несколько шагов кусты закончились, и я обнаружил маленькую поляну. Одним взглядом я охватил всю картину: перевернутая на бок тачка, из которой высыпалось какое-то тряпье и оловянная посуда, потухший костер, покрытый седой золой и трое людей.
Молодая женщина лежала лицом вверх, и над ней мерно жужжали крупные золотистые мухи. Судя по всему она была мертва уже несколько часов. В ярде от нее, прямо на траве бился в судорогах мальчик лет двух. С другой стороны костра сидел мужчина, опираясь спиной о ствол дерева. Глаза его были закрыты, на виске часто билась синяя жилка. Я осторожно взял на руки ребенка, тот судорожно всхлипнул и замолчал. И сколько я не прижимался ухом к его груди, так и не услышал сердцебиения.
Где– то недалеко звонко журчала вода, ручей я обнаружил в паре шагов от поляны. Мужчина коротко простонал, когда я осторожно приподнял его голову. Пересохшие губы дрогнули, ловя струйку прохладной воды. Мужчина закашлялся кровью, я небрежно смахнул с лица алые капли, глаза умирающего открылись.
– Кто ты? – просипел он.
– Прохожий, – пожал я плечами.
– Жена… жена и сын…
– Мертвы.
– Все зря, – как-то криво усмехнулся он, – от судьбы не уйдешь.
Мужчина помолчал, словно собираясь с силами, а затем что-то прошептал. Я наклонился поближе, и на этот раз отчетливо разобрал:
– Беги, дурак!
Пожав плечами, я потянул ворот его куртки в стороны, больно уж плотно стянуты завязки на горле, наверняка мешают дышать. В тот же момент выглянувшее солнце осветило прогалину словно мощным прожектором, и я застыл, как вкопанный. Сердце забилось пойманной птицей, словно пытаясь убежать, улететь отсюда подальше.
На шее больного, под самым воротом я увидел огромную, чуть ли не с кулак опухоль. Вся кожа вокруг почернела словно уголь, венчала опухоль гноящаяся язва. Судорожно сглотнув, я бросился обратно на дорогу. Торопясь и ломая ногти, вырвал из седельной сумки флягу с бренди и щедро, не жалея, плеснул себе в лицо. Тут же начал тереть кожу лица, не обращая внимания на резь в глазах.
– Что случилось? – крикнул Стефан.
Я не отвечал. Руки у меня тряслись, ноги подгибались, и я молился в душе всем богам, кто слышат, чтобы пронесло. Должны же они хоть раз вмешаться в мою жизнь, не так уж и часто я молю их о помощи!
– Да что с тобой? – так рассержено рявкнул Стефан, что из кустов панически маша крыльями, вспорхнула какая-то птаха. Насторожась, он двинул жеребца ко мне, правая рука упала на рукоять меча.
– Стой где стоишь, – поспешно крикнул я. И, собравшись с духом, признав наконец очевидное, протолкнул сквозь помертвевшие губы:
– Дальше пойдешь без меня. Мой путь, похоже, окончен.
– Солнце голову напекло? – вкрадчиво спросил Стефан, незаметно горяча коня. Решил, похоже, что из кустов меня держат под прицелом арбалета, вот и несу всякую чушь.
– Там на поляне, – с трудом выговорил я, – люди, погибшие от чумы.
– Ты подходил к ним?
– Да. Я трогал их и их вещи, а один кашлянул кровью прямо мне в лицо.
Стефан молчал, как-то сразу осунувшись, губы его плотно сжались. Через мгновение я продолжил:
– Вот видишь, и на старуху бывает проруха. Ты был прав, когда советовал не лезть в эти кусты.
– Может все еще обойдется? – неуверенно проговорил Стефан.
– Не исключено, – легко согласился я. – Если я прямо сейчас перережу себе горло, хоть мучиться не буду.
