Текст книги "Искры под пеплом"

Автор книги: Андрей Дугинец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

– Так, выходит, он тайно от немцев добыл эти лимонки? – уточнил Михаил.

– Выходит, так, – ответил Степан. – В первые дни ведь как было. Все склады люди растаскивали. Тащили и нужное и ненужное. А теперь меняются.

– Что, и оружие можно выменять? – недоверчиво спросил Михаил.

– Советское – сколько хочешь, – просто ответил шофер. – Немецкое потруднее. Но тоже можно. За яйца, за масло у немца можно и родную матку выменять.

– Да что они такие голодные! – возмутился Михаил.

– Прожорливые! – уточнил Степан. – Ей-богу, как с голодного края – жрут и жрут!

Подбежал Дмитрий Артемьевич.

– Товарищ командир! Гранат четыре ящика. А винтовки никудышные. Их надо сперва в ремонт.

– А патронов много?

– Три ящика.

– Патроны и гранаты заберите, а винтовки оставьте.

– Все оставить? – недоуменно переспросил Соколов.

– Все! И отходите в лес. Я вас догоню.

– Но винтовки эти еще могли бы…

– Выполняйте! – резко оборвал командир и незаметно мигнул Соколову, мол, делай как приказываю, а потом все объясню.

И когда Соколов ушел, Михаил заговорил тихо, озабоченно:

– А теперь, Степан, давай подумаем, как сделать, чтобы и волки были сыты и овцы целы. Кстати, ты не сказал, где же сам комендант.

– Он ехал все время со мною. А возле леса встал. «Ты, – говорит, – жарь на всех скоростях, тебя не тронут. А меня знают. И сам пропаду, и тебя подведу. Я, – говорит, – пешком проберусь. Дорогу в Броды я знаю». Пришлось подчиниться.

– Если б ты проскочил, то кому бы сдал оружие?

– Он приказал въехать во двор комендатуры и ждать его возвращения. Просил передать своему заместителю, чтоб тот приставил к машине часового, а брезента с груза не снимал.

– Хитрый! – понял Михаил. – Он боится, что немцы дознаются о тайно привезенных гранатах. Ну тогда я решил правильно.

– А как вы решили? – спросил Степан.

– Я решил сделать тебя героем рейха!

Степан побледнел.

– Да ты не бойся, – успокоил Михаил. – Садись и слушай меня внимательно.

Степан послушно сел, вытирая вспотевший лоб.

– Мы сейчас уйдем. А ты соберешь винтовки – и в кусты! – наставлял Михаил. – Спрячь эти дрянные винтовки – и пешком в Броды. Тут и комендант подоспеет. Доложишь ему, почти что как было. Как подбили машину, как она пошла кувырком. А дальше уже хитрость. Ты скажешь, что считал самым важным для коменданта только то, что он получил от шефа. Поэтому, когда вылез из кабины и понял, что никого поблизости нету, ты перво-наперво собрал винтовки и поволок в кусты. А когда стал возвращаться к машине, чтобы забрать и патроны, появились партизаны, или назови им в угоду бандитами. Ну и тогда ты снова в кусты и убежал в село. Как думаешь, комендант побоится заявлять, что у него отняли гранаты?

– Ну конечно же. Раз они тайные. Ведь немцы, когда пришли, сразу приказали все советское оружие стаскивать на склад. А кто ослушается, расстрел.

– Вот и хорошо. Значит, комендант будет рад, что спасены винтовки, а с ними и голова на плечах. А про гранаты он еще и тебя попросит молчать.

– Так я ж ему и не скажу, что знал, какой он груз взял у свояка.

– А вот это правильно! Действуй, Степан.

– Товарищ командир, а не лучше, если я те винтовки сразу прихвачу с собой и принесу в Броды, тут семь километров осталось.

– Ну что ты! Это же тяжело! – отмахнулся Михаил.

– А какое ж геройство дается легко, – иронически протянул Степан.

– Да, то правда, – улыбнувшись, в тон ему ответил Михаил. – Ну, попробуй.

– Можно идти?

– Нет, Степа. Осталось самое главное, – прямо глядя в глаза, сказал Михаил. – Согласишься ли ты нам помогать?

