Текст книги "Напряжение"

Автор книги: Андрей Островский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Кончила она вдруг, сказав: «Ну вот, теперь ты знаешь все. Я не хочу и не могу быть перед тобой нечестной». Я схватил ее за рукавички, но она вырвала руки: «Не надо. Не говори ничего. Я тороплюсь, меня ждет Майка…» И побежала. Но я догнал ее, остановил: «Не умрет твоя Майка… Ты боишься неискренности. Знай: я скажу сейчас то, что скажу завтра, послезавтра, через неделю, год, через десять лет. Я тебя люблю. И люблю все больше и больше. Это не слова, Маринка. Это клятва…»

«И все же, прошу тебя, молчи, – прервала она. – Если хочешь, мы поговорим потом, но сейчас…»

Я сказал очень тихо, но настойчиво: «Нет, мы не будем говорить об этом ни сейчас, ни потом. Зачем оглядываться назад? Мы будем говорить о будущем, нашем будущем. Правда?»

«Не знаю. Посмотрим… А теперь иди, мне тоже нужно».

Домой я пришел, когда все лежали в кроватях. С порога я объявил на всю комнату: «Ребята, я, кажется, женюсь…»

«В зале послышалось драматическое «ах»!» – сказал, подняв голову с подушки, Сашок.

«То есть, что значит «кажется»? Прошу уточнить», – а заметил Левушка.

«Зря мы его кормили», – пробормотал спросонья Митька.

Последним откликнулся Джек: «А что, братцы, может быть, это к лучшему? Вполне возможно, что она сделает из Славки человека. Она продолжит наш кропотливый, связанный с опасностями и тяжкими лишениями труд и добьется того, чего не смогли мы».

После этого изречения все, кроме меня, прокричали троекратно «ура». Этот салют закончился барабанным боем в стену, раздавшимся из соседней комнаты.

Бедная Маринка, сколько ей пришлось пережить!

6 ноября.

Завтра праздник. Мы будем его встречать вместе с Маринкой у нее в общежитии. Красота!

О свадьбе не говорил. Страшно: вдруг… Ох это «вдруг»! Но я уверен, она будет. Мечтаю, чтобы она состоялась под Новый год. Пригласим оба общежития.

А вообще, к черту дневник. Больше я писать не в состоянии. К чему? Все свои мысли я буду лучше высказывать вслух. Ей. Только ей. Милая, хорошая моя Маринка!

Григорий Афанасьевич Завьялов – Павлу Евгеньевичу Быкову

Новосибирск, 5 июля 1940 года

Привет тебе, друг Павел!

Давненько тебя не слышно. Как жив-здоров? Как семейство? Сейчас тебе, наверно, подкинули работки Указы? Нам изрядно. Но дело это, пожалуй, очень своевременное, необходимое. С дисциплиной мы всегда прихрамывали, но смотрели на опоздания, да и на прогулы, сквозь пальцы. Тут как-то попросил нашего начтруда и зарплаты принести статистику. Посмотрели на его выкладки директор, главный инженер, начальник отдела кадров – за голову схватились. Я, признаться, тоже не представлял: оказывается, в месяц набегает около 4 тысяч часов. Вот и считай: значит, человек 20-25 целый месяц баклуши бьют. Куда годится такая работа? Когда же порохом кругом пахнет – преступление это.

Попадают люди под суд и случайно: десять лет ни одного опоздания, а тут, пожалуйста, – проспал. Беда просто. Пробуем таким помочь, но трудно. Закон для всех.

О твоей питомице могу сказать только хорошее. Встретил ее как-то на улице с пареньком. Высокий блондин, веснушчатое лицо – все, что успел заметить. А через два, дня, когда шел домой, глядь, снова они мне навстречу. Идут, о чем-то толкуют. Эге, думаю: один раз, может быть, случайность. Два – более вероятно, что закономерность. Что за молодец – не знаю. На заводе его не видел. Хочешь, могу разведать. Но стоит ли? Она уже не ребенок.

Зарабатывает она неплохо. Мы ею довольны. Скоро у нас тут открывается городской слет стахановцев: соревнуемся со Свердловском. Думаем послать ее делегатом. Ты, наверное, не ахти как разбираешься в наших делах. Так скажу по секрету: хотел бы я быть на слете делегатом. Делегатом, не представителем, понял? Самый цвет рабочего класса там собирается.

