Текст книги "Искры под пеплом"

Автор книги: Андрей Дугинец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

– Гитлеровскими конфетами угощать будут, – пробубнил один.

– Вот наберут ровно десять – и в Могилевскую губернию! – окая, сказал другой, длиннолицый, совсем еще юный красноармеец.

– Ну! – усмехнулся Михаил. – Вообще-то они пленных не расстреливают без причины.

– Причина у них уже есть, – тяжело вздохнул солдат. – Утром кто-то мотоциклиста хлопнул за селом. А у них неписаный закон – за одного, даже самого плюгавенького немца десять наших. А чем брать из села, они лучше нас прикончат.

Молчание было долгим и томительным. Каждый думал о своем, и в то же время все об одном – как спастись. Броситься на автоматчика? Его, конечно, можно связать или удушить. Но от сарая далеко не уйдешь. Кругом они: там комендатура, там дом полон солдат, а там палатки белеют под дубом.

Дождаться бы вечера. В темноте убегать лучше. Но станут ли держать до вечера?

В полдень пришла смена караула. Оставляя нового часового у сарая, разводящий посмотрел на часы и успокаивающе сказал ему что-то такое, отчего один из семерых задержанных рывком привстал и, побледнев, тут же вяло опустился на пол.

Это был сухой, интеллигентный на вид человек в форме рядового бойца.

Все повернулись к нему в безмолвном ожидании.

– Он учитель, – шепнул сосед Михаила. – Знает немецкий.

– Разводящий… успокоил… нового часового… – с расстановкой заговорил учитель. – Недолго ему дежурить. Ровно в семь нас расстреляют.

– Ровно в семь! – многозначительно повторил белобрысый. – Немцы народ точный. Значит, жить нам осталось меньше шести часов. – С этими словами он достал из кармана три кусочка сахара. – Больше мое энзэ не пригодится. Подсластим остатки нашей жизни, – И он начал делить сахар всем поровну.

Его примеру последовали и другие. Кто выложил на общий стол корочку хлеба, кто – заскорузлый сухарик. А Михаил вынул из-за пазухи краюху, припрятанную для командира.

Молча, не спеша, медленно разжевывая и смакуя, съели все эти припасы. Потом начали собирать курево. Выворачивали карманы, высыпали на обрывок газеты.

И только Михаил не лез в свои карманы – в них никогда не водилось курева.

– Товарищ! Чего не закуриваешь? – Это обращаются к нему, к Михаилу.

– А? Что? – Михаил только теперь заметил, что все его друзья дымят козьими ножками.

– Закуривай, – пододвигая кусочек газеты с махоркой, перемешанной с хлебными крошками и всякой трухой, сказал длиннолицый.

– Да я, знаете, с самого детства не курю, – с виноватой улыбкой ответил Михаил.

– Все равно помирать с курящими придется, так что бери, приобщайся! – предложил белобрысый.

Михаил взял газетку и неловко начал крутить козью ножку. Крутил он долго, да так и не сумел. Учитель сделал ему папиросу, сам прикурил и подал.

– Оно, конечно, не педагогично, – заметил он с улыбкой, – не обучал курению при жизни. Но мы уже почти что в мире потустороннем, где все наоборот…

Вы скажете, до шуток ли им было, этим явно обреченным людям. Да, в первые минуты, когда узнали о намерении немцев, пленные загрустили, задумались. А потом… Появилась надежда. Пока человек жив, надежда не оставляет его, даже в самую безнадежную минуту. Ведь до смерти оставалось почти шесть часов, триста шестьдесят минут, а если перевести в секунды – целая вечность… За это время все может случиться…

Без пятнадцати семь от комендатуры отошли пеший разводящий и два автоматчика с велосипедами.

Пленные молча встали. Лица бледные, суровые. Кулаки сжаты. Губы пересохли.

ЗА МИНУТУ ДО РАССТРЕЛА

СМЕКАЛКА СИЛЬНЕЙ ОРУЖИЯ

– Ребята, не падай духом, – послышался тихий суровый голос учителя. – Отсюда они нас уведут. В затылок убивать, как телят, не дадимся. Разбежимся при первой возможности. Кто пойдет первым, если поведут гуськом?

– Я! – вышел к воротам Михаил.

