Текст книги "Мертвая хватка"

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

А где я их возьму на следующей неделе? Клад найду? Наследство получу? Эх! Вот и получается, что я – размазня, лох, обувать которого на каждом шагу сам бог велел. У меня, наверное, на морде написано: не проходи, мол, мимо, дай пинка… И никто, что характерно, не упускает случая, каждый считает своим долгом обмануть, унизить, оскорбить… Сколько же я буду это терпеть?"

При воспоминании о том, как с ним обошелся Майков, в душе вскипала бессильная ярость. А что он, Валера Лукьянов, мог сделать с этим бандитом? У него, у Майкова, деньги, охрана, оружие… Впрочем, чего там кривить душой: Лукьянов знал, что Майков может скрутить его в бараний рог безо всякого оружия и без помощи своих охранников-мордоворотов.

Он и сам был почище любого охранника, и при виде его Лукьянову все время хотелось трусливо отвести глаза: не дай бог, решит, что на него не так посмотрели…

В голове роились бессвязные обрывки мыслей, возникали и тут же рушились планы мести – наивные, по большей части подсмотренные в телевизионных боевиках. Снайперские винтовки, наемные убийцы, взрывные устройства, прикрепленные к днищам дорогих авто… Но все это было легко и понятно в кино. А где в реальной жизни достать ту же винтовку? Как нанять киллера? По объявлению в газете? И потом, для всего этого все равно нужны деньги, а денег нет и не предвидится. И что теперь со всем этим делать?

Наверное, какая-то управа существовала и на Майкова.

Валерий все время невольно вспоминал соседа своего работодателя, владельца соседнего участка. Дядька этот иногда заходил к Майкову в гости – посмотреть, как продвигается благоустройство участка, поговорить о пустяках… Дядька был как дядька – солидный, уже немолодой, спокойный и сдержанный, без золотых цепей и пальцев веером, – но ездил он на шестисотом «мерседесе», и по тому, как лебезил перед ним обычно наглый и уверенный в себе папа Май, становилось ясно: человек это очень непростой и очень, очень авторитетный, не чета мелкому бандиту Майкову. Пожаловаться ему на папу Мая? Смешно… Ворон ворону глаз не выклюет, да и вообще, какое дело соседу Майкова до проблем Валеры Лукьянова?

Ответ на этот вопрос был очевиден: да никакого!

Вот если бы…

Поначалу Лукьянов небрежно отмахнулся от пришедшей ему в голову мысли: она была такой же безумной, продиктованной отчаянием, как и все остальные. Но мысль, покружив по комнате, вернулась и опять осторожно, пугливо зашевелилась под черепом: ну а все-таки? а вдруг?.. Черт с ними, с деньгами, потом как-нибудь заработаются, а вот возможность наказать Майкова упускать нельзя. Если, конечно, она на самом деле есть, такая возможность. В данный момент речь шла уже не о том, чтобы заставить окружающих себя уважать; для начала нужно было вернуть самоуважение, а уж после можно будет подумать и о других.

Лукьянов снова закурил, закрыл глаза и стал думать – не беспорядочно грезить, не жалеть себя, а сосредоточенно и целенаправленно обдумывать мысль, которая пришла ему в голову. И чем дольше он думал, тем яснее ему становилось, что в его плане нет ничего неосуществимого. Тут не нужны были ни снайперские винтовки, ни армии наемных убийц, ни какие-то особенные технические средства, ни даже деньги. Ничего тут не требовалось, кроме осторожности, проворства и, главное, твердой решимости воплотить свой замысел в жизнь.

Думал он недолго. План был хорош именно своей простотой, и приступать к его осуществлению можно было когда угодно, хоть сию минуту. "А чего ждать? – подумал Валерий. – Чего хорошего я могу дождаться, лежа на кровати в этой комнате, похожей на гроб? Мне только кажется, что хуже, чем сейчас, уже не бывает. Бывает, еще как бывает! В моем нынешнем положении лежать и ни черта не делать – самый лучший способ нажить массу новых неприятностей, по сравнению с которыми те, что были прежде, покажутся детским лепетом. Первым делом надо поехать к Сове и честно перед ним повиниться: извини, мол, брат, но денег пока нет.

