Текст книги "Искры под пеплом"

Автор книги: Андрей Дугинец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Раздалось еще два взрыва гранат, теперь уже на крыше дома. И туда же, в проломы стропил, словно огненные змеи, полетели один за другим ярко пылающие факелы.

Потом здание начало освещаться каким-то постепенно усиливающимся светом, словно накалялось изнутри, неожиданно над крышей взметнулся огромный язык пламени, и весь дом заполыхал.

С диким криком и стрельбой из комендатуры выбегали уцелевшие полицаи. У самых ворот они падали один на другого, загораживая собою проход.

Но вот кто-то здоровенный стал отваливать трупы от ворот. Потом протиснулся в калитку. Ползком стал быстро перебираться через ярко освещенную пожаром улицу.

Никто не стрелял. Никто не препятствовал его бегству. И на противоположной стороне улицы он, наконец, вскочил и одним броском влетел в кусты сирени, прямо в крепкие, железно схватившие его руки партизан.

– Арестованные в здании остались? – спросил его суровый голос. – Быстро отвечай!

– Двое.

– Где они?

– В подвале, – ответил полицай.

– Ты кто?

– Я? Ну… рядовой полицай.

– А где комендант Гарабец?

Полицай почти шепотом ответил:

– Пополз вдоль забора, он раненый, далеко не уполз еще.

– Мигом в подвал! – приказал полицаю суровый голос. – Если спасешь заключенных, получишь свободу. Быстро!

Когда полицай вбежал в горящий дом, Михаил послал двоих партизан в ту сторону, куда уполз комендант.

Через некоторое время вместе с клубами дыма из дверей комендатуры выбежали трое.

Михаил послал двух партизан навстречу бегущим из огня.

У арестованных хватило сил только вырваться из горящего здания. За калиткой они попадали, вконец обессиленные. Партизаны и выведший их полицай помогли этим людям перейти улицу. Это были совсем юные парни, с избитыми до синевы лицами, с окровавленными руками. Их усадили на лавочке возле дома, освещенного пожаром.

– Товарищи! – обратился Михаил к измученным парням. – Скажите мне правду, этот, что вывел вас, рядовой полицай или комендант?

– Писарь, – в один голос ответили бывшие узники.

– Он над людьми издевался?

– При мне он только записывал, что я отвечал коменданту, – ответил один.

То же самое подтвердил и другой.

– Товарищ командир! – издали послышался голос подбегающего Саши. – Ведут самого Гарабца!

– Потерпите еще минутку, братцы, – обратился Михаил к освобожденным. – Надо опознать коменданта. И мы вас отвезем к нашему врачу…

Голова упрямо свешена на грудь к правому плечу. Край нижней губы злобно закушен. Левая бровь дико вздернута.

Таким предстал комендант речицкой полиции, когда его привели.

– Это и есть Гарабец? – спросил Михаил освобожденных парней.

– Он, гад! – ответили те в голос.

– Судите его сами, товарищи! – опять к бывшим арестантам обратился Михаил. – Вы лучше нас знаете его преступления и меру наказания.

– Одного расстрела этому гаду мало! – ответил один из парней.

– И повесить его мало, – отворачиваясь, процедил второй. – Мучить его надо столько, сколько он мучил людей.

– Мы народные мстители, – сказал Михаил. – Но мы не фашисты – мучить не умеем. Повесить его вот на этом дубе!

– Товарищ командир, а нам можно уйти домой? – вдруг взмолился один из освобожденных.

– А не боитесь, что новая полиция вас опять поймает?

– Нам придется забрать своих родных и еще до восхода солнца бежать в лес, – ответил второй. – Нас взяли в кузне за ремонтом автомата.

– Ну что ж, если хватит сил, добирайтесь домой. – Михаил еще раз каждому пожал руку и подошел к писарю. – А приговор приведете в исполнение вы, господин писарь!

– Я не м-могу. Я только писарь. Я тоже не фашист.

– А я командир партизанского отряда! Приказываю! Повесить и написать:

«Так будет с каждым, кто издевается над советскими людьми».

В кошельке коменданта оказались бесценные для партизан сокровища: чистые бланки немецких документов, аусвайсов. С этими документами можно было пройти в любой город.

