Текст книги "Мертвая хватка"

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

Говорить такое Алфавиту было страшновато, у него даже в животе похолодело, но Май произнес эти слова твердо, потому что знал: нужно с самого начала правильно себя поставить.

Пускай знает, что Виктор Майков – не холуй, а равноправный деловой партнер. А если его это не устраивает, пускай поищет себе мальчика где-нибудь в другом месте. Твердость в бизнесе необходима, иначе тебя просто перестанут уважать, а без уважения ты – конченый человек.

Букреев отреагировал на слова Мая нормально. Он усмехнулся и сказал:

– А тебе не кажется, что «честный бизнес» – довольно странное словосочетание? Вроде селедки с вареньем.

– Тоже верно, – ухмыльнулся Май. – Послушайте, а как же вы обходились до сих пор?

– Пользовался услугами другой фирмы, – спокойно ответил Алфавит. Мог бы не отвечать, но ответил, и Майков очень скоро понял почему.

– И что случилось? – спросил он. – Почему разбежались? Или это секрет?

– Никаких секретов, – со странной улыбкой сказал Алфавит. – Владелец фирмы заболел. Есть такая болезнь, называется жадность. Если ее вовремя не вылечить, можно умереть. Вот он и умер, и фирма без него развалилась. Потому-то я и обратился к тебе, что ты показался мне достаточно разумным и.., э.., информированным парнем, чтобы не запустить пустяковое заболевание. Ты ведь бережешь свое здоровье, правда? Ну, так как, обсудим подробности или ты еще немного подумаешь?

Майков медленно потер ладонью щеку, как делал всегда в минуты задумчивости. Собственно, думать было не о чем, Алфавит выразился предельно ясно. Нужно было принимать решение.

– Мне все понятно, – сказал папа Май вору по кличке Алфавит. – Принципиальных возражений у меня нет. Напротив, я польщен. Но я, с вашего позволения, все-таки немного подумаю. Уж очень это все неожиданно.

– Думай, – сказал Алфавит. – Только не затягивай надолго, время не терпит. И учти, речь идет о действительно больших деньгах.

– Потому-то я и хочу подумать, – сказал Майков.

– Молодец, – похвалил его Алфавит. – С тобой приятно иметь дело. И учти, давить на тебя своим.., гм.., авторитетом я не собираюсь. Я хочу сказать… В общем, не надо меня бояться. Да – да, нет – нет. Без обид. Что бы ты ни решил, я рад, что мы с тобой друг друга окончательно поняли.

«Да уж, – думал папа Май, возвращаясь к себе домой, – что поняли, то поняли. Чего уж тут не понять!»

У него было странное ощущение: ему казалось, что он вот-вот поднимется на самую высокую в своей жизни вершину. Оставалось только молить бога, чтобы вершина эта оказалась обширным плоскогорьем, а не обыкновенным каменным кукишем, с которого, куда ни шагни, все равно покатишься вниз.

Проводив Майкова, Букреев вернулся в сад и долго стоял неподвижно, разглядывая посаженную накануне яблоньку и чему-то улыбаясь.

Глава пятая

Участковый был длинным, как жердь, усатым мужиком с сутулой спиной и длинными руками с широченными, как лопаты, ладонями. Масти он был рыжеватой, отчего здорово смахивал на крайне изможденного таракана-переростка, для смеха нарядившегося в милицейский китель. Физиономия у него тоже была длинная, унылая, и вислые прокуренные усы ее нисколько не красили. Под глазами у участкового висели довольно объемистые мешки, красноречиво свидетельствовавшие о том, что этот страж порядка добился немалых успехов в милом сердцу каждого русского человека виде спорта – скоростном опрокидывании рюмок, стаканов, фужеров и прочей тары.

На заваленном всяким канцелярским мусором шатком письменном столе перед участковым стоял графин зеленого стекла, наполненный чем-то, что по виду напоминало обыкновенную воду. Участковый время от времени наполнял из этого графина стакан и медленно, с видимым отвращением выцеживал его до дна, пропуская воду сквозь усы, как это делают киты, когда пасутся на полях планктона. Он так часто повторял эту нехитрую операцию, что у Иллариона зародилось подозрение: полно, да воду ли он пьет? Впрочем, если бы в графине была не вода, участковому бы давно пора было валяться под столом.

