Текст книги "Суворов"

Автор книги: Андрей Богданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

АТАКА

«Стреляй редко, да метко, штыком коли крепко. Пуля обмишулится, а штык не обмишулится. Пуля – дура, а штык – молодец!»

Польские конфедераты оживились неслучайно. В 1770 г. основные военные действия сместились от Хотина, стоявшего у границы Речи Посполитой и Османской империи, далеко на юг, вглубь турецкой территории. Там, где прежде находились русские войска, остались гарнизоны и тыловые команды. В войне наступил перелом. Сама военная стратегия и тактика изменились.

За короткое время между кампаниями 1769 и 1770 гг. П.А. Румянцев сумел переподготовить войска. Обнаружив, что «каждый полк имел свой образ, отличествующий от другаго» настолько, что являл собой «как бы иное войско», гениальный полководец создал и в марте 1770 г. разослал в полки свой «Обряд службы для равенственного отправления в армии»[40]40
  В «Обряде службы» Румянцева регулярная кавалерия еще стреляла залпами, но ей уже предписывалось «заезжать и атаковать вскачь, имея саблю при атаке поднятую против глаз… Прикладываться и замахи делать, приподнимаясь на стременах, которым быть так, чтобы, когда на них ездок встал, кулак подложить было можно».


[Закрыть]. В отличие от «Полкового учреждения», он был обязателен для всей пехоты 1-й армии.

Требуя, чтобы солдат обучали «со всякими подробностями, но притом с кротостью и каждого особо», полагаясь, как и Суворов, не на наказания, а на моральные стимулы, Румянцев пошел дальше: он отменил «все лишние приемы», как в учении, так и в бою. Петр Александрович упростил солдатский шаг, отказавшись от прусского «гусиного». Вместо строя в три шеренги он ввел более простой в перестроениях двухшереножный, каким с 1765 г. учили маршировать егерей, уповая, что русская пехота и в таком построении способна отразить неприятеля огнем. Упрощено было все, вплоть до караульной службы и устройства лагеря; даже побудку в походе заменил генерал-марш, под который армия должна была немедля готовиться к выступлению.

Отчасти это были вынужденные меры, ведь привести полки к единому образцу по полной программе в короткое время между кампаниями было невозможно. А упростить обучение вымуштрованных солдат было легко. Суворов вспоминал в письме Веймарну от 3 марта 1771 г. о бесконечном числе команд, принятых при нем в Суздальском полку, которые в бою оказались бесполезны. Заучивать приходилось «тысячу таких слов».

Оставив из этих строевых команд сотню, Румянцев через несколько месяцев получил гораздо более мобильную пехоту. Новое двухшереножное построение компенсировало малое число его ударных войск (35 тысяч), противостоявших 150-тысячной армии турок при поддержке 80 тысяч татар. Даже вместе со 2-й армией, корпусом в Молдавии и отрядом Штофельна, отозванного на соединение с Румянцевым из Бухареста, силы были малы по сравнению с неприятельскими.

Но на этот раз кампания планировалась группой единомышленников в разных военных ведомствах и была строго наступательной. Пехота и кавалерия, моряки флота графа Алексея Орлова, совершившие бросок с Балтики в Средиземное море, морской десант – все получили негласную установку решительно атаковать неприятеля, невзирая на обычные расчеты соотношения сил. Это объясняет разительный контраст между официальными оборонительными военными планами и реальными действиями.

Счет блистательным победам 1770 г. открыла армия: 4 января войска генерал-майора Г.А. Потемкина разгромили турок под Фокшанами. 10 апреля десант под командой бригадира морской артиллерии генерал-фельдцейхмейстера И.А. Ганнибала, после 6-дневной бомбардировки с моря, взял крепость Наварин в Греции. Но десантные операции в союзе с греческими повстанцами, на который делал ставку Алексей Орлов, оказались неэффективными из-за малой боеспособности «союзников».

