Текст книги "Умереть, чтобы воскреснуть"

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

Глава 6

Отпустив своего предшественника, Слепой познакомился с подчиненными, доставшимися по наследству. Михалыч охарактеризовал их как нормальных сотрудников низшего звена. Без слов тебя не поймут, на лету мысль не схватят, но задание отрабатывают четко, не позволяют себе расслабиться.

Ближе к Глебу оказался густобровый Смольский с толстыми короткими пальцами. К нему первому и направился Сиверов, чтобы обменяться рукопожатием, сообщить, что работа продолжается в прежнем плотном режиме.

Смольский уже знал про смену на капитанском мостике. Слегка ссутулился, бережно пожимая руку, – так обычно жмут ее старшим по званию.

На секунду внимательный взгляд задержался на сиверовском лице, потом снова переключился на веселую стайку.

Ко второму сотруднику Глеб проследовал через два округлых искусственных холма, напоминавших женские груди. Он уже отметил разную длину травы. Возле лунок она была подстрижена короче всего, на большей части поля имела среднюю длину, а по краям росла довольно высокой. Здесь, в высокой траве, остановился второй сиверовский подчиненный по фамилии Каланцов.

Внешность его никак не походила на эфэсбэшника. Сплошь характерные, запоминающиеся черты – большой клювообразный нос, крупные не правильной формы зубы, вьющиеся волосы грязновато-желтого цвета до ворота пиджака. Рукопожатие Каланцова оказалось более крепким и менее заинтересованным, чем у Смольского. Оно как бы говорило: «Сегодня прислали тебя, завтра пришлют еще кого-нибудь. Или меня перебросят на другое задание».

Компания молодежи тоже заметила новое лицо.

Особых комментариев не последовало, все продолжали обсуждать исполненный Денисом «питч», спорили, клюшкой какого номера следовало наносить удар.

Сам Глеб окончательно освоился на новом для себя месте. Оценил его видимые границы и близлежащие здания – белые и коричневые спичечные коробки с крохотными, будто игрушечными оконцами.

Несмотря на слова предшественника, он не спешил исключать возможность стрельбы. На нем был легкий бронежилет, на пояснице отогревалась «беретта» 92-й модели. Своим феноменально-острым зрением он различил бы снайпера на плоской крыше, даже если бы тот выполз на нее как ящерица.

Если противник в самом деле не намерен никого убивать, это во много раз упрощает охрану. Но успокаиваться нельзя – мягкий диагноз может оказаться ошибочным, одни намерения могут по ходу дела смениться другими.

Компания вдруг решила бросить дуракаваляние с гольфом. Все пятеро так синхронно и неожиданно направились к зданию клуба, будто их погнало порывом ветра. Если бы не беспечные голоса, Слепой обязательно бы встревожился. Но и сейчас, оставаясь абсолютно спокойным, он быстро двигался параллельным курсом.

Возможно, его предшественник держался на большей дистанции. Слепой услышал выражение «жлоб» – явно в свой адрес. Первый укол того самого презрения, которым эти симпатичные парни и девушки достали Михалыча? Личного здесь немного – ведь он, Глеб Сиверов, не успел еще проявить себя ни с плохой стороны, ни с хорошей.

Просто это их отношение к служивым. И армеец, и гаишник, и сотрудник ФСБ для них мало чем отличаются от другой обслуги. Даже стоят ступенью ниже: ведь официант, парикмахер или массажист понимают толк в вещах близких и понятных любому из «великолепной пятерки».

Смольский и Каланцов трусцой бежали к своей «девятке» с пыльными стеклами. Она представляла разительный контраст с сияющей «Мицубиси» – машиной Дениса, который привез сюда друзей. Этого породистого «коня» явно отмывали эксклюзивными шампунями на элитных мойках.

Бровастый Смольский сел за руль, Глеб устроился рядом, а Каланцов так плюхнулся на заднее сиденье, что тускло-желтые волосы взлетели вверх и опали снова.

– Опять моча в голову ударила! – произнес он.

Он не столько старался сообщить новому начальнику полезные сведения, сколько изливал перед ним злость на компанию.

– Отрываться не пробовали? – поинтересовался Глеб.

– До этого, слава богу, не доходило, – ответил Смольский. – Частенько придуряются, но свои рамки у них есть.

Денис пролетел перекресток, игнорируя загоревшийся «красный». Пришлось и Смольскому нарушить правила, чтобы не отстать.