На стене напротив двери, прямо за спиной у участкового, висела большая пожелтевшая карта, по верхнему полю которой тянулась знакомая, но уже успевшая сделаться непривычной надпись: «Союз Советских Социалистических Республик». Оставалось только гадать, какие такие оперативные мероприятия участковый планирует, глядя на эту карту. Поразмыслив, Илларион решил, что карта просто закрывает дыру в обоях, и, вероятнее всего, дыру большую. И даже, наверное, не одну дыру, а несколько. Много.

Участковый трудился в поте лица, переписывая в стандартный бланк протокола сначала паспортные данные Иллариона, а затем и «лендровера». Писал он мучительно медленно, выводя каждую букву, как прилежный, но, чего греха таить, обделенный способностями первоклассник. За спиной у него, в углу под картой Советского Союза, стоял ободранный несгораемый шкаф, в незапамятные времена выкрашенный красно-коричневой грунтовкой. В железной дверце торчала тяжелая связка ключей, и Забродов подумал, что жене участкового, наверное, часто приходится зашивать порванные карманы его форменных брюк. К сейфу было прислонено двуствольное охотничье ружье – старое, курковое, с когда-то светлой, а теперь потемневшей, исцарапанной, захватанной грязными руками ложей. К стволам ружья была куском бечевки привязана картонная бирка, из чего следовало, что это не просто ружье, а вещественное доказательство, изъятое, очевидно, у какого-то местного браконьера. В сейф не поместилось, решил Илларион, вот и стоит тут у всех на виду, как приглашение к краже со взломом…

Принесенный Забродовым обрез берданки лежал тут же, прямо на столе, поверх тощих папок с делами и каких-то разрозненных, пыльных на вид бумаг. Стреляная гильза стояла посередине стола, рядом с графином, и участковый время от времени поднимал глаза от своей писанины и бросал на гильзу быстрые недовольные взгляды. От этих двух предметов – обреза и гильзы – исходил не очень сильный, но отчетливый запах пороховой гари, казавшийся даже приятным на фоне царившего в этом кабинете запаха годами копившейся пыли и отсыревших обоев.

Участковый положил на стол шариковую ручку, наполнил из графина стоявший тут же стакан, медленно выпил его, пососал намокшие усы, несколько раз сжал и разжал правый кулак, разминая затекшие от непривычной работы пальцы, и снова взялся за ручку. Теперь он, похоже, вознамерился переписать в протокол домашний адрес Забродова.

Илларион заскучал и стал смотреть в окно.

Окно располагалось строго по науке – слева от письменного стола. Стул, на котором сидел Забродов, стоял боком к столу напротив окна, так что смотреть в окно было удобнее, чем на участкового, хотя и ненамного интереснее. Окно было небольшое, узкое, как в старом деревенском доме. Хлипкая на вид решетка из ребристых арматурных прутьев располагалась между рамами. Она была выкрашена белой краской, сквозь которую местами уже проступили рыжие пятна ржавчины. На прутьях лежал толстый слой пыли, засиженное мухами оконное стекло тоже было пыльным, и мир сквозь него выглядел мутным, тусклым и унылым. Из стены рядом с входной дверью углом выступала печка. Беленая штукатурка на ней растрескалась, и кое-где от трещин кверху тянулись черные язычки копоти – вероятно, печка нещадно дымила. От нее и сейчас ощутимо разило сажей.

За окном тоже не было ничего занимательного. Со своего места Илларион мог видеть серый покосившийся забор напротив, из-за которого выглядывала просевшая крыша сарая – тоже серая, лохматая из-за отставшей дранки – и торчали ветви каких-то плодовых деревьев. На заборе, вертя головой, сидел скворец, потом он вдруг сорвался с места и улетел. Под забором бродили две тощие пыльные курицы, выискивая что-то в молодой траве. Помимо этих красот в поле зрения Иллариона попадала пыльная корма его «лендровера». Слой дорожной пыли был исчерчен причудливым узором от царапавших борта веток. По улице пробежала тощая рыжая дворняга – судя по некоторым признакам, кобель. Это криволапое создание странным образом напомнило Иллариону участкового. На середине улицы кобель вдруг притормозил, изменил направление движения и деловито потрусил к «лендроверу». Он почти сразу скрылся из виду, исчезнув за нижним краем оконного проема, но Забродов и так знал, что он там делает. Он словно наяву увидел темную струйку на пыльной резине заднего колеса. А может, не только заднего, но и переднего. Или всех четырех колес сразу, чего уж тут мелочиться…

За дверью, в коридоре, слышались чьи-то шаги, скрипели рассохшиеся половицы и неразборчиво бубнили голоса.