7 июня армия Панина успешно переправилась через Буг. Румянцев, преодолевая моря грязи, 17 июня настиг и разгромил войска Абазы-паши и хана Каплан-Гирея при Рябой Могиле. 24-го русский флот из 9 линкоров и 3 фрегатов одолел турецкую эскадру у о. Хиос и отбросил ее в Чесменскую гавань; линкор «Святой Евстафий» под командой адмирала Г.А. Спиридова взял турецкий флагман «Реал-Мустафа» на абордаж и взорвался вместе с ним. 26-го 15 линкоров и 6 фрегатов Гасан-Эдина-паши были атакованы и сожжены в гавани эскадрой С.К. Грейга, состоявшей всего из 4 линкоров, 2 фрегатов, бомбардирского корабля «Гром» и 4 брандеров. Турки потеряли свыше 10 тысяч, русские – всего 11 человек. Захватив господство на море, русский флот до конца войны блокировал Дарданеллы, перекрыв подвоз продовольствия к Стамбулу. Еще более громкие победы одержал Румянцев. 7 июля он разгромил соединенные османские силы при р. Ларга, а 21-го уничтожил турецкую армию у реки Кагул, где 27 тысяч русских противостояли 150 тысячам турок.

Мир содрогнулся. Ни русская армия, ни флот никогда не одерживали столь мощных побед. Никто не бил турок так сильно, в такие короткие сроки, не имея на пути следования баз и магазинов. Русские войска вышли к Дунаю, крепости Измаил и Килия сдались генералу Репнину. 16 сентября граф Панин со 2-й армией взял Бендеры; 28-го пал Аккерман. Молдавия и Валахия были освобождены. Верный слуга Стамбула крымский хан Каплан-Гирей был свергнут Селим-Гиреем; кочевавшие в низовьях Днестра и Буга Буджакская и Едисанская орды вышли из-под власти турок. В Закавказье русские освободили Имеретию, взяли Кутаис и др. крепости на Черном море.

«Слава и достоинство наше не терпят, чтобы сносить присутствие неприятеля, стоящего в виду нас, не наступая на него», – эти слова Румянцева, сказанные перед битвой, передавались по всем полкам русской армии. Командиры понимали, что наступила новая эпоха. Если раньше они учились у военных гениев других народов, то теперь сам Фридрих Великий будет проводить в Пруссии маневры, разыгрывая перед посетившим его Румянцевым сражение при Кагуле. Суворов будет изучать опыт Румянцева, но пойдет в своих преобразованиях еще дальше.

15 июня, отдавая на посты приказ о предписанных им формах боя, необходимый после поражения Веденяпина, Александр Васильевич не ведал, как обернется кампания 1770 г. в Главной армии и на флоте. Румянцев еще не дошел до Рябой Могилы, Орлов – до Хиоса, а Суворов писал так, как будто знал об успехе их «смелой нападательной тактики», и… делал следующий шаг в ее развитии, объявив атаку холодным оружием главным средством боя.

Суворов был внятен и объяснял все на простых примерах. «Господин капитан Голешев с малой, но храброй его командой, особливо Воронежских драгун, побил возмутителей несказанно себя сильнее, – писал генерал. – С другой стороны, порутчик Веденяпин с большой командой, по его безумию, оплошности и неосторожности, от тех же самых разбит». В чем дело?

Для победы отряд должен передвигаться скрытно от неприятеля, «в великой воинской осторожности и в лесах по-партизанскому». Отряду, «сделав удар, на том месте ни минуты не останавливаться, а идти на свой пост назад и лучше другой дорогой». Командир обязан «иметь наиточнейшее разведывание, если паче чаяния услышано будет, что противная партия сильнее поведанного, – пойти просто назад, а на пост наипоспешнейше дать знать».

Веденяпин этого не соблюдал. Хуже того, встретив неприятеля расстроенными рядами, он «опешил; но глупее еще, что отстреливаться начал скорострельно, особенно из своей пушки, вместо того, что доселе во всех… командах моей бригады едино только атаковали на палашах и штыках, кроме что стреляют егеря. И этой формой обороны, которой одно название уже доказывает слабость, следственно и наводит робость, допустил себя окружить, но на храбрый прорыв с жестоким нападением не пошел».

Командиры отрядов должны были сделать из этого выводы. Слово «оборона», которое «доказывает слабость» и «наводит робость», не должно употребляться! Но как следует атаковать? Раньше Суворов лишь рекомендовал, ныне – предписал наносить главный удар холодным оружием. Для этого раньше предназначались гренадеры: самые рослые и опытные солдаты, которые шли на пехоту и кавалерию в штыки. Теперь в каждом мушкетерском капральстве следовало выделить «за гренадер от 4 до 6 (солдат) и при них по ефрейтору, которые только рвут на штыках, опустя ружье, и отнюдь без повеления не стреляют, – ибо единожды навсегда вообразить себе должно, что больше потребно времени зарядить, нежели выстрелить, – но стрелять есть егерское дело». Остальные мушкетеры стреляют мало, «почти как гренадеры», а в атаке служат передовым штыковым бойцам «резервом».