С минуту мы молча глядели друг другу в глаза, затем он развернул коня и медленно потрусил дальше. Я глядел ему вслед, пока Стефан не скрылся за поворотом, затем завел своего жеребца на поляну. Тот, чуя неладное, косил блестящим глазом и пробовал упираться. Я расседлал его и пустил пастись, потом разжег костер. Прохладный ветер мягко ерошил мои волосы, а я все никак не мог осознать и прочувствовать, что всей жизни мне осталось дай бог пару недель. Все, что я смогу через несколько дней – это метаться в горячечном бреду и громко кричать от боли.
Вот уж не думал, не гадал, что столкнусь с Черной Смертью! Что же мне про нее известно? Болезнь эта докатилась до Европы из таинственных глубин Азии. Сотню лет назад эта зараза выкосила почти все население континента, после чего Папа Римский вынужденно разрешил католикам многоженство. Устрашился, как поговаривают, вымиранию христианских государств.
И до сих пор в Европе откуда не возьмись появляется бубонная чума, безжалостно пожирая целые города. Орден госпитальеров, выдвинувшийся на борьбе с Черной Смертью, и поныне уважаем во всех государствах за проявляемые монахами безрассудные храбрость и человеколюбие, временами граничащие с безумием. Не каждый, согласитесь, добровольно готов совать голову в пасть льву.
Русская рулетка, говорите вы? Пустая забава пресыщенных бездельников! Помогающие больным чумой – все равно что солдаты, всякий день идущие в полный рост на вражеские окопы, откуда палят по ним пулеметы, падают снаряды, разбрасывая сотнями осколков, а под ногами рвутся мины, в клочья рассекая тела.
– Так, это все не то! Ну же, соберись! – прикрикнул я на себя. – Вспомни, все, что ты знаешь о чуме! Как протекает Черная Смерть?
Я обхватил голову ладонями, стараясь сосредоточиться. Зараженный человек заболевает внезапно, температура ни с того ни с сего поднимается до 39–40 градусов. Появляется сильная головная боль, головокружение, часто тошнота и рвота. Больных беспокоит бессонница, появляются галлюцинации.
Далее возможны варианты. Если это кожно-бубонной форма, тело человека покрывается бубонами, это воспаляются лимфатические узлы, раздуваются до размеров кулака взрослого мужчины, кожа вокруг чернеет, затем они прорываются гнойными язвами, причиняя мучительную боль.
При поражении легких наблюдается чумная пневмония, это когда человек, задыхаясь и теряя сознание, то и дело харкает кровью пополам с гноем. Словно отвечая моим мыслям, лежащий за спиной мужчина мучительно закашлялся, затем тонко, жалобно застонал, по прежнему не приходя в себя. Я невольно передернул плечами, затем, озлясь на себя, со всего размаха треснул кулаком по стоящему рядом дереву. Осмотрел осадненые костяшки пальцев и коротко улыбнулся: помогло.
Поехали дальше. И на десерт у нас – септическая форма чумы. Тут плюс ко всему вышеизложенному поражаются внутренние органы, что сопровождается обильным поносом, с примесью крови и слизи в кале.
Я посмотрел на умирающего безразличным взглядом. Черные пятна на теле, гниющие язвы вокруг шеи. Это совершенно точно чума. Откуда она взялась на мою голову? Ведь не было ни извещений об эпидемии, ни карантинов! Верно, схватив семью в охапку мужчина сразу же подался в бега из своей деревни, на мое несчастье не успев тихо скончаться в кустиках.
Итак, с диагнозом мне все ясно. А что насчет лечения? И с этим проблем нет, мне всего-то и нужно, что антибиотики, гормоны да капельницы. В средневековой Англии этого добра навалом.
На минуту мысли мои обратились к Стефану, и я пожелал ему дойти до цели, и выполнить задачу, в чем бы она на самом деле не состояла. Вряд ли он поведал мне настоящую причину, по которой был послан в Барнстапл. Я бы на его месте не спешил с откровениями до тех пор, пока не станет абсолютно необходимо. А так как правды мне никогда уже не узнать, то и не следует ломать голову над его дальнейшей судьбой.
