Текст книги "Послесловие к мятежу.1991 2000. Книга 2"

“В моих глазах произвол имеет ту выгодную сторону, что он для всех явно несомнителен. Он не может ни оскорбить, ни подлинно огорчить, а может только физически измучить. Никому не придет в голову справляться, правильно или неправильно поступил произвол, потому что всякому ясно, что на то он и произвол, чтоб поступать без правил, как ему в данную минуту заблагорассудится. Так что ежели у произвола и была жестокая сторона, к которой очень трудно было привыкнуть, то она заключалась единственно в том, что ни один литератор не мог сказать утвердительно, что он такое: подлинно ли литератор или сонное мечтание, дунул – и нет его.

Тем не менее для меня не лишено важности то обстоятельство, что в течение почти тридцатипятилетней литературной деятельности я ни разу не сидел в кутузке. Говорят, будто в древности такие случаи бывали, но в позднейшие времени было многое, даже, можно сказать, все было, а кутузки не было. Как хотите, а нельзя не быть за это признательным. Но не придется ли познакомиться с кутузкой теперь, когда литературу ожидает покровительство судов? – вот в чем вопрос”.

М.Е.Салтыков-Щедрин

Два иска к одной книге (Ю.Лужков и С.Донцов)

Чтобы не заниматься бессмысленным делом, большинство москвичей никогда не обращаются в суд. Особенно если по их адресу кто-то отпускает нелестное замечание. Но вот московская номенклатура настолько обидчива, что заводится с пол-оборота. Благо, что суды рассматривают иски чиновников о защите чести и достоинства быстро и эффективно. Для всех прочих граждан иной порядок – долго, неэффективно и практически всегда бесполезно.

Вот например, по поводу главы строительного спрута Москвы Ресина Горбачев в одном из интервью отпускает невинную фразу: “Ресин создает структуры, и он же принимает решения отдать этим структурам все за гроши”. Ресин тут же просит суд защитить его честь и достоинство (“Труд” 01.10.94). Горбачев – мертвый лев с репутацией разрушителя СССР и одного из величайших общественных деятелей (“лучший немец”), владелец скромного помещения в несколько комнат с громким названием “Фонд Горбачева”. Ресин – живой шакал, подлый и свирепый, за ним миллиардные объемы собственности. Суд правильно понимает под кого надо стелиться и пинает дохлого льва, позволяя шакалу истекать сладострастной слюной, а потом публично хвастаться своей победой.

Другой пример. Президент Мост-банка Гусинский страшно обижается на газету “Завтра”, обвинившую его сотрудников в разгроме редакции газеты в октябре 1993. Гусинский требует опровержения и выплаты 100 млн. рублей за моральный ущерб. Уж оппозиционную газету суду никак нельзя было оставить в покое. Но тут, правда, в судебной процедуре были некоторые нюансы. Суд в данном случае просто не поверил, что нищая газета сможет отыскать такую сумму и приговорил ответчика к выплате одного миллиона рублей (“Куранты”, 25.10.94). Но вот что странно, куда более серьезное обвинение “Моста” в том, что он нажился на “черном вторнике”, пополнив свою казну на 14 млн. долларов, прозвучавшее из уст В.Шумейко, получило в ответ лишь вялые оправдания со стороны Гусинского – не более. И никаких судебных исков. Шакал шакалу в горло не вцепится – не известно еще кто из них первым перестанет подавать признаки жизни, и не разорвет ли шакалья стая эту парочку, ослабевшую от взаимной вражды? Этот нюанс показывает: суды только тогда привлекаются в спор, когда один из противников беззащитен, и судьям нет надобности взвешивать аргументы – они просто оформляют “право силы”. Причем это “право” порой обеспечивается самой процедурой, которую номенклатура сама себе определила.

В октябре 1995 Московское представительство авторитетного журнала “Шпигель” было оштрафовано судом на 1 миллион рублей за якобы порочащую честь и достоинство Лужкова фразу: “Доверенные лица Лужкова разделили между собой крупнейшие городские монополии в сфере строительства, торговли и гостиничном обслуживании”. Новизна состояла в том, что суд прошел не по месту расположения юридического адреса ответчика (в Германии). Тут для Лужкова, как и положено в холопской судебной шарашке, было сделано исключение. И смехотворный повод в рамках этой системы был признан весьма серьезным, чтобы состоялось положительное решение по иску. Разве что “Шпигель” это дробины не заметил – настолько несущественным был для западного журнала ущерб, что даже в ответ, как это принято у журналистов, не нагадили, а просто прошли мимо, презрительно оттопырив губу.