Потом там протяжно заныла и бухнула дверь, которая вела на улицу, и секунду спустя Забродов увидел в окошко пожилого сержанта, которого он про себя окрестил помощником шерифа. Сержант остановился возле «лендровера», повернул голову через плечо и кому-то что-то сказал. После этого он достал из кармана форменных брюк мятую пачку «Примы», ловко прикурил от спички, спрятанной в сложенных лодочкой ладонях, и стал с ленивым любопытством разглядывать незнакомую машину, пуская изо рта голубой дымок.

Китель у него был расстегнут, и туго обтянутое серой форменной рубашкой пузо выпирало из него, напоминая шутки ради спрятанный под одеждой глобус. Форменное кепи было надвинуто почти на самый нос, и, чтобы хоть что-нибудь видеть, сержанту приходилось запрокидывать голову далеко назад. Сержант напоминал Иллариону дембеля из какой-нибудь тыловой части – у него были те же повадки и та же манера носить форму. Илларион ему даже позавидовал: блаженны нищие духом! Это ж какую размеренную и неторопливую надо вести жизнь, чтобы и в таком возрасте сохранить даже самые мелкие привычки далекой юности!

– Так, – сказал участковый, положил ручку и снова принялся работать кистью, разминая пальцы. – Можете забрать ваши документы. Теперь давайте все с самого начала и по порядку, для протокола – откуда ехали, куда, с какой целью и что с вами произошло.

Он снова взялся за графин, но оказалось, что тот пуст.

Участковый вынул из графина пробку, недоверчиво заглянул внутрь и разочарованно вернул пробку на место. Илларион потянулся за документами и вдруг замер в странной позе, глядя в окно.

– Не понял, – строго сказал он.

Участковый повернул голову и тоже посмотрел в окно.

За окном толстопузый сержант что-то лениво и обстоятельно втолковывал парню с русой бородкой – тому самому, которого Илларион приволок сюда полчаса назад. Лесной стрелок смущенно кивал, комкая в ладонях свою кепку. Кивнув напоследок еще раз, он нахлобучил кепку на голову и не спеша зашагал прочь, поднимая пыль своими порыжелыми кирзачами.

– А что такое? – спросил участковый.

Илларион посмотрел на него с любопытством. Этот тип, конечно, знал, «что такое», и его вопрос был чисто риторическим, заданным просто потому, что надо же было хоть что-то сказать, как-то отреагировать. Впрочем, это все-таки был вопрос, и Илларион решил, что будет нелишним на него ответить, – Да так, – сказал он, – ничего. Ты что же, командир, всегда отпускаешь тех, кто по людям из засады, палит?

Участковый с недовольным скучающим видом пососал свои вислые усы, потянулся было к графину, но вовремя спохватился и сделал вид, что просто хотел поправить разъехавшуюся груду картонных папок, поверх которой лежал обрез.

– А толку его тут держать? – сказал он наконец. – Куда он денется? Да и кормить его тут нечем. А в район отправлять… В общем, без толку.

– А допросить?

– Валяй, – сказал участковый, – допрашивай, а я посмотрю. Он же немой.

– А письменно?

Участковый посмотрел на Иллариона с жалостью, как на слабоумного, и тяжело вздохнул, скрипнув ремнями портупеи.

– А он писать не умеет, – сказал он. – И читать тоже.

Он даже азбуки глухонемых не знает.

Илларион крякнул и почесал в затылке.

– Как же он с людьми-то общается?

– Да никак не общается, – сообщил участковый. – Отец его как-то понимает, а остальные ему без надобности.

Он людей-то, можно сказать, не видит.