В это утро в Речице долго никто не выходил на улицу, хотя каждый уже знал о ночных событиях. Все так или иначе видели и дымящееся пожарище и висящего на ветке дуба коменданта. Но никто не хотел быть свидетелем того, что произошло в минувшую ночь.

А партизаны на четырех лодках уплывали вниз по течению речки, заросшей с обеих сторон камышами да ольшаником, переходящим в глухие болотистые леса. Уплывали в глубоком молчании. На двух огромных челнах везли добытые с вечера продукты. На одной лодке сидели сами. А в другой, где на веслах сидел Ефим-сибиряк, высоко на сене отправился в свое последнее плавание бывший боцман Вася Золотов, единодушно и с любовью прозванный партизанами Морячком. Он был скошен пулеметной очередью сразу, как бросил один за другим факелы. Не успел припасть к земле. Или не терпелось увидеть через высокий забор, достигнут ли цели его самодельные зажигалки.

Дети есть дети.

Это всегда верно. Только не применительно к тем детям, которые наравне с взрослыми видели беспощадные глаза смерти и повзрослели сразу на целое десятилетие.

Дети, ради которых совершили свой подвиг партизаны, весь день, до окончания похорон погибшего партизана не притронулись ни к какой еде, хотя перед ними было выложено столько заманчивых, вкусных и давно забытых яств, реквизированных у коменданта полиции. Тут были и белый хлеб, и колбаса, и печения разных сортов, магазинные и домашние. Мария Степановна сварила им густой суп на мясном бульоне.

И лишь после похорон, когда весь отряд собрался возле шалаша на поминки, ребята уселись на своем обычном месте, вокруг ведра. Взрослые расположились на траве чуть в сторонке, чтобы не смущать детей.

Но Михаил, тайно не спускавший своего зоркого, прищуренного глаза, видел, как Адамчик, разливая в привезенные партизанами мисочки суп, то и знай смахивал с глаз слезу.

– Ну хватит тебе, – кивнул ему сидевший рядом бледный и кудрявый, как двухнедельный ягненочек, суровый мальчуган. – Слезами ему не поможешь.

– А им? – огрызнулся Адамчик.

– Кому?

– Ну его детям!

– А может, у него их нету.

– Может! Может! – отмахнулся тот, наваливая чернокудрому полную мисочку. – Ешь и молчи, – говорил Адамчик, но сам еще долго ворчал: – Нету. А если столько, как вот нас. Что они теперь будут делать? Кабы хоть адрес знать. У него никаких документов не было. Даже отчества не знают. Морячок, и все. Морячок…

Трое суток отряд отдыхал и строил в лесу землянку для детей. Сруб из толстых сосновых бревен наполовину врыли в землю. А сверху замаскировали огромной сосной, специально подкопанной и поваленной в нужную сторону. Единственное оконце этого жилища выходило на солнечную сторону в самую заваль бурелома, откуда никто случайный не мог забрести. Окно было высотой не больше полуметра, зато в длину тянулось на целых два метра, чуть не во всю стенку. А дверь выходила к огромному корневищу рухнувшей в бурю березы. Посторонний человек с двух метров не мог бы заметить ничего похожего на вход в жилье.

– Главное теперь – не ходить по одному месту к речке, чтоб не сделать тропы, – наставлял Михаил Элеонору Семеновну и ребятишек.

– А можно таежную тропку устроить, – заметил Ефим.

– Как это? – заинтересовался Михаил.

– По бревнам. Вот как мы свалили сосну, так повалить десяток деревьев до самой речки, а чтоб похоже было на бурелом, пройтись и дальше, повалить то там, то тут. Бывают такие вихри, что целые гектары выкручивают, – ответил Ефим. – А по дереву не то что по траве, долго следа не вытопчешь.

– Это здорово! – одобрил Михаил. Главное, что эта тропа и зимой пригодится.

Все это слушал и Чугуев, второй день лежавший в шалаше. Он все еще не верил, что и ему из-за разболевшейся ноги придется застрять здесь не на день или два.

Для самозащиты и охраны детей партизаны оставили Чугуеву несколько лимонок, немецкий автомат, а Элеонора Семеновна выпросила себе винтовку, признавшись при этом, что и в руках ее не держала. Но Чугуев успокоил девушку, пообещав сделать снайпером.