Итак, стрельба замедляет атаку. Даже в кавалерии перестрелка губительна, «ибо мятежники сами до того охотники». «Кавалерии надлежит только смело врубаться не испорченным фронтом», забыв наставления о строевой стрельбе. Драгуны, которым предписано выступать за конных егерей, «стреляют из карабинов и того ради их имеют на крюке», остальные атакуют на палашах. Лишь «фланкировкой», проскакивая мимо ряда противника, драгуны «могут стрелять из пистолетов».

Конница и пехота может стрелять в погоне, «но и тут напрасно весьма пули не терять, лучше и тут холодное оружие». Главное – не останавливаться, гнать стремительно. Казаки «лучшие люди для погони», если им под угрозой шпицрутенов запретить слезать с коней, чтобы «оторвать какой-нибудь лоскуток». В погоне «и пехоте отнюдь не остановляться» (Д I.119).

ВОЕННОЕ ИСКУССТВО

«Время кратко и драгоценно!»

Два дня спустя, 17 июня 1770 г., Суворов издал развернутый приказ бригаде о новой тактике боевых действий и обучению войск. «Господам штаб-офицерам, комендантам на постах и прочим офицерам» было предписано «в праздное время обучать на постах их команды… большим конным и пехотным и в несколько линий и частей маневрам, эволюциям и атакам с жестоким и поспешным нападением».

Солдатам следовало объяснять, как применять строй на разной – ровной, низкой и высокой, изрезанной, лесистой и болотистой – местности, показывая «преимущества в силе ударения холодным оружием коннице и пехоте, особо и совокупно… полагая за единственное правило, что хотя храбрость, бодрость и мужество всюду и при всех случаях потребны, только тщетны они, если не будут истекать от искусства (выделено мной. – Авт.), которое возрастает от испытаний при внушениях и затверждении каждому должности его».

Возмутители, писал Суворов, не выдерживают атаки, зато искусны в перестрелках и быстро перемещаются, «чего ради по их легким разбегам и пушечная стрельба мало действия имеет, тем меньше ружейная», разрешенная отныне только егерям и прицельно. (Напомню, что главным средством борьбы русской линейной пехоты до этого был неприцельный залповый огонь.) Мушкетерам, как и гренадерам, лучше «ломать возмутителей штыками. Кавалерии же стрелять вовсе не годится, а несравненно лучше палаш и копье, разве паче чаяния случилось бы достреливать в погоне, но и при сем лучше холодное оружие», ибо «время кратко и драгоценно», нельзя тратить его на заряжание.

Фактор времени «генерал Вперед» выдвинул как важное условие победы русских войск, в которых мгновенное решение принимал по ходу боя каждый офицер, унтер-офицер и даже солдат. От солдата не зря требовалось «понимать свой маневр», уметь заменить капрала, день за днем учить инструкции и приказы, что и как делать в той или иной ситуации. Русский отряд хоть в 8 человек мог наилучшим образом использовать фактор времени. А другие войска, например, прекрасно вымуштрованные австрийские – нет. Одни, получив приказ «В атаку!», выполняли его, быстро и умело применяясь к обстоятельствам, в стиле написанной Суворовым позже «Науки побеждать»: «В атаке не задерживай!» Другие регулярные армии все делали по приказам, значит – ждали их и тратили драгоценное время.

Предписания Суворова с 1770 г. помогали войскам наилучшим образом использовать фактор времени. Он приказал «пехоту, хотя скорому заряжению весьма приучать, также и скорой пальбе плутонгами, но весьма ей в памяти затверживать, что это делается для одной проворности… В деле, когда бы до того дошло, то хотя бы весьма скоро заряжать, но скоро стрелять отнюдь не надлежит, а верно целить, в лучших стрелять, что называется в утку, и пули напрасно не терять, особенно егерям, коим должность только в том и состоит. Что же говорится по неискусству подлого и большею частью робкого духа: “Пуля виноватого найдет”, – то это могло быть в нашем прежнем нерегулярстве, когда мы по-татарскому сражались куча против кучи и задние не имели места целить, (а поднимая) дула вверх, пускали беглой огонь. Рассудить можно, что какой неприятель бы то ни был, усмотри он хоть самый по виду жестокий, но малодейственный огонь, не чувствуя себе вреда, тем больше ободряется – из робкого становится смелым и в мгновение ока в опасность ввергает» самих горе-стрелков.