– Только через прорезь прицела, – предположил Забродов. – Что-то я тебя не пойму, товарищ старший лейтенант. Что-то ты, брат, крутишь.

– А нынче все крутят, – уклончиво ответил участковый. – Вот и я тоже кручу, чтобы от народа не отстать.

Он зачем-то потрогал свои усы, словно проверяя, не отклеились ли они, и с тоской поглядел на графин. На Забродова он старался вообще не смотреть – похоже, вид Иллариона был ему неприятен и вызывал у него непонятное раздражение.

– Ничего не понимаю, – признался Илларион. – Ты пойми, командир, я, конечно, ни на чем не настаиваю и права качать не собираюсь, но как-то это все странно. У тебя по участку бродит какой-то, извини меня, полоумный с обрезом, притом не с охотничьим, а с нарезным, и палит из этой штуки в людей. Ну хорошо, сегодня он в меня не попал, а завтра?

Вот замочит он кого-нибудь – будешь тогда знать, как вола вертеть. Обрез у него отобрали, так он за топор возьмется.

Незаконное хранение оружия плюс злостное хулиганство – это, брат, по минимуму. А ты его, похоже, покрываешь. Пускай тюрьма не для него, он там действительно коньки отбросит через полгода, но есть же, в конце концов, психиатрические лечебницы. По-моему, там ему самое место.

Участковый снова вздохнул.

– Машина ваша сильно пострадала? – спросил он, снова переходя на «вы».

– Да в общем ерунда, – сказал Илларион. – Фару придется заменить. В креплении фары тоже дырка, но это пустяк. Хорошо, что ствол укорочен, убойная сила меньше.

Пальни он не из обреза, а из той же берданки в ее, так сказать, первозданном виде, блок цилиндров бы мне продырявил, а это уже был бы абзац.

– Разбираешься, – с непонятной интонацией произнес участковый. – Военный?

– Был.

– А теперь? По коммерческой части, наверное?

– С чего это ты взял?

– Машина у тебя уж больно крутая. Джип. На военную пенсию такую не купишь.

– Ах, вот оно что! – сказал Илларион. – Машина! Новых русских не любишь, начальник?

– А кто их любит, кроме проституток? Ездите тут, житья от вас нет нормальным людям…

– Можешь расслабиться. Эта машина ненамного тебя моложе, а повидала она побольше твоего. У нее в бортах дырок от пуль больше, чем на твоей рыжей шкуре веснушек.

Илларион намеренно грубил участковому. Этого типа нужно было как-то расшевелить. А с другой стороны, на кой черт ему, Иллариону, это сдалось – шевелить этого поселкового шерифа? Уходить отсюда надо было, вот что. Заканчивать поскорее эту бодягу и уезжать ко всем чертям. Зря он сюда приехал. Сдуру приехал, надо это откровенно признать.

Захотелось ему, видите ли, чтобы хоть раз все было как положено, по закону. А закон, как известно, что дышло – куда повернул, туда и вышло… Вот и в новые русские записали, сподобился. Как говорил один знакомый Забродова, за мои же пряники я же и педераст…

– И где же это твоя машина дырок нахваталась? – спросил участковый. Нехорошо спросил, зло, и рыжие его гляделки теперь смотрели не на графин или, к примеру, в окошко, а прямо на Иллариона, и прищурены они были так, будто участковый не просто смотрел, а целился. – Дырки, – продолжал участковый, – они разные бывают. Пару-тройку дырок и на разборке можно поймать.

– На разборке, точно, – сказал Илларион. – С арабами. И еще с афганскими «духами». Вот как засвечу сейчас тебе промеж глаз, образина ты рыжая, узнаешь тогда, какие бывают разборки.

– А получится? – спросил участковый.

Он, похоже, был не из обидчивых. «Слава богу, – подумал Илларион. – Хоть одно положительное качество».

– Еще как получится, – сказал он. – Вякнуть не успеешь, как окажешься в своем сейфе вместе с другими вещественными доказательствами. Ну, чего смотришь? Давай, задерживай меня за оскорбление при исполнении служебных обязанностей, ты же только об этом и мечтаешь! Или тебе для полноты картины нужно, чтобы я оскорбил тебя действием?