Дав слово при первой же возможности наведаться в этот уголок, партизаны ушли к лодкам, чтобы уплыть в соседний район, поближе к вражеским коммуникациям. Самую маленькую лодку они вытащили на берег и замаскировали так, чтоб с речки в любое время года не было ее видно. Лодка эта была здесь на случай, если Чугуеву с его «дивизией», как, прощаясь, партизаны назвали детский лагерь, пришлось бы покидать свое удобное жилье.

«За голову Михаила Черного 10 000 оккупационных марок!»

Это было напечатано огромными, черными, далеко видными буквами. А ниже мелким текстом шло объяснение, кто такой Михаил Черный и почему так дорого ценится его голова.

Большая серая бумажка эта была намертво прилеплена к стенке пустого, покинутого хозяином дома на отшибе села, в которое решились наконец зайти партизаны после пятидневного путешествия по воде и глухим лесным тропам.

Село это стояло среди болот и лесов. Но и до него дошла слава о народных мстителях, которыми командовал неуловимый Михаил Черный. Правда, в приказе окружного шефа полиции Михаил Черный назывался бандитом, который якобы терроризирует мирное население, грабит и натравливает его на «освободителей».

Пока Михаил с товарищами читал и обсуждал этот приказ, из села вернулись разведчики вместе со старостой.

Почти совсем седой, с усталым морщинистым лицом и глубоко запавшими глазами староста назвался Сидором Терентьевичем Кравчуком и попросил командира поговорить наедине.

Михаил ушел с ним во двор. Они сели на колоде, в которой торчал заржавевший колун, впопыхах забытый хозяином.

– Сын мой в Красной Армии, – начал староста. – Меня немцам подсунул народ вместо Грисюка. Был у нас тут бежавший из тюрьмы мироед. Куда-то его, видно, комсомольцы загнали. Одним словом, прибрали к рукам. Вот какое у нас село. Поэтому, чтоб не навлекать подозрений, вы лучше к нам не ходите в село, а помощь мы вам организуем, какую только захотите.

– Ну что ж, Сидор Терентьевич! Правильно решили, – одобрил Михаил. – Держитесь и дальше. Обманывайте этих гадов, но не давайте в обиду наших людей. А нам… Ну, если нетрудно, организуйте несколько буханок хлеба, можно даже просто сухарей и еще какой сможете еды.

– А мины вам не нужны случайно? – несмело спросил староста.

– Что за мины? Какие? Откуда они у вас? – встрепенулся Михаил и ухватил старика за руки.

– Военный катер в начале войны тут в речке застрял. Живым оказался один только машинист. Да и тот умирал от тяжелых ран, когда сын пробрался к нему. А Володька мой дотошный в машинах, хоть ему всего только пятнадцатый. Вот он и нашел в том катере мины, говорит, будто бы против танков они.

– Где они? Кто о них знает?

– Да кто ж, никто, кроме самого Володьки, не знает. А только я вам так скажу: очень он крепкий у меня характером… – тут старик почесал в затылке. – Он у нас последний в семье, немножко перекаленным получился…

Михаил мотнул головой, мол, не понимаю, что к чему.

– Не отдаст он вам те мины, если не запишете в партизаны, да не куда-нибудь, а к самому Михаилу Черному. Я уж ему не перечу. Все равно не удержишь.

– Но он же еще мал, – возразил Михаил.

– Да вы ему как раз под ручку будете, товарищ командир, – довольно ухмыльнулся старый отец. – Он в материн род, крепкий растет.

– Ну, если и вы не против, то я что ж, возьму.

– Но только чтоб представили его самому Михаилу Черному, – позаботился отец, – чтоб командир партизанов знал, какой мы пай вносим в его дело. Потому как мин у нас на два центнера весом будет.

– Два центнера? – недоверчиво переспросил Михаил.

– Может, немножко и больше. Так что нельзя, чтоб это добро легко растранжирили.

– Даю вам слово командира Красной Армии, а теперь партизана, что ваши мины будут рвать только фашистов, – торжественно поклялся Михаил, все еще не веря неожиданной удаче. – Ну, а сам катер где?