А потом, когда накажу эту сволочь, Майкова, долг Сове можно будет просто отработать – прямо там, у Совы на ферме. Он ведь мне сто раз предлагал у него поработать, а я, дурак, нос задирал: сам сиди в своей деревне, а я буду столичным ландшафтным архитектором… Конечно, навоз кирзачами месить меня и сейчас не очень-то тянет, но с этим мы потом разберемся. Сначала – Майков…"

Он услышал, как в коридоре хлопнула дверь туалета и щелкнула запертая задвижка. Валерий сел, спустив с кровати ноги в грязных полосатых носках, и прислушался. Вскоре до него донеслось басовитое покряхтывание. Валерий удовлетворенно кивнул, нашарил под кроватью ботинки и стал обуваться. Зульфия Каримовна всякий раз проводила в сортире не менее получаса, тужась, кряхтя и с громким шорохом листая страницы «Комсомольской правды». Обычно эта привычка квартирной хозяйки безумно раздражала Валеру Лукьянова, но только не сегодня. Сегодня доносившиеся из туалета знакомые звуки показались ему знамением свыше: это был такой удобный случай ускользнуть из дома незамеченным, избежав неприятного разговора о деньгах, что грех было им не воспользоваться.

Валерий затянул шнурки на ботинках, нацепил на переносицу очки, набросил на плечи легкую куртку и, закусив губу от напряжения, бесшумно снял со стены велосипед. Паспорт и жалкие остатки наличности лежали в кармане куртки. Валерий сунул туда же сигареты, выскользнул в коридор, ведя велосипед за рога, и уже через минуту был на улице.

Через два с небольшим часа он выгрузил своего железного коня из вагона электрички, провожаемый нелестными замечаниями дачников, которыми был до отказа набит этот самый вагон. Вместе с Валерием и его велосипедом на дачную платформу выплеснулась довольно густая толпа народа – пестрая, бренчащая ведрами, цепляющаяся за все на свете своими корзинками, лопатами и обернутыми мешковиной саженцами. Дачников Валерий не понимал никогда. Он вырос в маленьком пыльном райцентре, который только лет двадцать, как перестал называться деревней, и никак не мог взять в толк, почему это людей, которым повезло жить в большом городе, все время тянет копаться в земле и вместо всех благ современной цивилизации пользоваться щелястым нужником с дыркой в полу и умываться под прибитым к столбу во дворе умывальником с плавающим в нем неизменным дохлым пауком. Нет, в самом деле, почему? Зачем?!

Ведь надрываются же, здоровье свое кладут без остатка, чтобы быть не хуже соседей, а потом помирают от инфаркта прямо в борозде, а детям эти их дачи, фазенды эти, латифундии занюханные, совершенно без надобности. И экономической выгоды от дач никакой. То, что можно ценой нечеловеческих усилий и немалых финансовых затрат вырастить и собрать на даче, гораздо проще и дешевле купить на рынке у нормальных производителей, которые занимаются выращиванием овощей и фруктов профессионально. Вот и выходит, что люди с жиру бесятся…

Впрочем, тут, на вольном воздухе, вдали от Москвы и собственных проблем, Валерий вдруг почувствовал себя легче – настолько легко, что ему подумалось: а не махнуть ли, в самом деле, на все рукой? Недаром же в Библии сказано: «Мне отмщение, и Аз воздам…» А еще в народе говорят: где родился, там и сгодился. Пропади он пропадом, этот город вместе со всеми дармоедами, которые его населяют!

«Черта с два, – подумал он, на ходу запрыгивая в седло велосипеда и привычно налегая на педали. – От проблем не спрячешься и не убежишь. Проглотишь одно унижение, опустишь глаза, уйдешь подальше, и готово – рядом, как из-под земли, появляется еще кто-то, кому неймется занять твое место под солнцем. Так и будут всю жизнь подвигать тебя локтями, пока не окажешься в самом низу, в углу, из которого отступать будет уже некуда. Но ведь и там, в углу, в грязи и нищете, покоя не дадут, будут топтать и шпынять, пока не загонят в петлю. Так что, если хочешь выжить, необходимо научиться работать локтями, а прежде всего – головой».