– Какой вопрос! Только не думайте, что я от страха. Нет, нет! Я хочу хоть что-то делать. Да и многие ребята у нас в гараже…

– Многие нам пока не нужны. А один глаз не мешало бы иметь, – ответил Михаил. – Ты ездишь и по городу и по району. Много видишь и слышишь.

– Только как мы будем встречаться?

– К тебе придет мой человек. Скажет: «Спасибо за автопокрышку от Мишки Черного».

– Так… так вы и есть… – Степан, заметно бледнея, встал. – Вы и есть Мишка Черный?

– Видишь, – Михаил с веселой улыбкой поцокал ногтем по чуть приоткрытому зубу. – Есть у меня кое-что и белое, так что зря сразу испугался.

– Да нет. Я ничего, но неудобно, что сидел запросто. Не знал я, что вы и есть товарищ командир…

– Не беда, сиди! – остановил его Михаил. – К тебе еще одна просьба. Если попадется какая взрывчатка, прибереги для нас. Будем очень благодарны. Но вот о семье надо подумать. Может, ее куда перевезти?

– Думал и я об этом, – потирая затылок, ответил озабоченный шофер, – но куда? Ведь они теперь везде, эти проклятые… А у меня там дочурка и двое мальчишек.

– Ну, будь осторожен, Степан. Счастливого пути. – И Михаил крепко пожал ему руку. – Да, самое главное забыл, о происшествии коменданту постарайся доложить с глазу на глаз. Он, видимо, захочет, чтоб никто не узнал о гранатах, чтоб перед немцами остаться чистеньким. Крой, Степан, герой рейха!

В полдень партизаны, засевшие на опушке леса, увидели группу крестьян, подошедших к перевернувшейся автомашине. С ними был и шофер. Видно, мотор автомобиля оказался исправным, потому что вскоре и заурчал.

– Эх! Безотказная машина, этот «газик»! – с восторгом заметил Иван Бойко. – Ругают ее, клянут шофера, а она вон, в чем душа держится, а все равно-пошла!

– Ну и мы давай поспешим наперерез! – сказал Михаил, – расспросим, как и что. Вы тут на всякий случай следите за дорогой, – кивнул Михаил пулеметчику, а сам с Иваном отправился к мостику за поворотом дороги.

Степан, словно поджидал партизан, к мосту подъехал медленно и, увидев Михаила, остановился. Выскочив из кабины, он схватил ведро и побежал к воде.

– Товарищ командир, не выходите из кустов! По дороге идет подвода, – предупредил Степан. И, делая вид, что набирает воду, поднял одной рукой часы на серебряной цепочке.

– Что это? – недоуменно спросил Михаил.

– Комендант подарил! – весело ответил Степан. – За спасение винтовок. Он сказал, что я вообще ему голову спас. Пуд муки дал и кусок сала. Часы я оставлю себе, а продукты вам отдам.

– Ну что ты! У тебя семья! Мы себе добудем, – отверг это предложение партизанский командир. – Говорили вы с ним без свидетелей?

– Угу! Он увидел меня еще во дворе, сам выскочил и скорее к себе в кабинет. Насчет гранат просил никому никогда не говорить.

– А как же он с патронами обойдется?

– Я понял так, что у них патронов полно, – ответил Степан. – Там, где прошел фронт, патроны не проблема.

– А как ты думаешь, комендант теперь кинется искать нас?

– Ну что вы! Он не дурак!

– Но ведь шеф приказал ему доставить мою голову живой или мертвой.

– Мне думается, что он постарается подсунуть шефу другую голову, чуть-чуть похожую на вашу.

– Все может быть, – согласился Михаил. – Ну, что же, Степан! Рад за тебя, что так легко выкрутился. Неси воду, а то и правда кто-то едет: надоедать мы тебе не будем, но как-нибудь пришлем своего человека. До свиданья!

Шофер приветливо кивнул и понес ведерко, из дна которого двумя тонкими струйками била вода.

Возвратившись в отряд, Михаил сел у бездымного костра и задумался.

Ермачок пристально посмотрел на своего командира и заговорил тихо, не спеша, словно рассуждал сам с собой:

– Говорят, когда Александр Македонский возвратился из похода на Малую Азию, он сел возле палатки и заплакал. Его спросили, о чем он плачет. А он ответил: «Нечего больше завоевывать!» А вот о чем задумался наш командир? Не пойму. Завоевывать ему еще вон сколько…

ДЕТИ И ДАНКО

ЦВЕТОК В ЛЕСНОЙ ГЛУХОМАНИ

НАРОДНЫЕ МСТИТЕЛИ

Второй день партизаны Михаила Черного пробирались вдоль безымянной речушки по густым труднопроходимым лесам. Наконец набрели на бурелом и остановились. По самому берегу речки обойти бурелом было невозможно, там болото. Разведчики Саша и Ефим ушли вперед. А отряд расположился на отдых.

