Текст книги "Суворов"

Автор книги: Андрей Богданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Глава 1.
НАЧАЛО ПУТИ

ПРОИСХОЖДЕНИЕ

«Был счастлив потому, что повелевал счастьем».

Александр Васильевич Суворов, как он сам не раз повторял, был незнатен родом. Не только в глубине веков, но и в его столетии сведения о роде и деяниях Суворовых не блещут полнотой и достоверностью. Даже после двухсот лет изучения биографии полководца о его происхождении и первых трех десятилетиях жизни мы знаем немногое. Вот что на сегодняшний день удалось выяснить более-менее точно.

Александр родился 13 ноября 1730 г. в Москве, видимо, в доме своего отца Василия Ивановича Суворова на Арбате. Отец его был по тем временам немолод – ему уже исполнилось 25 лет, но учеба за границей и суматошная служба денщиком при Петре I долго не давали жениться и завести детей. Впрочем, близость к царю позволила выходцу из незнатного рода московских подьячих завести важные для последующей карьеры связи при дворе.

Александр Васильевич при возведении в графское достоинство в 1791 г. утверждал, что его род «происходит из древней благородной шведской фамилии, из которой именуемый Сувор, выехав в Россию в 1622 г. при царе Михаиле Феодоровиче, принят в российское подданство, предки же его за крымские и другие походы жалованы были поместьями». Эта семейная легенда не выдержала исторической проверки. Даже дядя Александра Васильевича по отцу, Сергей Иванович, при определении в службу сына в 1756 г., не смог доказать дворянское происхождение своих предков и предъявить жалованные грамоты на вотчины, якобы приобретенные в XVII в.

Дворяне по фамилии Суворов (от распространенного прозвища «Сувор» – суровый, угрюмый) на Руси известны с XVI в., но их родство с будущим генералиссимусом не прослеживается. Зато историкам известен его дед, московский подьячий (чиновник средней руки) Григорий Суворов, служивший в приказе Большого дворца (тот ведал продовольствием царского Двора). Он имел в 1665 г. денежный оклад в 23 рубля и поместный оклад в 200 четвертей (50 га пахотной земли). Поместный оклад означал право на владение землей с крестьянами, а не обязательно наделение ими. Но Григорий Суворов умело использовал это право, «кормясь от дел» и покупая себе во владение то села, то деревеньки, то отдельные крестьянские дворы.

Суворовых в числе подьячих значилось несколько. Из них дед Александра Суворова владел купленными и выменянными вотчинами во Владимирском, Нижегородском, Пензенском, Переяславль-Залесском, Суздальском и Ярославском уездах. Его старший сын Иван женился на дочери московского гостя (богатого купца) Сырейщикова. Отец полководца Василий женился на дочери подьячего (затем дьяка Поместного приказа, позже – Санкт-Петербургского воеводы) Федосея Манукова. Третий сын Александр женился на графине Зотовой, из известной семьи дьяка, ставшего учителем царя Петра. Московская административная среда, вместе с аристократией, стала опорой преобразований, начатых старшим братом Петра царем Федором (1676–1682)^{5} и продолженных самим Петром.

Иван Григорьевич Суворов был определен подьячим в штаб формируемых Петром «потешных», затем гвардейских полков.

Заняв не видную на первый взгляд должность ротного писаря Преображенского полка, он стал подьячим Преображенского приказа (ведавшего, помимо прочего, политическим розыском) и дослужился до звания генерального писаря лейб-гвардии Преображенского и Семеновского полков. Его сын Василий, родившийся в 1705 г. от второй жены, Марфы Ивановны (видимо, урожденной Кайсаровой), был послан своим крестным отцом – царем Петром – для обучения за границей на государственном коште. В инструкции Зотову, в то время агенту Адмиралтейства по найму иностранных специалистов, Петр написал о Василии Ивановиче: «Суворова отправить в Мардан, где новый канал делают, также и на тот канал, который из океана в Медитеранское (Средиземное. – Авт.) море приведен, и в прочие места, где делают каналы, доки, гавани и старые починяют и чистят, чтобы он мог присмотреться к машинам и прочему, и мог бы у тех фабрик учиться».