– Это не отрыв – обычная его езда.

– Сейчас завалятся в какой-нибудь дорогущий магазин, где мы будем чувствовать себя париями, – предположил Каланцов.

Он угадал: «Мицубиси» остановилась возле парфюмерного салона с надраенным полом и красиво подсвеченными флаконами в стенных нишах.

Азартный Мирон проявил явное безразличие и остался сидеть в машине, посверкивая дорогущими массивными часами. Глеб позволил Каланцову остаться снаружи, а сам прошел в магазин вместе с другим своим «бойцом». Услышал, как Маша говорит Веронике:

– Мне надо сходить на эпиляцию.

– Куда? Во «Вселенную красоты»?

– Нет, там плохо делают фотоэпиляцию. Я предпочитаю другое заведение…

Лена не дала договорить, какое именно:

– Знаю. Только я предпочитаю энзимную. С ней во «Вселенной» все в порядке.

– Да пошли они в жопу, в этой «Вселенной».

Ты бы знала, каким дерьмовым кофе они меня угостили!

– А зачем пить у них кофе? Так всегда получается, когда хочешь совместить приятное с полезным'.

Слепому всегда было противно слушать чисто женские разговоры. Но сейчас сама его миссия требовала знаний о том, чем «дышут» эти молодые люди. Как часто у них случаются перепады настроения, есть ли в компании скрытые антипатии, кто здесь самый отвязанный, от кого в первую очередь ожидать непредсказуемых фокусов? Он не имел права полагаться на выводы своих временных подчиненных, следовало самому составить обо всем мнение.

– Новый «Givenchy». Этот аромат сейчас рекламирует Лив Тайлер.

– А мне нравится «Eternity». Смотри, какие строгие флаконы. И реклама у них черно-белая.

– Да, помню. Под девизом: «Love, sweet love».

Идиотский девиз, не могли придумать ничего оригинальнее.

– По твоей же логике не стоит совмещать полезное с приятным. Требовать и запаха, и классного девиза.

Этой компании, похоже, редко случалось заглянуть в магазин и уйти с пустыми руками. Вот и сейчас Лена Ричи купила мужской одеколон в подарок отцу на день рождения. Вероника – «Eternity» в строгом флаконе.

Все кроме Лены собрались ехать ночевать за город, в коттедж Денисовых родителей. Лена позвонила по сотовому знакомому парню, попросила, чтобы тот завез ее домой.

– Обычно кто-то из нас двоих едет с отколовшимся от коллектива товарищем, – сказал Слепому Смольский. – Пока предыдущий не вернется, никто не откалывается, насчет этого договорились с самого начала.

Глебу не очень нравился такой порядок – охраняемых нужно держать вместе. Но попробуй ограничить свободу молодых людей, которые не испытывают страха. Если он как новый глава охраны просто возьмет и запретит Лене отлучаться, молодежь может ощетиниться. Слишком жесткие меры к ним применять нельзя, а любую толику либерализма они используют, чтобы начать хитрить, обманывать, устраивать мелкие пакости.

– Поезжай ты, – кивнул он Смольскому. – Регулярно выходи на связь.

Неплохо бы собрать родителей-дипломатов, по крайней мере тех, кто сейчас здесь, в Москве.

Обосновать новые, более строгие правила. Подопечные должны согласиться с ними, принять как горькое, но полезное лекарство.

Он не рассчитывал влюбить в ФСБ эту аристократию. Аристократы с наследственными привилегиями – неважно, ведут они свой род от рыцарей эпохи крестовых походов или от советских чиновников, – всегда презирали и будут презирать спецслужбы.

Ленин знакомый не заставил себя долго ждать.

– Пустит он тебя или мне убедить? – Слепой кивнул в сторону новой модели шестой «Ауди» серебристого цвета.

– Пускал уже, – заверил Смольский. – И не он один. Морщатся, конечно. Кто-то из родни уже пытался надавить, чтобы выделили нам вторую машину. Но все пока по-прежнему.

Серебристая «Ауди» легко рванулась с места, увозя вместе с Леной и другого, нежеланного пассажира.

– Сколько вообще народу знает, что мы охраняем компанию? – спросил Слепой у Каланцова, без всякого воодушевления пересевшего за руль «девятки».

– Друзья-знакомые, чада-домочадцы.