В апреле 1996 года Бутырский народный суд обязал редакцию “Новой газеты” выплатить Лужкову два миллиона рублей и опубликовать опровержение совершенно невинных строк (“Новая газета”, № 31, 1996). Строки, которые оскорбили мэра, были такими: “Работа в Думе не пыльная. Приходи время от времени и исправно одобряй, что предложит Лужков. И приработок обеспечен”. “Мэр… то есть, извиняюсь, вор… вор должен сидеть в тюрьме. Актер – играть в театре. Пирожник – печь пироги. Сапожник – ругаться матом”. В первом случае большие основания имели подать в суд на редакцию думские депутаты, во втором – сапожники. Но оскорбился почему-то Лужков, которого вовсе даже могли не иметь в виду – мало ли в России мэров, а в Бразилии Педров. Но именно ему надо было получить “компенсацию” – солидную сумму.

Вот слова Лужкова о критике в прессе: “…я очень щепетилен до того, что касается чести и достоинства. Обливание помоями в печати образует вокруг моего имени вакуум, я теряю точку опоры, я надломлен, не могу продолжить исполнение обязанностей в полном объеме. Нет, моральный ущерб стоит дорого…” И отдает распоряжение своему юристу: “Ты должен все так подготовить, чтобы “Правда” выплатила мне ущерб 5 миллионов – пусть они разорятся окончательно!” (см. “Тореро в кресле мэра”). Но ведь это месть, а не возмещение морального ущерба! Значит, и суд – не инструмент справедливости, а инструмент мести. Причем мести мелочной, мести за пустяк. Притом, что осужденная сторона может претерпевать от истца куда более весомые оскорбления!

Лужков вообще человек мстительный до болезненности. Это не должно удивлять – таков родовой признак номенклатуры. Но каков суд! Редакция, усилиями этого суда вынуждена была опубликовать заголовок “Вор не должен сидеть в тюрьме”. К этому надо было бы прибавить “В тюрьме, по правде говоря, должен сидеть судья”. Вор (конечно же не мэр!), пожалуй, для общества менее вреден, чем бесчестный и трусливый представитель закона 1.

В 1995–1996 году автору и издателю книги “Мятеж номенклатуры” тоже пришлось иметь дело в судом, в который поступили иски от мэра Москвы Лужкова и его верного соратника, начальника юридического управления мэрии Донцова. В большей мере нести на себе тяжесть последствий этих исков пришлось издателю, буквально прикрывшему автора своим телом от номенклатурной мести.

Оба иска были совершенно идентичны по форме, а в суд в качестве доверенных лиц приходили должностные лица мэрии. Судьи, при всем нежелании заниматься столь скользкими делами, вынуждены были не только принять их на себя, но еще и устраивать перед судебным заседанием кулуарные встречи за закрытыми дверями с представителями мэрии.

Суть исков была проста. Оба истца одними и теми же словами просили об одном – признать некие сведения не соответствующими действительности, отозвать тираж книги и возместить за счет ответчика моральный ущерб.

Об уровне профессионализма лужковских экспертов говорит хотя бы то, что “отзыв” книги был принципиально невозможен, ибо она не является документом, который хранится в каком-нибудь деле. Тираж книги был распродан, и именно в результате распродажи содержание книги стало известно истцам. Даже если бы изъятие тиража из продажи было физически возможным, такое изъятие означало бы, что вместе с оспариваемыми истцом фрагментами книги читатели лишились бы и всех остальных фрагментов, которые не оспаривались истцами. Это номенклатурным юристом было понять не под силу.

Жажда мести и безнаказанный кураж настолько затмили мозги бюрократов, что исправленный и дополненный с течением времени иск Лужкова содержал и вовсе абсурдное требование “пресечь действия ответчиков, нарушающие или создающие угрозу нарушения на мои права (так в иске – авторы) на честь, достоинство и деловую репутацию, а именно, изъять тираж книги “Мятеж номенклатуры”, запретить ее последующее переиздание”. Читатель сам может оценить уровень грамотности лужковских юристов.

В иске Лужков пишет, что его честь и достоинство порочат слова предисловия издателя к книге: “…как один из главных могильщиков Моссовета, как яростный противник представительной власти. Этот человек, являющийся живым олицетворением худших черт номенклатурного сановника – грубости, нетерпимости к малейшим проявлениям свободомыслия, презрения к закону, отвращения к демократической процедуре”. Любому здравомыслящему человеку понятно, что здесь выражено лишь мнение – истинное или ложное, судить читателям. Но судить мнение почему-то по воле номенклатурщиков должен был суд, созданный исходно для других целей.