До деревни, в которой фермерствовал Сова, он добрался примерно за полчаса. Валерий уже бывал здесь и не сомневался в том, что сумеет без труда отыскать старый, но еще крепкий дом однокашника – почерневшую от времени просторную избу с подслеповатыми оконцами, с завалинкой, с огромной березой в палисаднике и с вечно торчащим у ворот полуразобранным трактором МТЗ-50. Отец Совы был фермером, и сына он послал в академию не просто так, а для того, чтобы получить грамотного помощника. И, что казалось Валерию смешнее всего, сам Сова относился к поставленной перед ним задаче вполне серьезно. Он пришел в академию не за каким-нибудь, пусть даже завалященьким, дипломом, как Лукьянов и большинство его товарищей, а за конкретными знаниями, которые собирался в ближайшем будущем применить на практике. Лукьянов полагал, что фермерство, как и любая работа на земле, – дело гиблое; это было ярмо, которое, раз нацепив себе на шею, потом уже ни за что не сбросишь. Так и помрешь в хомуте, свалишься носом в борозду и помрешь, как загнанная тягловая лошадь, ничего в жизни не повидав, кроме одних и тех же опостылевших до последнего предела полей, перелесков, хозяйственных построек и испитых морд односельчан, мало чем отличающихся от морд иной деревенской скотины – коров, лошадей, свиней, овец и коз. Сова на подначки и прямые насмешки не реагировал. Он учился с угрюмым упорством, прогрызая себе дорогу из семестра в семестр едва ли не зубами, и, едва успев получить диплом, собрал вещички и уехал к отцу в деревню. О нем тут же забыли, но, когда Лукьянову понадобились деньги на компьютер, дал ему их именно Сова – последний из знакомых Валерия, к кому тот обратился со своей просьбой. И деньги эти он не выпросил у своего отца, не украл их и не одолжил; это были его собственные деньги, вырученные от продажи урожая картофеля. Помнится, беря у Совы наличные, Валерий испытал короткий укол на мгновение проснувшейся совести: эти деньги наверняка были нужны Сове позарез. Как-никак, Валерий Лукьянов кое-что понимал в сельском хозяйстве и знал: лишних денег у фермера, да еще у начинающего, быть просто не может. Деньги – это горючее, запчасти, стройматериалы, посевной материал, племенной скот… Да мало ли на что могут срочно понадобиться деньги производителю, который только-только начинает становиться на ноги! На что угодно могут понадобиться, кроме, пожалуй, компьютера с играми.

Поэтому заставить себя приехать к Сове Валерию было трудно. Он так сосредоточился на том, чтобы не струсить, не повернуть обратно с полпути, что не заметил, как проехал деревню из конца в конец. Только выскочив с разгона за околицу, он затормозил и оглянулся, полагая, что в задумчивости попросту проскочил дом с березой в палисаднике.

Деревня была невелика, всего в одну улицу, и улица эта просматривалась из конца в конец как на ладони. Знакомой березы нигде не было видно, зато примерно на том месте, где она, кажется, когда-то стояла, теперь возвышался недостроенный дом – добротный, кирпичный, очень просторный, хотя И не такой огромный и вычурный, как особняк того же Майкова. Это было просто жилье – удобное, просторное, рассчитанное, пожалуй, на две семьи. Приглядевшись, Валерий рассмотрел знакомые дощатые ворота в человеческий рост, знакомую скамейку перед ними, над которой была прибита невесть где украденная жестяная табличка с буквой "М" и стилизованным изображением джентльмена в котелке – сугубо для мужчин, значит, – а в сторонке, под разросшимися кустами сирени, ржавый остов трактора, а точнее, только раму от него. Из увиденного следовало, что отданная Лукьянову тысяча долларов, по крайней мере, не разорила семейство Совы.

«И то хлеб», – подумал Валерий, разворачивая велосипед и нерешительно подъезжая к строящемуся коттеджу. Редкие прохожие откровенно глазели на него, и он чувствовал, что выглядит действительно смешно в своей городской одежде, в очках, верхом на худом, как оголодавший комар, десятискоростном гоночном велосипеде посреди пыльной, изрытой глубокими колдобинами и колеями деревенской улицы.