Доволен ли ты моими информациями, Павел? Я, кажется, честно держу слово и даже стараюсь. Если будет что значительное, напишу, не беспокойся. От Тони большой привет. Она, кажется, сама собирается приписать несколько строк.

Твой Григорий.

Прелестные наши Быковы! Быковы-молчальники. Не читала, что написал Гриша, но скажу, что у нас все в порядке. Симочка! У меня к тебе колоссальная просьба. В Ленинграде продают изумительные вязаные кофточки, бумажные, очень недорогие. К нам приехала из Ленинграда жена одного инженера, на ней такая кофточка. Это очаровательно. Она говорит, что у вас они свободно продаются. Будь настолько любезна, вышли мне парочку. Расцветка на твой вкус – я его знаю, он хороший. Размер 46. И еще у вас есть дамские пояса с большими костяными пряжками, кожаные. У нас все женщины сходят с ума по ленинградским поясам. Вот и вся моя просьба. Не затруднит тебя?

Поцелуй Сережу и Володьку. Они уже, наверное, женихи?

Целую тебя крепко.

Антонина.

Марина Гречанова – Павлу Евгеньевичу Быкову

Новосибирск, 6 октября 1940 года

Дядя Паша, дорогой мой, любимый!

Ты не удивишься, что я пишу тебе после такого молчания? Не удивляйся! Хоть я не писала, но, пожалуй, не было дня, чтобы не вспоминала о тебе. Станет трудно – думаю: а как бы ты поступил на моем месте? Даже вижу тебя иногда. Стоишь, брови на переносице сошлись, кажешься сердитым, а потом тряхнешь головой и говоришь: я, мол, вот так бы сделал… Я тоже, как ты, старалась обдумать все не спеша и принять решение, и, конечно, хотелось, чтобы оно было таким же правильным. Иногда мне удавалось. Но сейчас не знаю, что мне делать, дядя Паша.

Ты мне всегда говорил, чтобы я рассказывала тебе все, не таясь, и я обещала тебе. Но я нарушила однажды клятву и поплатилась за это. В последнее время я не сообщала тебе о своих делах. В этом не было нужды. И тебя не хотелось беспокоить мелочами.

Но сейчас я должна спросить у тебя совета. Как бы ты поступил на моем месте? Я могу решить сама. Но боюсь. Понимаешь, боюсь. Слишком для меня это серьезно. Бывают в жизни поворотные моменты. Я, кажется, нахожусь перед таким.

Сейчас я уже не бездумная девчонка, какой была тогда. И наверное, поэтому я стала такой осмотрительной. Я не должна совершать ошибки; я знаю, как тяжело за них платить. Но делать что-то нужно.

Два больших жизненных события подступают ко мне. И почти одновременно. Одно из них – комсомол. Я никогда не придавала особого значения – комсомолка я или нет: самое важное для меня было делать свое дело добросовестно и честно. Но так было вначале. Теперь же мне мало толькоделать дело. Я вижу, как наши парни и девчата борются с косностью, демагогией, которых еще порядком, как им трудно и как им радостно, когда они побеждают.

А я чувствую себя отщепенкой, хотя и мыслю так же, как они, ненавижу всякую обывательщину – как они, работаю – как они. Мне бывает грустно, когда я прохожу мимо закрытых дверей, за которыми идет собрание. Обсуждают, спорят, ругаются… А я иду домой отдыхать. Смешно и обидно.

И еще обиднее бывает, когда тебе говорят: «Как, ты не комсомолка? Не может быть!» Всем кажется, что я обязана быть ею. Да и я так считаю. Об этом меня спросил и Слава (я тебе объясню, кто это такой), и мне пришлось спрятать глаза и промолчать. А я прочитала на его лице недоумение. Я готова была сквозь землю провалиться.