– Затопили на середине речки. Подальше от греха.

– Спасибо, Сидор Терентьевич! Спасибо! – Михаил горячо пожал руку старика.

– Ну так вы идите в лес. А как стемнеется, мы придем к вам. Если у вас есть какое сомнение, пошлите со мною тех двух, что уже приходили.

– Нет, зачем же, я вам верю, – ответил Михаил. – Идите сами.

– Ну, комиссар! – возвратившись в отряд, Михаил обрадованно положил руку на плечо друга. – Если это не провокация, то с завтрашнего дня мы начнем творить такие дела, что небу станет жарко.

Когда он рассказал товарищам о своей беседе со странным старостой, решили на всякий случай ждать его не в лесу, а за речкой. Возле тропинки к лесу оставить только засаду, чтоб встретила старосту, если тот пойдет, как обещал. А если обманет, засада вернется в отряд.

Старик не обманул. Он пришел в лес с сыном, притащившим на своих плечах два таких мешка, что их по одному едва перенесли в отряд сидевшие в засаде Ермачок и Саша.

Володя трогательно при партизанах распрощался с отцом и на лодке с двумя бойцами поплыл за минами.

Над рекой, с обеих сторон заросшей камышами и лозами, стояла глубокая полуночная тишина. Долго был слышен скрип уключин, быстро удаляющийся плеск весел они казались партизанам торжественной музыкой, предвещавшей начало новой, горячей, необычайно кипучей жизни.

Мины. Мины… Мечта каждого партизана! Будут мины…

– Фашисты покрыли кровью и пеплом свои путь. Ушли дальше. Дранг нах остен! – словно сам с собою рассуждая, заговорил комиссар, когда растаяли последние всплески весел. – А тут, под пеплом, под грудами развалин остались вот и мины, и пулеметы, и пушки. И самое главное, остались люди со стиснутыми зубами, с кулаками, полными жажды мести.

– Да ведь таких, как Володя, в каждом селе не один и не два, – согласился Михаил. – Собрать бы их всех в один отряд.

– Ничего, еще придет время, соберем. Или сами соберутся в такие же, а то и большие отряды. Скоро у немцев земля будет гореть под ногами!

Тайник Володи Кравчука оказался настолько надежным, что партизаны решили взять с собой только четыре мины, а остальные там же по-прежнему замаскировать. Володя вырыл яму в сухом песке, среди глухого леса, под корнями старой разлапистой сосны. Двое суток делал он подкоп под огромное дерево.

«От добра добра не ищут, – сказал Ефим, когда закончили маскировку минного склада, – лучшего места не придумаешь. А таскать их все с собой мы не сможем. Каждая, поди, по пяти килограммов». Знатоком мин и вообще саперного дела оказался только капитан Орлов. До войны он был начальником боепитания полка и так, для себя, изучил все роды мин. Он умел их даже разбирать. И когда Михаил спросил, нельзя ли приспособить к такой мине часовой механизм, не задумываясь ответил, что можно, только это будет громоздкое сооружение.

НОВАЯ РОЛЬ

«ШАБАШНИКИ» ПОНЕВОЛЕ

СВОИ ПОМЕШАЛИ

Дмитрий Артемьевич тут же спросил, что именно замышляет командир. И Михаил ответил, что он еще ничего конкретного не придумал, но важно заиметь «адскую машину», а все остальное приложится.

– Вот бы танк подорвать! – мечтательно сказал Саша.

– Где ты его возьмешь в этой глуши! – отмахнулся вологодец. – Хотя бы автомашину.

– Больно жирно на простой автомобиль тратить противотанковую мину! – отрезал Дмитрий Артемьевич. – Вот если бы на железной дороге это использовать…

– Ты угадал мои мысли, – обрадовался Михаил. – Об этом я и думал, когда спрашивал о часовом механизме.

– А что именно вы имели в виду, товарищ командир? – заинтересованно спросил капитан.

– Пробраться на станцию. Всунуть под первый вагон, чтоб в пути взорвалась.

– Да еще неплохо бы угадать в состав с боепитанием! – развивал эту мысль капитан. – Там землю раскололо бы от детонации!

– Ну что? – командир задорным, горящим взглядом посмотрел на друзей. – Двинем на железную дорогу Белосток – Гомель?

