Текст книги "Церковь в мире людей"

Автор книги: Андрей Кураев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Но я не могу согласиться с ее продолжением – "четвертому не бывать". Это слишком дерзновенное пророчество. А ведь "закон и пророки до Иоанна Крестителя". В новозаветные времена нужды в пророчествах нет. Так что не стоит за Бога решать – куда и как Он еще раз повернет колесо истории.

Уже триста лет Москва не является третьим Римом. С 1703 года по 1917 "четвертым Римом" был Санкт—Петербург – столица империи и резиденция православного Императора и Синода (причем первенствующим членом Синода был петербургский митрополит, а не московский). Как переход власти от Первого Рима к Риму Второму произошел в рамках одного и того же государства (столица Римской Империи по воле императора была перенесена с берегов Тибра на берега Босфора), так и в Российском Царстве империя была перенесена с берегов Москвы на берега Невы. Петр и основал Петербург именно в день падения Константинополя – Второго Рима и ровно через 250 лет.

Впрочем, если перебирать такие совпадения, то нельзя не отметить, что 4 ноября – день Казанской иконы и по нынешнему официальному календарю, освобождения Москвы от поляков (то есть (воз)рождения ее в качестве Третьего Рима) – это еще и день основания Константинополя императором Константином Великим.

В 1918 году Москва снова стала столицей – но уже не православного государства. И по сю пору прописанная в Москве власть не является православной. Речь не о том, ходит президент в Церковь или нет. Речь о том, судит ли он себя Евангелием или нет? Видят ли законы России свою высшую цель, источник и оправдание в Православии? Является ли высшей целью внешней политики России поддержка Православия во всем мире? Этого в сегодняшней России нет. Москва уже не Третий Рим[41]. Место «Рима» вакантно.

Как видим, уже был и четвертый Рим. И безо всякого Рима почти век мы прожили. Так что не стоит схему Филофея возводить в ранг пророчества и тем паче церковного догмата[42].

Но если однажды в Минске (Тбилиси, Киеве, Кишиневе…) появится правительство, которое именно так будет осознавать цель своего служения, то Минск (Сухуми, Тирасполь…) и станет пятым Римом.

Кстати, для того, чтобы быть "новым Римом", вовсе необязательно быть сверхдержавой и ведущим игроком геополитики. Когда Москва приняла на себя служение "Третьего Рима", она не была даже "региональной сверхдержавой". Польша, Литва, Крымское ханство были для нее смертельными угрозами (или уж по меньшей мере равными соперниками). В 1571 году крымский хан сжег "Третий Рим", Москву из которой третье—римский император – Иван Грозный – предпочел убежать до подхода врага… Сверхдержавами тогда были Испания, Португалия, Англия… Важно, чтобы государство считало себя защитником Православия. Будут еще такие государства или нет в истории нашей планеты – я не знаю.

И еще очень важно помнить, что лозунг "Москва – третий Рим" – это, вовсе не всплеск националистической гордыни. Во-первых, сама идея империи – антинационалистическая, ибо наднациональная. Москва ощутила себя империей для всех православных народов. Причем – временно, до освобождения Константинополя. Когда царь Алексей Михайлович и патриарх Никон мечтали о том, что после присоединения Украины они двинутся дальше на Константинополь, то речь шла о том, что столица будет перенесена из Москвы в Константинополь. И именно поэтому патриарх Никон начал реформу богослужения, подлаживаясь под греков.

Удивительная идея! Если бы англичане планировали завоевать какой—нибудь народ, они бы при этом предполагали, что свою школу, свою Церковь и культуру навяжут этому покоренному народу. А вот русский империализм совершенно особый: мы должны подладиться под тех, кого завоюем, чтобы им проще было с нами сослужить.

Эта черта русского империализма, кстати, очень хорошо видна на топографической карте Российской Империи. Европейцы, придя в Новый Свет, несли с собой свою топонимику. Всюду новые Йорки и новые Орлеаны. А у нас даже имя нашей столицы – Москва – своим откровенно финно—угорским паспортом напоминает о том, что русские здесь пришельцы (по известной формуле: коренное население – это предпоследний завоеватель).

– Можно ли после стольких лет гонений на христианство употребить выражение «Святая Русь»?