Михаил тяжело опустился на старую, вывороченную с корнем березу и задумался.

Второй день ему не давала покоя какая-то безысходная тоска. Перед уходом из района, где началась его партизанская жизнь, Михаилу хотелось еще раз глянуть на могилу командира, с которым прошел, пожалуй, самое трудное время в своей жизни, оправить ее, обложить дерном, может, звезду вырезать, если найдется там кусок жести. Да просто молча постоять у холмика и уж потом только уйти навсегда в другие края. Но было не по пути. А сказать прямо о своем желании Михаилу казалось неудобным, сентиментальным. Теперь о живых не хватает времени заботиться, не только о мертвых!

Ушли.

В походе появились новые заботы, которые, казалось Михаилу, заглушат его затаенную тоску. Ан нет! Он то и знай невольно возвращался мыслями к одинокой могиле в чужом, далеком от родины лесу. Ему почему-то казалось, что, исполни он свое желание, он сделал бы для Стародуба что-то очень важное, без чего не имел права уходить.

«Просто горе и лишения нас так сроднили, что я без него не могу, – решил Михаил, отмахиваясь от своей тоски. – Появятся новые дела, забудусь. Но на могилу я вернусь после войны. Обязательно вернусь…»

– Товарищ командир, там большой шалаш. Люди живут! – доложил Саша, выбравшийся из бурелома без Ефима.

– Что за люди? Сколько их? С оружием?

– Да какое там оружие. – Саша печально потупился. – Ребятишки. Вот такусенькие, – он показал себе до пояса. – Убежали из еврейского гетто. Испугались и, как одичавшие котята, бросились в кусты. А когда мы заговорили по-хорошему, из шалаша вышла настоящая царевна Несмеяна, очень красивая и очень печальная. Она позвала детей. Они сбежались, ухватились за нее и смотрят на нас, как голодные утята. Глазища у всех большие, черные. А шеи тонкие и аж синие от худобы. Ефим, кажется, заплакал. Остался там, выворачивает свои карманы, крошки вытряхивает.

– Комиссар! – тревожно крикнул Михаил. – Дмитрий Артемьевич! Бери буханку хлеба. Весь сахар, что принесла Мария Степановна. Сала побольше.

– Товарищ командир, разрешите, и я пойду, – встала Мария Степановна. – Может, детям нужна и медицинская помощь.

– Идемте, идемте. – Михаил передал Саше огромный каравай, который они носили с собой как неприкосновенный запас.

Две огромные старые березы были сломаны каким-то буйным вихрем и упали навстречу одна другой, макушка к макушке. Падая, они ободрали не одну ель и осину. И получилось огромное нагромождение из ветвей и сучьев. Под этим-то завалом и приютилась девушка с ребятишками. Они соорудили довольно вместительный шалаш. Покрыли его осокой, которую, видимо, голыми руками рвали у реки: инструментов здесь не было видно никаких. Вверху перед входом в шалаш висели вязанки грибов и вяленой рыбы, в основном вьюнов. Вместо шпагата все это нанизывалось на лыко. А внизу на кучке сухой травы сидели они, хозяева этого обиталища, словно наседку, окружившие и на самом деле небывало красивую девушку.

При виде вооруженных людей, у которых на пилотках горели красные звездочки, ребятишки повытянули жилистые тонкие, словно утиные, шейки. А девушка встала и молча, чуть приметно кивнула. Видимо, она еще не знала, как себя вести при этих невесть откуда нагрянувших людях.

– Я командир партизанского отряда. Здравствуйте, – приложив руку к козырьку, почтительно поздоровался Михаил. – У вас, наверное, трудно с продовольствием? – краснея от сознания того, что говорит слишком сухо, официально спросил Михаил. – Разрешите передать вам кое-что из наших запасов. – Он взял из рук Саши каравай и несмело протянул девушке, словно боялся, что она откажется.