– По-моему, вы были командиром в Красной Армии, – пытливо посмотрел на него учитель. – Так ведите нас и здесь.

– Командиры водят в бой, а не на расстрел! – отрезал Михаил. – Но попробуем… – И совсем тихо: – Попробуем расстрел перевести в бой…

Разводящий был уже рядом. Велосипедисты притормаживали свои машины.

– Крикну: раз! – значит врассыпную! На милость не оставаться. Эти не помилуют!

– Знаем! – ответили двое.

Остальные согласно кивнули.

Разводящий подошел к воротам. Велосипедисты спешились и, держа одной рукой велосипед, а другую положив на автомат, висящий на груди, остановились в нескольких метрах.

– Русский зольдат! Строй по-одному! – зычно скомандовал немец. – Герр коммандант вас помиловаль и приказаль отводить в концентрациён лагерь. Вас сопровождает цвай зольдатен. Их коммандо слюшайся. Иначее расстрель. Один будет бежаль. Все расстрель. Вперьед, маршь!

– Похоже на провокацию! – сказал Михаилу учитель так тихо, что слышали только свои.

Разводящий еще раз приказал идти ускоренным маршем, руки назад, молчать.

Отделение пленных выстроилось на ходу, сомкнулось. Так еще лучше, можно хоть шепнуть что-то друг другу.

Когда вышли из сарая, разводящий остановил отделение. Велосипедисты, посмотрев на часы, словно по команде, отстегнули свои фляги. Выпили по нескольку глотков.

– Ром. Для храбрости, – шепнул белобрысый.

Михаил нарочито строго прикрикнул:

– Молчать в строю! Или не слышал приказа? Мы не хотим из-за твоей недисциплинированности остаться без головы.

Разводящий одобрительно кивнул и сказал:

– Ви будет коммандир отделений. Тогда все будет орднунг!

– Слушаюсь! – вытянувшись в струнку, ответил Михаил.

Один из велосипедистов, краснолицый толстяк, сел на свою сверкающую никелем машину и выехал вперед. Другой, длинный и тощий, перемахнув через раму ногой, ждал, пока отделение выйдет вперед.

Первый повернул влево, на тропинку, которая вела прочь от села. Разводящий приказал следовать за первым велосипедистом, не отставая более чем на три метра.

На повороте Михаил одним глазом заметил, что и разводящий, и их дневной часовой спокойно, как люди, исполнившие свой долг, направились к комендатуре.

«Неужели нас поведут только двое? – мелькнуло сомнение. – Тогда, конечно, не на расстрел! Семерых вдвоем далеко не уведешь. Но и в лагерь мы не пойдем! Нам бы только лесочек или хотя бы кустарник на пути…»

Тропинка огибала сарай, стоявший в отдалении от села. Михаил решил, что в этот сарай их и ведут. Если это так, то расстреляют.

Ноги стали тяжелыми, холодными, словно на сапоги вдруг налипло по пуду грязи. Язык пересох. Только глаза смотрели остро, сверлили затылок ведущего велосипедиста. Теперь важно было угадать намерение немцев.

Нарушая самим же принятое правило, Михаил оглянулся. Немец не заметил этого. Он что-то насвистывал и смотрел в сторону чуть синевшего на пригорке лесочка. Зато свои ребята все, как один, жадно впились в Михаила глазами, ожидая, что он скажет.

– Спо-кой-но! – губами изобразил он и отвернулся.

Ведущий немец тоже засвистел, никакого внимания не обращая на сарай, которого так боялись пленные.

«Усыпляют бдительность или и на самом деле не к сараю ведут?» – подумал Михаил, чувствуя предельное напряжение всех сил.

Скрипнули ворота сарая.

Дрогнул шедший за Михаилом боец и даже сделал шаг в сторону. Михаил цыкнул и тут же увидел в дверях сарая мужика с граблями. Да и тропинка здесь явно сворачивала.

Впереди, километрах в двух, Михаил увидел все больше выступающий из-за пригорка лесочек и, пользуясь моментом, когда ведущий автоматчик громко насвистывал, он по одному слову передал:

– В лесочке… слушай… мою команду.

Опять шли молча, сосредоточенно. Михаил не видел, что делается сзади. Но чувствовал, что все смотрят ему в затылок. Ждут поворота его головы. Ждут его команды. А сам он напряженно смотрел вперед.