Жить я ему, видите ли, мешаю!

Участковый вдруг хмыкнул и откинулся на спинку стула. Стул протестующе скрипнул.

– Я срочную в Афгане тянул, – сказал он неожиданно спокойно. – Джелалабад, Кандагар, Кабул… Десантура. А ты?

– Не твое дело, – вежливо сказал Илларион.

– Ясно, – сказал участковый. – То-то я смотрю… Помню, один винтокрылый нам рассказывал, как его с экипажем «духи» в горах прихватили. Вертушку «стингером» подбили, окружили со всех сторон… Думали, все, кранты, а потом объявился какой-то черт на «лендровере» и вытащил их оттуда буквально за задницу. Отвез километров на десять от того места, высадил из машины и укатил. Дела, говорит, у меня, а вы, мужики, вон туда ступайте, там наши. И фляжку свою им отдал.

«Да, – подумал Илларион, – я тогда без этой фляжки сам чуть не загнулся. Насилу дотерпел до ручья-. Надо же! А мир-то и вправду тесен».

– А ты, часом, про того парня не слыхал? – спросил участковый.

– Откуда? – удивился Илларион. – Я новый русский.

По коммерческой части.

– Все крутят, – повторил участковый и опять вздохнул. – Слушай, сколько твоя фара может стоить? Это я к тому, что если бы тебе, скажем, ущерб возместить, так ты, может, заявление писать не станешь?

– Вот что, друг, – сказал ему Забродов. – Ты дурака-то не валяй! При чем тут ущерб? Ущерб этот я как-нибудь переживу, а тебе он, боюсь, не по карману. Ты мне объясни, что за цирк у вас тут творится! Этот парень что же, так и будет из леса по людям стрелять?

– Да не стрелял он никогда по людям, – скривился участковый. – Только по машинам.

– Час от часу не легче, – сказал Илларион. – Так это что же, не в первый раз? Ты что, старлей, совсем обалдел?

– В третий, – признался участковый. – А что я сделаю?

Говорить с ним, сам видишь, бесполезно, обрез он где-то прятал – уж я искал, искал… Да разве там найдешь? Но теперь-то уж все, – он похлопал ладонью по обрезу. – Теперь Петька наш угомонится. За обрез тебе, кстати, спасибо. И вообще… Ты когда его сюда привел, я сразу подумал: эге, а мужик-то непростой, раз сумел Петруху в лесу выловить! И обреза не побоялся… В общем, выручил ты меня, если честно. А то у меня из-за этого черта немого сплошные неприятности. Народ-то не тебе чета, пугаются люди, заявления пишут. Вон, видал: джип «Мицубиси-паджеро», сумма нанесенного ущерба – двести пятьдесят долларов США; джип «Исудзу-труп.., труппер».., черт, язык сломаешь.., сумма ущерба – сто двадцать долларов США…

– Надо же, – сказал Илларион, – какой переборчивый!

А почему он по «Москвичам» не стреляет? Или у вас тут все на джипах ездят?

– На джипах тут ездят только в одно место, – сказал участковый, – и стреляет он по джипам неспроста. За дело стреляет, понял? На его месте я бы тоже стрелял.

– Обидели?

– Не то слово. Приехали какие-то московские отморозки на джипе, собаку застрелили, отца его, старика, избили до полусмерти… Челюсть пополам, пять ребер сломали, а старику уже за семьдесят. Старые кости плохо срастаются. Считай, повезет, если выкарабкается. Берданка эта у него, у старика, испокон веку, дедовское ружьецо. Он их, чертей, пугать вздумал этой берданкой, так они ее у него отобрали и об угол…

– То-то я смотрю, что приклад не отпилен, а обломан, – сказал Илларион.

– Спасибо еще, что не о голову обломали. Макарыч показания дал, но толку от этих показаний как от козла молока.

Номер машины он, конечно, не запомнил, запомнил только, что московский. Я в Москву запрос послал, так они, суки, не поленились мне ответ прислать. Справку, блин, сколько по Москве и Московской области серебристых джипов зарегистрировано.

До хрена и больше, понял?

– Погоди, – сказал Илларион. – Так это, что ли, Куделина сын? Который в графском поместье обитает?