Комиссар смотрел, и не узнавал своего командира, и не понимал, почему он вдруг так робеет. Сразу куда девалась его уверенность и командирская сталь в голосе. И догадался: «Перед красотой оробел Михаил».

На приветствие командира девушка тихо и стеснительно ответила:

– Эля. Элеонора Семеновна. Воспитательница Сосновского детдома. А теперь вот, – она показала руками на ребятишек, которые облепили ее.

Видно было, что дети беспрекословно ее слушались, потому что, когда она, взяв из рук командира огромный каравай, кивнула им, ребятишки тут же сели в кружок к старому, закопченному ведру, до половины заполненному зеленоватой жижей. И только глазенки их голодно, неотрывно смотрели на хлеб, да в прозрачных зобиках подрагивало нетерпение.

– Мы только что уху сварили. Но хлеба они не видят второй месяц. Надо осторожно. – С этими словами Эля попыталась разломить каравай.

Михаил понял, что это ей не удастся, через колено разломил каравай пополам и спросил, как дальше ломать.

– Одну часть еще пополам, – попросила Эля. – Все это отложим на потом, а четвертинку мелко покрошим в уху.

Теперь дети утопили свои загоревшиеся глаза в ведре, куда сыпались крупные и мелкие крошки хлеба. Каждый, видимо, замечал, куда падала крошка покрупней, чтобы потом ее выловить.

Дмитрия Артемьевича удивило безмолвие, с каким эти дети ожидали обеда. Знать, настрадались досыта и запуганы до немоты.

Мария Степановна достала небольшой пакетик из своей аптечки и каждому малышу положила в рот по таблетке.

– Сосите пока. Это витамин.

Дети и ей повиновались молча, словно на самом деле были безмолвными.

– Дети, сегодня вы можете говорить вслух, – тихо сказала Элеонора Семеновна. И, повернувшись к партизанам, она пояснила, что со времени бегства из гетто все они говорили только шепотом и жестами, чтобы не услышал их случайный прохожий.

У этих ребят не было сейчас никаких детских желаний, кроме желания есть, и они не воспользовались разрешением своей воспитательницы говорить вслух, а молча и жадно смотрели на раскисающее и опускающееся на дно, словно куда-то исчезающее, хлебное крошево.

Наконец Эля сняла висевший на стропиле шалаша туесок меньше поварешки и подала одному из мальчишек.

– Адамчик, ты будешь следить за порядком, – повелительно сказала она. – Каждый раз взбалтывай. Набирай полную чашечку, все по одной выпьют. Потом по второму кругу.

– А вы? – встрепенулся Адамчик. – Сначала вы съешьте.

– Я потом, ребятки. Вы мне оставите, – засуетилась, видимо стесняясь, Эля. – Только не глотать целиком, хорошенько разжевывайте.

Адамчик, голодно, с раскрытым ртом глядя на первую чашечку загустевшей еды, отдал ее мальчику справа. Когда тот сразу все опрокинул себе в рот и начал жевать, Адамчик подал чашку второму. И так его очередь оказалась последней.

– Это пытка, а не кормежка! – нервно процедил Михаил. – Надо было нам свои ложки собрать, чтобы сразу все ели.

– Ни в коем случае! – возразила Эля. – Они сразу нахватаются, как волчата.

– И заворот кишок! – поддержала ее Мария Степановна. – Вы молодец, Эля. Откуда у вас такая смекалка? Ведь совсем молодая. Вам и двадцати еще нету?

– Восемнадцать исполнилось в день, когда началась война, будь он проклят, тот день! – ответила девушка. – Идемте вон туда на пенек. Тут теперь будет полный порядок. Адамчик у меня за помощника. – И когда отошли, добавила доверительно: – Боюсь одного: мне оставят не меньше половины ведра. Знали бы вы, что это за дети стали! Десятилетние старички, и только. Мудрые, рассудительные и бесконечно добрые.

Когда уселись на березе, Элеонора Семеновна рассказала все о себе и своих воспитанниках.

Детдом, в котором она только начала в этом году трудовую деятельность, эвакуировать не успели. И детей пришлось раздать людям. С началом войны простые люди охотно теснились, делились с беженцами и голодающими последним куском, поэтому сирот из детдома развели в полдня, – сами разобрали, как только узнали, что детям некуда деваться.