Над самой тропинкой стояли два мужика с лопатами. Между ними возвышалась куча свежей глины. Оба стояли, опершись на свои лопаты, и печально смотрели на приближавшихся. Один из них отошел от ямы и остановился, приняв ту же позу возле тропинки, словно хотел этим сказать: «Путь к могиле свободен». А второй, воткнув лопату в кучу глины, ушел в лес, верно, не хотел видеть того, что здесь сейчас произойдет.

За спиной Михаила почувствовалось волнение, тревожное перешептывание. Он поспешил остановить волнение тихой, но суровой командой:

– Спокойно. По команде – пятеро на заднего. Один за мной. – И еще раз прошептал: – Спокойно! Мы будем жить!

С этого и начал бы команду!

«Мы будем жить!» Эта фраза вдохнула и силу и уверенность.

«Мы будем жить!»

Передний велосипедист все еще насвистывает и будто бы даже ведет мимо ямы. Но острый глаз снайпера видит, чувствует, что это только маневр. Немец хочет остановиться и внезапно обернуться с нацеленным автоматом.

Он свистит, но уже притормаживает велосипед. Вот он миновал и яму и мужика опиравшегося на старый, до черноты отполированный руками черенок лопаты.

Вдруг правая нога немца мгновенно оторвалась от педали с явным намерением подняться и перемахнуть через раму велосипеда.

Но еще быстрее, молниеноснее был рывок Михаила. Выхватив лопату из рук мужика, так, что тот от неожиданности упал на тропинку под ноги второму пленному, Михаил плашмя ударил своего врага по голове, одновременно крикнув задним:

– Бей!

Сзади раздалась автоматная очередь.

Михаил сорвал с падающего немца автомат и повернулся, чтобы помочь товарищам. Но те уже всей кучей навалились на второго автоматчика. Видно, стрелял он, слезая с велосипеда, поэтому ни в кого и не попал.

– Не убивать! – заорал Михаил и ударил автоматом по руке врага, который, очнувшись, тянулся к лопате. – Забирай свою лопату и уматывай! – прикрикнул Михаил на мужика, а своим приказал заткнуть немцам рты, второй автомат отдать учителю и быстро уходить.

В лес вбежали шальной, запыхавшейся толпой. Высокий вологодец выскочил далеко вперед.

Неожиданно раздалась команда Михаила:

– Отделение, стой!

Все остановились в растерянности. А длинноногого вологодца эта команда словно подхлестнула, он еще сильней припустил по лесу, который здесь уже заметно редел.

Михаил вскинул автомат и, крикнув: «Стой!», выстрелил, целясь над головой беглеца. Тот в недоумении остановился.

– Чуть не убил! – заорал он. – Ты что, сволочь, хочешь опять меня к фашистам завернуть? Видел я, как ты козырял перед ними!

– В строй! – клацнув автоматом, ожесточенно скомандовал Михаил. – Одного пристрелю, зато все спасутся!

Длинный боязливо вернулся и встал в строй.

– Отделение! Слушай мой команду! – громко, так что эхо пошло по лесу, выкрикнул Михаил.

В наступившей на мгновение тишине все услышали зычный сигнал автомашины и гул мотора.

– Чего дурака валяешь, командир! – заговорил учитель, тоже державший автомат наизготовку. – Слышишь, фашисты в селе подняли тревогу. Надо скорее уходить в глубь леса.

– А где она, глубь?! – негромко, но так сурово спросил Михаил, что все примолкли. – Лес видели? Пятьсот метров в длину, двести в ширину. Сейчас его окружат Выловят нас как цыплят или зажарят живьем. – И опять он резко скомандовал: – Разговоры прекратить! Слушать мою команду. Учитель, встать замыкающим. Отделение, за мной бегом, марш!

Вмиг выбежали из лесу в противоположную от села сторону, навстречу солнцу, опускавшемуся за бесконечное поле перезрелой, осыпающейся ржи.

– Отделение, стой! – в двух шагах от желтого океана ржи скомандовал Михаил.

Теперь бойцы послушно остановились.

А гул мотора, вой сирены, стрельба давили на уши, скребли за душу.

– Командир! Не тяни! Спасай нас, раз взялся! – взмолился вологодец.