Новый водитель щелкнул переключателем, и в прокуренный салон «девятки» ворвались молодые голоса – в Денисовом авто стоял «жучок», позволяя держать «руку на пульсе». Денис с Мироном заинтересованно обсуждали новое поколение «Ауди», представитель которого побывал у них перед глазами.

– Нормальная тачка. Полный привод «Quattro», сцепление четкое. Движок тоже без вопросов – бензин на три и два.

– Я слышал, там всякие примочки вроде клавиши для ручника. Если трогаешься с пристегнутым ремнем, тормоз сам разблокируется.

– Ну, это не последний писк. Другое дело, что движок можно запускать и глушить не ключом, а кнопками.

Мирон наконец проявил свой характер: затеял спор по поводу разных консолей и предложил пари.

– Громкость у нас не регулируется? – спросил Слепой.

Давно он не сидел на прослушке. Либо получал выжимки снятой с «жучков» информации, либо сам добывал ее собственными методами. Если космонавты на орбитальных станциях и полярники на зимовке больше всего страдают от невозможности остаться в одиночестве, то главная беда гласных и негласных сотрудников спецслужб – поток ненужной информации, который приходится пропускать через себя. Слепой предпочел бы валяться в грязи в ожидании цели, чем слушать чужую болтовню.

Связка двух машин уже пересекла Кольцевую.

Дважды по дороге сотрудники ГИБДД тормозили «Мицубиси» за явные нарушения, но оба раза Денис закладывал в права весомые аргументы, и разбирательство быстро кончалось.

– Там, в квартире, тоже стоят «жучки»? – Слепому приходилось задавать много вопросов.

– А как же? Они, голубчики, больше нигде по стольку не торчат.

Слепой запомнил съезд с шоссе, первый поворот, второй. Озаряя сосновый бор, заходящее солнце превращало прямые стволы в медные колонны, разукрашенные мелкой насечкой. Глеб не мог позволить себе отвлечься на эту красоту, неумолчная болтовня портила пейзаж. Патлатый Каланцов со своим птичьим клювом криво улыбался: вам еще долго предстоит это бесплатное удовольствие.

Глава 7

На арендованной посольством даче Коломийцев поздравил их с успехом. Он не сказал «с завершением операции». Операция «Оазис» могла считаться завершенной только по возвращении исполнителей в Россию.

– Записал для вас первые отклики.

Он прокрутил записанное на видео короткое информационное сообщение. Набеленное лицо дикторши с подрисованными бровями под эмблемой катарского телеканала в верхнем уголке. На «картинке» струя из шланга поливает дымящиеся остатки внедорожника. Вид с другой точки: Яндарбиева укладывают на носилки и вносят в машину скорой помощи, на тротуаре видны сбежавшиеся на звук взрыва мальчишки.

– Доигрался, ублюдок, – Пашутинский покрутил головой, с хрустом разминая шею.

– Пока еще о смерти не объявили, – сказал Коломийцев. – Без сознания, положение критическое.

– Да подохнет он, уже подох. Я-то знаю, что ставил и куда.

– А пацан его? – спросил Веденеев.

– Вроде ничего, в рубашке родился.

– Спрашивается, какого черта ты, сволочь, держал при себе семью? – вслух обратился Пашутинский к Зелимхану, которого сам же считал скорее мертвым, чем живым. – Думал, ты здесь в безопасности? Неужели мозгов не хватало понять, что мы до тебя дотянемся?

– До всех дотянемся, – пробормотал Коломийцев. – И до этого рыжего, которого англичане отказались выдавать.

Володя стал похрустывать запястьями, сперва правым, потом левым. Со стороны могло показаться, что он убил Яндарбиева на ринге в бою без правил, теперь суставы и кости слегка побаливают.

– Какого черта вы, суки, заставляете нас калечить ваших же детей? – продолжал он диалог с отсутствующим врагом. – Если ты действительно мужчина, не хочешь сдаваться, позаботься о ребенке, держи его подальше от себя.

– Глянем CNN, – Веденеев нажал кнопку пульта.

В очередном выпуске последних известий показали кадры, купленные у катарцев, и добавили к ним свои, снятые с гораздо большим профессионализмом.

– Чисто все было при отходе? – спросил старший.

Олег кивнул. Володя, как человек более словоохотливый, стал рассказывать, как он шел пешком через город, как местные смотрели на него, вытаращив глаза.

– Если бы я здесь не пробыл пять дней, я бы очень неуютно себя почувствовал. Таращатся и таращатся – кажется, все про тебя знают.