– Та Русь, что действительно свята, была и остается таковой. Другое дело, что сейчас сбывается пророчество Александра Блока "В будущем я вижу две России: Россию—Америку и Россию православную". Это два народа с пока еще общим языком и территорией, но с совершенно разными духовными ценностями и этикой. Есть "Соединенные Штаты Евразии" под именем Российской Федерации – с макдональдсами, кока—колой и НТВ, – а есть Святая Русь. Она небольшая, но есть. И может поэтому, даже не зная об этом, жив остальной народ.

– Каково Ваше мнение о евразийской идеологии и нынешних попытках ее закрепления в российском политическом пространстве?

– Прежде всего, мне не нравится сама по себе евразийская идея. В тезисе о том, что Россия есть перекресток культур мне слышится хорошо завуалированная хула. Когда про некоего человека говорят, что, вообще, он хороший посредник, это часто следует понимать в таком смысле, что сам по себе он ничто, но если при случае окажется между серьезными людьми, то может немножко услужить – и тому, и другому. И когда называют особенностью нашей страны то, что она является "мостом", подспудно за этим звучит, что ничего своего она не создает. По мосту просто проходят – и все.

Так вот, Россия – это совсем не мост. Это нормальная, органическая часть западного мира. Причем поясню, что для меня Восток и Запад понятия не политические, а культурологические. Для западного мышления прежде всего характерно личностное восприятие Бога и тезис о сохранении его личности в посмертии, которое определяется принципиальной свободой человека. В этом смысле и Ислам – тоже Запад. Я не вижу серьезного влияния на русскую культуру со стороны, скажем, индийской культуры или китайской, влияния, которое превосходило бы аналогичное влияние этих регионов Земли на культуру Англии, например, или Германии. Вообще, назовите мне хоть одну идею, которая органично вошла в русскую культуру с того Востока, что восточнее Персии… Словом, я не вижу оснований считать, что Россия является евразийской в культурном смысле державой.

А потом эти разговоры о Востоке имеют еще один неприятный поворот – когда выливаются в навешивание ярлыка "азиатчины". Эти бесконечные стенания по поводу того, что русская история с ее татаро—монгольским игом, Иваном Грозным, крепостничеством, самодержавием и так далее подавила ростки свободы, самостоятельности, и поэтому бедная душа современного россиянина не в состоянии принять благо прав человека и либерализации… У меня простой вопрос. А душа чухонца – в состоянии? Покажите мне, пожалуйста, где, собственно говоря, у латыша или финна больший опыт демократии, жизни в свободе, чем у русского крестьянина, особенно новгородского, или у сибирского или новороссийского казака?

– А конкретно к евразийству Дугина как Вы относитесь?

– Это враг опаснее любой Блаватской (потому что умнее и образованнее). Как и у Блаватской, это попытка переварить Православие в каббалистику. Достаточно вспомнить его статью "Мессианство Каббалы". Неприкрытая апология террора, жажда превратить Православие в революцинно—террористическую идеологию также не вызывают желания сближаться с этим человеком. Ну зачем притворятся "старовером" – и при этом рекламировать наркоту? – "Могу сказать, что наркотический опыт крайне интересен. Определенному типу людей, людям более материалистической природы, это могло бы открыть глаза на жизнь. Я считаю, что наркотики крайне интересны и положительны для западных людей и менее интересны для русских, – не потому, что они хуже или вреднее. Я, кстати, даже считаю, что они не так уж вредны на самом деле, в каком—то смысле даже полезны для расширения сферы восприятия. Это то же самое, что с масонством. На Западе масонство неизбежно, потому что там католическая церковь – организация настолько узкая, убогая и недуховная, что без масонства ей просто нечего делать. А в масонстве присутствует (или присутствовал) компонент настоящего мистицизма. Но нам оно абсолютно не нужно, потому что Церковь наша сплошь мистична”[43].

Занятная полемика обо мне развернулась в июне 2001 года на дугинском интернет—форуме. Поначалу Дугин отзывался обо мне только крайне негативно. Потом начал говорить более комплиментарно. И вот верные "евразийцы" стали недоумевать.