Вопрос в другом, что такого следует мне сделать, чтобы как можно дороже продать жизнь? Я подкинул в костер дров, огонь на мгновение присел, оценивая добычу, и тут же принялся ее пожирать. Невдалеке мерно щипал траву стреноженный конь, вовсю пользуясь нечаянным выходным, рядом стонал, кончаясь, мужчина, а я все сидел не двигаясь и размышлял.
Когда– то я ненавидел британцев лютой ненавистью, небезосновательно связывая с алчностью Великобритании многие беды не только Французского королевства, но и моей Родины – России. Затем, после памятной отсидки в темнице замка Молт, я сменил точку зрения, разглядев за звериным оскалом врага обычных в общем-то людей. Таких же как я.
И едва лишь это случилось, как всякое желание выжигать Британию до горизонта, громоздя груды трупов, тут же пропало. М-да, правильно товарищ Сталин запрещал нам общаться с противником, разлагающе это действует на неокрепшую психику.
Затем мне удалось понять, что за спинами британцев маячат зловещие фигуры бывших тамплиеров, а ныне членов ордена Золотых Розенкрейцеров, поставившие целью вновь вернуть Францию под свою власть. Но после смерти Жанны и года, проведенного в каменном мешке подземной монастырской тюрьмы весь мой прежний задор куда-то подевался. Я понял, что больше меня с этой войной ничего не связывает.
Пусть французы сами разбираются с британцами, тем более что добытые мной сведения, о которых я доложил самому королю, никому, как оказалось, не нужны. И если бы не любимая, ныне я и на пушечный выстрел не подошел бы к Англии. Жанна…
Собственно, сейчас британцы являются мне противником лишь потому, что держат Жанну в плену. Любимую я спасти не успею, остается только месть. Допустим, я вернусь в Лондон и попытаюсь убить кого-то из правящей верхушки. Но что это даст? Убьешь одного – придут другие, да и чем это поможет Жанне?
Мысли сбились, перед глазами появилось прекрасное лицо с самыми зелеными в мире глазами, нежный голос произнес мое имя, и я, с трудом пробуждаясь от сладких грез, замотал головой. Нельзя, забудь! Никогда более мне не увидеть Жанны, и хватит о ней.
Поставим вопрос по другому. Истинный враг Жанны – Золотые Розенкрейцеры, чем я могу их ослабить, хоть ненадолго? Я перевел взгляд на умирающего, и широко ухмыльнулся. Тут же внутренний голос возразил:
– Стоило подумать об этом раньше, до того, как ты все разболтал Стефану!
Помедлив, я кивнул. Стефан – это проблема, да еще какая. Что бы я делал на его месте? Обязательно предупредил бы жителей всех деревень, лежащих на моем пути об угрозе вспышке Черной Смерти. Это во-первых. А во-вторых, увидь я бывшего попутчика с подобным заболеванием, как можно скорее постарался бы его убить.
Не из какого-то особого злодейства, а потому, что на кону стояла бы и моя собственная жизнь, и выполнение порученного задания. И я не думаю что Стефан поступит иначе, у него просто нет иного выхода. Так уж устроена наша жизнь, и ничего тут не поделаешь. Выходит, занести розенкрейцерам чуму у меня не получится.
В досаде я сплюнул, и вскочил на ноги. Мерно шелестели листьями деревья, что-то бормотал ручей, по синему небу плыли белоснежные облака. Все вокруг дышало покоем, как бы подсказывая мне, что беспокоиться не о чем. Все мы смертны, и раньше или позже уйдем в землю.
– Вот именно, – язвительно заметил внутренний голос, – а тебе, счастливчику, вообще несказанно повезло. Все вокруг переживают, сколько времени им еще осталось, а ты знаешь точно, что максимум через пару недель умрешь. Так что давай успокойся, и начинай думать!
Так я и поступил, и не прошло и получаса, как меня осенило. Я вспомнил о грязном методе начала двадцатого века, впервые примененном англичанами в англо-бурской войне. Вспомнил и широко ухмыльнулся. Вот чем я займусь – террором мирного населения, базы и кормовой прослойки всех этих якобы настоящих джентльменов и рыцарей в сверкающей броне!
