Текст книги "Церковь в мире людей"

Автор книги: Андрей Кураев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Андрей Кураев
Церковь в мире людей

ЦЕРКОВЬ И ОБЩЕСТВО

– Как Вы воспринимаете критические статьи о церковной жизни в светской прессе?

– Что ж, даже и несправедливые оценки в прессе – это налог, взимаемый за известность. Православие – самая значительная конфессия в стране, и было бы бессмысленно запрещать обществу интересоваться тем, что происходит в Церкви. Ничего плохого я не вижу и в том, когда церковная дискуссия выливается на страницы светской прессы. Это означает лишь то, что Церковь – не казарма. Раз есть дискуссия – значит, есть чем дышать.

Неприемлем один вид дискуссии – когда она ведется по законам информационных войн.

И, конечно, ужасает мера безграмотности журналистов – даже когда они хотят сказать о Церкви что—то неругательное. Для примера: "В старые времена дьяки были самыми учеными людьми на Руси. Эту традицию возобновил дьякон московского храма святого Иоанна Предтечи, на Пресне Андрей Кураев"[1]. Лестно, конечно, но все же «думный дьяк» XVI—XVII веков и церковный диакон – весьма разные служения…

– И тем не менее Церковь в каких только грехах не подозревают. Не знаю, конечно, насколько эти подозрения обоснованы, потому что сужу по прессе…

– Такова уж наша психология: нарушение бросается в глаза, а норма остается незамеченной. Если мусор увезли вовремя, мы этого не замечаем. А вот если бак с мусором протух и две недели не вывозится, тогда мы, наконец, узнаем, где именно в нашем подъезде находится этот бак.

Церковь в мире масс—медиа похожа на Человека—невидимку из романа Герберта Уэльса. Его поймали только потому, что на его невидимые пятки налипала видимая грязь. Вот и о нашей церковной жизни вспоминают во время каких—нибудь скандалов. Обычный батюшка—трудяга не привлекает внимание журналистов. У НТВ—шников даже есть поговорка: "Поезда, которые приходят вовремя, никого не интересуют!".

Для меня слово "журналист" стало уже настолько ругательным, что к журналистам у меня есть лишь одна просьба: "Ну пожалуйста, не занимайтесь вы уринотерапией! То есть – не потребляйте продукты собственной жизнедеятельности. Если уж ваша “карма” такая, что вам нужно работать в прессе, то хотя бы не читайте ее сами или не слишком доверяйте ей. Сами себя кормите книгами, а не газетами; традицией, а не однодневками".

В Пасху 2005 года мне довелось вести репортаж из Иерусалима на канале НТВ. В телесценарии я увидел поразительную строчку: "Передача в ХХС БО из ХГГ". В переводе на человеческий язык: "Передача в Храм Христа Спасителя Благодатного Огня из Храма Гроба Господня". Птичий язык для птичьего отношения к излагаемому: пролетел "над материалом", поклевал информационные зернышки, изрыгнул их в сюжете и тут же полетел делать следующий "материал"…

– Может ли Церковь сказать, что под ее сводами не гнездятся пороки?

– Всякий грех в Церкви не есть грех Церкви, но грех против Церкви[2]. Желание видеть в жизни церковных людей лишь грехи понятно: оно порождается стремлением к психологической самозащите. Человеку свойственно защищать свое болото. Если признать для себя Православие, придется подгонять свою житуху под заповеди Христа. Обыватель ощущает угрозу со стороны Церкви: «Если я соглашусь с Евангелием, значит, нужно будет что—то менять в моей жизни!»… Поскольку этого, ой, как не хочется – то человек и городит турусы на колесах, рисует для себя карикатуры на церковную жизнь.

Кроме того, в эпоху высокотехнологичных сплетен (ТВ плюс Интернет) Чайковский становится интересен не своим "Щелкунчиком", а своим "диванчиком"[3]. Пушкин интересен не «Капитанской дочкой», а донжуанским списком, Есенин – Айседорой Дункан и пьяными похождениями. В начале века писали о грядущем хаме. Увы, этот хам таки пришел к власти, взял в свое управление «Останкино» и наладил выпуск своих газет.

– Есть ли в Православной Церкви псевдосвященнослужители?

– Число подлецов в рясах во всех веках стабильно, и это число евангельское: каждый двенадцатый.