Элеонора Семеновна тоже ушла на хутор в небогатую семью, где нужны были рабочие руки. Дочь потомственного музыканта, выросшая в Бресте, она впряглась в тяжкий крестьянский труд, стараясь заглушить в себе и тоску по родным, о судьбе которых ничего не знала, и злобу на разнузданных захватчиков, и горечь обиды за свои растоптанные, развеянные девичьи грезы и надежды.

Но вдруг организовавшаяся в селе полиция начала сгонять евреев в гетто. Сначала собрали семьи, притаившиеся в отдельных домах и на хуторах. А потом начали охотиться по лесу. С собаками, как на лесную дичь, выезжали верховые полицейские в окрестные леса и ловили евреев, пытавшихся спасти хотя бы детей. Особенно свирепствовал комендант полиции Гарабец. Кто он такой, кем был раньше, Эля не знала. Слышала только, что Гарабец люто ненавидит евреев. Хозяйка ее рассказала, что этот ирод самолично хватал за ножки малюток Абрама Штокмана, сельского портного, и бросал в пустой колодец.

Воспитательница стала опасаться за судьбу размещенных по селу воспитанников. Среди них было много евреев. Что, если дознается Гарабец? И страхи ее оказались не напрасными. Однажды хозяйка сказала, что в селе нашли двух мальчишек из детдома, оба дети евреев. И теперь идет сплошная облава. А наутро полиция приволокла в гетто больше десятка мальчишек и девчонок.

Наивной была Элеонора Семеновна. Она смело пошла в комендатуру, несмотря на слезный протест хозяйки, пошла к самому Гарабцу, вполне уверенная, что к голосу воспитательницы не могут не прислушаться.

А комендант, выслушав ее смелую речь, первым делом подошел к ней и наклеил на грудь и на спину огромные лоскуты с шестиконечными желтыми звездами на черном фоне.

– А теперь послушайте, что я вам скажу, юдовская воспитательница! – И рявкнул: – В гетто! В гетто!

– Но я по матери полька! – заявила воспитательница.

– Покровители евреев страшнее самих евреев! – ответил комендант.

Вбежал полицай и уволок ее. По дороге полицай обещал ей свободу за красоту и ласку. Но она молча, с гордо поднятой головой ушла в гетто…

Что значит гетто, Эля еще не знала. Полицай привел ее во двор бывшей МТС. Двор, обнесенный густой сетью колючей проволоки, был заполнен сельскохозяйственными машинами. Их, видимо, все выкатили из мастерских и гаражей, а на их место вселили евреев. У ворот полицай, злой за то, что она не приняла его предложения, ударил девушку прикладом. И ее уже на руках унесли сами евреи. Очнулась она ночью, окруженная шепчущимися ребятишками. И тут же узнала одного за другим своих воспитанников. А в следующую ночь ребята увели ее куда-то прочь из мастерской, за стенку, и там, лежа на земле, показали вырытый под оградой из колючей проволоки подкоп. Вылезли они в этот подкоп. А неугомонный Адамчик еще вернулся и другим показал свою тайну. Только неизвестно, воспользовался этим лазом еще кто-то или нет. Потому что, когда Адамчик догнал беглецов, в гетто послышались свистки полицаев и стрельба.

По дороге четверо детей, которые были сильно побиты полицией при облаве, умерли. У них хватило силы только вырваться на волю и свободно вздохнуть. Как раз главный зачинщик подкопа Еська и умер первым. Ему Гарабец прикладом отбил внутренности. Еська словно чувствовал свою скорую гибель, всех торопил с побегом. Другим помог, а сам лишь сутки пожил на воле. И то все время только плакал о том, что наконец-то перед самой войной разыскали его папу и что папа уже, может быть, ехал к нему, потому что в письме обещал вот-вот приехать.

Ребята похоронили Еську и написали на могильном камне:

Наш Данко. 12 лет.

– Про Данко я им рассказала уже после смерти Еськи, – закончила свой рассказ Элеонора Семеновна.

Партизаны долго молчали.

Наконец Михаил решительно встал и спросил, сколько в селе полицаев и может ли она начертить план села.

– Полицаев было девять! – ответила Эля. – А план я вам сейчас начерчу.

– И пометьте, где комендатура, а где жилой дом этого Гарабца, – добавил Михаил.