Терроризм, как знает всякий мало-мальски образованный человек – это плохо, грязно, недостойно и вообще… не по-рыцарски это, не по-хозяйски! Ни в одной войне рыцари не трогают смердов. Пожгут, бывало, деревни, победокурят со спелыми поселянками, всласть пограбят. На то она и война, чтобы творить безобразия. Но уничтожать основу, что кормит и поит господ – это нонсенс.
Кому же, простите, нужна земля без крестьян, кто ее обрабатывать будет? С кого собирать оброк? Кто будет выращивать рожь и пшеницу, пасти коров и овец, разводить кур и гусей, прясть полотно? Из кого набирать горничных и лакеев, поваров и истопников, нянек и стряпух, в конце-то концов? И без того Британское королевство населено гораздо беднее Франции!
А потому с отравителями колодцев, поджигателями посевов и прочими грязными шалунами англичане обращаются строго: веревку на шею и на ближайшее дерево, дрыгать ногами, подманивая вездесущих ворон. А ты не рушь экономику, не подрывай мощь державы! Люди для британцев более важный ресурс, чем неприступные крепости, золотые и серебряные шахты в Америке, морские порты и налаженные торговые пути.
Какое– то время я сижу, преодолевая естественное отвращение к тому, что собираюсь сделать. Затем, решившись, встаю, и тут уж начинаю действовать без промедлений. Умирающий жалобно вскрикивает, но мне некогда его жалеть: для дела что я задумал, он подходит идеально. Закончив, я перехватываю несчастному горло, тот тихо сучит ногами, отходя.
Кровь из перерезанного горла течет черная, вязкая, мертвая даже на вид. Я безразлично отворачиваюсь. Пятнадцатому веку все же удалось меня сломать, из обычного человека двадцать первого века я опустился до уровня средневековья. Но на этом не остановился, и собираюсь с лихвой перекрыть все их достижения! Оседлав коня, я пускаюсь в обратный путь к побережью.
Жеребец останавливается прямо у коновязи, я устало сползаю вниз. Глаза привычно находят вырытый во дворе колодец. Подскочивший мальчишка ухватывает повод, конь неохотно бредет за ним, упорно поворачивая морду к колоде с водой.
Не понимает, глупый, что запалится, если не дать остынуть, и тогда его только на мясо. Я подхожу к колодцу, жестом остановив худого, как щепка светловолосого парня. Припадаю к ведру с водой, долго пью, затем с наслаждением плещу в лицо, смывая густую пыль.
Благодарно кивнув, я отпускаю парня. Трактирный слуга уходит, кренясь на один бок под тяжестью громадного ведра. Проводив его взглядом я небрежно дергаю рукой, и небольшой кусок человеческого мяса отправляется в короткий полет. Еле слышное бульканье отзывается слабым эхом, я довольно потягиваюсь и захожу на постоялый двор.
И все время, пока я ем и пью, внимательно разглядываю окружающие меня лица. Все эти люди уже мертвы, хотя и не подозревают об этом. Нет, не в философском смысле, мол, все мы когда-то умрем, а в самом что ни на есть практическом. Большинству из них осталось жить совсем недолго, ведь бубонная чума не щадит никого.
Наевшись, я расплачиваюсь. Конь встречает меня укоризненным взглядом, я равнодушно отворачиваюсь. Я тоже смертник, просто болезнь еще не успела себя проявить. Осталось недолго, еще день-другой, и у меня подскочит температура. Резко, с ознобом и мучительной головной болью. А дальше все зависит от того, какую именно форму чумы ухитрился я подхватить.
Если легочную – мне предстоят за пару дней выхаркать собственные легкие, если бубонную – проживу чуть подольше. Кожа тела почернеет, вздуются до размера кулака лимфоузлы на шее и в паху, прорвутся потоком кровянистого гноя. И все это время я буду верещать от мучительной боли, если не хватит смелости перехватить себе горло.
Я влезаю в седло, тяжело вздохнув, жеребец делает первый шаг.