– Тише, товарищи! Мы будем жить, мы спасемся только при условии полного спокойствия, – скороговоркой, но без горячности начал Михаил. – У нас один путь, в рожь.

– Что ты! С ума сошел! – опять не выдержал вологодец.

– Ползком! – перекрикивая его, продолжал Михаил. – По-змеиному.

– По следу сразу увидят, куда мы вползли.

Но теперь уже учитель перебил вологодца:

– Молчи и слушай командира!

– Никакого следа! – все так же терпеливо продолжал командир. – Я войду в рожь, а вы наступайте за мною точно след в след. Не примять ни одного стебелька. А потом я лягу и поползу. Следуйте опять, только за мной. Немцы сейчас окружат лес. Начнут стрелять. Но наше дело спокойно ползти. Кто смалодушничает, поднимется или поползет не по следу, тот предаст и себя и всех. Тогда мы расстреляем его первым, а с фашистами вступим в бой. Вперед! Еще раз, братцы, прошу вас… Голос Михаила дрогнул на этом слове. – Братцы, прошу вас, спокойно. Так уходили в камыши и отец мой, и дед, и прадед.

С этими словами Михаил подошел ко ржи, раздвинул руками первые стебли и, ступив левой ногой, ласково кивнул вологодцу:

– Сумеешь вот так за мной?

– Сумею, – буркнул тот и, следя за командиром, виновато добавил: – Прости, пожалуйста…

Лес, к которому приближалось множество машин и мотоциклов, казалось, рокотал, трещал, грохотал и свистел. А группа бойцов, чувствуя холод за спиной, медленно и мягко, по-кошачьи входила в рожь.

Где-то совсем рядом, казалось, тут вот, за спиной, послышалась гортанная немецкая брань. Но беглецы, не оглядываясь, продолжали свой путь прямо по ржи. Все видели, что их командир идет, не отрывая взгляда от леса, и, теперь уже полностью доверившись ему, старались только не оставить следа, не примять стебелька, не обломить колоска.

– Я ложусь и ползу, остальным ложиться только на мой след! – сказал Михаил довольно громко, потому что теперь немцы за собственным шумом, поднятым в лесу, не могли их услышать.

Михаил повернул влево, прошел метра три параллельно лесу и лишь тогда лег и быстро пополз. Следом лег вологодец. Их догнал третий. И вскоре весь отряд уже лежал на прямой глубокой вмятине. Увидев, что учитель тоже лег, Михаил пополз быстро, как ящерка. Рожь так шелестела, что, если бы в лесу не было шума и стрельбы, этот шелест был бы слышен очень далеко.

Вологодцу показалось, что они нисколько не удаляются от леса, а ползут вдоль него, и он сказал об этом.

Михаил коротко ответил, что сейчас повернут. А когда сам развернулся и тут же пополз не в глубь ржи, а чуть ли не параллельно первой тропке, он увидел все свое отделение и, подбадривающе кивнув, пояснил, что вот так змейкой, постепенно извивающейся тропинкой только и можно уходить от леса, не оставляя прямого следа.

– Что это?! – в ужасе вскрикнул вологодец.

Михаил оглянулся. Позади них над лесом высоко в небо взметнулось бешеное пламя, завертелось в клубах рыжевато-сизого дыма.

– Лес бензином облили, сволочи! – догадался Михаил. – Значит, следа нашего не заметили. – И он хитро улыбнулся вологодцу, прищуривая правый глаз.

– Да, побежали бы по лесу, было бы нам сейчас жарковато, – печально покачав головой, сказал красноармеец, который полз за вологодцем. – Простите, товарищ командир! Я, признаться, тоже в душе материл вас, когда услышал команду «Стой!».

Стрельба прекратилась. Теперь все громче раздавался треск горящего леса. Пожар бушевал как ураган. Дым все ниже опускался над рожью, и, когда он покрыл все поле от леса до беглецов, Михаил встал, жестом приказав отделению лежать. Осмотрелся, уже спокойно сказал:

– Ну что ж, можно и плечи расправить. Вставайте Идите кто куда хочет.

– Как это, кто куда хочет! – вспылил первым поднявшийся вологодец. – Ты командир, ты и веди нас.

– Михаил, нам теперь уж лучше не разлучать, – поддержал вологодца учитель. – Без тебя мы пропадем, как мухи.