Но я, слава богу, успел уже понять: они на всех пялятся, как бараны. На европейцев, арабов, на чужих, на своих. На любую машину – хоть старую, хоть новую. Что-то движется в ближнем радиусе – значит, надо все бросить и смотреть.

– У меня тоже чисто, – сообщил Коломийцев, терпеливо выслушав «зарисовки» подчиненного.

– Все это замечательно, но через два часа у меня морская прогулка до Абу-Даби, – напомнил Пашутинский, будто не он говорил сейчас больше всех.

– Успеешь. Вот твои чемоданы, – отворив дверцу шкафа, Коломийцев продемонстрировал два огромных чемодана из черной пупырчатой пластмассы.

– Был один, теперь два. Два чемодана посольского барахла! Я отказываюсь обслуживать эту публику!

– Никого ты не обслуживаешь. У них куча других возможностей отправить эти вещи. Все делается ради твоей же пользы: чем больше у пассажира багажа, тем меньше он вызывает подозрений. Есть устойчивый образ сотрудника спецслужбы – человек с кейсом.

– Согласен. Только выкиньте оттуда посольское барахло и дайте возможность взять то, что нужно лично мне.

– Отправишься на шоппинг?

– Нет, накуплю вещей в аэропорту, в зоне «дьюти-фри»!

– Может, перестанешь орать?

– Извиняюсь. Но второй чемодан стал для меня последней каплей.

– Откуда у тебя столько денег, чтобы набить два чемодана?

– Какая разница? Может, мне нравится здешняя туалетная бумага.

– Успокойся, Володя, – мягко произнес Веденеев. – Зачем вести пустые разговоры? Даже если Геннадьич согласится, ты ведь сам не рискнешь поехать в аэропорт с пустыми чемоданами.

– Не вижу риска. Два часа назад мы с тобой действительно рисковали. А сейчас посольским крысам понадобились курьеры.

– Не трать время. Перечитай лучше список барахла. Мы не заслужили такого отношения, но не время сейчас качать права. Следствие уже началось, и первым делом здешняя полиция вспомнит про Москву.

– Там еще папка с документами по нефти, – Коломийцев указал на ближний к себе чемодан. – Теми, что ты просматривал.

По «легенде» Веденеев и Пашутинский приехали в Катар в качестве сотрудников российской компании по производству оборудования для нефтедобычи. Бумаги в багаже призваны были подтвердить эту версию.

– Если вдруг, не дай бог, тормознут, не переборщи с истерикой. По шерсти тоже не гладь.

Спокойные встречные претензии: кто оплатит билет, если ты опоздаешь на рейс? Требуй связи с посольством – это первая реакция обычного гражданина. Если отберут сотовый и запретят звонить, молчишь, отказываешься идти на контакт.

Пашутинский кивнул. «Хватит гудеть в ухо, я и сам знаю эту технику», – было написано у него на лице. Единственным узким местом он считал посадку на катер. Если у него обнаружат билет на самолет из Абу-Даби, полиция может задать резонный вопрос: какого черта он не летит в Европу прямиком из Дохи?

Версия, конечно, заготовлена: он должен встретиться в Абу-Даби с представителем своей компании и передать из рук в руки бумаги, содержащие коммерческую тайну, – по факсу их сбрасывать нельзя. Если же представитель окажется в этот момент на нефтепромыслах и не успеет подъехать в аэропорт, Пашутинскому предписано положить документы в ячейку банка, код которой ему известен. Обо всем этом он сообщит полицейским – пусть сами решают, требовать ли у него конфиденциальные бумаги, чтобы отвечать потом по претензиям компании?

Версия была неплохой, но казалась Пашутинскому слишком сложной для местных верблюжьих пастухов, которых выучили когда-то на полицейских.

Ни хрена они в этой версии не поймут и только утвердятся в своих подозрениях. Просто объяснить, что он хочет сделать в Абу-Даби покупку. Это лучший аргумент для восточных торгашеских душ.

Он уже пытался переубедить Коломийцева, но тот не собирался отступать от согласованного плана. Одно дело провал при утвержденном сценарии, совсем другое – при отсебятине. Как старший, Коломийцев будет нести всю полноту ответственности.

Очередной раз поднимать этот вопрос не имело смысла. В отличие от солдата на поле боя, у сотрудника ФСБ уровня Пашутинского есть право высказать свое мнение. Но права настаивать на нем нет и никогда не появится.