– Да-а, – протянул Дмитрий Артемьевич, – это сейчас Волга немецкого фронта. День и ночь плывет по этому руслу войны разруха и гибель…

– Значит, согласны? – с еще большим подъемом спросил командир. – Володя, ты можешь достать будильник?

– Конечно! Могу сейчас сбегать, – с готовностью ответил Володя.

– Товарищ командир, разрешите внести предложение не заниматься сейчас этими мелочами, – рассудительно заговорил капитан Орлов. – Часы мы добудем по дороге, все равно нам нужна встреча с часовым мастером. У меня ведь нет никаких инструментов. Лучше давайте поскорее отправимся в путь.

– Все это так, только надо ли откладывать до утра и спать ночью, – не уверенный еще, что его поддержат, ответил Михаил. – Может, лучше сейчас выбраться на Березину, переплыть ее и по той стороне, более болотистой, отправиться вверх, к дороге.

– Правильно! – поддержал Ефим. – Выспаться и днем успеем. А ночью надо переправиться через реку, она ведь судоходна, там теперь немцы хозяйничают.

– Ну что ж, тогда возвращаемся в лодки, – сказал Михаил. – Володя, сколько километров по этой речушке до Березины?

– Не больше пяти.

– В путь, товарищи!

Трое рабочих в старом, грязном рванье, стоя на платформе, сгружали дрова. Это дрова для самого ландвирта Вайсса. Сухие, березовые.

Вайсс любит, чтоб по вечерам в камине весело горели березовые дрова. Именно березовые. Когда староста посылал своего хозяйственника в лес, он строго-настрого приказал: «Только березовых». Хозяйственник не дурак, сам он в лес не поехал, в лапы к партизанам. Он пошел на станцию, где постоянно околачивались «шабашники» – деревенские мужики, ищущие случайного заработка на погрузке или разгрузке. Нашел троих, на вид самых голодных. Один черномазый, с бритой головой, синей, словно облитой ежевичным соком. Двое других тоже низко стрижены. Сразу видать, что все из бывших советских заключенных. Да это все равно, кем они были раньше. Важно, что аусвайсы в порядке и запросили недорого – по четвертинке постного масла и горсточке соли.

Соль стала теперь на вес золота. Это особенно хорошо знали сами «шабашники». Сработали они неожиданно для старосты быстро и ловко. Договорились сделать все за два дня. А управились за один. Да и дрова какие! Звенят, словно стеклянные!

Видя, что дело идет хорошо, староста отдал рабочим часть их заработка – масло. И ушел, пообещав соль принести утром, когда перевезут дрова.

Наниматель ушел. А рабочие поднажали и в несколько минут очистили платформу от дров.

И как только спрыгнули на землю, к ним подбежал сцепщик.

– Беда, ребята! Уходите! Идет эшелон эсэсовцев. На станции не должно быть ни души.

– А как же наша платформа? – возмутился синеголовый. – Сумеешь ты ее перегнать куда надо?

– Но ведь авиабомбы станут выгружать только когда совсем стемнеет. Эсэсовцы к тому времени уедут.

– А вдруг не уедут?

– Все равно перегоню, если не к самому пакгаузу, то в тот тупик, где стоят еще не разгруженные вагоны с авиабомбами.

Целую неделю «шабашники» околачивались возле станции, добивались «заработка». А на самом деле искали железнодорожника, который согласился бы помочь в их деле. И вот нашелся этот сцепщик, Иван Сирота, оказавшийся и на самом деле круглым сиротой. Жена перед самой войной повезла больного сынишку в Москву на лечение, да так неизвестно где и застряла. Сам Иван был тяжело ранен в первые дни войны, но сумел избежать плена и добраться до дому, надеясь, что и жена как-нибудь все-таки вернется в родные края, потому-то он и устроился на работу на прежнем месте. А теперь, когда уже дело дошло до зимы, то куда ж пойдешь. Решил тут и зимовать. Фашистов Иван ненавидел лютой ненавистью. И очень обрадовался предложению партизан, переодетых «шабашниками», устроить немцам фейерверк. Взялся-то он за это дело искренне, от всей души. Но партизаны все время боялись, что Иван испугается, смалодушничает и если не предаст, то в последний момент откажется от опасной затеи. Поэтому, когда он сообщил о прибытии эшелона с эсэсовцами, партизаны задумались. Особенно приуныл синеголовый, которым был Михаил Черный, не пожалевший для новой роли даже своей завидной шевелюры. Однако, подумав, он твердо сказал:

– Я останусь перекладывать дрова. Ребята уйдут.