Учился Василий Иванович военно-инженерному делу. В 1724 г., вскоре по возвращении в Россию, он опубликовал перевод классической книги по новейшим тогда способам фортификации: «Истинный способ укрепления городов, издание славного инженера Вобана»[3]3
  Маршал Франции Себастьян де Вобан (1633–1707) – руководитель военно-инженерных работ во Франции (с 1677), гениально сочетавший разработанную им теорию защиты и взятия крепостей с практикой, заслуженно считается отцом военно-инженерного искусства Нового времени. Его идеи широко применялись до начала XX в.


[Закрыть]. По ней он впоследствии учил сына. «Покойный батюшка, – вспоминал Александр Васильевич, – перевел способ Вобана с французского на русский язык и при ежедневном чтении и сравнении с оригиналом сего перевода изволил сам меня руководствовать к познанию сей столь нужной и полезной науки». Разбираясь в науке о фортификации досконально, Суворов-сын впоследствии прославился строительством укреплений и еще больше – реализацией творческих идей по их взятию.

С полученными за границей знаниями Василий Иванович устроился (по словам сына) денщиком и переводчиком к царю Петру. Тот вскоре умер, а на престол вступила его вдова Екатерина I. При ней Василий Иванович был «выпущен лейб-гвардии от бомбардиров сержантом», произведен в первый офицерский чин прапорщика и назначен в Преображенский полк, в котором дослужился до капитана гвардии.

В начале этой службы он женился на Авдотье, дочери бывшего подьячего и дьяка, а ныне офицера Преображенского полка Федосея Манукова. По звучанию его фамилии, близкой к армянской фамилии Манукян, предполагают, что по материнской линии Александр Васильевич получил часть армянской крови. Это возможно: в Москве XVII в. проживало немало армян, прекрасно адаптировавшихся в русской православной среде. Дед генералиссимуса Семен Мануков, кем бы он ни был по роду, служил подьячим в Монастырском приказе, то есть принадлежал к той же среде, что и предки Суворова со стороны отца.

Наиболее вероятным местом рождения Александра Васильевича считают дом на Арбате, неподалеку от Серебряного переулка, возле церкви Николы Явленного. Он был получен Василием Суворовым в качестве приданого от отца невесты, Федосея Семеновича Манукова. В Никольском храме, вероятно, младенец Суворов и был крещен в честь св. Александра Невского, память которого празднуется 23 ноября. Интересно, что аналогия с еще более знаменитым Александром Македонским Суворову-полководцу не льстила, а завоевательная его слава не привлекала. Девизом его жизни стали слова святого князя Александра перед Невской битвой: «Не в силе Бог, но в правде».

Мальчику было 10 лет, когда семья переехала за город, в дом на берегу Яузы, в Покровской слободе, в приходе церкви Николая Чудотворца. Лишь после того как Александр начал действительную службу в гвардии, в 1752 г., село Покровское было включено в пределы г. Москвы.

Свежий воздух и просторы слободы были избраны родителями не зря. Ребенком Александр был слабым и болезненным, но, с детства мечтая защищать Отечество, закалял себя с редкостным упорством. Он обливался холодной водой, спал на жесткой постели. В любую погоду, хоть под проливным дождем, скакал на коне. Всю жизнь ел простую и здоровую пищу и ходил в одном мундире, не одевая ни плаща, ни шубы, ни перчаток. В результате о его выносливости ходили легенды. Хотя личные письма свидетельствуют, что видимая неутомимость полководца была связана с постоянным преодолением им тяжких недугов и последствий множества ранений.

К физической слабости, которую не могли изменить никакие тренировки, надо прибавить тот факт, что Суворов поздно поступил в службу и почти всегда был намного старше своих соратников. Что он воистину хорошо в себе воспитал, так это умение, стиснув зубы и не подавая вида, переносить чрезмерные для него нагрузки и преодолевать лишения. Временами болезни и раны буквально валили его с ног. Но, едва поднявшись с постели, он реализовал свои планы, которые Фортуна хотела сорвать, с удвоенной энергией.