– То есть этого пугаться не надо?

– Надо бояться одного – чтобы самому не оказаться иудой. Есть понятные правила выживания в Православной Церкви. Если ты видишь беззаконие других церковных людей, то воспринимай это как предостережение для себя самого. Если тебе не нравится, что происходит в Церкви, стань сам церковным человеком и попробуй в себе изжить все неправильное. Когда говорят: "я вижу, что в Церкви есть плохие люди, и поэтому не буду церковным человеком", – это все равно, что сказать: поскольку я вижу, что бывают люди, у которых есть проблемы со зрением, то я возьму и сломаю себе ногу. Если человек остается вне веры, вне Церкви, он занимается медленным членовредительством самому себе.

– Не кажется ли Вам, что многие обращаются к Православию, потому что это модно? У нас в городе стало принято приглашать батюшек на освящение и футбольных ворот, и новых магазинов…

– Я спокойно отношусь к таким вещам. Во-первых, потому что считаю, что лишний раз вытащить батюшку из храма – это уже хорошо. Во-вторых, всякое доброе дело должно быть освящено.

Плохо, если люди думают, будто жизнь священника и сводится к такого рода "презентациям". Появилась модная "отмазка" – говорить о моде на Православие. Есть мода говорить, что Православие модно. А реальная общественная мода сегодня существует на эзотерику, оккультизм, всякого рода мистику. Зайдите в любой книжный магазин, и вы увидите, что это так.

Ну, о какой моде может идти речь, если вся пресса просто озверела при появлении только возможности изучения в школах основ православной культуры?!

В ноябре 2002 года было письмо министра образования, разрешающее (минутку! Все расслышали? – РАЗРЕШАЮЩЕЕ, А НЕ ПРИКАЗЫВАЮЩЕЕ!!!) ввести в школах уроки по "основам православной культуры".

Но журналисты и чиновники так дружно огрызнулись против ознакомления русских детей с православной культурой, что впору спросить: какое новое иго распростерлось над нашей страной, какие новые варвары захватили нашу столицу?…

– А что об этом говорит закон?

– А разве закон может запретить знакомство детей с родной культурой? Дискуссия, развернувшаяся вокруг "основ православной культуры" – очень хороший пример черного пиара. Письмо министра просто давало школе право на выбор своей культурной ориентации – а либеральная пресса подала это как обязаловку. Письмо министра говорит о том, что "Основы православной культуры" – культурологический предмет, а в прессе делают вид, будто речь идет о "Законе Божием".

– А в чем различие?

– В отсутствии императивности. Здесь не будет призывов: "Дети, помолились!", "Дети, начали поститься!". Не будет и обязательно—навязчивой доказательности. Культуролог старается понять внутреннюю логику изучаемого им мира, а не навязать ему свою оценку или свою логику. Это разные интеллектуальные процедуры: доказать и объяснить. Можно объяснить логику греческого мифа, но не превращать этот урок в проповедь олимпийской веры.

Правда, не только наши оппоненты, но и сами церковные педагоги нередко путают, где уроки Закона Божьего, а где просто разговор о православной культуре. А ведь контрольный вопрос тут очень прост: может ли неверующий человек преподавать этот предмет? Атеист, ведущий уроки "Закона Божия" – это несуразица. Но "основы православной культуры" мог бы вести и атеист. Вот я не молюсь ни Гермесу, ни Зевсу. Но у меня как у дипломированного религиоведа есть право прочитать лекцию о религии Древнего Египта и о том, как эти мифы отражались в культуре, в литературе, поэзии и философии.

Вот так же и с основами православной культуры. Если обе стороны – и церковные авторы программ, и светские руководители системы образования – будут наконец—то честны, то тогда, я думаю, такого рода предмет скорее уменьшит возможности межрелигиозных конфликтов, нежели их увеличит.

Ибо это шанс государству взять под свой контроль знакомство детей с религиями, шанс предложить детям не—экстремистское изложение вероучений. Свои ваххабиты есть в каждой религии. Но введение "основ религиозной культуры" (как православной, так и исламской) может стать превентивным образовательным ударом против экстремизма. Для того, чтобы уберечь общество, в котором возрождаются религиозные традиции, от межрелигиозных столкновений, очень важно, чтобы были государственно выверенные учебники, излагающие основы разных религий.