«Пушки в деле действуют сами по себе, и хотя артиллеристов скорому заряжанию и пальбе примером весьма приучать, но больше того знанию батарейного места», то есть выбору выгодной позиции, а также прицеливанию, «чтоб в истинном действии стреляли редко, но прицельно, знали бы качество их орудий и зарядов напрасно не расстреляли. Известно, по роду сражений с возмутителями, что пушечная пальба долго продолжаться не может, ибо когда они с самого начала вдруг ударом сломлены бывают, то хотя пехота в погоню по обстоятельствам следовать должна, но по их скорому бегству остается тогда почти только их доканчивать одной кавалерии. Следственно, артиллерия остается позади при пехоте или резерве».

«Когда же возмутители сами артиллерию имеют, – продолжает Суворов, – то главнокомандующим в атаках надлежит пехотой или кавалерией ее от них немедленно отнять и избавиться от ее вреда, отчего, как доказано при всех случаях, она (шайка конфедератов) в робость впадает и предается несказанному бегству». Это нетривиальное решение – немедленная атака на вражескую артиллерию с целью снижения потерь в своих рядах – стало постоянным требованием во всех диспозициях Суворова.

«Их пехота, когда бывает, – пишет генерал о конфедератах, – и малолюдна, и ничего не стоит; кавалерия какая бы то ни была ее должна изрубить или пригнать» в плен. «Их драгуны или карабинеры… только по платью и вооружению, в прочем – один сброд». «Их надлежит немедленно фронтом ломать и сильно рубить, а казакам, если случится, то с тыла и крыльев их колоть или разбирать в полон и отдавать в резерв. Затвердить нашей кавалерии весьма, что гусары их еще слабее иных, ибо сброд… пьянее прочих»; в основном «беглые венгерские крестьяне, которые… к одежде гусарской привыкли, ибо и крестьянская их такая же».

В шляхетских хоругвях и в гусарах есть хорошие стрелки-наездники, прозванные «охотниками», – завершает характеристику противника Суворов. Но их искусство тщетно, потому что войскам ныне приказано в перестрелки «с мятежниками не вступать и как людей, так и время напрасно не терять, но делать скорый и сильный удар». А «тех наездников могут стрелять егеря, (хотя) и без того они всегда жертвой палаша и пик бывают» (Д I.128).

Палашом действовали тяжелые кавалеристы – карабинеры, пикой – казаки. Конницу, особенно стоявших с ним в Люблине карабинер, Александр Васильевич тренировал сам, хотя и понимал, что со своей щуплой фигурой, на маленькой лошадке выглядит среди рослых всадников на их крупных конях смешно, «по-арлекински».

Главной проблемой обучения регулярной кавалерии была езда строем. Атакуя четкой линией, по старому уставу в три, по румянцевскому «Обряду службы» – в две шеренги, карабинеры и более легкие драгуны сметали с поля боя любых иррегулярных наездников. Потеряв строй, они должны были собираться в полминуты, а не за несколько минут, как Суворову сличалось наблюдать. Пришлось генералу самому экзерцировать конников, особенно заездам в построение эскадрона из взводов, из эскадрона – во взводные порядки, в прямую, длинную и плотную линию, колено к колену.

«Атаке, рубке палашами я учил, хотя то арлекинская позитура, драгун – стоя, шагом, рысью, а потом вскачь делать карьер (самый быстрый аллюр лошади. – Авт.). Став на стремена, нагнувшись на конскую шею, (всадник) каждого рубит чрез его конскую голову[41]41
  Гиберные деньги – взятки или откупы, которые конфедераты брали с мирного населения (включая шляхту) вдобавок к поголовному обложению податных сословий.