Стремительные марши, которые совершали по бездорожью, по грязи и мокрому снегу его войска, давались полководцу тяжелее, чем его солдатам и офицерам. Лишь силой духа Суворов заставлял себя не отставать, но быть впереди, да еще ободрять уставших товарищей. В Швейцарском походе через вершины Альп, потребовавшем от русской армии сверхчеловеческого напряжения сил, когда сильные солдаты падали и замерзали от усталости и холода, 79-летний Александр Васильевич уже умирал – и только поэтому позволил везти себя на коне, а не месил грязный снег вместе со всеми.

Умерщвление плоти, которым на протяжении тысячелетий гордились иноки, было для полководца обычным бытовым правилом. Не давая никаких обетов, Суворов всю жизнь не позволял себе вкусно есть и мягко спать. Постелью его была в лучшем случае жесткая походная кровать, которая стояла и в палатке, и во дворцах, где ему частенько случалось жить. В пищу он употреблял в основном каши, иногда добавляя в рацион рыбу и мясо. Он строго соблюдал посты, предлагая всем для здоровья поститься и в неурочное время. Питьем ему служили квас и ягодные напитки. Солдатам тогда был предписан алкоголь, но Суворов и здесь ограничивал себя от «роскошеств»: принимал в лекарственных дозах лишь анисовую настойку.

Александр Васильевич был дворянином, причем богатым (хотя тратил на свой быт мало). Он не выглядел чужеродным за пышным столом Потемкина Таврического, императрицы и австрийского императора. Его временами веселили дворянские пиры и балы; он умел танцевать. Но Суворов всегда помнил, что истинная его жизнь – это жизнь солдата. Спать, завернувшись в плащ, есть кашу из солдатского котла и путешествовать в седле для него было естественным состоянием. Ездить в карете и вкушать на серебре без серьезной причины он почитал «роскошеством».

Под мундиром будущий генералиссимус носил простое солдатское белье. В нем, – а не в шикарных батистовых рубашках с жабо, как обыкновенно изображают, – он нередко скакал в бой, сняв сковывающий его тщедушное тело мундир. Скакать полководцу приходилось на неприхотливых и низкорослых казачьих лошадках: крупную лошадь его коротенькие ноги не могли крепко охватить. Конечно, Александр Васильевич в зрелые годы мог завести и роскошные одеяния, и породистых (при этом небольших) арабских коней, и иные «лакомства». Но, каждодневно борясь с физической немощью за право переносить тяготы наравне с вверенными ему солдатами и офицерами, он не давал себе в быту никаких поблажек.

В глазах людей XVIII в., когда мода на роскошь у состоятельных мужчин достигла наивысшей точки, а идеалы святых подвижников были отодвинуты салонными идеями Просвещения, сибаритства и вседозволенности, такое поведение выглядело чудачеством. Зачем месить грязь с солдатами, если штаб-офицер и тем более генерал мог добраться до места в карете или просто не участвовать в учебном походе? Зачем Суворову вообще понадобилось учить солдат совершать изнурявшие и перенапрягавшие его самого марш-броски?! Зачем самому идти в атаку на самом опасном участке, если можно командовать боем с предписанного генералу места в тылу?!!

Прямого ответа на эти вопросы Суворов никогда и никому не давал. Все его слабости, с которыми полководцу приходилось каждодневно бороться, были надежно скрыты даже от ближнего окружения, кроме денщика, взятого Суворовым в услужение из крепостных крестьян. Именно на него падала обязанность лечить отбитый зад и стертые о седло ноги полководца, унимать кровь из открывшихся старых ран и вообще приводить измученного Суворова в состояние, годное к «действительной службе».

Однако, начав подвиг борьбы с плотью стремлением «стать, как все», настоящим солдатом, Александр Васильевич достиг в преодолении своей немощи невиданных высот. Сделав этот подвиг повседневным, он устремился к пределу самоотвержения, равно в труде и в бою. Ровняясь на простого солдата, он постоянно, день за днем, поднимал «планку» физических и моральных нагрузок, равно на подчиненных и самого себя. Это делалось не с конкретной целью научиться тому и сему, это было постоянным процессом самоусовершенствования. Прежде всего усовершенствования духа Александра Васильевича, привыкавшего повелевать материей.