Если учебники по этому предмету будут проходить двойную цензуру (и со стороны государства и со стороны Церкви), если будет опять же двойной контроль над этими уроками – то надеюсь, не будет больше сцен, подобных той, которую я подслушал в одной подмосковной православной гимназии. В ожидании нужного мне педагога я сидел в учительской и слышал, как за стенкой шел урок у первоклашек. То есть слышал я, собственно, только голос учительницы: "Саша, не вертись! Саша, сядь спокойно! Саша, сколько раз тебе говорить, перестань вертеться! Так, дети, посмотрели на Сашу: в Сашу бес вселился!".

Двойная цензура означает следующее: человек, который будет нести знания о Православии людям, должен транслировать эти знания так, чтобы Церковь узнавала себя и свою веру в его словах. Со стороны же школы естественна цензура педагогическая, поскольку богословски грамотный человек может оказаться педагогически бездарным.

Так что "Основы православной культуры", с одной стороны, дадут детям ключ ко всей европейской культуре, а с другой – защитят тех же детей от неумелых приходских экспериментаторов.

Потому вновь и вновь я обращаюсь к чиновникам из Минобраза: Давайте же сядем с вами за круглый стол, и глядя друг другу в глаза, а не в заочной полемике, выясним, какие у нас есть взаимные недопонимания. И если в честном диалоге мы решим: "да, мы хотим, чтобы школы имели право вводить такой предмет", то в ту же минуту мы все срочно "пьем снотворное" и "засыпаем" лет на пять. К согласованной нами цели надо будет идти, а не прыгать. Если мы считаем, что такой предмет нужен, тогда давайте выделим несколько экспериментальных школ, объявим конкурс учебников, откроем новую специальность в пединститутах, подготовим новых педагогов и переподготовим старых. И только через 5—6 лет можно будет с этим опытом – опытом ошибок и удач – идти к детям.

– Хорошо, пусть предмет культурологический. Но ведь и культуры в нашей Федерации есть разные…

– Сегодня школьная программа состоит на 70 % из "федерального стандарта", в остальном – из так называемого регионального компонента и предметов "на выбор школы".

Так может ли конкретная школа в качестве своего и только своего компонента избрать не дополнительные уроки тенниса или компьютерного дела, а именно православной культуры? Это может быть одна школа из двадцати – но чтобы родители могли выбирать, сам выбор—то уже должен быть перед их глазами!

Свобода родителей в этом случае определяется тем, что, отдавая ребенка в ту или иную школу, они заранее знают: вот эта школа с углубленным изучением итальянской культуры, а вон та – с углубленным изучением культуры русской.

Решила школа ввести у себя такой предмет – и объявляет: через год в 8 классе начнутся уроки "основ православной культуры" (соответственно, через 2 года – в 8 и 9—м классах, через три – в 8, 9 и 10, и так далее). Родители, которым это не интересно, постепенно будут переводить детей в соседние школы. Но те семьи, у которых нет аллергии к культуре Православия, напротив, будут знать, в какую школу переводить своих детей.

Мое детство прошло на пустыре, по углам которого стояли четыре спецшколы: французская, английская, математическая и спортивная. Вопрос: а можно ли рядом с ними построить пятую школу – школу русской традиционной духовной культуры? Может ли в России быть школа, на дверях которой была бы табличка, извещающая, что это школа с изучением русского языка и русской духовной культуры (как табличка на соседней школе оповещает, что тут углубленно изучаются английский язык и английская культура). В такой школе уроки православной культуры должны быть обязательными для всех ее учеников. И не обязательными для всей округи.

Вот тогда у родителей появится выбор – в какую школу вести своих детей. Тот, кто готовит ребенка к эмиграции – может отдать его в турецкий лицей (в Москве их уже, кажется, больше десятка) либо в английскую спецшколу. Тот, для кого важнее всего здоровье его ребенка – может определить его в спортивную школу. А если ты заботишься о том, чтобы тебе не было страшно стареть в окружении детей, которых ты воспитал – может быть, тогда стоит отдать любимое чадо в школу, в программе которой есть христианская составляющая…

Это и есть вопрос, который ставит православное меньшинство (а церковные люди, люди, пытающиеся строить свою жизнь по церковным канонам, действительно в меньшинстве): может ли государственная образовательная политика содействовать сохранению нашей культуры – хотя бы в одной школе из двадцати? Или же госшкола может прививать детям только «основы хэллоуинской культуры»?