"Фигуру Кураева сложно оценить однозначно, – пишет некий "Северный олень", – С одной стороны его труды полезны с точки зрения популяризации Православия, его распространения в массах и т.н. "интеллигенции". Его критика различных разновидностей "эзотерических" учений современного мира, еврейства бесспорно также полезна. Кураев – талантливый популяризатор, у него хороший простой, ясный и в то же время не примитивный язык. Однако, настораживает церковный либерализм данного автора, его приверженность идее отделения государства от Церкви, толерантность к сектам и всевозможным "эзотерикам". Безобразно либерально звучат его выступления против введения смертной казни и уголовной ответственности за атеизм. Кураев – принципиальный противник жесткого, инквизиционного, хирургического подхода к решению обозначенных им же проблем. Это либерал от христианства, зараженный бацилами современного современного "гуманизма". Для первой половины 90—х годов, когда РПЦ на идеологическом фронте занимала исключительно оборонительную позицию, он подошел и вполне справился с возложенной задачей. Но для агрессивной, наступательной, лишенной либералистических предрассудков Церкви, возвращающейся к истокам и смотрящей на государство свыше – Кураев не только не подходит, но и выступает в роли преграды".

Что ж, предельно ясное определение различий между нами: я действительно против расстрелов и костров. Один же из самозваных "хирургов" на теле России, выступающий в интернете под псевдонимом "руссист" пишет: "Мнение Дугина о Кураеве никогда не менялось. Оно крайне негативное. Отзыв, на который вы ссылаетесь (написанный довольно давно), носит тактический характер. Мол, даже такая падаль, как Кураев, если ее окружить правильным контекстом, может быть использована для хорошего дела… Я не высказывал о дьяконе свое личное мнение, я лишь озвучил ни на йоту не изменившееся мнение Дугина (общеизвестное, впрочем). Мнение это, безусловно не отменяет курс на максимальную корректность по отношению к дьякону в публичных высказываниях. В конце концов, радикальный центрист должен быть корректен по отношению ко всем. Особенно к врагам. «Тактические уловки» – крайне неудачное определение. Речь идет лишь о том, какой тип рефлексии на врага в данный момент наиболее эффективен. Дугин полагает, что бороться с кураевыми сейчас следует не через публичное обличение, а через обезоруживающую корректность… Неужели это не понятно???". Дугин же написал: «Мне очень понравилось мнение о.Андрея о евразийстве. Я, кстати, отношусь к нему совсем не так плохо, не так плохо. Гораздо лучше, чем мне приписывает руссист. Много лучше. Такое мнение откровенное и открытое. Хорошо бы так думали и другие. Легче бы было работать. Не надо обижать у нас на форуме отца Андрея. Он этого не заслуживает. Его холуи заслуживают, а сам он нет. Но все холуи заслуживают наказания. Отец Андрей очень дельно высказался о евразийстве, аргументировано и со вкусом»[44].

В общем – обычная "эзотерика": сплошные "тактические уловки" для осуществления своей "работы" по мутированию христианства в нечто соответствующее каббалистико—масонским стандартам.

– Как Вы оцениваете реальность мусульманской угрозы сегодня? Ислам сейчас очень активно распространяется во всем мире…

– Слово "угроза" здесь двусмысленно, потому что когда мы говорим об угрозе, то предполагается какой—либо злой умысел. А в чем можно упрекнуть мусульман? В том, что они честные люди, которые придерживаются своих древних традиций и проповедуют свою веру? Разве это плохо? Дело не в активности мусульман, а в другом – почему мы—то так не дорожим своим языком, своей культурой и своей верой? И почему мы абортами и "контрацептивной рассудительностью" лишаем своих детей права на жизнь?

– Муфтии утверждают, что террористы, взрывающие мирных людей, ничего общего с исламом не имеют. Но неужели десятки «шахидов» идут на смерть против своей веры? А мне кажется, что ислам глубинно, в фундаменте своем просто ни в грош не ставит человеческую жизнь. Что Вы по этому поводу думаете?

– Слова муфтиев и "политкорректных" журналистов о том, что террористы—шахиды не имеют отношения к исламу, – из разряда тех благоглупостей, когда говорят, что у террористов нет национальности. Но они же не инопланетяне в конце концов! В культурах и религиях могут быть импульсы, подталкивающие к жестокости или к терроризму. Например, в послевоенные годы часто ставился вопрос, почему в культурнейшей стране Европы, в Германии зародился фашизм? Не означает ли это, что зубы дракона росли через века христианской европейской традиции? Не было ли в христианстве чего—то такого, что учило людей относиться бессострадательно к боли еврейского народа? Этими вопросами и ныне полна европейская пресса. Даже несмотря на то, что во времена фашистской Германии Церковь подвергалась гонениям, а гитлеровская верхушка была откровенно языческой – вопрос о христианских корнях антисемитизма считается вполне академическим.