В постоянных тренировках рождались и всемирно известные суворовские «чудо-богатыри», для которых не было ни природных преград, ни слишком сильного противника. Слова «тяжело в ученье – легко в бою» звучат в этом контексте не столь уж хрестоматийно. Появляясь там, где по физическим законам и испытанным правилам войны он никак не мог быть, бросая своих солдат в бой на многократно превосходящего неприятеля, требуя от них: «Делайте на войне то, что противник почитает за невозможное», – Суворов всего лишь пользовался плодами того, как он воспитал самого себя, а вместе с собой – и своих богатырей.

К тому, что Суворов стал солдатом и генералиссимусом вопреки своим физическим данным, но исключительно благодаря силе духа, следует добавить, что он отнюдь не был «золотым мальчиком», начавшим военную карьеру благодаря влиятельным родителям. Его семья делала, что могла, но сравнительно с аристократией могли Суворовы и Мануковы не так уж много.

Его более-менее влиятельный дед Иван Григорьевич умер в 1715 г., еще до отправки отца на учебу за границу. Из всей семьи важные должности занимал дед Александра по матери. Он служил в 1711–1719 гг. вице-губернатором Санкт-Петербурга, а с 1722 г. – президентом Вотчинной коллегии (ведомства по земельным владениям дворян). Но к моменту записи Александра в службу умер и Федосей Семенович Мануков (1742).

В отношении якобы мешавшего Суворову «засилья иноземцев» легенда о юности полководца тоже полна заблуждений. Считают, что отец Александра не хотел записывать его в военную службу по слабости здоровья, а также в связи с всевластием иностранцев при дворе и в армии императрицы Анны Иоанновны. Только после прихода к власти Елизаветы Петровны (и то не сразу) он был в числе других дворянских недорослей зачислен сверх штата в лейб-гвардии Семеновский полк. Это произошло 22 октября 1742 г.

При чем здесь иноземцы, особенно армейские, неясно. Полководец, не раз говоривший: «Горжусь, что я русский», – всю жизнь высоко ценил офицеров и генералов разных национальностей, верно служивших России. В его глазах Багратион и Кутузов, Дерфельден и Милорадович, Розенберг и Ермолов были одинаково русскими. Возмущение Суворова вызывали лишь попытки принизить славу России, русского оружия, слепо подражать порядкам битых этим оружием противников. Вслед за Петром I он с законной гордостью писал: «Природа произвела Россию только одну – она соперниц не имеет».

В отличие от «ура-патриотических» историков, Суворов никогда не уничижал своих иностранных союзников. Даже после Швейцарского похода, когда австрийское правительство предало Россию и поставило ее армию на край гибели, генералиссимус писал старому боевому товарищу принцу Кобургу: «Мы обязаны всеми подвигами соединению двух первых армий в Европе в непобедимую Российско-Австрийскую армию. И если снова начинать кампанию, то необходимо сблизиться в системах. Иначе не может быть ни спасения для человечества, ни восстановления угнетенных государей и религии» (П 665).

Мало того – полководец всегда воздавал должное доблестному противнику, независимо от подданства и национальности. Обычно его уважение к иноземцам не было взаимным. Объективность встречается в мире столь же редко, как талант и великодушие. А истинное человеколюбие – уникальное свойство великой души. Суворов полагал его залогом побед русского оружия и упорно воспитывал в офицерах и солдатах. Именно потому, что окружающий мир великодушием не отличался. Русские и иностранные недоброжелатели, равно как и недалекие хвалители, распространяли о полководце бесчисленные сплетни еще при жизни Суворова. На выпад одного их них лично ответила императрица Екатерина Великая:

«В 123 номере геттингентской газеты напечатана величайшая нелепость, какую только возможно сказать. В ней говорится, что генерал граф Суворов – сын гильдесгеймского мясника. Я не знаю автора этого вымысла, но не подлежит сомнению, что фамилия Суворовых давным-давно дворянская, спокон века русская и живет в России. Его отец служил при Петре I… это был человек неподкупной честности, весьма образованный, он говорил, понимал или мог говорить на семи или восьми мертвых или живых языках. Я питала к нему огромное доверие и никогда не произносила его имя без особого уважения»^{6}.