И вот, дядя Паша, ко всему, я влюбилась. Ты догадываешься. Это – Слава. Какой он чудесный мальчишка! Именно чудесный. Большой умница, жизнерадостный, но главное – открытый, честный, отзывчивый. У него тысяча хороших качеств. Мне он понравился сразу, когда мы познакомились на одном вечере еще в прошлом году. Потом долго не виделись и встретились случайно снова. Я почувствовала, что он ко мне неравнодушен, а потом убедилась в этом. Я долго мучила его, любя мучила и сама мучилась. Ты, наверное, представляешь, как тяжело мучить любя. Но мне хотелось проверить его. Обжегшись на молоке, дуют на воду. И вот, когда я уверилась, что он любит, любит горячо, по-настоящему, я поняла: до счастья далеко.

Где-то я читала, что есть люди, всю жизнь прожившие с чужим паспортом, все равно что в подполье. Они не жили, а влачили существование, кляня все и вся, И хоть сравнение, может, и неудачное, но мне кажется, будто я тоже живу по чужому паспорту. Я боюсь. Это та боязнь, о которой я написала вначале.

Я давно хочу подать заявление в комсомол. Но решимости не хватает. Я ничего не скрываю, но и ничего не говорю. Меня знают как Маринку Гречанову, хорошего (пусть даже так!) токаря, рационализатора, занимающегося в вечернем техникуме, неплохую подругу (я никому никогда не причинила зла, кроме как тебе, мой дорогой дядя, да и себе). Но прошлое мое никому не известно. Я никому не говорю о нем, я всегда думаю, что сказать, если спрашивают меня о нем (как противно все обдумывать, лишь бы не было лишних вопросов!).

Когда меня будут принимать в комсомол, я должна буду сказать обо всем. И вот этого-то я страшусь. Я не хочу, чтобы мне делали милость, принимая. Но может быть и обратное: мне откажут. Люди есть люди. А я этого не вынесу, дядя.

И то же самое происходит у меня со Славой. Он ничего не знает. Я старалась избегать разговора обо мне. Но он неглупый. Он понимает, что я что-то скрываю. Да я и не могла бы всю жизнь жить по чужому паспорту с любимым человеком. Это подло! Если ему рассказать, как он все это воспримет? Отвернется от меня?

Мне страшен позор, одиночество. Я боюсь потерять Славу. Мне тогда уже некуда будет бежать.

Слава сейчас тяжело болен. У него воспаление легких. Сидя у его кровати, я передумала, кажется, все, что возможно и невозможно. Но ни к чему я так и не пришла. Если б ты знал, как мне нужно твое честное, прямое слово, как я его жду! Я уверена, что ты ответишь мне. Так ведь?

Больше ни о чем писать я не могу. Да и ничего особенного нет.

Тетю Симу и ребят поцелуй от моего имени.

Твоя Марина.

P. S. Посылаю тебе свою фотографию. Ты, наверно, забыл, какая я. Снималась летом.

Павел Евгеньевич Быков – Марине Гречановой

Ленинград, 21 октября 1940 года

Дорогая моя девочка! (Ты ведь всегда для меня будешь девочкой.) Сегодня получил твое письмо. И скажу, что оно взволновало меня больше, чем твои прошлые затеи, все вместе взятые. Ты права: ошибаться сейчас тяжелее, чем в дни минувшие.

Как бы я поступил на твоем месте? Попробую объяснить, Маринка. Для меня в жизни существует одна главная, главнейшая категория – честность. По ней, как по термометру, я измеряю, оцениваю человека, коммуниста, комсомольца. И я убежден: именно в том, как мы относимся к окружающему, как воспринимаем его, в какие отношения с людьми вступаем – открытые, прямые или завуалированные, когда один увиливает от другого, что-то недоговаривает, – именно в этом заключена истинная ценность каждого человека. Тот, у которого «душа потемки», не может быть хорошим. Это аксиома. Ведь Слава тебе и понравился прежде всего тем, что он «открытый, честный». Так ты пишешь?

Ты отлично сказала о человеке с чужим паспортом. Но к тебе это не относится. Если же ты все-таки считаешь, что жила эти годы так, то ты всегда, в любую минуту, можешь его восстановить, свой паспорт. И ты обязана это сделать, Марина. Ты это заслужила.

«Люди есть люди», – пишешь ты. Согласен с тобой. Но почему ты думаешь, что там, где ты живешь, плохие люди, которые не поймут тебя, которые опозорят тебя (ведь так вытекает из твоих слов). Это не так. Уж если на то пошло, ты в ФЗУ никому ничего не объяснила. Ты просто ушла, показав своим уходом свое несогласие с чьим-то мнением. Это честно, но наполовину. А половина никого никогда не устраивает. Ты была тогда так измучена, так истерзана, что я не решился в тот момент говорить тебе, что ты не права, я видел лучший выход в твоем отъезде.