Сова был тут как тут. Он окликнул Валерия сверху, с недостроенного фронтона своего коттеджа, и помахал мастерком. Он загорел и возмужал, а на его круглой обветренной физиономии теперь красовалась короткая, аккуратно подстриженная бородка – густая и жесткая, истинно мужская, даже, пожалуй, мужицкая, как, впрочем, и все в этом человеке.

Спустившись с верхотуры, Сова сразу же полез обниматься. Уклониться от объятий не удалось – во-первых, Валерий просто не успел увернуться, а во-вторых, это выглядело бы странно. Сова сдавил его своими огромными ручищами, обдав запахами извести, пыли, костра и здорового мужского пота, и гулко хлопнул ладонью по спине, едва не переломив Валерия пополам.

– Здорово, бродяга! – закричал он чуть ли не на всю улицу. – А я как раз на днях тебя вспоминал. Как там, думаю, наш архитектор? Покорил столицу-то?

Валерий вздохнул. Он попытался отставить велосипед в сторонку, но тот предательски вильнул колесом и с грохотом завалился на бок. Поднимать его Лукьянов не стал.

– Сова, – сказал он, протолкнув тутой комок в горле. – Слушай, Сова, а денег я тебе не привез.

– Да брось ты о деньгах! – воскликнул Сова. – Я же понимаю… Да у тебя еще сроку почти три недели, чего ты всполошился?

– Нет, Со… Нет, Андрюха, – с некоторым усилием припомнив имя своего кредитора, сказал Валерий. – Денег нет.

И, наверное, не будет. Ни через три недели, ни через тридцать три. Облажался я по полной программе. Делай со мной что хочешь.

Сова заметно помрачнел, полез в карман и вынул оттуда мятую пачку сигарет без фильтра. Он протянул пачку Лукьянову, и тот машинально взял сигарету, не зная, куда девать глаза. Сова выудил из просторных рабочих штанов разлохмаченный картонный коробок, чиркнул спичкой, дал прикурить Лукьянову и прикурил сам.

– Выходит, прав был мой батя, – сказал он после продолжительной паузы и вдруг фыркнул. – Только все равно он мне бутылку проспорил. Он со мной, понимаешь, об заклад побился, что я больше тебя не увижу – ни тебя, ни денег. Видишь, проиграл, старый хрен.

Валерий невольно огляделся по сторонам: не подкрадывается ли откуда-нибудь со спины «старый хрен» с суковатым поленом наперевес? Папахен у Совы был крутой, за словом в карман не лез, да и на расправу, судя по виду, был очень даже скор. Словом, встреча с Савельевым-старшим в планы Лукьянова не входила – раньше не входила, а уж теперь, когда выяснилось, что тот полностью в курсе истории с долгом, и подавно.

– Что делать думаешь? – с деланным безразличием спросил Сова.

Лукьянов стер ладонью прилипшие к нижней губе крошки табака. На ладони осталась коричневая полоска смолы, во рту появилась едкая горечь.

– Не знаю, – сказал он. – Помнишь, ты меня к себе звал? Если твое предложение еще в силе, я согласен отработать. Ты вот, я вижу, строишься. Может, тебе участок оборудовать как положено? Ну, там, альпийские горки, пруд с водопадом…

Он замолчал под удивленным взглядом Совы и смущенно отвел глаза.

– Если хочешь поработать в поле, – после паузы сказал Сова, – милости прошу. Сезона за три, за четыре, я думаю, ты свой долг покроешь. Это если жить нормально, не голодая.

А если немного поджаться да если с урожаем повезет, может, к осени и расквитаешься. В общем, я не против. Да и батя, думаю, возражать не станет. Поживешь пока у меня. Эх, жалко, денег нет! В колхозе трактор списали, а на нем еще пахать и пахать. Как раз тысячу просят. Председателю, понимаешь, приспичило компьютер в правлении поставить, чтобы, значит, не хуже, чем у людей. – А на бартер он не согласится? – с робкой надеждой спросил Лукьянов. Кажется, впереди забрезжил выход.

– Так, – сказал Сова. – Ну заходи, поговорим.

– Слушай, Андрюха, – поднимая с земли велосипед, как бы невзначай поинтересовался Лукьянов, – а твой гидрокостюм все еще у тебя?

Сова посмотрел на него с легким недоумением.

– Да, – медленно сказал он. – А что?

– Да так, – сказал Лукьянов, – ничего. Вспомнилось почему-то, как мы с тобой за раками ходили.

– А, – рассмеялся Сова, распахивая перед ним скрипучую калитку с железной щеколдой, – вон про что ты вспомнил! Сходим на раков,. Валера! И на раков, и на рыбу, и ушицу сварганим, и самогоночкой запьем… И на охоту сходим. Помнишь, как уток стреляли и ты из лодки выпал?

– Хороший ты мужик, Сова, – пробормотал Лукьянов, под взглядами всей деревни затаскивая в калитку бренчащий велосипед.

– Не бойся, не обижу, – поняв его как-то по-своему, весело сказал Сова.

«Ты-то меня не обидишь, – подумал Лукьянов, ожесточенно пыхтя волглой отечественной сигаретой. – А вот я тебя… Это, брат, большой вопрос, смогу ли я провернуть это дело так, чтобы тебя не обидеть. Большой вопрос. Большущий».

Глава шестая

Папа Май, обзаведясь собственным, вполне легальным и законным, как дыхание, бизнесом, волей-неволей остепенился, но считал полезным для себя поддерживать кое-какие из старых связей. Как известно, живя в государстве Российском, от сумы да от тюрьмы не зарекаются, и плох тот бизнесмен, который не может на должном уровне перетереть базар с реальными пацанами и не имеет знакомых в официальных кругах – в суде, в прокуратуре, в милиции. Папа Май такие связи имел; в частности, был у него один знакомый на Петровке, к услугам которого, слава богу, папе Маю приходилось прибегать все реже и реже. За последний год такого вообще не случалось ни разу – к обоюдному удовольствию, надо сказать. Папе Маю был очень приятен тот факт, что Петровка наконец-то перестала интересоваться его колоритной фигурой, а его знакомый оперсос, кажется, тоже не мог опомниться от радости: стукачество – вещь рискованная, и, если бы его замели за этим малопочтенным занятием, мало бы ему не показалось.

Эта обоюдная радость послужила отличной основой для ровных, приятельских взаимоотношений. Папа Май убедился в этом, неожиданно столкнувшись со знакомым оперсосом в кафе, куда заскочил перехватить чего-нибудь на скорую руку, и испытав при встрече с ним неожиданно теплое чувство, чуть ли не восторг, как будто встретил друга детства.

Они с большим удовольствием раздавили на двоих бутылочку коньяка, поболтали о пустяках и расстались, довольные друг другом. Папа Май предложил оперсосу денег – просто так, на всякий случай. Тот деньги не взял – тоже, надо полагать, на всякий случай. Это, опять же, было хорошо: папа Май сохранил свои бабки, а опер с Петровки – свою чистую совесть, или, вернее, то, что от нее еще осталось. Как говорится, на развод…

Болтали они, как уже было сказано, о пустяках. Но абсолютных пустяков не бывает. Все в этом мире относительно, и то, что кому-то кажется пустяком, не стоящей выеденного яйца мелочью, для кого-то может составлять весь смысл существования. Папа Май осознал эту простую истину, сидя на заднем сиденье своего джипа, куря облегченную сигарету с двойным фильтром и рассеянно разглядывая стриженый затылок сидевшего за рулем Рыбы. Выпитый коньяк плескался у него в желудке, распространяя по всему телу приятное тепло, как будто папа Май проглотил электрическую грелку; дым тонкой извилистой струйкой тек с тлеющего кончика сигареты и убегал в приоткрытое на два пальца окно, добавляя малую толику к синеватому облаку смога, висевшему над городом; в динамиках квадрофонической системы бренчал, звенел, хрипел и завывал Розенбаум, любимый певец папы Мая, – словом, все было хорошо, все было в кайф, и вот тут-то папу Мая и осенило.

– Рыба, – сказал он негромко, как следует все обмозговав, – давай-ка домой. Только не сразу домой, а сначала к Ал. – К Букрееву, в общем.

– А в офис? – удивился Рыба.

Майков не поленился привстать и ощутимо ткнул разговорчивого водителя кулаком в затылок. Затылок у Рыбы был круглый, упругий и колючий, как платяная щетка.

– Ну, чего? – проныл Рыба, втянув голову в плечи.

– Ты когда уразумеешь, что, если я сказал «домой», значит, надо ехать домой, а не устраивать тут думские дебаты? До тебя когда дойдет, баран ты пучеглазый, что ты не советник, не визирь и не заместитель мой, а просто водило?

Вот выгоню на хрен, будешь пьяным лохам в такси объяснять, куда им лучше ехать – на вокзал или сразу в вытрезвитель…

– Ну вот, – пробормотал Рыба, – чуть что, сразу «выгоню, выгоню»… Чего я сделал-то? Ты же сам в офис собирался. Если бы ты забыл, а я тебе не напомнил, ты же потом меня за яйца повесил бы.

– Не «ты», а «вы», – остывая, сказал Майков. Рыба был прав, да и настроение у Майкова сейчас было не то, чтобы тратить время на перебранку с водителем. – Будешь хамить – так и сделаю. Сначала за яйца повешу, а уж потом выгоню. Планы у меня изменились, понял? Надо мне с Букреевым срочно повидаться.

– Ты смотри, Андреич, – не удержался от очередного совета болтливый, как все водители, Рыба, – поосторожнее с ним. Алфавит – мужчина конкретный. Схавает тебя вместе с твоей фирмой и даже не подавится. Не люблю я этих блатных. Знаешь, на кого они похожи? На динозавров. Не понимают, что их время давно прошло, и все пыжатся, все перьями вертят, волынами во все стороны тычут: мы, мол, в законе, а вы зато говно, беспредельщики, вам всем бубну надо выбить. Я в следственном изоляторе на них насмотрелся! Тупые, наглые, ни хрена не понимают и понимать не хотят… Короли, блин! Рассядется такая вот гнида на шконке и командует: ты, фраерок, парашу вынеси, ты пол подмети, ты песню пой, а ты танцы танцуй. А я спать буду…

– Рот закрой, – лаконично оборвал Майков излияния пострадавшего от произвола блатных Рыбы. – А то я решу, что они тебя там опустили. Не хватало мне еще пидора за рулем.

Рыба обиженно замолчал. На перекрестке он стал в крайний левый ряд и, когда на светофоре зажегся желтый свет, ухитрился лихо развернуться перед носом у встречных автомобилей. После этого он газанул и помчался в сторону дома, провожаемый нестройным хором возмущенных гудков.

Майков снова откинулся на спинку сиденья и попытался еще раз трезво все обдумать. Впрочем, думать тут было не о чем. Судьба неожиданно дала ему в руки козырь в опасной игре с Алфавитом. Сотрудничество сотрудничеством, но Алфавиту не помешает знать, что его новый партнер в курсе некоторых его не совсем пристойных делишек. Вот именно. Были бы дела, а то – делишки… Перед людьми бы постеснялся, вор в законе!

Это с одной стороны. А с другой, если Алфавита вовремя предупредить, что под него копают, он этого не забудет. Даже если придется ему, не приведи господи, когда-нибудь стрелять папе Маю в затылок, он и тогда, наверное, вспомнит: а ведь этот паренек мне когда-то здорово помог. И выстрелит именно в затылок, а не в колено или, там, в позвоночник. Чтобы, значит, хороший человек попусту не мучился…

"Ну, дела, – подумал папа Май, озадаченно качая головой. – Ну, блин, дела! Нет, верно говорят, что все коллекционеры немного сдвинутые по фазе. И тут уж неважно, что именно человек коллекционирует: золото, старинное оружие, картины или этикетки со спичечных коробков. Или вот, как Алфавит, плодовые деревья. Тут важно одно: коллекционирование – это болезнь, и, когда имеешь дело с коллекционером, об этом всегда следует помнить. Не дай бог, скажем, у Алфавита в саду на землю харкнуть или, боже сохрани, бычок под дерево бросить. Ведь замочит, наверное, на месте и под этим самым деревом закопает, псих ботанический. Не-е-ет, ребята, меня теперь в эту компанию калачом не заманишь! Ну, достал я эти черешни. С трудом достал, и, кажется, орлы мои чего-то там, в Брянске, наколбасили. А зачем? Ни жарко мне от них, ни холодно, а так… Никак, в общем. Ну, умыл я Букреева, показал ему черешни, а он мне в ответ яблоню свою показал…

Дальше чего? Ананасы у себя на клумбе разводить? Кокосы в открытом грунте выращивать? Груши по два килограмма весом? Так я их терпеть не могу, эти груши, у меня от одного их вида понос Начинается. На хрена мне все это сдалось? Со скуки? Так я лучше баб коллекционировать буду, с ними веселее, чем с деревьями. А черешни эти по осени отдам Алфавиту – типа, в подарок. Комплимент скажу: дескать, только вы способны оценить по достоинству, а я уж как-нибудь обойдусь…

А на место этих черешен дурацких я канадские ели посажу, по четыре косаря за саженец. И круто, и выглядит солидно, как на Красной площади-"

Молчаливый тип, карауливший ворота усадьбы Букреева, отлично знал джип папы Мая, но открыл все равно только после того, как созвонился с хозяином. Папа Май не обиделся: Алфавит есть Алфавит. В его положении при всех его плюсах есть и свои минусы. Например, приходится все время беречься. Мало ли кто к его воротам на соседском джипе подъехал! Мало ли сколько там, внутри джипа, стволов и гранатометов…

Наконец стальная пластина ворот заскользила по направляющим. Не дожидаясь, пока она откроется до конца папа Май выпрыгнул из машины и сказал Рыбе:

– Езжай домой.

Рыба с недовольным ворчанием дал задний ход и укатил.

Вскоре стало слышно, как он нетерпеливо сигналит у соседних ворот, требуя, чтобы его впустили.

Проходя мимо охранника, Майков без напоминаний отдал тому свой газовый пугач и подставился под щуп металлоискателя. Осмотр был поверхностным: его здесь знали. Букреев уже ждал его на крыльце с вежливой и вместе с тем слегка удивленной улыбкой: это был первый случай, когда Майков явился к нему сам, без приглашения и даже без предварительного телефонного звонка.

– Какие гости! – воскликнул Букреев и спустился навстречу Майкову ровно на одну ступеньку. Папа Май ни к селу ни к городу вспомнил, что короли будто бы иногда тоже спускались навстречу особо почетным гостям с тронного возвышения – на ступеньку, на две, в зависимости от ранга гостя…

Король, блин! Вор в законе… В натуре, лучше бы он в трамвае кошелек украл, чем такое учудить… – Какими судьбами, дружок? – продолжал хозяин, пожимая протянутую Майковым ладонь.

«Какой я тебе дружок, – подумал папа Май, сердечно и немного смущенно улыбаясь. – Еще бы Шариком обозвал».

– Здравствуйте, Антон Евгеньевич, – сказал он вслух. – Извините, что я так неожиданно, без приглашения и даже без звонка… Поверьте, если бы не крайняя необходимость, я бы не стал вести себя подобным образом.

– Ну, что это еще за китайские церемонии между соседями? – благожелательно проворчал Букреев, кладя ему на плечо сухую твердую ладонь. – Заходи в любое время. Мы же не просто соседи, мы же деловые партнеры, так? А раз так, то и веди себя соответственно. Наглеть, конечно, не следует, но и кланяться каждому столбу в моем заборе тоже не надо. Так что это за крайняя необходимость такая? Надеюсь, твоя фирма не прогорела?