Известен такой факт. Журналист оценил поведение канцлера Австрии как аморальное, конформистское и недостойное. Венский суд удовлетворил иск канцлера и объявил, что “пресса должна сообщать только факты, оставляя оценку самим читателям”. Европейский суд по правам человека в Страсбурге признал, что это решение несправедливо, а журналист имеет право выражать свои мнения и суждения, а таковые не могут соответствовать или не соответствовать действительности. По мнению страсбургского суда, свобода слова означает свободу не только выражать нейтральные или благоприятные мнения, но и шокирующие, вызывающие возражения и даже возмущение (“Известия” 16.11.95). По нашему мнению это верно, если не противоречит общепринятым представлениям о приличиях. Но автор книги и издатель такие нормы не переступали. Их переступал Лужков – о чем, собственно, можно было судить именно из книги.

В ст.7 Гражданского кодекса говорилось, что подлежат опровержению сведения, распространенные ответчиком, если они порочат честь и достоинство истца – если они лживы, фальсифицированы или искажены. Что же в словах, которые избрал Лужков для судебного иска является фактом, который можно проверить на достоверность?

В виде эксперимента приведем пример (“Тверская-13”, № 49, 1996). Летом 1992 Лужков подписал постановление правительства Москвы (№ 455 от 30.06.92), которым у Союза художников России изымался известный художественный салон близ метро “Октябрьская”. По иску Союза художников арбитражный суд Москвы признал это постановление недействительным (25.07.96), а апелляционная инстанция оставила решение арбитражного суда в силе (19.09.96). Оказалось, что Лужков распорядился чужой собственностью. Это и есть официальное признание нарушения закона нашим антигероем. А теперь сделаем вывод о том, что Лужков не является законопослушным гражданином и предложим ему подать на нас за этот вывод в суд.

Теперь перейдем к иску С.Донцова. Здесь дело несколько сложнее. Донцов предложил опровергнуть такую фразу из книги: “В октябре 1993 г. Донцов руководил разгромом Моссовета и захватом оказавшихся там депутатов”, а также фразу, что он “…готов был брататься с мафией, чтобы невзначай не поплатиться своей шкурой”.

Если указанный в иске факт не имел места, то это еще не значит, что кому-то нанесен ущерб. Допустим, что факта не было. Что же тогда задело Донцова? Может быть он где-либо высказывался против разгрома Моссовета? Нет. Во всяком случае, о фактах его противодействия блокированию Моссовета, изъятию документов, захвату депутатов вооруженными наемниками номенклатуры, либо о словах сожаления на этот счет, до сих пор ничего не было известно. Может быть Донцова и близко не было во время незаконного (что подтверждено прокуратурой) захвата депутатов Моссовета? Тоже нет. Он был на месте событий, и это многие могут подтвердить. Более того, как выясняется, именно в этот день Донцов появился в Моссовете в милицейской форме, которую до этого предпочитал не надевать. К чему бы это? Скорее всего, здесь Донцов хотел соответствовать роли, и это ему удалось – он подчеркнул свою принадлежность к группе вооруженных людей, набросившихся на депутатов. Китель с погонами свидетельствовал, что перед нами не просто сотрудник мэрии, но также и представитель правоохранительных органов, высокое звание которого обязывает к подчинению. Безусловно, Донцов не должен был давать никаких разъяснений о своей руководящей миссии тем, кого хватали вооруженные люди, с которыми он появился на втором этаже здания Моссовета. О его роли, между тем, участники событий вправе судить по его поведению.

Причастность Донцова к разгрому Моссовета достаточно очевидна. Он являлся руководителем структуры мэрии Москвы, которая имела прямое отношение ко всем происходящим событиям – руководил правовым управлением мэрии. Рабочее место Донцова находилось в здании Моссовета. Таким образом, появившись вместе с бандой вооруженных лиц в служебных помещениях, Донцов соучаствовал в организации безобразного действа, фактического мятежа против действующей представительной власти. И в нормальной системе именно он подлежал бы задержанию и разбирательству на предмет совершения преступления. Но в ельцинской, ненормальной системе подлежало судебному преследования как раз осуждение соучастия в мятеже.