– Ну, а то чей же! Боюсь я, как бы у парня и в самом деле крыша не поехала. Макарыч этого не переживет. С-скоты…

Нет, главное, было бы, из-за чего человека уродовать! Из-за саженцев несчастных старика не пожалели, с-садоводы…

– Э, – сказал Илларион, – а дела-то поганые! Ситуация ясна. Так Куделин что же, в больнице?

– Ну а где ж ему быть? Был бы старик дома, разве бы он допустил, чтобы сын его на дороге безобразничал? Мститель неуловимый, красный партизан, мать его женщина! Так что зря ты, парень, сюда из самой Москвы пилил. Только бензин напрасно сжег.

– А ты откуда знаешь, что я к Макарычу ехал?

– А куда ж тебе еще ехать-то? К нему, брат, со всей страны едут. Знаменитейший садовод наш Макарыч! Профессора на поклон приезжали, академики. Но это раньше. А теперь все больше вот такие.., на джипах. Новая мода у них пошла: сады на своих виллах разводить. А у Макарыча такие саженцы, каких нигде не достанешь, ни за какие, понимаешь, деньги. И раздавал он их все больше даром. Приглянется ему человек – даст саженец, не понравится – извини-подвинься, вон бог, а вон порог.

– Да, – сказал Илларион, – при таких условиях неудивительно, что ему кости пересчитали. Мальчикам на джипах не понять, как можно от денег отказываться, когда тебе их прямо в руки пихают.

– А ты, небось, тоже за саженцами? – спросил участковый, закуривая.

– Я что, похож на садовода? Нет, я по другому вопросу.

Кстати, скажи, командир, это правда, что Куделин – потомок тех самых Куделиных, графов?

– Да брехня, конечно, – сказал участковый и выпустил дым через ноздри. – Смотри-ка, куда сплетня из наших краев докатилась! Садовника графского он потомок, а никакого не графа. Наследственный, понимаешь ли, садовод. Генетический.

– М-да, – сказал Илларион. – Тогда я, выходит, в полном дерьме. Я, понимаешь, книги собираю, и была у меня слабенькая надежда, что у Куделина вашего где-нибудь на чердаке сохранилось хоть что-нибудь из графской библиотеки…

– Коллекционер? – снова подобрался участковый. – Ты смотри у меня, не вздумай в поместье шарить. Номер твоей колымаги у меня записан, так что… В общем, смотри.

– Не доверяешь? – усмехнулся Илларион.

– Люди разные бывают, – сказал участковый. – Афган – это, брат, не гарантия. Сколько их после Афгана по тюрьмам да по лагерям сидит!

– Расслабься, – сказал Илларион, – никуда я не полезу и шарить нигде не стану. Может быть, потом, когда Макарыч твой оклемается, подъеду еще разок, расспрошу его. Чем черт не шутит! Могу и тебя с собой прихватить, чтоб ты не волновался.

– Да уж сделай милость, – сказал участковый. – Ну а с заявлением-то как же? Протокол будем составлять?

– Да какой к дьяволу протокол, – сказал Илларион, – какое заявление? Забудь, старлей.

Он встал. Участковый тоже поднялся и потушил в пепельнице сигарету.

– Насчет книг я у Макарыча сам спрошу, – неожиданно пообещал он. – Буду в районе, заскочу к нему в больницу и спрошу. Телефончик свой мне оставь, я звякну.

– Ну, спасибо, – сказал Илларион, беря ручку и записывая на так и не составленном до конца протоколе номера своих телефонов – и домашнего, и мобильного.

– Тебе спасибо, – сказал участковый. – За обрез, за Петьку, за протокол…

– Будь здоров, старлей, – сказал Илларион. – Присматривай за своим Петькой. Эти, которые в джипах, тоже не с пустыми руками ездят. Как бы он сдуру на пулю не наскочил.

– Присмотрю, – сказал участковый. – Будь здоров.

Илларион подошел к дверям и взялся за ручку.

– И за ту фляжку тоже спасибо, – сказал ему в спину участковый.

Илларион остановился и медленно повернул голову. Он не знал, что сказать и следует ли вообще что-нибудь говорить по этому поводу, и потому произнес первые слова, которые подвернулись на язык.