Вновь (с усталой от сотого повторения интонацией) говорю: министр предложил не Закон Божий, а основы православной культуры. И не заставил, а разрешил. Нет тут понуждения для школ.

Другое дело, что если школа изберет такой предмет – то она вправе вводить его как обязательный для целых классов. Качественное образование значит образование систематическое. Систематическое же изучение любой дисциплины требует усилия воли. Любые уроки по любому предмету несут в себе определенный элемент понуждения. Факультатив по выбору означает следующее: если в начале семестра ты записался на определенный факультатив, то в сессию ты должен будешь по нему отчитаться. А не так, что в сентябре походил, в октябре перестал ходить, а в ноябре пошел к другому профессору.

Соответственно, и в школах до начала учебного года должно быть объявлено: в таком—то классе нашим школьным факультативом будет ОПК. Если кого—то столь раздражает сама мысль о православной культуре, что ради этого он готов перейти в другую школу – это его право. Но оставшиеся будут относиться к этому предмету как к обычному – с учебным планом и отчетностью. Для них не должно быть такого выбора: или ОПК ставим седьмым уроком, или идем домой.

А вот какая альтернатива может быть: в школе номер 5 есть уроки по ОПК, а школе номер 7 – нет. Зато в школе номер 7 есть уроки Закона Божия вне расписания (кто хочет, ходит на дополнительный урок английского языка, кто хочет – на закон Божий), в школе же номер 5 их нет (да—да, в школе с ОПК может просто не быть отдельных уроков Закона Божия). А в школе 666 нет ни того, ни другого. Тут детей готовят к эмиграции из России. Что ж, это тоже законное право родителей[4]. Но ведь есть и те, кто все еще любит Россию. И не хочет становиться в ней иностранцем, не знающим языка ее культуры.

В конце концов, если школа желает увеличить число часов на изучение русской истории (или любого другого предмета), она не должна собирать подписи родителей. Не нравится – так рядом есть школы с совсем другой, далекой от русских традиций ориентацией.

На этих уроках речь шла бы не только о сюжетах икон. Понять культуру какой—то эпохи – значит понять логику людей, живущих в ней. Ну, почему Татьяна Ларина отказала Евгению Онегину? Современная девушка поступила бы иначе: наверное, брала бы деньги у официального мужа, а любовь крутила на стороне с Женей. Но для Татьяны ее клятва нелюбимому человеку была дороже, чем волнение ее сердца. Почему? Вот тут уместно поговорить о христианской аскетике. О том, что радость может быть горькой. И рождаться она может от того, что ты сдержал себя, не переступил черту.

ОПК – рассказ об огромном мире православной культуры. Это разговор не о Боге, а о человеке. Рассказ об опыте прочтения Библии разными поколениями, о том, как эта книга меняла их жизнь. Рассказ о таком человеке, который верит в Бога. Знание психологии таких людей помогает нам понять ту культуру, которую они создали и в которой хотя бы отчасти мы живем до сих пор. В итоге – планета людей станет немного понятнее.

Овладение языком культурологии важно и для самой Церкви. Потому что культурология – это умение смотреть со стороны на себя и свою веру. Само изложение христианства, наше кредо – Символ Веры – начинается со слова "верую". То, что мы свои убеждения излагаем, начиная с "верю", свидетельствует о высокой степени философской рефлексии. Человек, не обладающий опытом философско—критической самооценки, никогда не скажет: "Я верю". Он скажет: "Я знаю. Еще моя бабушка так делала. Да у нас в деревне все так делают…". "Я верю" означает: я знаю, что мое видение мира неочевидно для других. Сегодня основания нашей веры неочевидны для большинства. Попытка культурологически изложить христианство – это и есть учет вот этой неочевидности. Это попытка из режима проповеди или доказательств перейти в совершенно другой режим интеллектуальной работы – объяснения. Это не разговор в ключе "почему вы должны…", а беседа в интонации: "почему мы это понимаем так…".

Мне кажется, что такого рода работа важна и для самой Церкви – чтобы избежать перерождения в замполитов.

– В чем для наших соотечественников насущная необходимость предмета «Основы православной культуры»?