Являясь высоким должностным лицом подразделения мэрии, а также приближенным лицом мэра Москвы Ю.Лужкова (о чем говорит выполнение столь деликатной миссии как переговоры с “ворами в законе”, а также поручение Лужкова об изъятии иконы Владимирской Божьей Матери из Третьяковской галереи с использованием ОМОНа), Донцов не мог без ущерба для своей карьеры устраниться от личного участия в ликвидации представительной власти Москвы. Речь, конечно же не идет о единоличном руководстве. (Лужков ведь тоже не может считаться единоличным руководителем уничтожения Моссовета. Тут и Ельцин свою руку приложил, и целая свора номенклатурных шавок.) Донцов руководил одним из направлений того процесса, который автор “Мятежа…” назвал “разгромом Моссовета”. Оно осуществлялось Донцовым именно в целях препятствия работе Моссовета – прежде всего, депутатского штаба, созданного в сентябре 1993 с целью восстановления конституционного порядка.

Что касается второго эпизода, то в книжке “Мятеж номенклатуры” автор за отсутствием места (да и особого интереса к фигуре Донцова) не стал подробно комментировать свое утверждение, считая, что уже одного факта милой беседы с “ворами в законе” по поводу налаживания контактов с властями достаточно для того, чтобы сформировать свое мнение целях Донцова. Шкурный интерес чиновника в данном случае лишь иллюстрация распространенного явления – сращивания номенклатуры с уголовным миром.

Понятно, что любой чиновник достаточно высокого должностного положения может стать объектом мафиозного шантажа. Уберегая свою жизнь (“шкуру”) он может идти на всяческие ухищрения. По предположению автора, Донцов в качестве такого ухищрения избрал публикацию обширного интервью о своей встрече с показавшимися ему очень интеллигентными преступными авторитетами. Стремление Донцова наладить взаимодействие между властными структурами и уголовниками автор книги расценил как братание с мафией. Ведь Донцов за мафию в своем интервью хлопотал и даже рассказывал о вполне конкретном деле, по поводу которого договаривался с преступниками.

По мнению авторов, поводом для подобного разговора за ресторанным столиком с представителями уголовного мира мог быть страх перед уголовными миром – страх перед результатами правоохранительной деятельности, которой Донцов должен был заниматься по должности, за которую, по образному выражению, мог “невзначай поплатиться своей шкурой”. Оснований для такого мнения достаточно. Ведь не может считаться случайной готовность Донцова к переговорам с “авторитетами” уголовного мира, да и их готовность к такой встрече. Сам Донцов неоднократного заявлял о том (и об этом со ссылкой на публикацию также говорится в книге), что правоохранительный органы не в состоянии защитить граждан от преступников. Именно эта беспомощность и вызывала, по-видимому, состояние страха.

Резкие оценки в адрес Донцова касаются оценки фактов и поведения. Факт беседы Донцова с уголовниками в ресторане оценивается как “братание с мафией”, предполагаемый мотив – как опасения за свою “шкуру”. Разумеется, оценки автора не могут быть приятными Донцову. Но критические оценки, даже если они высказаны в самой резкой и нелицеприятной форме, не могут считаться моральным ущербом. Тут есть просто вывод, который наблюдатель номенклатурного сговора с бандитами, делает исходя из своих моральных установок. У Донцова они принципиально другие. И вот эти “другие установки” чиновник пытается навязать суду. Чтобы и судьи тоже в какой-то момент могли перейти черту и сговориться по поводу своей “шкуры”, своей карьеры.

Мы сошлемся еще и на то, что упомянутое интервью не скрылось от оценки другого автора – С.Говорухина, который в книге “Великая криминальная революция” (с.50), быть может иначе, но не менее жестко оценил попытку установления контактов между официальными властями и уголовниками. Говорухин пишет об упомянутом интервью Донцова: “Материал, я считаю, программный. Его можно рассматривать как начало открытой пропаганды в пользу мафии. Доводы все те же: мафия хочет порядка, какой же смысл бороться с мафией? <…> Вывод полковника: с мафией можно и нужно договариваться. Вот ради чего затеяно все интервью”.

К слову, отметим тот факт, что Иваньков-Япончик, по поводу которого беспокоился Донцов в своем интервью, был арестован в США в качестве крупного мафиози, и в мае-июне 1996 года прошел судебный процесс, закончившийся двадцатилетним лишением свободы. Вот что стояло за беспокойством Донцова, этого типичного представителя номенклатурных мятежников. То, чего не сделали российские правоохранительные органы, пришлось делать американской полиции. Да и куда было деваться нашим правоохранительным органам (включая милиционера Донцова), если за права Япончика боролись “правозащитник” С.Ковалев, врач-предприниматель С.Федоров, певец-делец И.Кобзон и просто бандит О.Квантришвили (см. интервью Л.Кислинской, “Правда-5”, № 9, 1997).

Позднее – в июле 2000 – закончилось следствие по делу Япончика уже в России. Было установлено, что он убил в 1992 году двух человек. После отбывания наказания в США Япончик должен предстать перед судом в нашей стране, где его так любили (еще любят?) лужковские чиновники.

По этому поводу оценка другого автора отчасти совпадает с оценкой, которая оказалась столь неприятной Донцову: “Руководитель правового управления московской мэрии Сергей Донцов, озабоченный проблемой недостаточно организованной преступности, решил посоветоваться с московскими “паханами”, как ее организовать. Те порекомендовали вернуть своего лидера Япончика из Америки. Жаль, что ФБР арестовало его как раз в эти дни. Потеряла свой шанс из-за ФБР и московская мэрия, и идеологи бандитского порядка” (И.Перлов, “Люди с собачьими хвостами”, М.: “Писатель”, 1996.).

Возразим – все так, да не очень. Вовсе никто своего шанса не упустил. Бандитский порядок в стране своих лидеров нашел. Япончик – мелочь по сравнению с Лужковым и Ельциным. Да и Донцов, похоже, весьма авторитетен в тех же кругах, а не в блатных.

Что касается судебных процедур, то хочется снова процитировать любимого нами Салтыкова-Щедрина, который пишет, что не прочь испытать наслаждения отданного под суд при следующих обстоятельствах:

“1) Чтоб процедура предания суду сопровождалась не сверхъестественным, а обыкновенным порядком.

2) Чтобы суды были тоже не сверхъестественные, а обыкновенные, такие же, как для татей.

3) Чтобы кутузки ни под каким видом по делам книгопечатания не полагалось. За что?

Ежели эти мечтания осуществляются, да еще ежели денежными штрафами не слишком донимать будут, (подумайте! где же бедному литератору денег достать, да и на что?.. на штрафы), то будет совсем хорошо”.

* * *

С именем Донцова вяжется еще одна информация. На его новом месте работы (после мэрии) – в Главном управлении казачьих войск при Президенте (ГУКВ) – тоже как-то все было неладно и попахивало уголовщиной.

18 июня 1996 покончил с собой заместитель начальника ГУКВ генерал-майор бронетанковых войск Анатолий Волков. Он застрелился из именного пистолета, которым его наградил Ельцин. Причины, по которым генерал расстался с жизнью, никому не известны – предсмертных записок он не оставил или не смог оставить (Ъ-Daily, 19.06.96).

Донцов за месяц до этой странной смерти занял ту же должность, что и ушедший из жизни генерал. А примерно еще через месяц – аккурат накануне второго тура президентских выборов 1996 года, Донцов рассказал о своей концепции возрождения казачества по телевидению. И это тоже для нашего исследования номенклатурных нравов очень интересно.

Донцову, якобы написавшему докторскую диссертацию по юридическим наукам, понятие “казак” оказалось доступным только в такой форме: “казак – это состояние души”. По Донцову лучшее государственное устройство – “вера в царя и Отечество”. Устройство у него такое… Тоже вполне “юридическая” формулировка. Так что, каков юрист (точнее, какова его “душа”), такова и законность в его исполнении.

Судя по нормативным актам, которые готовились не без участия господина Донцова, законность в “казачьей” интерпретации носила хаотический характер – общей концепции работы по возрождению казачества не просматривалось. Нормативная база строилась от частностей, от лоббистских прихотей разнообразных проходимцев. Так, реестровый учет казачьих обществ первоначально регламентировался в части его организации и лишь потом определялось, для каких целей этот учет ведется. Точно так же принимались документы о переходе казаков на государственную службу, и лишь позднее определялось какие виды государственной службы имелись в виду. До утверждения общей структуры казачьих обществ почему-то утверждался устав Волжского войскового казачьего общества. Казачество в ряде документов рассматривалось то как народ (относится к репрессированным народам), то как сословие (для него формируется целевой земельный фонд), то как совокупность общественных объединений, то как особый род войск.

Все это лоббисты из ГУКВ тащили напрямую президенту, а тот подмахивал не глядя, не задумываясь о вероятных конфликтах между возникающим “сословием” и действующими государственными и общественными институтами.

Проект федерального закона, внесенного в Госдуму Ельциным и рекламируемый Донцовым как единственно возможный, сочетал в себе конфликтные определения казака, как госслужащего, и казака, как члена самоуправляющейся общины, а также ссылки на еще не принятый закон о резерве постоянной готовности Вооруженных Сил и Федеральной пограничной службы. Другим негативным моментом законопроекта и ряда принятых нормативных актов был переход от правовой системы отношений между гражданином и государством к договорной – общие правила, закон переставали действовать. Законопроект был настолько нелепым, что даже в Госдуме, где большинство привыкло уважение к казачеству считать русской национальной чертой, он не был поддержан.