– Что вы! – отмахнулся Иван. – Перед приходом поезда станцию окружат полицейские и всех прогонят. А ко мне приставят шпика. Как грех за душой, будет бродить за мной везде, пока не уйдет эшелон. Так уже было не раз. К счастью, он ничего не понимает в моей работе и ни во что не вмешивается. Я куда хочу, туда и загоню ваш вагон. – И, приблизившись к Михаилу, Сирота тихо добавил: – В случае чего я его ключом по башке, и был таков. Мне ведь надо как-то добыть оружие, если пойду к вам.

– Об оружии не заботься, – ответил Михаил. – Все тебе будет, если дело с нашей платформой не сорвешь.

В это время на путях показались трое полицейских. Один из них направлялся прямо к ним.

Сцепщик сделал вид, что он просто проходил мимо рабочих, сгружавших дрова, и удаляясь, бросил через плечо:

– Не бойтесь, ровно в десять ваша платформа будет стоять там, где надо!

«Шабашники» продолжали курить, сидя на дровах, будто бы и не замечали решительно приближавшегося полицая. А тот еще издали крикнул:

– Кончили разгружать? Марш отсюда! Быстро!

– Устали мы, господин полицейский, – глухо ответил один из рабочих. – Ну да ночевать здесь не собираемся. Сейчас уйдем…

– Давай, давай, поднимайтесь! А то в комендатуру.

– Да в комендатуре мы уже были, – устало поднимаясь, ответил синеголовый. – Весь двор от хлама очистили. Теперь в комендатуре для нас работы больше нету. Вот утром погрузим дровишки для господина ландвирта и подадимся в город, там, говорят, набирают рабочих. Правда это, как вы думаете?

– Мне некогда думать, – ответил необщительный полицай. – Быстрей уходите!

Рабочие больше ни слова ему не сказали, ушли. И только из-за угла первого дома еще раз посмотрели на «свою» платформу. Со стороны ничего не заметно. Мину они пристроили над рессорами. Посторонний не может ее заметить. Только бы удалось Ивану загнать ее к десяти часам к пакгаузу, в котором скопилось немало взрывчатки, или на запасной путь, поближе к эшелону с бомбами.

Трое лежали в овражке, заросшем бурьяном, и смотрели туда, где в ночной мгле едва заметно желтел одинокий глаз семафора. В восемь часов пришел какой-то поезд. Наверное, тот самый, с эсэсовцами. Уедут ли они к десяти?..

На часах – без пяти десять. Все трое закурили. Молча, жадно. Чтобы скоротать неимоверно долгие минуты, Михаил заговорил нарочито неспешно.

– Такие волосы в театре я срезал бы только для самой важной роли! – И он огорченно погладил свою круглую колючую голову.

– А что, мы играли неважную роль? – удивленно спросил Ефим. – Целую неделю были «шабашниками».

– Тихо! – поднял руку Михаил.

Все замолчали. Слышно было только тиканье часов в руке Михаила. Огромные карманные часы «Павел Буре» тикали звонко, четко. Они решительно отсчитывали и безжалостно, куда-то в бездну, сбрасывали частицы неповторимого времени.

Время всегда дорого, но сейчас оно томительно долго стоит на одном месте.

Скорее бы. Скорее бы десять.

Еще четыре. Еще целых четыре минуты.

За это время можно несколько раз вынуть из-под платформы мины и обезвредить.

За четыре минуты можно успеть прицепить подозрительную платформу к маневровому паровозу и угнать далеко за станцию. Пусть там взрывается.

Многое можно сделать за четыре… Но теперь уже не четыре, а три минуты осталось до…

Левее тусклого глаза семафора вдруг, словно фонтан, брызнуло яркое пламя. И тут же рвануло землю.

– Что это? – вскрикнул Ефим. – Нет еще десяти.