– Спасибо, товарищи, – ответил Михаил. – Но…

Вологодец понял, что он хотел сказать, и клятвенно воскликнул:

– Такое, как в лесу, не повторится. Теперь будем верить каждому твоему слову.

– Тогда вперед! Свободным маршем, – скомандовал Михаил. – Надо выбираться изо ржи, а то вдруг и она загорится от леса.

И бойцы почти бегом устремились вслед за своим командиром.

Ночь быстро шла им навстречу. Темная, тихая белорусская ночь.

НАД КУРГАНОМ

НОВОСЕЛЬЕ ПРЕДАТЕЛЯ

МОСКИТЫ

На рассвете семеро беглецов добрались до того леса, в котором Михаил оставил раненого командира полка.

Отряд расположился на отдых, а сам Михаил пошел искать поляну с одинокой березой.

– Если нужна будет помощь, я свистну. Сколько раз свистну, столько человек приходите ко мне, – сказал он и с нарастающей в сердце тревогой быстро пошел к печально склонившейся березе.

В лесу было тихо. Ни птичьего щебета. Ни даже шелеста листвы. Синее безоблачное небо начало с востока наливаться холодноватой стеклянной зеленью. На полянке было светлей, чем в лесу, и Михаил издали увидел пепелище, где он разводил костер.

«Потерял командир огонь или боялся поддерживать? Или не мог с голодухи?» – лихорадочно гадал он, подбегая к пепелищу, словно там были ответы на все его вопросы. Еще с большей поспешностью, чем в первый раз, Михаил хлопал руками по безнадежно остывшему пеплу. На этот раз – никакого признака тепла!

«Неужели?!» – в ужасе подумал Михаил, еще не зная, что подразумевает под этим словом.

Подбежал к самой березе и, прильнув к ней, тихо окликнул:

– Сергей Петрович!

В ответ ни звука, ни шороха. Даже легкие, вечно трепещущие листья березы висели молча, уныло, словно прислушивались, ожидая ответа.

Позвал еще и еще. Потом напролом побежал по кустарнику, яростно раздвигая ветки ольховых кустов.

– Сергей Петрович! Это я, Миша!

Побежал по второму кругу, на метр-два удалившись от березы.

– Сергей Петро… – И вдруг осекся, наскочив на примятую под ольхой траву.

Здесь он лежал, здесь! Но где же он теперь?

И, еще не соображая, что делать дальше, Михаил свистнул оглушительно громко один раз, а потом подряд шесть раз. Пусть приходят все, чтоб не растеряться в поисках. А искать надо. Ведь не мог же человек пропасть бесследно.

Пока прибежали товарищи, стало светлее. Роса покрывала траву сизоватой пеленой. В бывшем лежбище раненого Михаил нашел скорлупку печеной картошки и след детского ботинка.

– Здесь были мальчишки! – сказал Михаил прибежавшим товарищам.

– Так они унесли его в деревню! – радостно воскликнул учитель. – Они его спасут. Это ведь такой народ! Они добудут и лекарство, и все, что надо…

– Народ-то они хороший, – поддержал Михаил. – Да как бы там более хитрые взрослые не раскрыли их тайны.

– Выход один – дождаться утра и искать по следу – решил учитель. – Все хорошенько присмотритесь к следу этого ботинка и пойдем по лесу.

– Тут сыро, вот и остался след А на сухой траве его не будет, – печально ответил Михаил, но согласился, что это единственное, что они могут теперь предпринять.

Быстро развели на прежнем месте костер, вскипятили воды в котелке, который раздобыли ночью на хуторе вместе с буханкой хлеба. Съели по куску хлеба, запивая кипятком, заваренным сухой ромашкой, найденной на полянке, и, договорившись о времени сбора, отправились искать след.

Помня предположение северянина о том, что мальчишки унесли раненого в более сухое место, Михаил отправился к высотке, на которой начинался сухой сосновый бор. Здесь он сразу же набрел на место боя. Ему казалось, что сюда мальчишки не потащили бы раненого, так как на место боя могли прийти разные люди.

Решил быстро осмотреть место, где сражалась какая-то воинская часть Может, найдется оружие или еще что-то нужное для его отряда.