– Шевелись, волчья сыть! – рычу я сквозь сомкнутые зубы.
Свистит плеть, конь протестующе ржет, но ходу прибавляет. Я едва не выпадаю из седла от усталости, но отдыхать некогда. У меня вообще ни на что не осталось времени, и вопрос теперь стоит так: сколько англичан я смогу захватить с собой. Каждый умерший от чумы британец – это несобранный урожай, не выращенные кони, не отлитые пушки, не выкованный доспех. Каждая женщина – это не рожденный воин, каждый ребенок – убитое будущее страны.
Действия властей при появлении Черной Смерти отработаны до мелочей. Тут же начинают тревожно гудеть колокола церквей и монастырей. На всех дорогах встает стража, что под угрозой смерти никого не впускает и не выпускает, и так вплоть до полного завершения эпидемии. Со времен Великой Чумы власти худо-бедно научились организовывать карантин.
Но поглядим, как повоюется Англии, когда в самом центре острова вспыхнет Черная Смерть. Это пару маленьких деревушек легко окружить тройным кордоном, запретив все и всяческие с ними контакты. Пусть-ка британцы попробуют справиться с эпидемией, что возникнет одновременно в разных областях! Даже жаль, что англичане так никогда и не узнают, кто и по какой причине ополовинил проклятый остров!
И не смотрите на меня укоризненно, при чем здесь общечеловеческие ценности? Я, дите двадцать первого века, лишь воспользовался частицей того богатого багажа знаний, что накопило окружающее меня общество. Я, что ли, выдумал спрятанные в игрушках мины-ловушки для детей? Кто создал отравляющие газы, атомную бомбу, боевые лазеры и пули со смещенным центром тяжести? А фосфорные бомбы, чьи осколки, попав вглубь тела, продолжают гореть там часами, причиняя невыносимую боль?
Но как не пытаюсь я оправдаться, проклятая совесть, черт бы ее пробрал, бубнит что-то неразборчивое о недопустимости и мерзости, а еще… Вот заладила! Смешно, ведь в мое время десятки тысяч людей во всех странах преспокойно выращивают разных микробов, и среди них такие прелестные штаммы, что могут выкосить только русских, либо арабов, одних лишь китайцев, или, к примеру, негров.
Так что мне стыдиться нечего, я, в отличие от тех умников, не собираюсь отсиживаться в комфортабельных подземных бункерах, с интересом наблюдая, как вымирают снаружи десятками миллионов. Я и сам лягу среди павших. Я – солдат-смертник, а тот, кто готов принести в жертву себя, совсем иначе глядит на чужую жизнь, гораздо проще и деловитей. Совесть продолжает что-то шептать, но я ее не слушаю. Так мало времени осталось, и так много надо успеть.
В оставшиеся три дня я проезжаю еще десяток небольших городов и крупных деревень, и наконец понимаю, что заболел. К вечеру в Портсмут, где я остановился, влетает гонец на взмыленном жеребце. Церковные колокола начинают тревожный перезвон, и люди с помертвевшими от страха лицами скрываются в домах. Все губы шепчут одно слово: чума!
Как ни крути, но Черная Смерть, уничтожившая в 1432 году треть населения Британии – моих рук дело. Оправдываться я не собираюсь, с каких это пор летчик, направляющий горящий самолет на колонну вражеской техники, либо солдат, врывающийся в пороховой погреб с пылающим факелом должны перед кем-то отчитываться? И будь у меня тогда возможность уничтожить весь остров со всем его населением, я не колебался бы ни секунды.
– Нет, Робер!
Вздрогнув, я поднимаю голову. В руке зажат обнаженный кинжал, а передо мною лежит умирающий крестьянин. Что происходит? Как я оказался на той же самой поляне? Жанна, любовь моя, глядит на меня строго и печально.
– Не делай этого!
– Все это ради тебя, ради нашей победы! – говорю я горячо. – На месте Британии я оставлю выжженную землю. Разве не того ты хотела? Вспомни, как мы рука об руку без жалости и сострадания убивали англичан!