[Закрыть]. Лошадь не боится блеска, он рубит низко пехоту, выше конницу. Прежде подлинной рубки привыкнет к отвесу палаша. Прошлый раз из всех тех, кого карабинеры рубили, большая часть ускакала раненые, а малосильных драгуны рубили наповал. Пистолет не бьет, а доканчивает. В погоне бунтовщики стреляют хорошо, и дай Бог! Недосуг им долго тем забавлятца, сверкает палаш! Карабин не на крюке, а в бушмете крепко к седлу привязан – он карабинеру» нужен, когда тот спешивается. Положение устава, что карабинера (как и драгуна) можно использовать в пешем строю, казалось Суворову упадническим: «Карабинер без лошади, как бочка без вина». Лошади, правда, часто были не обучены, состав их был в Польше ужасен: «посади лопаря на такую лошадь, как такого кавалериста на его оленя или на холмогорскую корову».

Столкнувшись с проблемами конницы, Суворов (в посланном Веймарну «Примечании для экзерцирования») пожалел даже нелюбимого им немца, гусарского полковника Древица: «Ему еще, как чужестранцу, выправлять моего тяжелее». Гусары и драгуны представлялись генералу лучшим видом войск в Польше: «Карабинеры всегда будут тяжелы против бунтовников».

Учебных проблем не было у Александра Васильевича с казаками: этих иррегулярных всадников он в атаке использовать запретил: «Казакам же, в каком бы то ни было генеральном деле, никогда не атаковать, но карабинерам – в поле, пехоте – в лесу и местах суровых и тесных; но пика их, по легкости лошади, служит только бегущему в крестец. Иное есть схватить малую партию»: нелепо тяжелой кавалерии гоняться за бегающей шляхтой …

Постскриптумом к этим мыслям, заложившим фундамент «Науки побеждать», стало письмо Александра Васильевича от 25 февраля 1771 г. на Пулавский пост, ротмистру 3-го кирасирского полка Вагнеру, который прислал эмоциональный рапорт о якобы огромных силах мятежников. «Как не стыдно, – укоряет генерал, – и на некоторое мое отсутствие голову потерять! Неужли… вы начинаете пить кофе и играть в тавлеи?»

Суворов предлагает ротмистру прогнать из его района отряды «грабителя бесчестного Пулавского, даже до его святотатственного места, где истинное на него наказание от Матери Божией последовать может»(т.е. до Ченстоховского монастыря, где засели мятежники). А не просить о «сикурсе» и «замучить моих карабинер, готовящихся на иные важнейшие предприятия». Генерал показывает, как важны на войне правильные слова, выражающие суть наступательной тактики:

«Сикурс есть слово ненадежной слабости, а резерв – склонности к мужественному нападению; опасность есть слово робкое и никогда, как и сикурс, слово чужестранное, да на русском языке… никогда не употребляемое и от меня заказанное, а на то служит – осторожность. А кто в воинском искусстве мудр, то над этим – предосторожность, а не торопливость. Свыше же резерва называется – усиление, то есть что и без него начальник войска по размеру его искусства и храбрости сильным быть себя почитает. Сикурс, опасность и протчие вообразительные во мнениях слова служат бабам, которые боятся с печи слезть, чтоб ноги не переломать, а ленивым, раскошным и тупозрячим для подлой обороны, которая, по конце, худая ли, добрая ли, рассказчиками также храброй называется» (понятия выделены мной. – Авт.).

Суворов советует Вагнеру обучать пехоту по образцу «моего известного Суздальского учреждения». С кавалерией у него достаточно сил для защиты Пулавского района от происков конфедератов. «Однако же, как бунтовников подлыми ни считайте, но никакого злодея уничтожать не должно, а оружие низложив, оказывать всякое благоволение. Мужайтесь и успокойтесь» (Д I.237).

ЛАНДСКРОНА

«В атаке не задерживай!»

В Польше, в глубоком тылу, вдалеке от полей славы, действовало немало инициативных штаб-офицеров. Суворов не выделился бы из их числа, если бы его мысли о военном искусстве остались на бумаге. Но рапорты о боевых действиях его войск составляют подробный учебник новой тактики.