– Когда протестуют против уроков православной культуры, забывают поставить вопрос – а какая им может быть альтернатива. А альтернатива основам православной культуры – это без—основательное не—православное бес—культурье[5]. Под бескультурьем я понимаю отнюдь не просто какое—то невежественное неверие и отрицание. Бескультурье – это и религиозный «экстремизм», когда люди принимают веру, но не зная ее, не умея над ней думать, усваивают вместе с верой массу суеверий.

К сожалению, дискуссии об изучении "основ православной культуры" ведутся в каком—то искусственном мире. Очень хорошо сидеть в благоустроенном кондиционированном зале, в окружении библиотечных стеллажей и под звуки классической музыки беседовать с уважаемыми оппонентами о религиозном воспитании детей в духе полифоничности и толерантности…

Однако описанная обстановка возможна лишь в стране по имени У—топия (Неверленд, Нигдея…). Наши дети не растут в башне из слоновой кости, где они были бы изолированы от мира наркоты и навязчивой оккультной пропаганды, подаваемой ребенку вместе с боевиками и фильмами в жанре "фэнтэзи". Подростковый киногерой сегодня почти обязательно медитирует перед боем, возжигает благовонные палочки и имеет мудрого старого гуру—наставника с Востока.

Так что не надо делать вид, будто дети – это некая tabula rasa, чистая белая табличка, на которой не появится никаких религиозных знаков, если не пустить в школу священника. Религия вездесуща в жизни современных детей. Но, к сожалению, эта религия далека от Православия. Чаще всего – это ползучий антинаучный и антирелигиозный оккультизм, который входит в сознание и подсознание через культ "Гарри Поттера"[6] и через телегороскопы, через саморекламу американских саентологов и русских фашистов, через рериховскую каббалистику и через рассказы о «народных традициях». Так что восстановление свободы выбора школы, семьи и ребенка возможно только в случае, если эта всепроницающая оккультная пропаганда будет уравновешена трезвостью христианской богословской схоластики.

Увы, далеко не все директора школ столь мудры, как персонаж из сказочной книжки Григория Остера "Ужасный задачник":

"В одной школе во время летних каникул, пока в здании никого не было, завелись черти. Когда наступило первое сентября, черти повесили на школе плакат "Добро пожаловать в ад" и не пустили в школу учителей, а ученикам, наоборот, предложили заходить в классы и учиться, только не чтению и математике, а всякому чародейству и колдовству.

Некоторые старшеклассники, несмотря на то что учителя и директор запретили им даже близко подходить к дверям школы, поверили чертям и зашли внутрь. Но тут же об этом горько пожалели, потому что черти захватили их в заложники, завалили двери школы учительскими столами и потребовали, чтобы все остальные ученики вместе с родителями, учителями и директором сложили букеты цветок в кучу и отошли от школы на двести метров. А иначе – сейчас будет взрыв или что—нибудь еще хуже.

Некоторые родители, особенно те, которые привели в школу первоклассников, стали советовать директору школы вызвать специальный милицейский отряд, который умеет освобождать заложников, но директор сказал, что милиция со своими автоматами только окна перебьет, а сделать все равно ничего не сможет. В таких случаях, сказал директор, надо не автоматчиков вызывать, а священника из ближайшей церкви. Чтобы он школу перекрестил. Три раза. Вот этого черти на самом деле боятся.

К счастью, ближайшая церковь оказалась совсем недалеко. Когда черти увидели, что к школе подходит священник, они высунулись из окон и закричали, что это не честно, потому что в нашей стране церковь отделена от государства, а школа от церкви, и священников к школам подпускать нельзя.

Но священник не стал слушать чертей, подошел к школе вплотную, поднял руку и перекрестил ее. Трижды. И в ту же самую секунду плакат "Добро пожаловать в ад" свалился со школы, а черти, высунувшиеся из окон, стали лопаться и исчезать. Один за другим. Пока не кончились. Все до одного.

Когда входные двери школы удалось освободить от учительских столов, ученики вместе с учителями смогли войти в здание и начать занятия. Но тех старшеклассников, которые поверили чертям и попались к ним в заложники, в школе так и не нашли. Сколько ни искали. Несчастные родители пропавших школьников осмотрели все классы и туалеты, учительскую, кабинет директора. Заглянули в каждый укромный уголок, спускались в подвал, даже на чердак залезали. Но все безрезультатно. Видимо, черти, когда исчезали, забрали всех этих старшеклассников с собой".