– Передавай там привет, – закруглил Коломийцев, поднимаясь с кресла.

– Нас не догонят? – Веденеев вспомнил песенку «Тату», доносившуюся утром из арабского кафе.

– Не догонят, – улыбнулся Пашутинский, приобняв напарника.

* * *

Черная маслянистая вода дышала утробным теплом. Будто огромное существо растеклось по обе стороны от пирса – оно не слишком следило за своей чистотой и попахивало нефтью, как потом из подмышек.

Белый игрушечный катер заполнялся пассажирами – наполовину арабами, наполовину европейцами. За десять дней в Катаре Володя практически ни с кем не общался, кроме двух сослуживцев, но местных лицезрел в большом количестве.

Он уже успел соскучиться по белым людям и был готов брататься с ними прямо здесь – хоть на пирсе, хоть на трапе, хоть на палубе.

Проверкой документов и багажа не пахло, будто катер направлялся на морскую прогулку, а вовсе не в соседнюю страну. Пашутинский внутренне расслабился. Смотрел, как и все остальные, на портовые огни – их отсветы колебались на воде и казались лесом свай, поддерживающих сушу.

Он стоял рядом с англоязычной парой средних лет. Решил поделиться с ними хорошим настроем в преддверии скорой встречи с Родиной, с заснеженными улицами и площадями Москвы.

– Шторма не предвидится? – с дружеской улыбкой пошутил он на хорошем английском.

Но пара не считала нужным даже на словах проявлять солидарность цивилизованных людей, оказавшихся вдали от дома. Женщина молча смерила Пашутинского недоуменным взглядом. Ее спутник из чистой вежливости ответил: «Конечно». При этом на "попутчика ему было явно плевать, он просто считал нужным сам перед собой соответствовать своим представлениям о вежливости.

Пашутинский чуть не задохнулся от обиды. «Да пошли вы… Да кто вы такие? Да я вас всех…» – вертелось у него на языке. «Братание» с белыми туристами моментально прекратилось. Хотелось обматерить их скопом. Он бы сделал это, если бы не находился на задании.

В отместку англоговорящей паре и остальным европейцам на палубе он закурил. «Теперь это у вас не принято в общественных местах, не политкорректно? А у меня подышите, схаваете», – злорадно подумал он.

Пашутинский жаждал услышать от кого-нибудь замечание. Он бы просто промолчал в ответ, даже не оттопырил бы презрительно губу. Посмотрел бы холодно-недоуменно, как эта англоговорящая сучка.

Берег с его огнями остался вдалеке и померк.

К легкому нефтяному запаху моря добавился еще один, не менее противный. Будто тухлая рыба всплыла на поверхность и катер быстро расшвыривал ее, разрезая черную ночную воду. Большинство пассажиров спустились в крытое помещение с деревянными скамьями, похожее на вагон электрички. Владимир последовал за ними.

Руки его были свободны, чемоданы лежали в багажном отделении. В кармане остался паспорт, выданный в Москве на имя жителя Махачкалы Руслана Арсанукаева. В ФСБ предпочли дагестанскую фамилию – в случае чего вызовет в Катаре меньше подозрений, чем русская. Володя считал это лишней перестраховкой: никто в Катаре не слышал про дыру под названием Махачкала, и любой человек с российским паспортом для них по определению русский. Они даже чеченцев считают просто мусульманами из России.

Подмывало закурить и здесь, в «вагоне». Но злость уже прошла, и Пашутинский легко поборол это искушение. До самого Абу-Даби ничего примечательного не происходило. Сойдя на берег, он взял такси до аэропорта. Столица Объединенных Эмиратов так же сияла огнями и рекламами, как Доха.

И оставила Пашутинского столь же равнодушным.

Он даже закрыл глаза, абсолютно не интересуясь мешаниной из мечетей, небоскребов, роскошных торговых центров.

Представил себе, как завтра будет хлестать себя в баньке березовым веничком, как сиганет потом в прорубь, как дернет сто пятьдесят и закусит селедочкой с промасленным кольцом репчатого лука. Резидента из него никогда не выйдет, он не в состоянии десятилетиями жить вдали от Родины.

В отличие от многих сослуживцев Пашутинский не был суеверным человеком. Веденеев никогда бы не представил заранее свое возвращение и отдых.