В январе 1770 г., когда Суворов «здоровьем поослаб», конфедераты расшалились в Сандомирском воеводстве. «Дабы их силу силой отвратить… и здешную сторону привести в некоторую безопасность, – рапортовал Суворов, – за благо рассудили с Крашниковского поста порутчики: Воронежского драгунского Китаев, Суздальского пехотного полков Шипулин, прапорщики Арцыбашев и Волков, – на них выступить, что они и учинили с человеками близко ста и единорогом». 20 февраля под Опатовом они разбили отряд полковника Мощинского из 800 конфедератов с пушкой. Противник потерял около 100 человек; «помощью Божией с нашей стороны убитых нет, ранено: мушкетер 1, казак 1, под господином Арцыбашевым убита лошадь. Взято при сем случае в добычу: сукон 50 половинок, также несколько шитого платья, – поделят на всю команду» (Д I.79).

В апреле Суворов с отрядом в 250 человек и двумя пушками гонялся за конфедератами по жуткой распутице. Разбив несколько отрядов, пишет Александр Васильевич, «пришли мы в Сандомир и, хотя жестоко устали, но, отдохнув там часов десять, выступили снова… по мятежничьим следам, которые шли сами для нападения на Сендомир… (и) напали на них, закрытых в густом лесу. По положению места нашей кавалерии, почти всей, кроме резерва, что за пехотою, досталось быть справа, а пехоте слева, егеря по крыльям. Мятежники же построились по-шахматному», – это был отряд полковника Мощинского в 1 тысячу сабель при 6 пушках.

Едва развернувшись из походной колонны в линии, Суворов атаковал. Прапорщик Шипулин с 24 егерями Суздальского полка прорвал строй поляков и вышел им в тыл. За ним в атаку с 18 гренадерами устремился подпоручик Грабленов. Польская артиллерия открыла огонь, «но поручик Сахаров ударил на штыках на их батарею и сорвал оную вмиг». С правого фланга подпоручик Катаев с драгунами Воронежского полка и адъютант Суздальского полка Парфентьев с конными егерями из драгун и казаками атаковали вражеский эскадрон «и с подкреплением карабинер все переломали».

Однако полковник Мощинский, благородство которого Суворов хвалил, раз за разом собирал разбитые войска. «Они, после первой атаки будучи выбиты, в поле строились против нашей кавалерии еще три раза, особливо под покровительством одной оставшей у них пушки. Только когда последний раз наша кавалерия бросилась на них чрез болотистый ручей на гору, снова их сшибла на излом, под предводительством адъютанта Парфентьева пушку отбила, то более они уже держаться не стали и ударились в совершенное бегство. Сражение продолжалось только часа два-три. Уповательно, что их погибла половина, в том числе лучшая часть их офицеров».

«Пленных, – грустил Суворов, – почти нет, то есть только нижних чинов человек десять… Гусары их и казаки очень хорошо стояли и все почти пропали, а как в плен брать? С одной стороны, не сдаются, а с другой, сами изволите знать число наше и их. Другая же половина рассеялась, изранена довольно. Гнали их по мягкому грунту больше мили. Так они разбиты в клочки… Пушек взято пять, ящиков – два, их хоругвь и иной добычи довольно… Это кровавое сражение стало мне с ранеными человек меньше десяти» (Д I.95).

При явном превосходстве русских сил (1 наш солдат на 4-х поляков, тогда как нормой было 1:5) победа была сокрушительной: до 500 убитых панов и 10 раненых русских. В памяти шляхты остались подобные события, заставляющие изображать Суворова чудовищем. Но как он мог этих жертв избежать? В бою русские не могли оставлять у себя за спиной недобитых раненых (которые хорошо, если убегут, а могут и в спину ударить). Во время боя у них не было людей на охрану пленных, так что врага просто убивали. Случаи, когда командиры ухитрялись сохранить жизнь раненым и взять много пленных, Суворов отмечал как удачные. Иное дело – после боя в преследовании, но тут панов на их отличных конях трудно было догнать…

Поведение суворовских солдат в Польше считалось в высшей мере гуманным, а противники, как правило, относились друг к другу с уважением. Тот же полковник Мощинский не только по-доброму содержал в своем замке русских пленных, но, начав переговоры о сдаче замка, спускал оголодавшим русским войскам со стен продовольствие. В свою очередь капитан Дитмарн, отразив яростные атаки полковника Миочинского на Сандомир 15 ноября 1770 г., (в которых на стороне поляков были даже янычары) снабдил его провизией из своих запасов, т.к. поляки уже сутки ничего не ели.