– А почему бы не ввести просто курс истории мировых религий?

– Ой, не надо! Ведь школьник – это не студент. Для думающего подростка главная проблема – это смысл жизни. И если ему на уроках религиоведения будут говорить, что все религии одинаковы, что нигде нет правды, что все религии это некие равноценные, но виртуальные миры, то это будет способствовать нарастанию подросткового цинизма.

Да и учебники по религиоведению не вызывают желания немедленно знакомить с ними детей. По—настоящему объективных учебников по религиоведению и истории религий нет. Если вам кажется, что вы такие учебники знаете, то у меня к вам контрольный вопрос: "А знаете ли вы какие—нибудь светские учебники по истории религии, в которых знакомство с христианством обходилось бы без упоминаний об инквизиции, крестовых походах, Варфоломеевской ночи?". Не знаете? Но тогда позвольте еще один вопрос: "А знаете ли Вы учебники по истории религии, в которых повествовалось бы о войне желтошапочных и красношапочных буддистов в Тибете? О войнах за обладание Зубом Будды?"[7].

В учебниках по религиоведению никогда об этом не рассказывается. И, значит, налицо явный двойной стандарт.

Существует два типа написания учебников по истории религии. Один – это когда история религии подается как история идей. Такой учебник просто описывает святыни разных религий, внутреннюю логику их доктрин – но не касается грязных страниц истории конфессий.

Второй – это социологическое изложение. Тут уже уместны рассказы о внутрицерковных и межрелигиозных конфликтах и интригах. Но когда в одном и том же учебнике глава о христианстве пишется на земном (историческом) уровне, а глава о буддизме на небесно—идейном, то это уже пропаганда.

Если вы считаете, что религия – это земной институт, и хотите описать историю во всей ее сложности, то берите и темные, и светлые страницы всех религий. Но темные страницы выписывайте не только из истории христианства или ислама; приведите их и из истории других религий. Иначе вы послужите усилению современного общеевропейского мифа: христианство, оказывается, самая кровожадная, самая жестокая из всех религий на земле.

На самом деле люди везде одинаковы, и они могут низвести на землю любой идеал – будь то евангельский, будь то буддистский.

– Но ведь все же полезно знать другие веры и культуры.

— Я совсем не возражаю против того, чтобы люди знали языки других культур и традиций, но сначала человек должен научиться говорить на своем родном языке. Глупо, если московский ребеночек, не изучив русский язык, начнет интересоваться японским. Точно так же и здесь: если ты не понимаешь логики родной культуры, ее красоты, ее смысла и ее веры, то как ты сможешь понять святыни другого мира, другой культуры, другой религии? Поэтому сначала научись любить по—русски, а потом уже можешь попробовать понять и иную культуру, попытаться вжиться в мир человека другой традиции.

– И все же уж очень многообразен национальный состав школьных классов…

– Не то слово. Это многообразие имеет еще и свою динамику – довольно печальную для русского народа. Но именно в этом я как раз вижу аргумент за возможно более широкое введение ОПК. Мигрантов надо научить жить на нашей земле. Наша школа должна учить детей наших новых соотечественников тому, чему вряд ли их могут научить в их семьях. Она должна вложить в них матрицу нашей культуры. И здесь есть задача минимум и задача максимум.

Минимум – рассказать о нашей вере, истории, культуре так, чтобы наши новые соседи знали, где у нас болевые точки, какова структура наших надежд и аллергий, где вообще те наши мозоли, на которые лучше не наступать. Знакомство с ОПК поможет им понять логику нашего мира, нашей души. Если им объяснить смысл наших верований, мы не будем казаться им сумасшедшими еретиками или идиотами. Будем честны: задача российской школы по отношению к детям переселенцев – ослабить давление на них их собственных семей (точнее – вполне предположимых там антирусских и антиправославных предрассудков).

Задача же максимум – передать мигрантам наш культурный код. Пока "китайцев" еще мало, их детей надо учить Православию. Иначе через пару поколений они будут учить нас жить по их "понятиям".

Если же человек другого вероисповедания, национальности или гражданства запрещает народу большинства изучать свою культуру, религию и язык, это уже называется не "национальное меньшинство" (чьи права уважать необходимо), а "оккупанты". И к таким оккупантам обращены слова Бориса Расторгуева (группа Любэ): "Вас за то, что Россию обидели, Емельян Пугачев не простит!".