УЧЕБА У ОТЦА

«Жизнь короткая, а наука длинная».

Того факта, что честнейший Василий Иванович Суворов (дослужившийся позже до чина генерал-аншефа и звания сенатора) успешно нес службу при Анне Иоанновне, было бы историкам довольно, чтобы отмести «засилье иноземцев» как причину «задержки» зачисления Александра в полк. Тем более что на самом деле «засилья» не было. Помимо фаворита Анны Бирона, державшегося в тени, на политической сцене были заметны иностранные специалисты, призванные еще Петром I (Миних, Левенвольде, Ласси и др.). Однако виднейшими министрами были Остерман, Головкин, Черкасский, Волынский и Бестужев-Рюмин, которых трудно обвинить в симпатиях к Западу. Сама Анна Иоанновна опиралась на мощную поддержку патриотически настроенной гвардии и московского дворянского общества.

Эта поддержка позволила новой императрице 25 февраля 1730 г., почти ровно за 9 месяцев до рождения Александра, разорвать составленные властолюбивыми аристократами «Кондиции» и восстановить в России самодержавие. Именно гвардия и московские служилые люди были в первых рядах сторонников Анны Иоанновны. Как заметил про аристократическую камарилью французский наблюдатель: «Счастье их, что они тогда не двинулись с места; если б они показали хоть малейшее неодобрение приговору шляхетства (дворянства. – Авт.), гвардейцы побросали бы их за окно». Те же самые люди, гвардейцы и московские дворяне, горячо приветствовали нововведения Анны Иоанновны: отмену в России смертной казни[4]4
  Смертная казнь отменялась за обычные уголовные преступления (т.е. для основной массы осужденных). Отмена не распространялась на преступления против высшей государственной власти, за которые по действующему тогда Соборному уложению 1649 г. полагались квалифицированные (особо жестокие) публичные казни. Но даже в этом случае при Анне Иоанновне, как и в XVII в., приговор обычно смягчался по сравнению с суровыми нормами Уложения, утвержденными представителями сословий (дворян, духовенства, горожан и свободных крестьян) на Земском соборе в целях защиты российской государственности.


[Закрыть] и закона о единонаследии, ограничение срока дворянской службы 25 годами и учреждение Шляхетского корпуса для обучения дворянских детей.

Отец Александра стал одним из ревностных сторонников новой императрицы. В 1738 г. Василий Иванович, состоя «в полевых войсках прокурором», был послан в Тобольск для расследования «важнейшего дела». Следственная комиссия во главе с начальником Канцелярии тайных и розыскных дел, сенатором и гвардии капитаном Андреем Ивановичем Ушаковым жестоко пытала на дыбе одного из всесильных прежде временщиков, князя И.А. Долгорукова. Гвардии поручик Суворов активно участвовал в получении сведений о придворном заговоре с целью захвата власти группой аристократов.

Неясно, зачем историки голословно «отмазывали» отца Суворова от жестокостей этого процесса, завершившегося четвертованием обвиняемого в ноябре 1739 г. Заговор аристократов, едва не увенчавшийся успехом[5]5
  Накануне смерти Петра II И.А. Долгоруков с сородичами принял участие в составлении подложного завещания, оставлявшего престол сестре князя, нареченной невесте императора княжне Е.А. Долгоруковой, причем лично подделал императорскую подпись. Целью аристократического клана был захват верховной власти в стране.


[Закрыть], был с точки зрения искреннего и пылкого сторонника самодержавия ужасным преступлением против основ русской государственности. Как раз участие в розыске честнейшего Суворова, не имевшего, в отличие от Ушакова, личных счетов с обвиняемым, делало результаты следствия достоверными в глазах дворянства, а приговор – справедливым. Соответствовала репутации Василия Ивановича и должность военного прокурора, призванного защищать законность и порядок, бороться со злоупотреблениями: всем было известно, что взяток он не брал.