– Женщины и дети, Робер! – вздыхает она. – Старики и священники, мастеровые и вилланы. В чем виноваты они?
– В том, что они – британцы! – заявляю я упрямо.
– Мы убивали воинов. Тех, кто с оружием в руках пришел поработить нас, – отвечает она. – И мне жаль, что ты не видишь разницы. Остановись сейчас Робер, пока не стало слишком поздно. И помни, моя любовь оберегает тебя.
Мы долго глядим друг другу в глаза, и очень неохотно я киваю. А когда вновь поднимаю взгляд, любимой уже нет.
– Значит так ты решила, Жанна, – произношу я задумчиво, переводя взгляд с клинка на умирающего, и обратно. – Ты хочешь, чтобы смерть моя пропала втуне. Что ж, будь по твоему.
Я с силой кидаю кинжал, тот на треть входит в ствол дерева, укоризненно дребезжа. Мол, где же обещанная плоть и кровь?
– Перебьешься, железяка, – хмыкаю я.
Картины пережитого будущего вновь мелькают перед глазами, но я не ощущаю прежнего азарта.
– Живите уж, – говорю я вполголоса, – раз сама Дева Франции заступилась за вас. Ваше счастье, что Жанна помнит обо мне. Это ее любовь вас спасла!
Первым делом я отпустил коня. Нечего ему было ждать пока я умру, пришла пора искать нового хозяина. Жеребец глядел хмуро и не хотел уходить, так что пришлось сильно хлопнуть его по крупу. Оскорблено заржав тот потрусил по дороге. Волков на острове не водилось, так что рано или поздно жеребец должен был набрести на людей.
Затем я дождался пока мужчина умрет, и похоронил всех троих в одной могиле. Оставшиеся от покойников вещи сжег, а сам перебрался вглубь леса, подальше от дороги. Я должен был умереть вдали от людей, как мне и следовало поступить с самого начала. Еды в седельных сумках мне должно было хватить на неделю, но я и не планировал прожить так долго.
К моему искреннему изумлению все обошлось. Я перенес чуму в легкой форме, без тех ужасных осложнений, какие ожидал у себя обнаружить. Лихорадка изрядно меня ослабила, руки и ноги похудели как спички, но в целом чувствовал я себя просто отлично. Минуло две недели, прежде чем я вновь смог отправиться в путь. Вот тогда я вспомнил недобрым словом выпущенного на волю скакуна, но было уже поздно. Пришлось мне ковылять на своих двоих.
В первом же селении я прикупил гнедого мерина, а заодно узнал все новости. Главной темой разговоров была некая деревенька Шардоун, ныне окруженная тройным заслоном кордонов по причине вспыхнувшей там чумы. Собеседники сходились в одном: ныне, как и в прошлые разы, все обойдется. Не допустит святой Георгий, небесный покровитель Британии, новой напасти.
Переночевав в памятной мне по видениям таверне, наутро я свернул к северу, и доехал бы до замка Барнстапл без всяких приключений, если бы не вляпался в очередную беду.
После обеда небо затянуло серыми тучами. Как-то незаметно они налились чернотой, вдали загрохотало. Заморосил мелкий дождь, холодный, совсем не летний. Цвета вокруг разом потускнели, я словно оказался в осени. Теплый мягкий ветер, так уютно овевавший лицо, бесследно исчез, вместо него объявился кузен-грубиян. Стылыми пальцами принялся срывать натянутый на лицо капюшон, дергать полы плаща. Загремел гром, и сверху хлынул настоящий ливень.
Тяжелые струи безостановочно падали вниз, прибивая траву и цветы, все посторонние звуки исчезли, вокруг меня стояла сплошная стена воды. Дорога, пять минут назад бывшая волне приятной и достаточно утоптанной, на глазах превращалась в нечто вроде наполненной грязью канавы. Несколько раз гнедой поворачивал голову, глядя с немым вопросом, я же не видел другого выхода кроме как ехать вперед. Рано или поздно дождь прекратится, или же нам встретится подходящее место для отдыха и ночлега.