– А ты-то тут при чем?

– При том, – твердо ответил участковый. – Если бы не та фляжка, стал бы я с тобой разговаривать…

Забродов пожевал губами. Честно говоря, такие разговоры ему не нравились. Не умел он их вести, такие разговоры.

– Кстати, о фляжке, – вспомнил он. – Если не секрет, что у тебя в графине?

Участковый вынул пробку и заглянул в графин сначала правым глазом, потом левым.

– Уже ничего, – сказал он.

– Будь здоров, – повторил Забродов и вышел.

На крыльце он полной грудью вдохнул свежий, напоенный весенними ароматами воздух, прогоняя из легких затхлую кабинетную вонь. Вдоль улицы тянуло слабым теплым ветерком.

Пахло рыхлой землей, молодой зеленью, молоком – в общем, деревней. Навозом тоже попахивало, зато выхлопные газы в здешнем воздухе отсутствовали напрочь.

Возле крыльца, засунув руки в карманы, стоял давешний сержант. Он снова курил, глядя на Иллариона, как на фонарный столб, без тени любопытства. Где-то хрипло закукарекал петух, но тут же, спохватившись, умолк.

– Хорошо тут у вас, – сказал сержанту Илларион. – Тихо.

Сержант передвинул свое кепи со лба на затылок и длинно сплюнул в пыль.

– Хорошо в деревне летом, пристает говно к штибле там, – афористично ответил он и снова надвинул кепи на нос.

Кобура у него на боку была расстегнута, и из нее выглядывал краешек мятого носового платка в синюю клетку.

Илларион мысленно плюнул и пошел к машине.

«Лендровер» с помеченным давешним рыжим кобелем задним колесом поджидал его на прежнем месте. Лишившись фары, машина приобрела грустный и немного виноватый вид ночного гуляки, которому подбили глаз в ресторанной потасовке. Илларион похлопал машину по переднему крылу и сел за руль.

В паре километров от деревни Илларион нагнал Петра Куделина, который размеренно вышагивал по лесной дороге в сторону графского поместья. Забродов притормозил, решив, что парня не грех подбросить до дома, но Куделин, оглянувшись и увидев знакомую машину, опрометью бросился в лес, сразу же исчезнув в гуще ельника.

– Твари, – глядя ему вслед, пробормотал Илларион и вынул из кармана трубку мобильника. – Я вам покажу садоводство!

Он хотел позвонить Сорокину, но телефон был мертв: очевидно, ближайшая ретрансляционная антенна находилась очень далеко отсюда.

* * *

Валерий Лукьянов прямо в верхней одежде лежал на смятой, незаправленной постели и курил, стряхивая пепел в стоявшую на полу рядом с кроватью консервную банку. Его очки, сумрачно поблескивая стеклами, лежали на прикроватной тумбочке в изголовье. Без очков лицо Лукьянова, как и у всех близоруких людей, выглядело беззащитным и каким-то неприятным. Дым от его сигареты рассасывался по комнате и неохотно вытягивался в открытую форточку. Валерий курил «Парламент» – сигареты, которые в его нынешнем положении были ему явно не по карману.

Комната была узкая и длинная, как строительный вагончик, и такая же неуютная. Узкое окно с гниловатой деревянной рамой и сто лет не мытыми стеклами выходило во двор и давало так мало света, что даже в солнечный летний день в комнате было сумрачно и прохладно. Занавесок на окне не было, абажур на пыльной сорокаваттной лампочке тоже отсутствовал. Прямо над кроватью на стене висел основательно засиженный мухами календарь с изображением Сильвестра Сталлоне. На противоположной стене колесами кверху висел потрепанный десятискоростной шоссейный велосипед, а на столе у окна, поблескивая выключенным экраном, красовался новенький, прослуживший Валерию не более полугода, компьютер в дорогом обтекаемом корпусе. Сквозь хлипкую перегородку было слышно, как на кухне гремит кастрюлями и что-то недовольно ворчит квартирная хозяйка Валерия, стокилограммовая усатая бабища по имени Зульфия Каримовна.