– Э-э, дома вы его не застанете! – махнула рукой Эля. – После того как в соседнем районе обезоружили полицию, полицаи только днем, и то на часок, забегают домой, а на ночь, как куры на нашест, собираются в комендатуру. Обгородились колючей проволокой. И кажется, кирпичный забор начинали строить.

– Здание комендатуры кирпичное? – спросил Михаил.

– Нет, деревянное. Старинное, еще при поляках там была тоже комендатура.

– Вот вам бумага, – достав из кармана подобранную возле могилы Стародуба и сложенную вчетверо небольшую школьную карту, сказал Михаил. – Рисуйте по возможности подробнее. А мы пойдем посоветуемся, что делать. Вы, доктор, пойдете к ребятам, когда они поедят, может, еще чем сможете им помочь. Сделайте им полный медосмотр, как перед отбором в армию.

Возвратившись к своим, Михаил рассказал об услышанном от воспитательницы и спросил совета, что делать.

– Тут разных мнений быть не может, – развел руками Чугуев, – детей надо обеспечить сытной и теплой зимовкой, а уж потом идти дальше.

– Этих детей должен обеспечить сам Гарабец, прежде чем мы его уничтожим! – жестоко взмахнув кулаком, ответил Михаил. – Заберем в его доме все, что может пригодиться детям. Даже скот порежем. Мяса можно навялить на зиму по-калмыцки. Операцию проведем ночью. Его семья под конвоем сама должна все погрузить на подводы. А с подвод мы перенесем в лодки. Вода следов не оставляет. Это первая часть операции. – Он замолчал, ожидая реакции.

– Правильно, – кивнул Чугуев.

– А вторая часть, без которой я не уйду из села, – это беспощадная расправа с полицией. Если не удастся пробраться в комендатуру, то забросаем гранатами окна. Гранатой прорвем крышу и бросим факел, чтоб дотла сгорело их кубло.

– А где ты возьмешь факел? – спросил Морячок. – Нужно горючее.

– Комендантша обеспечит. Уж керосин-то у нее найдется. А может, и бензин. Идем всем отрядом.

– Михаил, а может, двоих – доктора и товарища Чугуева – оставить тут, – заговорил пока что соглашавшийся с командиром комиссар. – Товарищу Чугуеву тяжело ходить. Нога-то у него болит, хоть он и крепится. Кстати, он здесь принесет больше пользы.

Михаил удивленно вскинул глаза.

– Я узнал, что товарищ Чугуев неплохо владеет топором, – ответил комиссар на безмолвный вопрос. – Пока мы ходим, он тут сможет срубик наметить. А мы потом скоренько смастерим жилье по типу солдатских землянок.

– Это было бы здорово! – загорелся Михаил. – Но сможете ли, товарищ Чугуев?

– Прикажете, товарищ командир, значит смогу, – серьезно ответил Чугуев, уже вынимая из-за пояса свой топорик, с которым и пришел в отряд.

Тут-тук-тук! – раздался стук в дверь.

– Кто там? – удивленно спросонья спросила жена коменданта, вставая с постели. – Батя, вы что, двери в сенях не запирали?

– Что? А? – проснулся и отец.

– Двери, спрашиваю, в сенях не запирали? – уже с раздражением спросила хозяйка, прислушиваясь к повторившемуся стуку.

– Да как же! На все запоры!

– А что ж прямо в комнату кто-то стучится? Как же они в сени попали?

Пока они спорили-гадали, как да что, дверь затрещала и подалась.

Чиркнувшая спичку хозяйка увидела лом, которым была отворочена дверь. Вскрикнула и, убежав за перегородку, притаилась.

– Кто тут? Кто? – строго закричал старик. – Это дом самого коменданта полиции Гарабца!

– Знаем. Он-то нам и нужен! – также резко оборвал его голос.

– Кто вы?

– Народные мстители! – проходя по комнате и присвечивая спичкой, ответил один из вошедших.

– Товарищ командир! – обратился к этому другой голос. – Там комендантша не выскочит в окно? Убежать-то она не сможет, а крику наделает.

– Взять ее. Заткнуть рот, чтоб молчала, и сюда. А ты, старик, садись и слушай… Вас сколько человек сейчас в доме?

– Нас д-д-д-вое. Вот я и невестка, – дрожащим голосом отвечал старик. – Н-н-но только это какая-то ошибка, господа.

– Мы не господа, чтоб вы знали! Вы слышали, что в соседнем районе сделали с полицией?