Но отчего—то аналогичный вопрос об исламских корнях терроризма считается невежливым.

Как—то один высокопоставленный муфтий подарил мне книгу “О свободе научных исследований в Коране”. Меня заинтриговало название этой книги, потому что оно трудно соотносилось с моим представлением об исламе. Книжка оказалась пропагандистской. Свобода исследований признавалась, но – только в рамках исследования Корана. Свобода дискуссий доказывалась там таким примером. В решающей битве последователей Магомета с арабами—язычниками несколько десятков "неверных" были захвачены в плен. На военном совете решался вопрос, что с ними делать. Одни предлагали пленных казнить. Другие продать в рабство или потребовать у их родных выкуп. Победила точка зрения, что их надо продать. Через пару дней один из сподвижников Магомета (Омар) увидел пророка Магомета плачущим. На вопрос, почему он плачет, пророк ответил: Всевышний ниспослал откровение: "Ни одному пророку не годилось иметь пленных, пока он не производил избиения неверных на земле" (Коран 8,67). Так что пленных надо было казнить. Далее автор брошюры комментирует этот эпизод: мол, раз пророк Магомет не наказал того генерала, который принял неправильное решение, то свобода дискуссий возможна…[45] Отчего—то этот пример меня убедил скорее в обратном.

– Я знаю, что вам хорошо досталось за статью “Как бороться с терроризмом без спецназа”…

– Да, такая статья была в “Известиях”[46]. А что досталось – мне не привыкать, и это нормально, если текст обсуждается.

– Каков Ваш взгляд на чеченскую проблему, если вкратце? Потому что один православный журналист в своем сетевом дневнике уже назвал тех, кто штурмовал здание театра на Дубровке, убийцами спящих женщин. Это, наверное, очень политкорректно…

– Нет, это уже не политкорректность. Я знаю, о ком Вы говорите. Это его неукротимое желание сказать гадость, только и всего.

Если же говорить о моем отношении к проблеме… Есть давний, еще средневековый спор номиналистов и реалистов, в который, с известными поправками, можно уложить и современный спор либералов и консерваторов Номиналист считает, что "общее" – это только имена, абстракции. Реалисты же считали общие "идеи" реально существующими. Либералы считают, что каждый человек сам по себе: если он совершил преступление, то то "общее", к которому преступник принадлежит, не несет никакой ответственности за его преступление. Это частный выбор частного человека.

Мне же ближе "реалисты": В каждом человеке есть нечто, что он наследует, а не выбирает. Есть предрассудки, общие для больших групп людей. Это пред—рассудки в самом буквальном смысле: нечто вошедшее в меня до пробуждения моего рассудка, переданное мне моей семьей, школой, культурой в качестве стандарта поведения. "Все мужчины делают это!". Но в разных культурах довольно разные представления о том, какое именно "это" должен делать "настоящий мужчина". Захватывать женщин в плен – позор с точки зрения одной культуры и доблесть по понятиям культуры другой. Преступники есть в любом народе. Различие народов в том, что поступок, считающийся преступным в одной культуре, считается нормой или доблестью в другой.

Интересно, что после той статьи в "Известиях" меня вызвали для отчитки в прямой эфир радио "Эхо Москвы" и подставили под критически—возмущенный удар двух знатных чеченцев. Генерал юстиции Абдулла Хамзаев и бывший прокурор Чечни Вахид Абубакаров за час разговора в прямом эфире вопреки моим неоднократным прямым призывам так ни разу и не дали нравственно—правовую оценку рабовладению в современной Чечне…[47]

Здесь разница в "предрассудках" скотоводов и земледельцев. Мирная деревня землепашцев для кочевника – часть его законного хозяйственного ареала; он считает себя вправе регулярно делать на нее набеги и уводить оттуда рабов и рабынь. Вы ничего кочевникам не докажете – тут цивилизационная несовместимость. Земледельцы не могут сказать соседям—кочевникам: "вы живите по своим уставам, а мы по своим". Как бы это дико это ни звучало с точки зрения нынешней "политкорректности", выход только один: давление Империи земледельцев, объединившихся для совместного отпора "дикой степи", на скотоводов с целью мутирования их культуры. Это путь долгой, упорной колонизации. Обучение, хитрая политика внутри кочующих племен, подкуп, выбор и поощрение самых сообразительных и цивилизованных вождей, развитие медицины, ремесел, помощь деньгами или, напротив, блокада… в общем, – весь набор мероприятий, описанных в прогрессорской трилогии Стругацких.