Лишь после кончины Анны Иоанновны, в царствование Иоанна Антоновича отец Суворова был 2 февраля 1741 г. уволен от должности войскового прокурора и определен к «гражданским делам» с невысоким чином коллежского советника. Но в том же году дочь Петра I Елизавета с воинами Преображенского полка, среди которых, видимо, был и Василий Иванович, арестовала малолетнего императора и низвергла захватившую при нем власть камарилью. Суворов-старший получил чин полковника и был назначен прокурором Берг-коллегии: горного ведомства, где царили взяточничество и произвол.

Уже в 1742 г., едва записав сына в службу, Василий Иванович просил Сенат запретить президенту Берг-коллегии единолично и бесконтрольно подписывать важные документы и назначать чиновников. Тем самым Суворов пытался сломать систему коррупции, пронизывавшую горное ведомство до самых верхов. Невзирая на давление владельцев железных заводов и солепромышленников, прокурор пресекал их попытки обмануть казну, одобряемые (очевидно, не безвозмездно) коллегией. Ситуация в горном ведомстве мало отличалась от современной. Довольно вспомнить случай, когда один из первых русских нефтепромышленников Прядунов с одобрения Берг-коллегии продавал нефтепродукты беспошлинно, как… лекарственные средства. Эту аферу по докладу Суворова-отца пресек Правительствующий Сенат. Из всего, что дал Александру Васильевичу отец, кристальная честность и непримиримость к неправде была, пожалуй, главным и наиболее ценимым полководцем качеством.

В своей видной, хотя хлопотной не почитаемой среди военных «штатской» должности полковник Суворов, используя дружеские связи в гвардии, записал сына в группу из 20 дворянских детей, числящихся в Семеновском полку. Первый документ, с которого началась военная биография будущего генералиссимуса, гласил:

«1742 году октября 22-го дня по указу ее императорского величества, лейб-гвардии Семеновского полка господа полковые штабы (штаб-офицеры. – Авт.) приказали: явившихся с прошениями нижеозначенных недорослей, а именно… Александра Суворова… написать лейб-гвардии в Семеновский полк в солдаты сверх комплекта без жалованья, и для обучения указных наук, по силе состоявшегося… в прошлом (1) 736 году декабря 16-го дня именного указу (императрицы Анны Иоанновны. – Авт.), с взятием обязательств от отцов или от сродников их… отпустить в дома их на два года…» Любопытно, что первым из трех штаб-офицеров этот документ подписал Андрей Ушаков, сослуживец Суворова по розыскному делу Долгоруковых^{7}.

25 октября недоросль Александр предстал перед офицерами созданного и прославленного при Петре I полка, дав в московской полковой канцелярии ответ на обязательные вопросы: «От роду ему 12 лет; в верности ее императорского величества службы у присяги был; отец его ныне обретается в Берг-коллегии при штатских делах прокурором; а он, Александр, доныне живет в доме помянутого отца своего и обучается на своем коште французскому языку и арифметики; а в службу никуда не определен, также и для обучения наукам в Академиях записан не был. А во владении за означенным отцом его крестьян мужского пола в разных уездах… триста девятнадцать душ». Под документом мы видим автограф юного солдата, написанный четким и твердым почерком: «К сей скаске недоросль Александр Суворов руку приложил»^{8}.[6]6
  В советских изданиях документов сведения о владении Суворовым крепостными опускались.


[Закрыть]

26 октября В.И. Суворов дал письменное обязательство обучать сына-солдата «указным наукам, а именно: арифметике, геометрии, тригонометрии, артиллерии и частью инженерии и фортификации, а также из иностранных языков и военной экзерциции». Об успехах учебы прокурор обязался сообщать в полковую канцелярию каждые полгода. 8 декабря будущий полководец получил первый в своей жизни военный документ: «Подлинный паспорт я, солдат Александр Суворов, взял и расписался»^{9}.