– Д-да-да-да, там… – старик заметно стихал. – Слышал, там какой-то Мишка Черный.

– Не какой-то, а командир партизанского отряда, – уточнил Михаил и неожиданно для себя добавил: – Народный мститель. Это я и есть.

Старик вдруг закашлялся.

Но Михаил не стал ждать, когда он успокоится, а, увидев перед собой связанную женщину в белой сорочке, стал излагать свои требования.

Он требовал все продукты: муку, крупу, жиры немедленно погрузить на бричку. Сложить туда и всю одежду.

– Сколько у вас всего бричек? – спросил он.

– Ччч-четыре. И лег-чанка, – ответил старик.

– А лошадей?

– Да теперь десяток.

– Ничего себе, нахватали, сволочи!

– На сколько подвод можно погрузить продукты?

– Да на три, пожалуй, и уберется, – жалобно ответил хозяин.

– Это откуда у вас их столько?

– С базы. Тут же склад раздавали, как ушли Советы. Все брали, ну и мы…

– Довольно! Быстро все показывай! Не вздумай кричать. Вам мы не собираемся мстить. От вас нам нужны только продукты и одежда. Пошли.

Пока хозяин под конвоем двух партизан выводил и запрягал лошадей, остальные выносили на повозки продукты и вещи. Кстати, у запасливых хозяев оказалась канистра бензина. И уж чего не ожидали – радиоприемник с запасами батарей.

Михаил вышел во двор, прошел за дом, где в палисаднике сидели два партизана, следивших за улицей.

Стоя здесь, Михаил понял: с улицы не слышно и не видно, что делается во дворе коменданта.

Через час комендантша со свекром остались связанными в пустой бричке. Кони паслись тут же на берегу. А все их добро поплыло в больших лодках вниз по реке. Впрочем, они не видели, в какую именно сторону отплыли тяжело нагруженные лодки. Да не все ли равно в какую? Вода следов не оставляет.

АУСВАЙС

СЫН С ПЕРЕКАЛОМ

ДОРОЖЕ ЗОЛОТОГО КЛАДА

Первая часть операции длилась четыре часа.

К двум часам ночи партизаны уже вернулись на главную улицу села и, притаившись у большого дома, стали осматриваться, прислушиваться.

Стояла глубокая полуночная тишина. Ни говора людского, ни собачьего лая.

И вдруг словно струна лопнула, где-то чуть не над самой головой партизан резко закричал петух. Молодой, сильный голос его долго переливался на все лады. Выдав свою мощную тираду, петух еще и проворковал, словно сам себя хвалил за удаль.

– Чтоб тебя разорвало! – прошептал Саша, стоявший рядом с командиром. – Напугал до смерти.

На другом конце села тут же откликнулся второй, более басистый. И пошло.

– Это что ж, скоро утро, товарищ командир? – с тревогой прошептал Саша. – Можем не успеть.

– Как раз время, когда особенно хочется спать. Сейчас даже патруль клюет носом… – ответил Михаил. – Что-то его долго нету. Саша, Ефим, давайте пробирайтесь вперед от дома к дому, пока не увидите патруль.

– Снимать? – спросил, придвинувшись, Ефим.

– Смотря по обстоятельствам. Главное, не шуметь.

– Все будет тихо, – успокаивающе поднял руку Ефим.

«Сибиряк. Потомственный охотник. Он умеет тихо» – веря в этого крупного, но очень ловкого юношу, подумал Михаил.

Когда Ефим и Саша миновали третий дом, где-то за сараем проснулась собака. Сначала лениво заскулила. А потом громко залаяла.

«Все пропало! – с тревогой подумал Саша. – Не петухи, так собака выдаст».

Ефим в это время дернул его за рукав и устремился вперед к следующему дому. Собака осталась в своем дворе и лаяла уже лениво, неохотно. Потом и совсем перестала.

Наконец на середине села появилось какое-то движение. Разведчики прилипли к черной в предрассветной темноте деревянной стенке дома. Медленно, с тихим говором по селу шли двое.

«Патруль!» – поняли разведчики.

Через некоторое время стали слышны даже отдельные слова и тихие шаркающие шаги. Шаркал один. Видно, старый, усталый. Другой мерно постукивал коваными каблуками.