Но от российско—чеченского конфликта веет безнадежностью. У современной России нет ресурсов для прогрессорской работы в Чечне. Но и просто уйти оттуда Россия уже пробовала. И что же? – Чечня пришла к нам. Предложение наших пацифистов – установить границу по Тереку – вряд ли сработает: для земледельцев Терек это граница, а для кочевого сознания Терек – просто легкое препятствие на пути к славе и добыче. Я готов допустить, что Россия может и должна уйти из Чечни, раз ничего больше не может с ней сделать. Но вот готова ли Чечня оставить Россию в покое?

Вокруг Чечни очень много лжи с обеих сторон. Я против лицемерия. Я считаю трусливой пропагандой модное ныне бережное отделение чеченских боевиков от остального населения ("у террористов нет национальности и веры"). Если бы не поддержка этого населения, давно бы не было никаких боевиков. Не надо закрывать глаза на то, что перед нами именно конфликт мировоззрений, образов жизни и, если угодно, действительно, цивилизаций.

– Вы говорите, что имеет место конфликт цивилизаций. А Аверинцев, скажем, пишет, что имеет место кризис белой цивилизации…

– Одно другому не мешает. Исламо—христианское противостояние, кстати, это кризис именно внутри "белой цивилизации". Похоже, европейцы уже не способны нести бремя белого человека. Они не в силах взять на себя ответственность, да и не достойны ее в своем нынешнем трусливом и расслабленном состоянии. У России в Чечне один выход – стать империей, готовой растить, развивать, прикармливать это племя. Если сил для этого нет – надо смириться и уйти… если нам позволят уйти.

– Как по—вашему, у христианства есть шанс победить в военном противостоянии с исламом?

– Это вопрос оптимиста. Я бы сказал, кромешного, беспросветного оптимиста. Потому что оптимист еще допускает, что будет война – сильная встряска, после которой христианские ценности воссияют новым светом. А я пессимист. И я допускаю, что мы проиграем без всякой войны. Произойдет простая депопуляция, а потом и капитуляция. То есть мы попросту не примем боя. Победит философия трусости, выдаваемая за правозащитную (ну, тут я повторяю то, что Солженицын говорил Западу в 70—х годах, пугая его коммунистической глобализацией).

– Вы так мрачно смотрите на вещи?

– Почему же мрачно? Наша вера предполагает, что нам интереснее безнадежные дела. Зачем заниматься тем, что и так обречено на успех? Мы беремся только за то, что обречено. И, случается, побеждаем. А Вы еще спрашиваете, почему Православие в основе своей авантюрно! Да противостоять сегодня исламу – это такая авантюра: с нашим—то внутренним разбродом, с таким изломанно—перевязанным инструментом! Особенно если учесть, что войну приходится вести на два фронта. В противостоянии исламскому фундаментализму ведь надо еще предохраниться от зачатия своих, "православных" террористов и инквизиторов. В Русской Церкви сегодня немало людей, которые несут в себе семена нашего собственного "ваххабизма". Ой, как верно поет Константин Кинчев: "Устоять на краю, да не пасть в самосуд, Вот такое дано – дело нам".

– Конечно, как верующий человек Вы не можете не уповать на чудо Господне, на то, что у России все—таки есть какие—то перспективы для спасения. Тем не менее, реалии—то как раз говорят об обратном. И простые статистические данные подтверждают, что великой России приходит конец. Та же демография об этом вопиет…

– Чудо оно потому и чудо, что не следует из законов демографии. Оно от Бога исходит. И естественно, чудо нельзя предсказать, оно, по словам Пастернака, "настигает мгновенно, врасплох". Или, как однажды сказал Бродский: "Знал бы Ирод, что чем он сильней, тем верней неизбежнее чудо". Но я очень не хочу выступать в роли этакого комиссара, который обещает, что победа, мол, никуда от нас не денется и все равно будет за нами… Христианство учит работать, даже будучи пессимистом. Этика христианства – это этика эсхатологического поражения. Мы знаем, что мировая история кончается тем, что описано в Апокалипсисе, то есть не воцарением Христа на земле, а напротив – появлением антихриста. И вот, зная неизбежность коллективного поражения, тем не менее надо сражаться за каждого отдельного человека. Вот в этом, наверное, и есть эсхатологическая мужественность христианства.