Сказано это было с улыбкой, даже со смехом, но глаза Букреева в этот момент напоминали две холодные льдинки, и читалось в них недвусмысленное предупреждение папе Маю: дескать, смотри, парень, не надо со мной шутки шутить. Помни, что стало с твоим предшественником…

И именно в этот момент, как назло, папа Май заметил, что левую руку милейший Антон Евгеньевич держит в кармане своих просторных светлых брюк. Там, в кармане, помимо руки, угадывалось еще что-то объемистое, продолговатое – то ли фонарик, то ли бумажник, то ли недоеденный огурец… То ли пистолет.

Скорее всего, пистолет. Какие еще там к дьяволу огурцы?

И только теперь Майков вспомнил, что в офис свой он ехал не просто так, от нечего делать, а специально для того, чтобы узнать, как там поживают Алфавитовы денежки. Первая партия грязных этих денег только что пошла в один оффшор в качестве оплаты несуществующих товаров, якобы полученных от зарегистрированной там предусмотрительным Маем липовой компании. Платеж проводился через фирму папы Мая, и до последнего только сейчас дошло, как должен был воспринять Алфавит его столь поспешное появление у себя дома и что он, этот старый крокодил, должен был по этому поводу подумать.

– Елки-моталки, – сказал папа Май и звонко хлопнул себя по лбу. – Совсем из головы вон! Вы же, наверное, подумали, что с платежом какая-нибудь чепуха вышла? Фу-ты, черт! Извините, Антон Евгеньевич. С деньгами все в порядке, я к вам совсем по другому вопросу.

– Правда? – с видимым спокойствием сказал Алфавит. – Да я, в общем-то, и не сомневался, просто ты так сюда влетел, что я подумал: чем черт не шутит? Знаешь, как оно бывает: живет человек, живет, и вроде бы все у него в порядке, а потом на него будто затмение находит, и начинает он, болезный, творить невесть что – другим на удивление, а себе на погибель…

С этими словами он вынул из кармана и совершенно спокойно переложил за пояс брюк сзади большой черный пистолет с непривычно толстым, квадратным в сечении стволом – кажется, семнадцатизарядный австрийский «глок». Майков всухую сглотнул и криво улыбнулся внезапно онемевшим ртом. Заходи, значит, в любое время, по-соседски… Всегда рады видеть, и угощение у нас, значит, постоянно наготове. Девятимиллиметровое такое угощение.

– Тяжелый, зараза, – перехватив взгляд Майкова, с очаровательной улыбкой голливудского киногероя пожаловался Алфавит. – Не поверишь, иногда кажется, так и вшил бы кожаный карман. Ну, пойдем в сад, там воздух чище.

В саду, под цветущими вишнями, стоял светлый дощатый стол. Букреев смахнул со скамейки белые лепестки, уселся сам и предложил сесть Майкову. В воздухе стоял густой аромат цветения, кроны деревьев гудели, как провода высоковольтной ЛЭП: там, в белой цветочной кипени, деловито суетились пчелы. Повернув голову, Майков разглядел в дальнем конце сада то, чего не видел раньше, – парочку ульев, по старинке выдолбленных из цельных деревянных колод.

Откуда-то бесшумно возник здоровенный амбал в белой рубашке, молча поставил на стол бутылку, два стакана, пепельницу, положил рядом трубку мобильника и так же молча исчез, будто его и не было. Габаритами он, пожалуй, превосходил даже Простатита, но двигался с удивительной легкостью, выдававшей в нем очень опасного противника.

– Итак, – сказал Букреев, точным движением на четверть наполняя сначала один стакан, потом другой, – что же это за срочная необходимость такая? У тебя какие-то проблемы, дружок?

После того как между ними установились деловые взаимоотношения, Алфавит повадился именовать папу Мая дружком. В силу разных причин папа Май по этому поводу помалкивал, но в отместку стал звать Алфавита старым педрилой – разумеется, только мысленно.

– Проблемы не у меня, – сказал он, выкладывая на стол сигареты, зажигалку и свой мобильник. – Да и проблем особенных пока нет. Но они могут возникнуть.

И он вкратце пересказал Алфавиту содержание своей беседы со знакомым опером – вернее, ту часть беседы, которая, как ему казалось, имела прямое и непосредственное отношение к невинной страсти Антона Евгеньевича Букреева – садоводству.