Развеянные по лесу клочья бумаги, противогазные сумки, рваная камера от автомобиля и прочее говорили о поспешном уходе с этого места подразделения Красной Армии.

Перевалив через пригорок, Михаил увидел и следы горячего боя. Воронки от мин. А дальше ряд окопов. Он уже собрался было пробежать по окопам, как вдруг заметил на пригорке между соснами огонек. Дыма не было. Только огонек. Ярко-алый. Беспокойно мечущийся…

«Разводят костер, – мелькнуло в голове. – Огонек маленький. Кто бы это? Мальчишки? Может, те самые?» И, на всякий случай перевесив автомат на грудь, Михаил быстро направился к огоньку, который по мере приближения казался все более странным, неестественным. И вдруг Михаил понял, что это не огонек, а флажок. Освещенный солнцем кусочек кумача, прикрепленный к древку, трепетал на утреннем ветре живо, как пламя.

«Какая-нибудь игра, – подумал Михаил, подбегая к флажку. Но, увидев, что древко флажка воткнуто в маленький, совсем еще свежий, даже не осевший курганчик, он в недобром предчувствии закусил губу и остановился. – Могила?»

Впервые в жизни он задумался над жестокостью и неотвратимостью этого слова: могила…

Тихо, словно боялся нарушить покой захороненного, он обошел могилу и увидел дощечку, вдавленную в землю у основания свежей горки земли. На дощечке детским почерком было нацарапано:

«Здесь будет памятник герою – командиру Красной Армии».

И тут же на земле четко отпечатанный след детского ботинка. Михаил припал к этому следу.

Тот! Тот самый след, что остался возле березы!

«Это он! Он! – кричало все в душе Михаила. – Э-эх! Проклятый хуторянин!»

Михаил заскрипел зубами и бессильно, как человек, которому некуда больше идти и нечего больше делать, опустился на жухлую траву и заплакал.

Один за другим подошли товарищи. Они ни о чем не спрашивали. Все было ясно.

– Добудем оружие и отомстим за него, – сказал северянин.

– Да, мстить у нас есть за кого. Было бы чем, – ответил сибиряк Ефим.

– Будет чем! Оружие мы добудем! Сегодня же! – порывисто вскочил Михаил. – Кто со мной за оружием? Может, без боя это дело не обойдется.

– Да кто же, – развел руками учитель. – Все пойдем.

– Ты много нас не спрашивай, а командуй, и все тут, – в тон учителю сказал северянин.

– А добудем оружие, тогда что? – спросил молчаливый белокурый парень, назвавшийся Филиппом Жуковым. – Пойдем к линии фронта или как?..

– Признаться, ребята, я и сам еще не решил, – смущенно ответил Михаил. – Пока был жив командир, я во всем полагался на него. Он в таких делах разбирался очень хорошо. А теперь не знаю. Надо подумать вместе. Как вы считаете, Дмитрий Артемьевич? – обратился Михаил к учителю.

– Я попал к немцам с листовкой в кармане, – медленно заговорил учитель. – Жаль, что пришлось ее уничтожить. К окруженцам обращается Верховное командование Красной Армии с призывом создавать партизанские отряды повсюду и везде. Громить врага его тылу. Разрушать коммуникации, не допускать увоза в Германию советских людей. Прочитал я эту листовку и понял, что воевать здесь, в тылу немцев, не менее важно, чем на фронте.

– Я с вами согласен, – ответил Михаил не задумываясь.

На том и порешили.

Постояли у могилы. И пошли за своим командиром, который, вскинув автомат за плечо, молча отправился в обратный путь, к полянке с березой.

Было совсем уже темно, когда отряд пришел на хутор дядьки Тодора, у которого остался пистолет Михаила. Увидев слабый блеск огонька в занавешенном оконце, Михаил направился было к двери, оставив товарищей под соломенной стрехой похилившейся хатенки. Но его опередил сибиряк.

– Товарищ командир, разрешите, я войду первым? Вас он знает, еще пальнет из вашего же пистолета.

– Ты прав, Ефим. Вот тебе мой автомат, иди.

Дверь оказалась закрытой изнутри на крючок. На стук Ефима ответил слабый женский голос:

– Кто там?

– Открой, хозяйка, – ответил Ефим.

– Полиция не разрешает никого ночью впускать.

– Нам нужен дядько Тодор. На минуточку.