– Говоря проще, спасаться?

– Нет, не только себя спасать. Другим людям тоже еще можно помочь. Понимаете, мои книжные знания пессимистичны. То, что я вижу по газетам, читая какую—то статистику и т. д., конечно, настраивает на весьма пессимистический лад. В конце концов, как можно быть оптимистом, коли нам точно известно, когда кончится нефть на территории России. Более того – пессимизм, окружающий меня в церковной среде, конечно, заражает и меня, и мое послание направлено по адресу "Безнадега точка ру".

Но мои миссионерские впечатления скорее оптимистичны. Я ежедневно вхожу в новые аудитории, студенческие, школьные, и вижу, как меняются люди, глаза ребят, когда начинаешь с ними разговаривать. Не всех, пусть не всех. Я радуюсь, если 2—3 человека в классе переменились, загорелись.

Сегодня нельзя однозначно сказать, что современному поколению присуще "вот то", и что нет у него "вот этого". Есть живые люди, живые сердца. И они очень разные. На мои лекции всюду приходят по желанию, это не обязаловка. А если у людей есть желание слушать рассказы о Православии – значит, незачем клеймить "времена и нравы".

– Не впадут ли в атеизм люди, прочитав в Вашей книге «Сатанизм для интеллигенции», что христианство едва ли не единственная религия на земле, которая утверждает неизбежность своего исторического поражения? Откуда такой пессимизм?

– Да, совершенно верно, такая фраза у меня есть, и я не собираюсь от нее отрекаться. Потому что это слова Христа "Сын Человеческий, придя, найдет ли веру на земле?" Земная история кончается поражением христиан. В "Апокалипсисе" об этом честно предупреждается: "И будет дано Сатане вести войну со святыми и победить их".

Православная традиция доживет до конца мировой истории. Сохранится сообщество людей, собравшихся вокруг веры, чаши с Причастием… Другой вопрос – в каком качестве? Несомненно, последний, самый последний период, мы будем в капсулированном состоянии – будет крайне мало людей, придерживающихся Православия всерьез. Этому ничуть не будет мешать то обстоятельство, что официальное Православие и во времена антихриста может процветать. Храмы будут открыты, но вероучение, которое там будет возвещаться, будет весьма далеким от христианства.

Церковь проиграет в социальном смысле. Не будет христианской школы, христианской политики, христианской культуры. Во многом этого нет и сейчас.

Впрочем, мы не знаем, когда все это настанет, а сейчас мне очень дорога французская поговорка: "Делай то, что ты должен – и будь, что будет".

– Но о победе Христа говорится в Символе веры: «Егоже Царствию не будет конца». Как можно ратовать за православную веру и не верить во всемирное торжество Евангелия?

– Царство Христово наступит тогда, когда "времени больше не будет". А пока есть время – мы потерпим поражение. Но для меня это не повод отказываться от Христа – мало ли поражений здесь, на земле? Есть вечность, а в вечности Господь – само торжество.

Но вообще—то все это я как раз и пояснял в своей книге… Так что этот ваш вопрос по меньшей мере странен – приводить цитату из моей книги и спрашивать – "почему Вы так сказали?". В книге уже был ответ на ваш вопрос. Зачем же делать вид, что не читали этих объяснений?

– Извините. Но Вы как—то проецируете ваш эсхатологический пессимизм на краткосрочную историософскую перспектику?

– В историческом смысле я пессимист, и мне кажется, что большевистский режим сломал хребет русскому народу. Поэтому сейчас русский народ похож на собаку, которая еще может лапками скрести, но ни свою конуру, ни хозяйский дом охранять не может. Если бы мы, нынешние "дорогие россияне", были перенесены в 1941—й – скорость продвижения немцев ограничивалась бы только проходимостью наших дорог. Как это уже и было в феврале—марте 1918—го. Поэтому чувствуется какая—то неправда в пышном праздновании юбилея Победы. 60 лет – большой срок. Победили Гитлера не мы, не те, кто сейчас создает и потребляет информационно—юбилейный шум. Нынешние российские элиты и их электорат ни в малейшей степени не являются преемником Советского народа, победившего в 1945 году.