Час шел за часом, дождь то утихал, то становился сильнее. Гнедой все так же брел по чавкающей грязи, осторожно переставляя копыта. Наконец лес расступился, и по обе стороны дороги я с облегчением разглядел поля.
– Крепись, мой Росинант, – сказал я с натужной веселостью в голосе. – Совсем рядом обитают люди, и мы их скоро найдем. Я бы сказал, что чем скорее мы это сделаем, тем лучше.
Коротко заржав, гнедой бросил на меня косой взгляд, и я без труда прочитал:
– Один из них совсем близко, прямо на спину взгромоздился, да ножки свесил. И чем же мне стало лучше?
Чувствуя некоторое недовольство от того, что в мое маленькое войско затесался скрытый диссидент, я внимательно огляделся. Небо окончательно потемнело, тусклый свет умирал, и до захода солнца оставалось не больше часа. Если я не желал заночевать под струями ливня прямо на размокшей дороге, следовало поторопиться с поисками жилья.
Гнедой едва тащился, внимательно глядя, куда ставит ноги. Я не мог его торопить, если только не желал остаться без коня, и дальнейший путь проделать в одиночку, с тяжелым седлом на спине. Уже в самых сумерках где-то справа я разглядел одинокий огонек, и решительно, прямо по полю направил к нему гнедого. Мерин не протестовал.
Наступила ночь, мой скакун с чавканьем вытягивал копыта из болота, в которое превратилось поле, только чтобы вновь погрузить их в непролазную грязь. Загораживая глаза ладонью от льющей сверху воды я напряжено всматривался в мерцающий огонек, страшась, что тот погаснет, и я останусь в полном одиночестве.
Постепенно из окружающего меня мрака начала проступать громада замка. Мерцающий огонек оказался масляной лампой, стоящей на специальной приступочке, и закрытой от дождя небольшой крышей. Свесясь с седла я ухватил дверной молоток, цепь, которой тот был прикован, неслышно задребезжала. В то же мгновение кто-то наверху, вконец распоясавшись, открыл небесные краны на полную мощь, угрожая если не смыть замок, то уж точно утопить нас с конем, и я решительно замолотил в ворота.
Бил я долго. Наконец что-то еле слышно скрипнуло, и справа от меня в воротах открылось небольшое окошко. Выглянувший человек крикнул что-то неслышное за шумом ливня, в ответ я гаркнул, что ищу прибежища на ночь. Окошко захлопнулось, долгое время ничего не происходило. Затем с той стороны что-то грохнуло, одна из створок замковых ворот отошла в сторону.
Мерин, не дожидаясь дальнейшего приглашения, протиснулся в щель, задев моей ногой створку ворот, и я не удержался от ругательства. Едва гнедой проехал, как ворота поспешно захлопнули, чуть-чуть не прищемив ему хвост.
– Слезайте, путник, – рявкнул здоровенный, поперек себя шире воин с наголо выбритой головой, цепко ухватив повод.
Круглое лицо его украшала черная борода, глаза смотрели холодно, толстые, как окорок руки бугрились от мышц. Я медлил, здоровяк кинул быстрый взгляд куда-то мне за спину. Я оглянулся, сзади на меня таращились еще двое. Один держал копье, второй направил на меня арбалет. Смотрели воины так напряженно, что отчего-то мне сразу захотелось наружу.
– Если я не вовремя, – учтиво заметил я, – прошу меня извинить. Поеду дальше, тем более что ливень скоро закончится, да и время еще детское.
– Слезайте, – с нажимом повторил бритоголовый. В свободной руке он сжимал рукоять охотничьего кинжала.
Я спрыгнул и встал так, чтобы всех видеть.
– Посвети, – приказал здоровяк.
Какой– то сухощавый малый поднес мне к лицу пылающий факел, я сощурился.
– Знаком? – рявкнул бритоголовый.
– Нет. В первый раз его видим, – вразнобой отозвались от ворот.
– Что ж, проходите, – поколебавшись, решил здоровяк.