Но, словно в ответ ему, небо над станицей, над ее окрестностями, черное небо над всем миром вдруг вспыхнуло ослепительными протуберанцами.

Земля дрогнула, загрохотала, загремела, словно разорвалась до самого основания. Взрыв был подобен извержению вулкана. Рокочущий, гудящий, нарастающий, он переходил в сплошной рев.

Все стихло внезапно, как и началось. Лишь небо горело, клубясь и взвихриваясь многоцветными огнями и облаками дыма.

Партизаны долго молчали в оцепенении. А потом вдруг закричали «ура». И двое бросились тормошить, обнимать, тискать третьего.

– Да что вы, ребята! При чем же тут я! – оборонялся Михаил. – Это Иван. Все сделал Иван. Дождемся его и уж покачаем.

– Идемте к нему навстречу, – предложил Ефим. – Может, он ранен или контужен.

– Разминемся! – возразил Михаил. – Уж будем ждать здесь. Место он знает. Сам назначил.

Но прошел час. Другой.

Начало светать. А Иван Сирота не пришел.

Михаил, наконец, встал и, сняв фуражку, сказал в сторону станции, где бушевал и свирепствовал неуемный пожар:

– Прощай, Иван!

Повернулся и пошел. И товарищи его молча последовали за ним.

Партизаны сидели под березой и смотрели на луну. Напряженно, молитвенно. От ее поведения зависела сейчас удача и неудача задуманного дела. А от этой удачи – жизнь и судьба, может быть, целой тысячи людей там, на фронте и за линией фронта.

Луна была полная, яркая. И светила на землю щедро, старательно. А это партизанам сегодня совсем ни к чему. Их взоры были направлены как раз не на ее начищенный до блеска лик, а туда, откуда медленно, уж чересчур медленно подкрадывалась к ночному светилу небольшая, но довольно плотная тучка. Михаил смотрел на часы. Считал секунды. И, как астрономы предсказывают затмение, так он предсказывал время затмения тучкой луны.

– Полторы минуты! От силы сто секунд здесь продержится тень, – шептал он Ефиму.

Сибиряк удовлетворенно кивал: этого времени будет достаточно, чтобы незамеченными проскочить от леса к железнодорожной насыпи, по которой бродит немецкий патруль.

Дымчатое облачко стало похоже на кошку, подкрадывающуюся к огромной спелой тыкве, за которой спряталась мышь. Вот эта кошка царапнула лапкой желтый круг. На землю пала тень. И двое с тяжелым ящиком, который они волокли по жухлой траве, метнулись из лесу к железной дороге. Тень от высокой ели указывала им путь и скрывала от глаз немцев, шедших как раз в сторону партизан.

А слева быстро, катастрофически быстро, как огромная, остро отточенная сабля, надвигалась роковая для партизан полоса лунного света. Как луч прожектора, осветила эта поистине глупая луна всю поляну между лесом и насыпью.

Немцы идут не спеша. Шагают со шпалы на шпалу. Тихо, лениво говорят.

О чем они беседуют? Может, тоже о луне?

Только они думают о ней хорошо. Она им помогает. Пока луна светит, им не страшно, никто не подойдет к железной дороге незамеченным. Вот они остановились. Умолкли. Вдали послышался шум идущего поезда.

Партизаны, лежавшие на земле, давно слышали этот шум. Он их и радовал и пугал. Поезд уже был в километре. А немцы стояли на середине пути.

Что они, не думают сходить с дороги?

– Миша, если эти оболтусы спустятся на нашу сторону, нам не подбежать к рельсам незаметно, шепчет Ефим.

– Все равно побежим! – упрямо отвечает Михаил. – Если и увидят нас на насыпи, будет поздно, поезд они уже не остановят…

Взрыв. Тяжелый, ревущий, какой-то многократный, как гром, неожиданный взрыв вдруг прижал партизан к земле. Придя в себя, поняли, что уже нет больше шума и грохота долгожданного поезда. А там, где только что грохотал быстро приближавшийся состав, затмевая луну, ярко полыхало высокое пламя, поднялась какая-то трескотня, похожая на автоматную стрельбу.

– Патроны рвутся в огне! – определил Ефим. – А это снаряды. Видно, вагон со снарядами влетел в крушение, – добавил он, когда елочка дрогнула от тяжелого глухого взрыва.