С точки зрения диагностики жизнеспособности общества, плохим признаком является даже то обстоятельство, что в России нет православного терроризма, нет русского националистического терроризма.

Терроризм сам по себе – это выплеск злой, разрушительной энергии. Но все же – энергии. Пока человек еще жив, у него остается хотя бы коленный рефлекс: бьют по чашечке – дерни ножкой и в лицо обидчику стукни туфелькой. А вот когда бьют под чашечку, а ножка—то уже не шевелится, значит, – или труп, или паралитик.

За последние десять лет нам били уже по всем возможным болевым точкам, особенно наши телевизионщики и пропагандисты "нового мирового порядка". Все национальные, исторические, религиозные святыни осквернили, хотя бы словесно, в потоках издевательств и карикатур. Реакции нет. Народ пропил распад СССР, теперь спокойно ожидает развала России. Поэтому, мне кажется, народ наш “скорее мертв, чем жив”.

Я бы с радостью говорил бы сегодня проповеди против бунтов, восстаний и погромов, но ведь их, к сожалению, нет.

– Но в душе, небось, радовались бы погромам?

– Ну, со стороны, как врач радуется тому, что в организме есть признаки жизни. Это, конечно, черная энергия, но это хоть какая—то энергия. Услышав об этих неумных и злых телодвижениях, я бы испытал то же чувство, что и спасатель, который получает пощечину от той девушки, которой он делал искусственное дыхание. Дыхание он ей делал уста в уста, а вот когда она наконец смогла вздохнуть самостоятельно, она пришла в себя, и, увидев у своего лица прильнувшего к ней незнакомца, со всей дури, почти не приходя в сознание, влепила ему… Больно—то оно, конечно, больно и даже обидно, но и добрая сторона в этом событии все же будет: раз дурит, значит все же живет…

Не реагирует на боль или святой, или труп. Когда этих выплесков нет совсем, это означает одно из двух: или народ достиг такой степени совершенства и святости, что он умеет жить по Евангелию и действительно прощать своим врагам, или это апатия трупа, которому все равно, что с ним делают. Говорить о том, что наш народ после 70 лет советской власти стал каким—то особо святым или духовно совершенным, невозможно. Значит, приходится констатировать некую духовную апатию существа, которое утратило возможность защищать себя, свою территорию.

Во всех странах, выходивших из—под коммунистического владычества, возрождение государственности и общественности шло под лозунгами возвращения к своим народным или национальными традициям – так было в странах Восточной Европы, Балтики, и на Украине, и в Молдавии, и в Средней Азии… Но в России почему—то не произошло такой смычки демократизма и патриотизма. Они оказались по разные стороны баррикад.

И коротичевский "Огонек", и НТВ надавили на все возможные болевые точки и нервно—паралитические узлы общества иголочками кощунств и оскорблений. Журналюги поиздевались вволю и над святынями историческими (типа Отечественной войны), и над святынями религиозными. Достаточно вспомнить "Последнее искушение Христа". И то, что в ответ мерседес Гусинского не взлетел на воздух – плохой признак. В любой порядочной стране это бы произошло – мусульманской, католической, протестантской. А раз у нас ничего в ответ не взорвалось, значит, никакого народного самосознания нет.

Еще одна печальная черта – у нас умер фольклор. Ни песен, ни стихов, оплакивающих боль через колено реформируемой Родины… Ни даже анекдотов или частушек про "демократизаторов".

А как жители России относятся к русским беженцам из Казахстана и Средней Азии, Прибалтики и Кавказа? Помощь и сочувствие или равнодушие и презрение встречают их в России?

А смогла ли православная Русь поистине народно, искренне отпраздновать 2000—летие Рождества Христова? Кажется, ни радоваться, ни плакать мы уже не умеем.

И еще одну горькую вещь я скажу. В прессе я встретил информацию о том, что в Башкирии за последние годы резко снизилось потребление алкоголя. Эта тенденция – укор для нашего народа, "крещеного, но не оглашенного". Ведь что она означает? По законам ислама употребление спиртного является грехом. И вот мы видим, что башкиры всерьез восприняли возвращение к нормам жизни своих отцов. А в России сколько мы ни открываем храмов, а потребление водки растет. И боюсь, что это означает, что наш пафос "второго крещения" уйдет в колокола, в свисток, а не в реальное возрождение жизни.