Гнедого уже повели куда-то вглубь двора, и я, пожав плечами, последовал за любезным хозяином. А что еще оставалось делать, не ночевать же во дворе? Что же касается организованной мне встречи, то это внутреннее дела обитателей замка. Скорее всего у них есть враги, которых они всерьез опасаются. Мало ли в провинции соперничающих между собой семейств, доморощенных Монтекки и Капулетти? Мне же до их разборок нет никакого дела, утром я уеду.
Меня проводили на кухню, где я сразу же устремился к пылающему камину. О это наслаждение теплом, когда холод, проникший, кажется до костей, начинает сдавать позиции, и ты оживаешь прямо на глазах!
– Позвольте, – сказали сзади, и я с облегчением скинул насквозь промокший плащ.
Тело задрожало, изгоняя холод, на миг я ощутил слабость. В руки сунули оловянный кубок с горячим пивом. Обжигаясь, я выхлебал его в три глотка, и наконец-то начал согреваться изнутри.
– Кто вы такой? – грохнуло сзади.
С трудом оторвавшись от камина, я повернулся к давешнему здоровяку.
– Сэр Робер де Майеле, – представился я. – Еду наниматься на службу к графу Крайхему, владельцу замка Барнстапл. Попал под ливень и слегка замерз. Буду весьма вам признателен, если позволите переночевать, а с рассветом я снова в путь.
– Ясно, – буркнул бритоголовый. – А я – родственник владельца замка сквайр Артур Брэдшоу.
– Рад нашему знакомству, – вежливо сказал я.
В конце концов, как представитель солнечной Франции я просто обязан нести культуру на этот позабытый богом провинциальный островок. В ответ почтенный сквайр хмуро на меня покосился.
– Накорми его, – буркнул Брэдшоу поварихе, пожилой женщине со строгим неулыбчивым лицом. – А спать пусть ложится с Кларенсом и Стивеном.
Почтенная дама кивнула, и здоровяк вышел.
– Идите ваша милость за Кларенсом, – подала голос повариха, – да переоденьтесь в сухое. Ваши же вещи и обувь мы высушим, а с утра заберете.
Я с тоской поглядел на пылающий камин, и послушно потопал за Кларенсом, невысоким, рыжеволосым и хилым на вид. Впрочем двигался он весьма шустро, да и копье тогда, у ворот держал вполне уверенно. Не успел я переодеться в выданные мне вещи, сильно ношеные, но чистые, а главное – сухие, как прибежал какой-то малец лет десяти.
– Хозяин велит сей же час прислать к нему гостя, – выпалил он как из пулемета, и широко улыбнулся.
Пары передних зубов у него не хватало, и я почувствовал, как мои губы расплываются в ответной улыбке, очень уж забавно выглядел мальчишка.
– Что ж, – пожал плечами Кларенс, – пойдемте к хозяину.
– А чей это замок? – запоздало поинтересовался я.
– Мы в замке Лимборг, и принадлежит он его светлости сэру Джофруа Поингсу, – перебивая слугу протараторил мальчишка. – А я – его паж и племянник, Максимилиан.
– Понятно, – сказал я.
– А вы – сэр Робер де Майеле? Вы француз? А вы бывали в Святой земле? А сарацин видели? А с пиратами сражались? А на коронации вы были? А…
Я остановился, растерянно открыв рот. Пока я собирался ответить на первый вопрос, их вывалили на меня добрую дюжину.
– Отстань от гостя, Максимилиан, – фыркнул Кларенс.
Мальчишка замолчал на полуслове, неприязненно покосившись на слугу, в ответ тот насмешливо улыбнулся. Паж же, удачно выбрав момент, показал ему в спину неприличный жест, после чего немного успокоился, и остаток пути мы проделали в молчании.
Сэр Джофруа, невысокий, полный и седой, принял меня в главном зале. Стол был накрыт на пятерых. Кроме меня присутствовал сам хозяин, его жена леди Женевьева, замковый священник отец Ренфрю из ордена цистерцианцев, да уже знакомый мне Артур Брэдшоу. Мое появление прервало жаркий спор.