Говорили о большом урожае, не убранном вовремя, о своем, мужицком, далеком от войны. Значит, не какие-то остервенелые полицаи-душегубы, а простые хлеборобы. Однако у одного, одетого в длинный зипун, за плечами винтовка. Дулом вниз. Другой, тот, что шаркает, – без оружия. Убивать их жалко. Они назначены старостой на ночь в помощь полицейскому патрулю. Их дело выстрелить в небо, если что заметят, поднять тревогу.

Вот они уже поравнялись с домом, где их поджидают партизаны… Прошли. И у соседнего дома, на крыше которого чернело гнездо аиста, сели на лавочку под окном. Пес не залаял, а тихо, приветливо заскулил. Значит, кто-то из них живет в том доме. Теперь пес туда не пустит партизан.

Однако Ефим опять потянул Сашу за рукав и подался за угол дома. Ушли в проулочек. Метров сто прошли по нему. Потом, перейдя на другую сторону этого проулка, стали приближаться к дому с аистом на крыше. Остановились на углу, за которым в двух-трех метрах тихо продолжали свою беседу старый и молодой.

Пес умолк. Видно, к чему-то прислушивался, но не знал еще, что ему делать, лаять или молчать, раз хозяин совсем близко.

«Выскочить из-за угла и крикнуть „руки вверх!“ или „стой!“, – напугаешь людей. Заорут с перепугу, – думал Ефим. – Нет. Надо спокойно влиться в их беседу, чтоб не шарахнулись».

Первая фраза пришла сама, неожиданно. Потянув Сашу за рукав и взяв автомат наизготовку, так чтоб его было хорошо видно со стороны, Ефим бесшумными шагами, но быстро вышел из-за угла и довольно внятно заговорил с патрулем:

– Мужики, не ругайте, что мы так рано вышли на улицу. Закурить у вас есть?

– Кто вы? – в тревоге воскликнул сразу осевшим голосом молодой.

Ефим вскинул автомат, мол, сам видишь, и строго потребовал:

– Не шумите, мужики. Мы вам зла не сделаем. Поговорить надо.

Видя, что перед ними два автоматчика, патрульные остались сидеть на лавочке.

– Мы слышали ваш разговор. Поняли, что вы не полиция, а простые крестьяне. Поэтому не стали с вами делать того, что следовало бы сделать с настоящими холуями фашистов, – мирно заговорил Ефим. – Так уж и вы молчите. Кто из вас живет в этом доме?

– Я, – отозвался молодой.

– Оставь свою пушку здесь. Быстро спрячь в сарай собаку и возвращайся сюда, – распорядился Ефим. – Саша, не своди с него глаз.

– Да я не убегу, – буркнул парень. – Только вы, хлопцы, лучше уж повяжите нас. А то полиция запорет.

– Это потом. Иди!

Пока тот прятал в сарай своего пса, Ефим узнал от старого, что настоящий патруль – два полицая, – сидит недалеко, в доме, греется самогоном. Но скоро должен тоже выйти на улицу.

Забрав винтовку и повязав мужиков, разведчики пошли к пятому отсюда дому. Еще издали услышали тихий говор выходящих из дому людей. Подойдя к калитке, над которой раскинул огромный шатер старый дуб, партизаны застыли, как часовые.

– Те барбосы теперь спят где-нибудь, – еле ворочая языком, заговорил один полицейский, скрипнув легкой дверью на крыльце.

– Я йи-йим пок-кажу спать! – погрозился другой, споткнувшись обо что-то.

Распахнув калитку, он перекинул винтовку за плечо и обернулся, протягивая руку к напарнику, наверное, что-то хотел попросить. Но тут же икнул и стал валиться на бок, нелепо обводя рукой вокруг. Второй рванулся было к нему. Но удар по голове свалил его к ногам первого.

Саша быстро метнулся от дома к дому, туда, где остался отряд.

Пулеметный огонь брызнул одновременно с громоподобным взрывом связки гранат, брошенной в окно комендатуры, в окно той самой большой комнаты, в которой спали полицейские. В то же мгновение здание комендатуры осветилось вспыхнувшими с двух сторон яркими большими факелами. Какой-то полицай выбросил в окно гранату. Из другого окна ударил тяжелый шкодовский пулемет, затрещали винтовки. Стреляли вслепую, в сторону ворот, откуда могли ворваться те, кто поднял переполох.