Почему отец стал хлопотать о службе сына именно в 1742 г., понятно. Александру Суворову исполнилось 12 лет, время обязательной записи дворянских сыновей в службу, от которой по закону нельзя было уклониться (тогда как аристократы могли записывать своих детей в службу чуть ли не сразу после рождения). На жизнь полководца сильно повлияло сравнительно позднее поступление на действительную службу и еще более позднее получение первого офицерского чина. Ведь с этого момента начинался отсчет «старшинства», бывшего обязательным условием при производстве в более высокий чин. Получая очередное звание, офицер в буквальном смысле занимал «очередь» за последним человеком, произведенным в этот чин до него, и не мог получить следующий чин раньше, чем его пожалуют всем «старшим» товарищам. Чем более высоким был следующий чин, тем это правило соблюдалось строже. Александр Суворов на несколько лет отстал от сверстников, не говоря уже о детях аристократов, записанных в службу с малолетства и получавших офицерские чины раньше других дворян.

Насколько Суворов отстал в порядке чинопроизводства, видно по тому, что фельдмаршал Румянцев-Задунайский, который обычно представляется нам человеком другого поколения, был старше его всего на 5 лет. Сама Екатерина Великая, в 1794 г. вне очереди произведя Суворова из генерал-аншефов в фельдмаршалы, остро сознавала, что нарушила строгий порядок. По воспоминаниям адмирала Чичагова, самодержица сочла необходимым лично извиниться перед «обойденными» генералами, попытавшись обратить дело в шутку: «Что делать, господа, звание фельдмаршала не всегда дается, иной раз у вас его и насильно берут».

Суворов еще более серьезно отстал от сверстников, свыше 5 лет после записи в полк (вместо 2-х) находясь в отпуске (для изучения «указных» наук), который несколько раз продлевался по просьбе его отца[7]7
  До 1 января 1746г., затем 1747 и 1748 гг. См.: Геруа А. Суворов-солдат. С. 6–7, 10.


[Закрыть]. Видимо, все же Василий Иванович, оттягивая начало действительной службы Александра, опасался за здоровье сына. Но это время не было потеряно. Помимо обязательных (по требованиям офицерского совета Семеновского полка) предметов: математики, геометрии, картографии, инженерного дела, артиллерии и воинского обучения, – он блестяще изучил в доме отца древние (латынь и греческий) и новые языки, историю, литературу, философию, стратегию и тактику. Он научился наблюдать и осмыслять действительность, думать, сравнивать, делать точные и справедливые выводы.

Данные о круге чтения Александра Суворова показывают, что он интересовался разными течениями человеческой мысли, умея подходить к прочитанному критически. Священное Писание и труды отцов церкви соседствовали среди его книг с «Илиадой» Гомера и трактатами Аристотеля, военные уставы с сочинениями выдающихся полководцев, от «Записок» Юлия Цезаря до мемуаров полководцев Нового времени: Евгения Савойского, маршала Тюренна и Морица Саксонского. Цезарь, не только достижения, но и военные ошибки которого Суворов помнил всю жизнь, был его главным героем, примером и в полевых баталиях, и в фортификации. Александр мечтал его превзойти – и после Швейцарского похода с удовлетворением признал, что превзошел: «Орлы российские облетели орлов римских!»

Суворова интересовали научные труды Ломоносова, Локка и Лейбница. Социально-политические суждения отца научного либерализма Монтескье он, оставаясь истинным монархистом, сопоставлял с рассуждениями демократа Руссо. Изучение взглядов Вольтера и французских материалистов не поколебало православных убеждений Суворова. А легкомысленные современные пьесы и журналистика (всерьез увлекавшие и Екатерину Великую), басни Лафонтена и популярные романы (включая новомодного, хотя и не вполне цензурного Фильдинга) развлекали Александра, не увлекая его на стезю порока.

Самообразованием Александр Васильевич упорно занимался всю жизнь, поражая собеседников глубиной знаний в самых различных областях. В этом весьма помогло изучение восьми языков, в особенности французского и немецкого, на которых он не только свободно говорил, но и писал, в том числе стихи. Полководец владел итальянским, польским и турецким языками, осваивая новые наречия с изумлявшей его окружение легкостью.

Помимо учебы дома Суворов, «непрестанно совершенствуя себя науками», посещал в 1750–1751 гг. старшие классы кадетского корпуса и собрания «Общества любителей российской словесности». «Я всегда был бережлив и трудолюбив, с драгоценнейшим на земле сокровищем, с временем, – как на обширном поле деятельности, так и в жизни уединения, – которым всегда умел пользоваться».