– Э-э, дядько Тодор вернулся в свои хоромы, – уже открывая дверь, ответила женщина. – А вы ж кто такие, что не знаете? Вы один?

– Двое! – ответил за Ефима и вышел к свету Михаил.

– Солдаты? Наши? Заходите, заходите. Как раз бульба сварилась, – уже мягче сказала хозяйка. – Правда, за это теперь расстреливают… Ну да все одно за что-нибудь расстреляют…

– Мамаша, нам некогда. Если можно, так бульбу вы нам с собой дайте. Мы по дороге съедим, – сказал Михаил. – И нам хорошо, и вам безопасно.

– Сичас! – Женщина метнулась к печурке, подбросила лучину. Огонек вспыхнул ярче, затрещал, закоптил уютно пахнущим дымком. – Так возьмите ж и кисляка. Вот я вам перелью в старое горщатко.

– Спасибо, тетя, ну, а все же где дядько Тодор? – спросил Михаил.

– Так он же вернулся в свой дом. Все больничное оттуда выбросил еще вчера. Я работала санитаркой, так меня переселили сюда, сторожить его хутор. Он же теперь у нас за начальника. Голова районный. Сегодня там справляют новоселье. Да вы, наверное, слышали музыку.

– Музыку мы еще не слышали. Но пойдем послушаем, – ответил Михаил и, немного подумав, смущенно добавил: – Только вы, мамаша, до утра из дому не выходите.

– Куда я пойду! Боюсь я на этом волчьем куте и за порог ступить, как только солнце сядет.

Забрав картошку, завернутую в тряпицу, и горщатко – низенький пузатый кувшинчик с простоквашей, Михаил и Ефим вышли из дому. Картошку тут же поделили и мигом съели. Запили кисляком и, повесив горщатко на колышек под окном, быстро ушли. Небо сплошь затянули тучи. Было так темно, что тропинку приходилось угадывать только ногами. Михаил шел первым. Он умел умел ходить «на ощупь», как старый, опытный конь.

– Идем на новоселье к пану голове, – сказал Михаил. – По дороге обдумаем, как лучше провести это дело. Я-то намеревался сначала забрать у него свой пистолет, а уж потом пробраться к какому-нибудь полицаю и обезоружить его. Но придется действовать иначе, раз они собрались все вместе.

– Проберемся в дом и полоснем из автомата по всем глоткам! – со злобой сказал северянин. – Жаль, гранаты нету.

– Полоснуть мы теперь можем, да и гранатой бы не плохо, – согласился Михаил. – Но видишь, Вася, лесок маленький. Бежать некуда.

Василий любовно положил руку на плечо Михаила.

– Я и знал, что ты придумаешь поумней, на то и командир.

– Мы ведь только начинаем. А всякое дело начинается потихоньку, помаленьку, – продолжал Михаил. – Пока что нам лучше действовать без стрельбы. У нас ведь только три диска на семерых. Ночь темная, можно и без шума обойтись.

– Эт право, – согласился Василий.

– И второе не забывай, – строго добавил Михаил. – Если мы кого из них убьем сейчас, искать нас будут по всем уголкам. А тихо проделаем свое дело, так, может, они и немцам не посмеют докладывать…

Тяжелое, закрытое тучами небо опустилось на крыши хат и сараев, и тьма ночи сгустилась до непроницаемой черноты. В селе было тихо, даже собаки не лаяли. И тем явственнее прорывались шум и галдеж, когда кто-нибудь выходил из дома новоиспеченного головы.

Отряд Мишки Черного стоял среди кустов сирени возле небольшого домика почты, расположенной прямо против здания больницы, перешедшего теперь в распоряжение «законного хозяина». Почта была заперта на огромный висячий замок. С патрулем вопрос решили быстро. Минут десять по селу уже ходят двое из отряда – учитель, Дмитрий Артемьевич, и бывший сапер Ермачок. Осталось снять часового, что стоит на крыльце у входа в дом, где все вольготней разгорается веселье. Часовой, видимо, сам боится пули из леса. И каждый раз, когда кто-нибудь выходит из дому, он кричит, чтоб живей закрывал дверь и не освещал его. Часто он сам захлопывает эту предательскую дверь и снова возвращается на свое место, в закуток, где он с трех сторон защищен от случайностей.