Чтобы миграция не превратилась в оккупацию, нужно, чтобы переселенцы усваивали культурный код того народа, на землю которого переезжают. Вы свободно захотели жить среди русских? Тогда учитесь уважать и понимать нашу культуру, в том числе и ее религиозную основу. Примите или хотя бы поймите нашу систему эстетических и этических критериев.

Эти умненькие интеллигентные дискуссии у Познера и у Шустера на тему "Можно ли преподавать Закон Божий в наших школах? А не нарушит ли это чьи—то права?" ведутся как будто в безвоздушно—правовом пространстве. А у русского населения на своей земле есть хоть какие—то права или нет? В сегодняшней ситуации вымирания неверующих и потому малодетных семей отказ в праве на изучение православной культуры равнозначен отказу русскому народу в праве на жизнь.

Хотите отстаивать светское мировоззрение? – Пожалуйста, но только в университетах, среди врослых и думающих людей, среди людей, уже прошедших погружение в культуру России. А в рязанском школьном классе, на четверть уже состоящем из нерусских детей, педагог обязан говорить о русской православной культуре только с благоговением. Презирать нашу веру этих детей и без нас научат. Но должна ли российская школа становиться их союзником в деле хулы?

Только разрешение спора вокруг изучения в школах России "основ православной культуры" даст ответ на вопрос "Who is mister Putin"? Даже проблемы "китайских" и "японских" островов кажутся мне менее значимыми.

– А сама Церковь готова ли к тому, чтобы придти в школу?

– Нет, не готова. У нас пока нет волшебно—педагогической палочки и универсально—эффективного учебника.

На мой взгляд, ни один из существующих сегодня учебников, и уж тем более самый массовый учебник Аллы Бородиной, не подходит для преподавания в общеобразовательной школе. Проблема в том, что все эти учебники отождествляют православную культуру с археологией, а Православие – со средними веками. Православно—средневековая культура представляется чем—то далеким, закованным в золотые цепи и закрытым на большой амбарный замок, ключи от которого находятся в Патриархии или в историческом музее. Учебники не дают возможности увидеть проблески Православия в современной культуре. А, значит, предлагают детям на выбор: или Православие с сопутствующей ему эмиграцией в былые века, или же современность, видящая в Православии лишь музейную ценность.

Мне бы хотелось, чтобы эти учебники показывали детям, что мир Православия – это их мир, тот, в котором живут именно они, а не их предки. И что Православие говорит не о прошлом, а о вечном. И вечное не значит "абсолютное" или "потусторонее". Православие говорит о вечных проблемах, о том, что во все века вызывало болезненный кризис у любого нормально взрослеющего и думающего человека.

Увы, все существующие сегодня учебники по ОПК ничем не помогают самопознанию подростка. Я же надеюсь, что уроки ОПК будут построены по принципу "наше понимание ваших проблем".

Кроме того, все знакомые мне учебники по "основам православной культуры" забывают, что культура – это не только иконы, фрески, храмы, это – прежде всего внутренняя культура человека, его психология, его опыт самопознания. А православная психология – это православная аскетика, речь о которой не возможна без разговора о православном монашестве. Речь не идет о том, чтобы всех со школьной скамьи направлять в монашество. Но объяснить, какую красоту и радость находят православные в монашеском идеале, необходимо.

Мне бы хотелось, чтобы курс "основ православной культуры" давал детям не только знание о Православии, но и помогал бы им взрастить в своих сердцах любящее, доброе отношение к родной вере. Нет, не саму веру (ибо это было бы уже религиозным образованием), а доброе отношение к вере родной земли. Мне бы хотелось, чтобы люди смотрели на Православие хотя бы глазами Николая Некрасова. Некрасов лично был, наверное, неверующим человеком. Но перед русским храмом он благоговел – ибо этот храм был для него святыней. Храм, в его понимании, был освящен не Духом Святым, а слезами русских баб, которые все свои боли (как и радости) приносили сюда, к порогу сельской церквушки… Толстой, любя русский народ, не смог полюбить его любовь к Православию. Некрасов в этом отношении был последовательнее. Вот мне и хотелось бы, чтобы "добрым глазом" воспитанники российских школ смотрели на русское Православие. И в какой же Конституции это запрещено?