Володя считал это пустяковыми предрассудками вроде избегания числа тринадцать и черных кошек.

Рассчитавшись с таксистом, он вышел возле аэропорта за сорок минут до начала регистрации. Покатил на колесиках оба своих чемодана по гладкому мраморному полу огромного зала ожидания, где беззвучно охлаждала воздух почти сотня мощных кондиционеров. По множеству телевизоров крутили арабскую музыку. «Татушками» здесь не пахло, столичный аэропорт – витрина страны. Для новостей не настал час, хотя к скупой дневной информации о взрыве наверняка уже приросли довески.

Началась регистрация на берлинский рейс. Пашутинский не спешил вставать в очередь. Он посматривал со стороны, не лезет ли кто-то из будущих пассажиров за документами по неслышному требованию человека в форме или в штатском.

С такими, как Веденеев и Пашутинский, ситуацию проверки в аэропорту отрабатывали давно и многократно. Достаточно было «общего плана», чтобы определить, кто есть кто.

При теперешней ситуации в мире в любом мало-мальски крупном аэропорту хватает и полицейских и замаскированных агентов, которые ежедневно отслеживают ситуацию. Вон один, другой. Не потеют, двигаются без напряга. Все признаки штатного режима.

Благополучно отстояв очередь к стойке, Пашутинский сдал багаж и поискал глазами на табло объявления о начале посадки. И в этот момент периферийным зрением заметил двух людей, которые направлялись прямо к нему. Выражения их лиц свидетельствовали, что это не случайный выбор. «Мы знаем, что ты способен показать зубы, – без слов говорили они Пашутинскому. – Но здесь у нас все схвачено, поэтому лучше не дергайся».

Он и не собирался дергаться. Его выучили, при необходимости подавлять в себе бойцовский инстинкт. Сейчас был именно тот случай: он не имел права выходить из роли мирного человека, сотрудника нефтяной компании. Пока он еще не понимал, каким образом чертовы арабы так быстро на него вышли, но сути дела это не меняло. Они с Веденеевым все сделали как положено, нигде не допустили промашки. Явных улик против них быть не должно.

У него вежливо попросили документы на ломаном английском, так же вежливо попросили на выход.

– В чем проблема? – поинтересовался Пашутинский с той специфической нервозностью, которую обязан был проявить обычный командированный. – Я здесь уже целый час, почему вы раньше меня не нашли? Прошу вас побыстрей, иначе я опоздаю на самолет. Я уже сдал багаж…

– Багаж у нас, – с жесткой улыбкой сказал сопровождающий по левую руку. – Вам придется задержаться.

– Там документы, содержащие коммерческую тайну. Ваша служба будет нести ответственность.

Пашутинский чувствовал себе дистрибьютором, пытающимся продать незнакомым людям залежалый товар – собственную невиновность.

Впервые в его карьере на горизонте замаячил провал. Но его основательно подготовили к тому, чтобы не испытывать в таких случаях психологических перегрузок.

– Кто вы такие? Предъявите документы!

Игнорируя законное требование, его подвели к машине. Надавили на плечо, заставляя пригнуться и влезть внутрь. Пашутинский с тоской представил, как бы он вмазал сейчас этим двум: два удара – две отключки. Забрал бы пистолет, вышвырнул из машины водилу и погнал бы прочь, сшибая к е.., матери всех на своем пути. Но правила нарушать нельзя, тем более сейчас. Там, в Москве, ему этого не простят.

Только сейчас на заднем сиденье машины его начали обыскивать.

– Что вы вообще ищете? – взвизгнул Пашутинский, как взвизгнула бы какая-нибудь толстозадая штатская крыса, до глубины души возмущенная бесцеремонностью.

У него изъяли бумажник, авторучку, сотовый и даже носовой платок. Следовало немедленно вспомнить о звонке в посольство – Владимир так и сделал. В ответ только кивнули, показывая всем своим видом, что не уполномочены ни удовлетворять просьбы, ни окончательно отказывать.

Когда на запястьях защелкнулись наручники, Пашутинский нервно засмеялся:

– Ну, прямо враг народа. Даже интересно, в чем меня подозревают? У вас вообще принято в таких случаях присутствие адвоката?

Машина тронулась. Пашутинский подозревал, что его чемоданы лежат здесь же, в багажнике.

– Только не вашего, он мне не нужен. Мне нужен человек из российского посольства. Вся эта история – полный идиотизм.