У Дитмарна было 200 человек, у графа Иосифа Миончинского – 1400 конных и 300 пеших при 6 пушках (Д I.189–190). Суворов не успел его перехватить, т.к. 5 ноября при переправе через Вислу так расшиб себе грудь, что «тяжко занемог»: «на лошади сидеть не мог и к живственным операциям боЛее не годился»; даже в декабре едва мог работать с документами (Д I.185,196). До этого за сутки перед сражением у Раковца 23 июля 1770 г. он уже сильно повредил себе ногу, но все же командовал верхом. Тогда 150 карабинер, кирасир и драгун капитана Голяшева и Китаева атаковали до 500 конфедератов через мост: «дрались с час, без пушек, ломали их раз 6. Гнали с милю. Милостью Божией у нас убитых нет. Ранены: Китаев (прострелен в брюхо), кирасир 1, карабинер 1». Поляки потеряли 10 человек пленными и до 100 убитыми (Д I.139).

После рождественских «каникул», когда стороны не беспокоили друг друга, граф Миончинский попытался захватить Краков, заставив едва пришедшего в себя от контузии Суворова совершить в феврале 1771 г. дальний «поиск» в соседнее воеводство. Рассеянные им отряды конфедератов бежали к австрийской границе, а часть пыталась зацепиться в городке Ландскрона, над которым высился на горе маленький замок. Суворов, имевший под рукой 800 человек, бросил на штурм городка половину войска, построив его двумя колоннами, капитана Дитмарна и поручика Сахарова.

«Пехотные колонны, – доложил он, – перелезли все ланскоронские рогатки с великой храбростью, выгнали из местечка всю мятежничью конницу, взлезли на всю крутизну горы замка», захватили польские пушки, выбили ворота и ворвались в замковый двор. Суворовская идея взятия крепостей «на штык» торжествовала. Но командир передового отряда прапорщик Подладчиков был тяжело ранен; в тот же момент получили раны Дитмарн и подпоручик Арцыбашев. Их колонна отступила, увлекая за собой вторую колонну, где раны получили Сахаров и поручик Суворов (племянник генерала). Взбежала на гору часть резерва, но командовавший им порутчик Мордвинов был ранен. «Офицеров у меня почти не осталось, – писал Суворов, – лошадь ранена, сам оцарапан. Осталось мне только привести пред вечером людей в военный порядок, оставить все невыигранное дело и тихо отступить» (Д I.224).

Неудача обернулась тяжелыми потерями: 19 убитых, 7 раненых и 2 пропавших без вести. Суворова не утешило, что конфедераты потеряли в городе и в поле гораздо больше, в т.ч. офицеров. Он постоянно вспоминал о Ландскроне в военных документах и письмах, горько сожалея о своих офицерах, но еще больше – об исчезнувшей инициативе солдат.

Как же так, рассуждал Суворов, все было сделано правильно, «шли на одних штыках», победа была рядом. «Все то зависит от судьбы Божией!» Земных причин неудачи было две. Во-первых, «офицеров били как уток по их щегольской, роскошной, принятой от побежденных одежде». Во-вторых, постоянно находящаяся на посылках «пехота совсем экзерцирование, эволюции для атак и маневры забыла». Раньше «ефрейтор предводил капральство и роту. Все под Ландскороном исчезло!» «Как лучшие офицеры переранены были, овцы остались без пастырей». Что хуже всего, «Ланскоронское происшествие зависело от суздальцов, которые ныне совсем не те, как при мне были. Сих героев можно ныне уподобить стаду овец… Не упрекайте меня, милостивый государь! Я думал с суздальцами победить весь свет».

«Чего найти достойнее, праводушнее, умнее Штакельберга? – риторически вопрошал Александр Васильевич, сетуя на потерю при новом полковнике выучки Суздальского полка. – Только у него на морозе, на дожде, на ветре, на жаре болит грудь… Майор у Штакельберга канцелярист». Они не могут, как делал Суворов, лично обучать солдат (Д I.227, 239, 243)!

Письменно Суворов не задавал вопрос, не следует ли учить солдат особому, отличному от полевого боя способу штурма укреплений. Он смог познать «таинство» крепостного взятия лишь к Измаилу. Не озвучивал он и более важный для солдат вопрос, что они вообще делают в Польше? И настанет ли конец странной войне, на которой морально слабеет даже лучший полк? – Хотя жестоко мучался этим, стараясь любой ценой покинуть столь симпатичную ему страну.