– Черт возьми! Соседи помешали! – выругался Михаил и вдруг заинтересованно спросил: – Как ты Думаешь, на той стороне против места крушения болото или лес?

– А какая разница, если состав подорвали у нас под носом чужие! – проворчал Ефим.

– Дура! – недовольно воскликнул Михаил. – Какие же они тебе чужие!

Ефим виновато умолк, потом сказал:

– Я в том примерно месте был, когда ходил в разведку. С той стороны лесок хилый, болотистый. А настоящий лес только по эту сторону.

– Надо немедленно отсюда выбираться и бегом наперерез тем ребятам, – сказал Михаил. – Попытаемся установить с ними связь, ведь свои же люди, коль делают то же, что и мы. – Последние слова он сказал совсем тихо, потому что по пути в сторону аварии бежали два немца.

Одновременными выстрелами Михаил и Ефим уложили этих немцев, а сами бросились назад, в лес. На путях поднялись свист, крик, стрельба. Но партизаны были уже далеко в лесу.

Перехватить соседей отряд Михаила Черного не сумел. Удачливые подрывники исчезли бесследно.

– Ну что ж, самое главное для партизана – вовремя смыться! – пошутил Михаил. – И все-таки жалко, что мы с ними не встретились. Видать, хорошие ребята!

– Товарищ командир, а не зря мы тут остановились? – тревожно заговорил Ефим, прислушиваясь к стрельбе и крикам на месте крушения. – Немцы пойдут искать тех, а наткнутся на нас.

– Было бы здорово, если бы мы хоть прикрыли отход этих ребят! – ответил Михаил и махнул рукой. – Пошли!

– Значит, это наша последняя вылазка на железную дорогу, – огорченно заметил вологодец.

– Линию исправят, и поезда снова загрохочут. У них фронт! Его кормить надо и свинцом, и железом, и горючим. Да и мясца живого надо все время подбрасывать. Наши там, видать, не сидят сложа руки.

– Да чего спорить. Уходить от железной дороги нам незачем, пока есть взрывчатка, – рассудительно заключил Дмитрий Артемьевич. – Но тихо! Что это?

СОБАКА – ДРУГ ЧЕЛОВЕКА?

КОГДА И УМЕРЕТЬ НЕСТРАШНО

ПЕТЛЯ ЗАТЯНУЛАСЬ

Собака – друг человека. Друг. Но почему же там вздрогнули и в растерянности остановились прямо на открытой поляне даже самые смелые, когда в лесу вдруг прорвался звонкий, нетерпеливый собачий лай? Даже Михаил обернулся и нервно закусил губу.

– Деревенская. Дворняга, – сам себя успокаивая, промолвил сибиряк.

– Овчарка! – категорически отверг опасное самоуспокоение Михаил и снял с плеча винтовку. – Идет по следу.

– Когда овчарка идет по следу, она не лает, – возразил Ефим.

– Собака ведет себя так, как ее научат, – знающе заявил Михаил. – Пограничная идет так, что камышинку не заденет, чтоб не вспугнуть нарушителя. А фашисты и сами действуют нахрапом и собак приучили бросаться на людей, брать на испуг.

– Да, это так, – невольно согласился Ефим. – Однако приближается.

– Чего ж мы тогда стоим? – спросил Василий.

– Не бойся. Идут не по твоему следу. По чужому, – сказал Михаил.

– Не чужие они мне! – взвизгнул Василии. Но зачем подставлять башку под шальную пулю?

– Для меня это пули не шальные! – отрезал Михаил. – Эти пули направлены в моих друзей. Да чего тут спорить! Можешь уходить на все четыре стороны, коли боишься. – И, глянув на остальных решительным командирским взглядом, Михаил громче бросил: – За мной!

Партизаны быстро пересекли продолговатую поляну, поросшую густой, некошенной в этом году травою, и укрылись в лесу за тремя огромными березами, росшими из одного гнезда.

– Пулемет! – скомандовал Михаил. – Десять метров вправо! Пристроиться за сосновым пнем.

– Есть пристроиться за сосновым пнем! – ответил пулеметчик.

Но командир остановил его и строго добавил: