Текст книги "Искры под пеплом"

Автор книги: Андрей Дугинец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Стародуб, занятый едой, только кивнул, мол, помню, что такое Хасан. А Миша продолжал:

– Пришлось рассказать правду, чтоб не подумал чего плохого. Так это он потом и фельдшерицу привел. А я им дорогу показывал. Они и дота ни за что не нашли бы сами. Это ведь далеко от нашего села.

– Как ни далеко, а долго здесь оставаться нельзя. Могут выследить.

– Теперь это нестрашно. Теперь вы тут не одни.

Стародуб тревожно вскинул глаза на мальчугана.

– Другие переселились в шалаш, здесь недалеко. Они и до вас тут только в дождь прятались. Этот дот у нас с ними – общий арсенал.

Стародуб даже есть перестал:

– А кто ж эти другие?

– Бывший председатель сельсовета. Два красноармейца и наша депутатка районная. Так что вдруг какая тревога, они вас унесут в другое место.

– Так ты их приведи сюда, познакомь меня.

– Не, пока раны не заживут, вас никто не должен тревожить. А ухаживать будем по очереди, я днем, папа ночью, а Софья Ивановна будет наведываться, когда нужно.

– Миша, ты мой главнокомандующий, я во всем тебя буду слушаться, – отставив пустой котелок и поблагодарив за обед, тихо заговорил Стародуб. – Но у меня есть одно очень важное дело. Мне надо посоветоваться…

– Только со взрослыми? – с заметной обидой спросил Миша.

– Да как тебе сказать… Может, и ты помог бы, но ведь ты целыми днями в лесу со стадом и не знаешь, что теперь делается в селах.

– Ну, я от мальчишек первый все узнаю! – весело подмигнул Миша и принес подогретую на угольках кружку молока. – Выпейте и спите снова, а потом расскажете хоть мне, хоть папе.

– Да в этом и тайны-то никакой нет, – взяв в руку кружку, печально заговорил раненый. – Видишь ли, Миша, у меня был друг, совсем молодой парень, который спас мне жизнь и притащил в этот лес. Так вот он ушел несколько дней назад куда-то за едой и пропал.

– К нам не приходил, – покачал головой Миша. – А если бы пришел, то не пропал бы, потому что в нашем селе ни немцев, ни полиции. Это в соседнем селе и фашисты и полиция. К нам они только два раза приезжали, один раз за хлебом, а другой раз за коммунистами. Хлеб мы отдали, а коммунисты попрятались в лесу. А какой он был? Может, еще появится, так хоть знать буду.

– Невысокого роста. Черный. По национальности он калмык.

– Черный? Не негр, а просто загорелый? – встрепенулся Миша. – А фамилия как?

– Фамилия у него трудная, калмыцкая. А что?

– Если калмыцкая, тогда не он, – успокоился Миша. – То на хуторе за соседним селом один кулак для нашего снайпера, когда тот пришел просить еду.

– Ну – больной встрепенулся и весь потянулся к мальчишке. – Ну и что? Где он теперь?

– Так то другой человек, Сергей Петрович, – успокоил Миша. – Я точно знаю, что фамилия у него совсем нетрудная. Зовут его, как и меня, Мишей. А фамилия так и есть – Черный.

– Где он теперь? Что с ним? – бледнея и теряя силы, спросил раненый.

– Да вы не бойтесь! Он уже снова на воле. Его сперва поймали. Посадили. А потом он убежал.

– Когда он убежал? Когда?

– О побеге я только сегодня узнал. Староста развесил приказ полиции искать Мишку Черного. А тому, кто найдет, десять тысяч марок обещают, дом и корову! Да только у нас таких нет, как тот предатель. Ручаюсь, во всем селе ни одного.

Раненый долго молчал, учащенно дыша. Потом тихо сказал, что все-таки ему хотелось бы как можно скорее поговорить с отцом мальчика.

Мишка Черный, наверное, это и есть его друг. Он теперь придет на поляну к березе и не найдет его.

На лбу раненого вдруг выступил пот, глаза закрылись, голова бессильно повернулась набок и он потерял сознание.

Миша испугался, что командир так и умрет, и побежал за фельшерицей.

…Шли дни, Стародуб понемногу поправлялся. А когда смог ходить, встретился с укрывавшейся в лесу группой красноармейцев и местных коммунистов. Через месяц они организовали партизанский отряд и вот пустили первый поезд под откос…

Между прочим, Стародуб сказал и о том, что видел ребячью могилу с флажком.

– Сначала удивился, что там была приписана моя фамилия. А потом догадался, что это приходил ты, что тебя ввели в заблуждение, – говорил Стародуб. – Я стер свою фамилию и написал тебе несколько слов. Назначил день, когда приду опять к этой могиле на случай возможной встречи с тобой. Но ты не пришел ни в первый, ни в другие дни.

– Сергей Петрович! – встрепенулся Михаил, встал и нервно походил вдоль носилок. – Скажите, кроме шести известных нам органов чувств, у человека есть еще какой-то скрытый, пока что неизвестный?

– Это ты к чему?

И Михаил рассказал, как ему до смертельной тоски хотелось сходить на могилу Стародуба перед уходом отряда в другой район.

ЦЕНА СНАЙПЕРА

ИНОГДА ОТСТУПИТЬ – ЗНАЧИТ ПОБЕДИТЬ

В эту ночь немцы стреляли трассирующими пулями. Над островом почти беспрерывно тянулись «красные осы». И партизаны шутили: «Немцы думают, что на острове нет спичек, вот и присвечивают». В лесу партизаны насчитали до десятка костров. Но сразу поняли, что почти все это ложные костры. Немцев возле них нет. Видно, они сидели в засаде, надеясь выманить островитян. А партизаны и не думали уходить с острова прежним путем. Все взоры их были направлены на восток, где простиралось неведомое тряское болото, за которым хотя и далеко, но была свобода.

На восток…

«Лыжники» вернулись с болота грязные с ног до головы и безнадежно усталые. «Лыжи» не оправдали надежд. Это не такое болото. Метров через десять лыжи так облипали черной вязкой грязью, что начинали выгибаться, и двигаться вперед становилось невозможно.

Вася называл эту часть болота ржавой. На нем ничего не растет и даже лягушки не водятся. Было бы оно, как первое, по которому прошли, заросшее ряской, то еще можно бы пробраться, а в ржавом никакой травы, никаких переплетений, сплошное смрадное месиво.

Немцы, видно, узнали об этом от местных жителей и потому спокойно расположились в лесу, поджидая, пока партизаны сами начнут возвращаться с острова.

Восхода солнца загнанные на болотный остров партизаны ждали в тягостном молчании. Было ясно, что утром враги предпримут что-то решительное. Но что именно, никто не мог догадаться.

Михаил сидел возле раненого Стародуба. Они тихо, не спеша обсуждали все известные им способы передвижения по болоту.

Бойцы, окопавшиеся за ночь на передовой линии обороны и замаскировавшиеся, всматривались в таинственно примолкшую утром опушку леса, где крепко засели враги.

И только Ефим занимался простым обычным делом – кормил отряд. Он варил похлебку из хлебных крошек. В его распоряжении было всего лишь три солдатских котелка на двенадцать человек. И он кормил отряд в два приема. Бойцов, которые занимали переднюю линию обороны, он покормил еще затемно, чтоб не демаскировать их. А теперь готовился раздавать завтрак остальным. Очаг его, устроенный недалеко от штаба (так называли место, где лежал раненый Стародуб), был устроен в глубокой ямке, вырытой по совету Михаила. Даже ночью немцы не могли увидеть огня из такой «печки». А днем, чтоб не привлечь внимания к дыму, решили только слегка поддерживать очаг самым сухим хворостом, которого здесь была уйма.

Наконец взошло солнце, затопив и безоблачное небо, и густой лозняк, и окрестные болота мягким и, наверное, последним в эту осень теплом и светом. В лозняке чирикали птицы, мирно, спокойно летали пчелы. У них не было войны, они знай себе трудились…

Позавтракавшие Ефим и земляки-вологодцы сидели возле «штаба» и молча слушали беседу двух командиров, которые время от времени обращались за советом и к ним.

Все говорили тихо, с расстановкой: прислушивались к тому, что делалось там, на опушке леса, боялись упустить первый момент наступления.

– Русские, сдавайтесь! – вдруг зычно и отчетливо, словно гром с ясного неба, обрушился на остров приказ.

– Вон с чего они начали! – со стоном тихо проговорил Стародуб и кивнул Михаилу, мол, иди к бойцам.

– Ну, я побежал, товарищ командир, – все же по-старому обратившись к полковнику, сказал Михаил и направился к «передовой».

– Товарищ командир, разрешите с вами! – попросился Ефим, видимо, и за вологодцев, потому что все они уже стояли навытяжку.

– Оставайтесь здесь, в резерве, – ответил Михаил и скрылся в лозняке.

На краю опушки, почти в том месте, где вчера лежала первая жердь кладки, тускло блестел какой-то предмет, выброшенный немцами, видимо, еще ночью. Михаил внимательно присматривался к этому предмету из своего окопчика, отрытого за высоким корневищем ольхового куста.

– Русские! – опять донеслось с вражеской стороны.

И Михаил тут же понял, что за предмет блестит на опушке, – громкоговоритель.

– Мы не хотим вашей смерти, – чисто по-русски выкрикивал какой-то наймит. – Вы мужественные люди, а немецкое командование умеет ценить отважных солдат. Переходите к нам. Вы получите работу. А снайпер, который попал в глаз бегущей собаке, будет у нас наравне с героем рейха.

– Русские солдаты! Сдавайтесь, и мы даруем вам свободу и жизнь. Мы не торопим вас. Но не изнуряйте себя понапрасну. Мы сами поможем вам выбраться с острова. У нас готов завтрак. Есть коньяк. Переходите.

– Совсем неплохо, – заметил Ермачок, подмигнув Михаилу из соседнего окопа, где он с Сашей сидел за пулеметом.

– Рус… – опять начал было громкоговоритель и умолк.

Над островом прогремел винтовочный выстрел. Это выстрелил Михаил. Блестящий громкоговоритель исчез.

И тем не менее вскоре с опушки леса послышался голос, уже без громкоговорителя:

– Снайпер у вас замечательный! Но все равно вам придется сдаться! На что вы надеетесь?!

– На солнышко! – ответил Михаил громко, зная, что все равно его окоп уже засекли по выстрелу. – Пригреет, и болото высохнет.

Пулеметчики одобрительно засмеялись. Да и на той стороне через некоторое время зашумели – видно, немцам перевели ответ партизана.

– Снайпер! – опять закричали без рупора. – Зря себя губишь. Подумай. Даем тебе два часа.

– До ночи они смешают нас с грязью, – уверенно сказал Ермачок. – Нужно им из-за нас торчать здесь.

– Нужно! – утвердительно качнул головой Михаил. – Очень даже нужно. Ведь диверсии на дорогах стали обычным явлением. А кто их совершает, немцы толком и не знают. То ли десантники, то ли партизаны то ли местные жители.

– Прав командир, – согласился Саша. – Они хотели бы взять нас живьем и в клетке провезти измученных да изуродованных на устрашение другим.

Ровно в двенадцать немцы исполнили свое обещание, открыли такой густой пулеметный огонь, что пули неслись над островом сплошной горячей метелью, срезая и кроша верхушки лозняка. Густой куст ольхи за которым был окопчик Михаила, пулями срезало, словно осоку на кочке. Немцы мстили снайперу за громкоговоритель.

Стрельба прекратилась так же дружно, как и началась. До полудня стояла тишина. Наконец когда солнце перевалило далеко за полдень и ветер понес к осажденному острову запах варева, которое немцы готовили себе на ужин, опять раздался голос в громкоговорителе, установленном где-то не на виду:

Русские, вы голодны. Зачем вы сами себя мучаете? У вас есть раненый, мы можем оказать ему помощь.

На этот раз немцам никто не отвечал, хотя они время от времени принимались уговаривать или грозить. Первые сутки осады кончились благополучно.

Как только вечер стал заволакивать лозняки густым болотным туманом, Ефим быстро сварганил ужин и накормил отряд. На этот раз его похлебка была вдвое жиже утренней. И в ней не плавало кусочка сала.

Когда стемнело, Михаил и Ефим подсчитали запасы еды. Оставалось граммов восемьсот хлеба, три кусочка сахара и горсть соли.

Соль сразу же спрятали подальше, чтоб и не соблазняться. Голодному нельзя давать соленого, чтоб не обпился и не начал отекать.

Сахар отдали раненому, внушив, что всем досталось по стольку же. Отрезали ему и сто граммов хлеба, тоже под тем предлогом дележа между всеми.

Ночью все, кроме двоих дозорных, собрались в «штаб» на совет.

Но долго сидели молча. Наконец Стародуб спросил, кто видел, как делается плетень.

Ответа не было.

– Принесите пучок самой тонкой лозы.

Двое сразу бросились резать лозу.

А командир тем временем рассказал, что надумал за день.

Расстояние до следующего острова, по утверждению опытного в этом деле Михаила, метров восемьсот. Если лыжи шириной в каких-то тридцать и длиной в пятьсот сантиметров все же держали на болоте человека, то плетень в метр шириной будет надежной тропкой даже для тех, кто понесет носилки.

Стародуб с горечью сознавал, что он стал тяжелой обузой. Но понимал, что друзья и не мыслят себе спасения в одиночку и без него.

Мысль о плетне показалась настолько реальной, что бойцы зашевелились, весело загомонили. И один из них предложил немедленно идти резать лозу, а учиться деть плетень на ходу.

– Пусть товарищ командир сплетет нам маленький образец, и дело пойдет.

И когда Стародуб, сам впервые взявший в руки лозу, соображал, как делать плетень, чтоб он получался сплошным, нервущимся ковром, бойцы уже шелестели вокруг в лозняке.

Михаил, вспомнив, что видел, как здешние косари скручивают аркан из лозы и увязывают стог сена, рассказал об этом Стародубу. И вскоре появился образец плетня, который было невозможно разорвать. А ведь то были хворостинки толщиной с соломинку.

– Ну, Миша, теперь моли немцев, чтоб дали еще денек, – тяжело вздохнул Стародуб.

– Так мы за ночь смастерим этот плетень! – горячо воскликнул Михаил.

– Но днем же не пойдешь по нему. Думаешь, они сбоку не просматривают болото, отделяющее нас от дальнего острова?

– Да это наверняка. Ночью прожектор несколько раз шастал в той стороне.

– То-то же. Ну, иди к ребятам. Да смотри теперь особенно зорко следи за кладкой, чтоб немцы за ночь не проложили где в другом месте. Они ведь могут выгнать деревенских мужиков на работу.

– Правда! Двойной расчет: они и тропу проложат, и стрелять в них не станут партизаны, – ответил Михаил и пошел проверять посты.

Но немцы в эту ночь даже не стреляли. Видно, все еще надеялись взять осажденных измором.

Изготовление плетня оказалось не таким легким делом, как показалось сначала. В отряде не было топора. Лозу резали ножами, а их было всего лишь три: одна финка, кухонный с широким лезвием и маленький перочинный, о котором Ефим сказал, что им только блох колоть. Лоза нужна была самая толстая, ее бы топориком рубить, а не ножами, которые вскоре затупились так, что и не резали и не пилили.

К полуночи партизаны поняли, что самое трудное в их деле – это заготовка лозы. Руки у всех были натерты до крови. Но работали по-прежнему яростно, ожесточенно.

Утром, когда немцы опять завели свою «шарманку», начали кричать в громкоговоритель, агитировать и уговаривать, к заготовителям лозы прибежал запыхавшийся от счастья Михаил.

– Давайте ножи, точило нашел! – почти закричал он.

Этому сообщению обрадовались не меньше, чем если бы узнали, что немцы совсем ушли и путь свободен. Острый нож был сейчас главной мечтой лозорезов.

– Так, товарищ командир, вы сюда точило тащите, – попросил один из бойцов Стародуба.

– Это валун величиной с копну. Он весь в земле и только небольшая макушка сверху, – ответил Михаил. – Давайте ножи, я пойду наточу, а вы отдохните. Ефим, готовь завтрак, искроши половину хлеба. Первыми накорми лозорезов.

После завтрака с новым рвением взялись за дело. Теперь на резке лозы управлялись двое – Михаил и Ефим, а остальные занялись плетнем.

Но немцы к обеду тоже зашевелились. Они еще раз предупредили по радио, что не желают гибели русских героев и особенно снайпера, но закончили свою речь угрозой в тринадцать ноль-ноль все живое на острове уничтожить.

Михаил пошел на совет к Стародубу. Узнав о том, как идут дела с плетнем, Стародуб, немного подумав, заговорил тихо, с расстановкой. Ему, видно, было хуже, чем вчера. И все же он нашел в себе силы говорить.

– Во что бы то ни стало оттянуть атаку. Врите что угодно. Обещайте сдаться к вечеру. Только бы дотянуть до ночи.

– У меня такая мысль, Сергей Петрович, – заговорил Михаил, чтобы дать больному отдышаться. – Выйду к ним на переговоры.

– Только не ты! – нетерпеливо возразил Стародуб.

– Ну хорошо, Ефим. У него голос как иерихонская труба, – поправился Михаил. – Он скажет, что сейчас мы решили сделать операцию раненому, вытащить осколок. И потом готовиться к возвращению с острова на милость победителей. Для пущей убедительности попросим их не стрелять, если мы разведем костер, чтоб нагреть воды для промывания ран.

– Убедительно, – согласно кивнул Стародуб.

– А костер разведем в дальнем конце острова, где никого у нас нет. Если не вытерпят, начнут стрелять по костру, ну и пусть смолят.

– За полдень, если они начнут нервничать, можете даже вывесить белый флаг…

– И будто бы начать восстанавливать кладку, – закончил Михаил. – В общем попробуем протянуть до вечера.

Не дожидаясь времени назначенной атаки, Михаил послал Ефима на переговоры. Повесив на палку белую рубашку, Ефим вышел к тому месту, где была кладка, и окликнул немцев.

Те тоже выслали своего парламентера. Переговаривались, а вернее, перекрикивались через болото они долго, потому что Ефим по каждому вопросу советовался с замаскировавшимся позади Михаилом. Да и немецкий солдат, видно, отвечал не сам, тоже прислушивался к голосу командира.

Немцы предлагали проложить свою кладь к острову. Но партизаны отказались под тем предлогом, что им это сделать легче, поскольку у них под руками готовые жерди.

Время для начала восстановления кладки было намечено на 16 часов.

Вскоре на осажденном острове задымил костер. А партизаны еще с большим напряжением продолжали делать плетневые щиты.

Михаил послал на это дело даже пулеметчиков и стрелка, просидевших ночь в засаде. В окопе за пулеметом теперь сидел Ефим. А в другом месте с винтовкой залег Михаил.

Было без десяти шестнадцать, когда на немецкой стороне заметили сигнализацию зеркальцем с осажденного острова. Немец, наблюдавший за островом, понял, что зеркальце поблескивает с определенной закономерностью. И догадался, что это азбука Морзе. Он доложил начальству, и вскоре в его окоп прибежал ефрейтор, который стал записывать то, что сигнализировало зеркальце.

Кто-то из партизан сообщал, что он втайне от своего начальства хочет вступить в сговор с немцами, ели они потом сохранят ему жизнь. В знак того, что сигнал его получен, он просил ровно в шестнадцать вместо обычного «Русские солдаты» сказать по радио:

«Партизаны».

Так и получилось. В шестнадцать ноль-ноль с немецкой точностью заговорило радио.

– Партизаны! Мы боимся за судьбу вашего раненого товарища. Ведь у вас никаких медикаментов. Немедленно решайте вопрос о переходе к нам, и мы спасем вашего больного, а вас сытно накормим.

«Когда птичку ловят, ей ласково поют», – с хитрой улыбкой прошептал Михаил.

Немцы уговаривали, ублажали, грозили.

А зеркальце сообщало:

«Не верьте брехне нашего политрука. Раненого мы не оперировали. Политрук просто тянет время, не хочет, чтоб мы сдавались живьем. А мы вторые сутки голодны. Просим, поддержите нас пулеметным огнем. Мы с ним расправимся сегодня ночью, восстановим кладку и перейдем к вам. Сигналом будет костер, который мы зажжем в два часа ночи. Ударьте по костру. Согласие сигнализируйте по радио словами: „завтра вы умрете от голода“».

Немцы оперативно вставили эти слова пароля в конец своего выступления по радио. И, видимо, для острастки дали несколько пулеметных очередей в сторону острова, но на этот раз стреляли выше обычного.

Михаил пришел к Стародубу и с веселой улыбкой вернул ему серебряный портсигар с никелированной внутри, зеркально чистой крышкой.

– Ну? Поверили? – так и рванулся раненый.

– Кажется, клюнуло, – сверкнув белым зубом, улыбнулся Михаил.

После жаркого дня туман над болотами поднялся сразу же, как зашло солнце. И партизаны тут же поволокли первый щит на болото. Впереди на «лыжах» шли земляки-вологодцы. Когда положили первый плетень и понесли по нему второй, оказалось, что плетень хорошо держит человека, идущего даже с тяжестью. Значит, носилки с раненым пройдут!

В двенадцать часов двое самых сильных, хотя и неравных ростом, Михаил и Ефим, уже несли раненого на двух длинных палках, выстроганных из жердей, что были на кладках. Рассчитали, что чем длиннее носилки и чем дальше друг от друга идут бойцы, несущие их, тем меньше вдавливается плетеная дорога.

К тому времени, когда на острове должен был вспыхнуть костер, сигнал для немцев, Михаил снял пулеметчика с поста, и последними они покинули остров. С огромным, правда, трудом им все-таки удалось утащить первый щит на болото, чтобы в случае погон и немцы не смогли сразу же пойти по дороге, построенной партизанами.

Светало, небо на востоке прохладно зеленело, когда отряд дошел до конца незнакомого острова и остановился возле речушки.

– Кто умеет плавать, огребаясь ногами, а руками держать тяжесть? – спросил Михаил.

Таких оказалось трое, а сам он четвертый.

– Вчетвером не сумеем вплавь перенести носилки так, чтобы не намочить Сергея Петровича, – огорченно заметил он.

– Сумеем! Волоком, – вызвался Ефим. – Если носилкам привязать веревку и одному тащить с другого берега, то достаточно пловцам только немного поднимать снизу носилки, и они поскользят, как лодка.

Веревку вязали из ремней, рубашек, портянок. Близкая свобода делала людей сильными, находчивыми, решительными. Наконец все разделись и пошли в воду, держа одежду над собой.

Вскоре и речка осталась позади, так же как и остров, и болото с немцами на берегу, которые в конце концов подняли ураганную стрельбу. Партизаны вошли в сухой смешанный лес, где было тихо и, казалось, даже тепло. Посмотрели друг на друга и молча обнялись. Гулко билось сердце. Одно сильное, мужественное сердце партизанского отряда. Стародуб посмотрел на своих друзей и пальцем подозвал их всех.

– Спасибо. Всем выношу благодарность от имени командования сто семьдесят шестого полка, – тихо и торжественно сказал он.

Миша недоуменно посмотрел на командира.

– Не думай, Миша, что у меня жар и бред, нет, – продолжал Стародуб. – Вы сейчас спасли и себя, и меня, и знамя нашего полка. – Он повернул голову и умоляюще посмотрел на Михаила. – Прости Миша, что я не сказал тебе сразу, но нам с тобой было не до того. А теперь скажу всем: знамя моего полка спрятано в окопах Быхова, где перед войной стоял наш полк.

– Мы найдем его, соберем людей, и полк снова начнет действовать! – горячо подхватил Михаил.

– В тылу врага такой полк может творить еще больше, чем на фронте! – крепко сжав свой увесистый кулак, добавил Ефим.

И партизаны тут же стали обсуждать план похода к Быхову.

Здесь, во вражеском окружении, они особенно остро почувствовали, как много значило само понятие «знамя полка».

Знамя для этой горстки блуждающих по лесам воинов было теперь не только символом воинской чести и доблести. За этим словом стояла Родина, зовущая, словно мать, попавшая в беду.

Стрельба позади все усиливалась. Над лесом просвистело несколько мин. Взорвались они в разных местах, далеко от цели. Немцы, видно, открыли обман, прорвались на остров и стреляли через болото наобум.

Лодка подплывала к знакомому месту. Михаил сидел на носу и внимательно смотрел на деревья по правому берегу, искал то единственное, за которым нужно повернуть направо, чтобы причалить против лагеря. По мере приближения к нему Михаил чувствовал, что сердце бьется все сильней, а во рту сохнет, как в жаркий день, и думает он больше всего о воспитательнице, оставшейся в этой глуши с осиротевшими детьми. Бледная, очень красивая, стоит она на берегу и ждет его.

«Черт возьми! – выругался Михаил про себя. – Неужели влюбился? Нашел время!»

Вот и старая, наклонившаяся к воде ольшина с зеленой бородой мха под нижней веткой. По знаку Михаила лодка круто завернула вправо и, прошуршав по чахлому камышу, уткнулась в торфянистый берег.

Михаил выскочил на берег и тут же услышал над самым ухом:

– Стой! Кто идет? Пароль!

И хотя голос был явно детский, Михаил невольно схватился за пистолет. Но тут же узнал Адамчика, стоявшего в дупле старой огромной вербы. Мальчишка весело улыбался.

Лагеря Михаил не узнал. Слева, по ходу от реки, было повалено еще несколько огромных берез и елей, создававших довольно надежный барьер, А справа одна за другой бойко выглядывали из земли оконцами три землянки, сделанные по всем правилам строительства таких жилищ. Крыша каждой землянки была обложена дерном и сливалась с землей, покрытой травой. То, что это землянки, выдавали только оконца, поставленные прямо над землей, да двери, тоже до половины скрытые под землей. Даже дымоходы были замаскированы сверху корявыми березовыми ветвями.

– Да когда ж это вы успели построить? – удивленно спросил Михаил.

– Одну еще до прихода ваших. А две уже вместе, – гордо, словно был главным в этом деле, ответил Адамчик. – Дерн носили мы сами, ребята.

– А окна, двери откуда?

– Когда лили сильные дожди, товарищ комиссар плавал куда-то на лодке и привез. Даже кирпичей достал для печки. Наверно, из заброшенного дома.

«Да-а. Батальонный комиссар превратился в начальника хозяйственной части этого детдома», – подумал Михаил и вдруг остановился в растерянности.

Из ближней землянки выскочила Эля в сопровождении троих ребятишек.

Мальчишки ухватились за Михаила, как за родного. А Эля остановилась на почтительном расстоянии и, вытирая пальцем слезы, смотрела на него с нескрываемым восторгом. На несмелое приветствие Михаила она одними губами прошептала:

– Хорошо. Ой, как хорошо, что вернулись…

Не находя, что ответить, Михаил виновато оглянулся и тихо промолвил:

– У нас тяжелораненый там, в лодке.

Эля тут же побежала к речке.

А из землянки уже выходили знакомые и незнакомые партизаны.

НА ВИДУ У ВРАГА

САМ СЕБЯ ПЕРЕХИТРИЛ

ПРОПАЛИ БЕЗ ВЕСТИ

Наступили холода. Лужицы по утрам покрывались прозрачным хрусталем. И Стародуб стал опасаться, что затепло не успеют забрать знамя, а когда земля промерзнет, да еще и снегом покроется, искать будет труднее.

И вот в одно холодное утро, когда дыхание приближающейся зимы стало особенно явственным, он сказал Михаилу, что надо готовиться к походу.

– Правильно! – обрадовался Михаил. – Вы нарисуете карту, а мы сами найдем. – Да, клад графа Монте-Кристо был вон в каком тайнике, и то нашли. А уж на своей земле-то не отыскать, – уверенно заметил Володя Кравчук.

– Сокровища графа Монте-Кристо охранялись только морскими прибоями да чайками, – задумавшись, возразил Стародуб. – А наш клад, может быть, теперь под гусеницами фашистских танков. Знамя спрятано в окопе, недалеко от наших казарм. Немцы могут воспользоваться нашими казармами…

– Это верно, – согласился Дмитрий Артемьевич, – И все-таки мы пойдем без вас, дайте только подробный план.

– Нет, я сам буду искать.

– Тогда это будет не скоро, а зима на носу.

– Мы поплывем на лодках. За неделю доберемся, и я за это время на ноги встану.

– Это рискованно, – заметил Чугуев, – рана у вас серьезная, так скоро не заживет.

– Поверьте мне, – умоляюще глядя в глаза батальонного комиссара, говорил Стародуб, – я чувствую, что скоро начну ходить. В лодке я поправлюсь. Ведь плыть целую неделю.

Но на стороне Чугуева оказался весь отряд, и пришлось Стародубу чертить план места последнего боя да рассказывать все, что помнил о местности…

В этот же день отряд на трех лодках отправился вниз по течению. Элю взяли в качестве санитарки. А Чугуев, Стародуб и доктор с тремя бойцами остались хозяйничать в лагере.

По опушке леса мела колючая стремительная поземка. В лесу было тише, но все равно руки и ноги мерзли. Приходилось пританцовывать, переминаться с ноги на ногу и дуть на руки. А командир и комиссар с рассвета стояли в ольшанике, рассматривали в бинокль село, казармы в километре от села и развороченную землю чуть в стороне от казарм – место, где были окопы. Были. Но где они начинались и где кончались, попробуй теперь узнать. На месте боя взорвалось не меньше десятка бомб, которые все разворотили, все перековеркали. И тем не менее Михаил надеялся, что командирский окопчик цел. Стародуб ушел с поля боя последним. Знаменосец закапывал знамя уже будучи тяжело раненным. В полночь немцы прекратили артиллерийский обстрел, и Стародуб ушел из окопа в лес. А утром едва ли немцы еще стреляли. Ведь казармы и окопы вокруг них не проявляли никаких признаков жизни. Так рассуждал Михаил, вспоминая рассказ Стародуба. И все же тревога не покидала его. Казармы действительно оказались занятыми фашистами. За полдня Михаил насчитал двенадцать немецких солдат, которые крутились, в основном, возле крайней казармы. А ровно в час дня из села показался целый взвод, с бравой песней шедший по проселочной дороге к казармам. По форме Михаил никак не мог определить, какого рода войск эти солдаты. Вооружены они были автоматами. Только командир шел с пистолетом на боку.

Взвод еще был далеко, а обе двери крайней казармы раскрылись нараспашку.

– Непонятно, – только и сказал Михаил, передавая бинокль комиссару.

Но долго комиссару не пришлось пользоваться биноклем. Немцы на ходу разделились на две группы и вошли в открытые двери казармы. А минуты через три они стали выводить оседланных коней.

– Кавалеристы! – вскрикнул Михаил и, выхватив бинокль, прилип к окулярам.

Дмитрий Артемьевич с доброй улыбкой сказал:

– Ты смотришь на них голодным волком!

– Сейчас бы вскочить вон на того вороного с белыми копытами и ускакать в степь, – отвечал Михаил, глотая слюну. – Ветер в ушах поет. Крылья вырастают.

– Да-а, представляю, что бы ты творил, если б тебя в степь во главе кавалерийского отряда пустить по тем местам, где Щорс водил свои полки! – явно любуясь другом, промолвил Дмитрий Артемьевич.

– Не было бы фашистам покоя ни днем на ночью! – услышали оба у себя за спиной и резко обернулись.

Рядом стояла Эля с солдатским котелком в руках.

– Меня послали к вам с чаем. Вот хлеб и сало, поешьте, ведь вы с самого утра…

– Что за чай! – сердито и встревоженно спросил комиссар. – Вы что там, костер развели?

– Ребята ходили в лес, за три километра отсюда. Там дым по лесу расходился, – пояснила Эля. – Но ведь согреться вам надо.

– Смотрите, смотрите, как он скачет! – воскликнул Михаил, опять приставив к глазам бинокль.

– Да, они-то скачут здорово, – задумчиво ответил комиссар, подавая Михаилу кусок хлеба с салом и жестяную кружку чаю. – А как мы будем от них скакать, если не сумеем подойти бесшумно?

– Никакого шума, конечно! – отрезал Михаил. – Вот же Элеонора Семеновна подкралась к нам так, что и не заметили. – И, передав Эле бинокль, он кивнул Дмитрию Артемьевичу, и они уселись возле чайника.

– Смотрите, Эля, и считайте лошадей и солдат, попросил комиссар. – Может, мы ошиблись.

– Вы сколько насчитали?

– Сорок два коня, – ответил Михаил. А солдат с ефрейторами тридцать шесть.