Михаил давно обдумал, как поступить с этим часовым. И спасительный закуток ему совсем не помеха. Но медлил он по другой причине. Ему хотелось не только снять с поста часового, но одновременно захватить и кого-нибудь вышедшего из дому, чтобы узнать от него обстановку в доме. Лучше всего было бы схватить женщину, тут уж наверняка обойдется без стрельбы. Но пока что из дому выходили и входили назад только мужчины, которых хмель и пиво гнали за сарай.

Долго никто не выходил. И Михаил с тревогой обращался к своим «часам», которыми служил Ефим.

Тот, стоя рядом с Михаилом, считал в уме секунды и минуты. Михаилу казалось, что считает Ефим неправильно, особенно когда после томительного ожидания очередного гостя из дома головы он вдруг скажет: «Прошло четыре минуты», или: «Семь минут с половиной».

– Поди ты со своей точностью! – зло возражал Михаил. – Не меньше часа прошло, а ты…

– Товарищ командир, я по пульсу считаю, – оправдывался Ефим, – а пульс у меня секунда в секунду. Это проверено давно, еще когда в госпитале лежал.

– Проверено! – с досадой бросил Михаил, зная, что сам не прав, а просто нервничает.

Но вот дверь широко распахнулась, и с веселым хохотом выскочили две молодые женщины. Ненадолго они скрылись за углом дома и с таким же шумом вернулись назад. Одна вбежала в дом, а вторая, еще когда ее освещал свет из открывшейся двери, бросилась к часовому. Они обнялись.

– Быстро! Вперед! – скомандовал Михаил. – Двое – за угол дома. Сибиряк со мной. Солодов, останься здесь.

Через улицу партизаны переметнулись быстро, никем не замеченные.

С автоматом наизготовку Михаил первым обошел дом и кошачьим шагом подкрался к крыльцу, думая только о том, чтобы что-нибудь не хрустнуло под ногами.

На крылечке горячо шептались.

Осторожно накинули женщине сзади на голову какую-то ветошь и завязали, чтобы не закричала. А часового ударили по голове и оттащили, заткнув ему тряпкой рот. Забрав винтовку, Ефим встал на его место. Потом женщину стащили с крыльца и, пообещав не делать никакого зла ее любимому, тут же расспросили, сколько в доме полицейских, какое у них оружие. Женщина охотно рассказала, что полицаев в доме семеро, что винтовки их в углу, за голландкой стоят в козлах.

– Бойтесь только моего мужа. У него в кармане пистолет, – предупредила она.

– А где он сидит, кто он, ваш муж? – спросил Михаил.

– Комендант. Сидит в переднем углу, под образами. Справа от головы. А голова такой…

– Знаем… – отрезал Михаил.

Распахнулась дверь, и вышел, пошатываясь, крепко захмелевший старик. Дверь за ним тут же захлопнул стоявший на крыльце четвертый боец. Этот старик мог все испортить. Поэтому партизаны застыли на своих местах, пропустив пьяного к сараю. Туда же отвели женщину и уволокли связанного часового.

Людей теперь не хватало. Один вынужден был стеречь дверь сарая. Михаил тихо свистнул, подзывая оставшегося возле почты бойца. Приблизились к дому и патрулировавшие улицу учитель и сапер.

– К окнам! – скомандовал Михаил, взявшись за ручку двери.

Каждый подошел к своему, заранее намеченному окну. Изнутри окна были так плотно завешены, что не пропускали не только света, но и голосов. Встав у окон, каждый боец прижался к ставням, чтобы прислушиваться к шуму и, когда командир подаст сигнал выстрелом, разбить стекла, сорвать занавески.

– Панове! – высоко подняв рюмку, торжественно заговорил новоиспеченный пан голова Тодор Жила. – Панове! Я пью за победу новой власти во всей России. За победу германской армии.

Все, почему-то озираясь, приглушенно прокричали: «За победу!» И начали пить.

А от порога громко и смешливо пророкотали два мужских голоса:

– Пей до дна! Пей до дна!

Комендант Юхновский первым обратил внимание на эти голоса. Присмотревшись на стоявших у порога двоих с автоматами, побледнел и уронил рюмку. Рюмка со звоном разбилась.

– К счастью! – живо подхватила хозяйка.