Валерий потушил окурок в консервной банке и немедленно закурил очередную сигарету. Курить ему не хотелось совершенно, дым драл глотку, как наждачная бумага, и вызывал тошноту, но лежать просто так, вообще ничего не делая, было невмоготу, а что делать, Валерий не знал. Можно было, конечно, включить компьютер и немного развлечься: послушать музыку, пострелять в монстров, погонять на скоростном автомобиле по живописным местам, просмотреть какой-нибудь фильм, но при одной мысли об этом где-то под ложечкой у Лукьянова возникало неприятное сосущее чувство. Он вообще старался не смотреть на компьютер, который в данный момент служил олицетворением его банкротства. На календарь с мускулистым Сильвестром Валерий тоже старался не смотреть: календарь, хоть и был за позапрошлый год, постоянно напоминал ему о неумолимом беге времени, а качок Сталлоне, глядя на Валерия, казалось, презрительно кривил свой и без того кривой рот. Ему, Сталлоне, проблемы Валерия были непонятны и смешны. Подумаешь, денег не заплатили!

Любой из героев Сильвестра Сталлоне разобрался бы со своими обидчиками в два счета при помощи кулаков и крупнокалиберного пистолета.

Компьютер с жестким диском на сорок гигабайт, огромной оперативной памятью и разнообразными наворотами, вплоть до телетюнера, обошелся Валерию почти в тысячу долларов.

Таких денег у выпускника сельхозакадемии Валерия Лукьянова, конечно, сроду не водилось. Деньги эти он занял у своего однокурсника Андрея Савельева по прозвищу Сова. В тот момент все казалось ему простым и ясным: по окончании работы на участке Майкова он должен был получить пятнадцать тысяч наличными – по его понятиям, целое состояние. Вот и получил… Как теперь расплатиться с долгами, Валерий понятия не имел. Ведь, помимо долга Сове, были и другие долги, помельче. Сова – свой человек, его можно уговорить немного подождать, а вот как быть с другими кредиторами? Где взять деньги? Продать компьютер? Но оргтехника устаревает очень быстро, и теперь за эту дорогую игрушку, наверное, не выручишь и половины ее стоимости. Отдавать компьютер за полцены было жаль, да и попробуй-ка еще его продать! Времена, когда компьютеры были остродефицитной новинкой, давно остались в прошлом, рынок просто ломился от предложений… А, будь проклята эта чертова жестянка!

Покупая компьютер, Валерий уговаривал себя, что хитрая машинка пригодится ему для работы – разрабатывать проекты, составлять сметы, рисовать эскизы, строить модели и вообще вести бизнес на современный лад. Ничего этого на деле не получилось, потому что освоение специальных программ требовало времени и желания, и ни того, ни другого у Валерия за все эти полгода так и не оказалось. Гораздо проще и приятнее было развлекаться, сидя перед широким цветным экраном. Ему казалось, что он вполне заслужил несколько часов отдыха после тяжелого трудового дня; на деле же оказалось, что развлекался он в кредит, и вот настало время платить по счетам.

Приходилось честно признать, что бизнесмена из него не получилось. Оказалось, что одного желания работать и зарабатывать деньги маловато для бизнеса, что главное в бизнесе – умение выдрать заработанное из глотки у того, кто не хочет платить. Пожалуй, Сова был прав, когда говорил, что Валера Лукьянов просто валяет дурака и суется не в свое дело.

"Ну что это за жизнь? – думал Лукьянов, с отвращением затягиваясь дорогой американской сигаретой. – Вернее, что я за человек? Почему вечно оказывается, что я виноват, а все кругом правы? Почему я не могу получить то, что должен мне Майков, но зато обязан вернуть свой долг Сове? Да что там Сова! Взять хотя бы ту же Зульфию Каримовну. Сегодня она, может быть, еще промолчит, но уже завтра непременно начнет требовать деньги за квартиру, за целых три месяца, будь они неладны. Воображаю, какой крик она поднимет, когда узнает, что денег нет. И что я смогу ей ответить? Опять буду стоять и бормотать: «Непременно, Зульфия Каримовна, обязательно, Зульфия Каримовна… Вы же поймите, обстоятельства… Но на будущей неделе непременно, кровь из носу…»