Ты, Маринка, достойна комсомола, ты достойна большой любви. Я в любую минуту дам тебе рекомендацию в комсомол, если она понадобится, потому что знаю тебя, уверен в тебе. И считаю, что ты должна прямо, честно, с высокой трибуны сказать обо всем. В исходе я не сомневаюсь.

И то же самое – со Славой. Ты пишешь, что проверяла его любовь. Может быть, это действительно была для тебя проверка. Но узнать любовь можно лишь на деле, трудном, связанном с большими переживаниями. Если ты ему скажешь все, что тебя гнетет, это и будет твоим главным испытанием. Тут ты поймешь, настоящее у него чувство к тебе или нет. Уйдет – значит, он не «открытый и честный»; значит, ты его плохо узнала; значит, это не тот, кто тебе нужен для твоего счастья. Любящий искренне никогда не остановится перед прошлым человека, зная его настоящее.

Ты решительная, и ты сделаешь, как я тебе советую. Те неприятные минуты, которые тебе придется пережить, стоят того, чтобы их переживать. Новый паспорт будет тебе на всю жизнь.

Будь смелей, моя девочка. Я желаю тебе добра, как никому другому. Огромный привет тебе шлет тетя Сима.

Целую тебя. П. Быков.

P. S. Фотографию твою получили. Большое спасибо. Ты у нас взрослая совсем стала, красавица дивчина.

П. Быков.

Т е л е г р а м м а

Марины Гречановой и Вячеслава Ветрова Павлу Евгеньевичу Быкову

Новосибирск, 22 декабря 1940 года

Сегодня принята комсомол ТЧК Счастлива ТЧК Тридцать первого свадьба ТЧК Горячо обнимаем целуем самых дорогих любимых

Марина Вячеслав

Т е л е г р а м м а

Павла Евгеньевича и Серафимы Александровны Быковых Марине и Вячеславу Ветровым

Ленинград, 31 декабря 1940 года

Поздравляем большими событиями жизни также Новым годом ТЧК Желаем дорогим нашим молодоженам много лет жизни больших радостей настоящей дружбы ТЧК Любите уважайте друг друга ТЧК Любящие вас

Быковы

Григорий Афанасьевич Завьялов – Павлу Евгеньевичу Быкову

Новосибирск, 5 января 1941 года

Павел, здравствуй! Кажется, моя миссия опекать твою «дочурку» пришла к концу. Не скажу, чтобы опека была обременительна для нее – в общем-то Марина вполне самостоятельна, – да и для меня тоже. Могу тебя поздравить от души, от всего сердца, – хороший из нее человек получился.

Ты, конечно, знаешь о том, что недавно приняли ее в комсомол, а под Новый год сыграли мы здесь свадьбу. Эх, брат, жаль, тебя не было. Свадьба получилась на славу. Давно я такой не видывал.

Еще в прошлом году, кажется, я встретил как-то в цехе Марину. Ну, спросил о том, о сем, а потом говорю: «В комсомол думаешь вступать, или как?» Смотрю, медлит с ответом. Я-то понял, в чем дело. «Ладно, – говорю, – дело не срочное… Но учти, нам толковые комсомольцы нужны…» Больше ни слова на эту тему мы не сказали друг другу.

Летом как-то пришла Марина в партком, шум подняла: заготовки из третьего цеха поступают медленно, часть приходится браковать. Сигналят они уже две недели, а толку нет. На меня набросилась: «Можете вы, Григорий Афанасьевич, что-нибудь предпринять или нет? Не можете – сама к директору пойду».

Был у меня тут Коля Седых, комсомольский секретарь. Когда она ушла, спрашиваю: «Чего же в комсомол не принимаете? Огонь девушка. Она вам всю работу в цехе поднимет». – «Правильно, такая поднимет, но заявление она не подает, а мы тянуть не будем. Комсомол – организация добровольная». – «Тянуть, – говорю, – не надо, а поговорить стоит. Может, она ждет этого разговора».

Не знаю, говорил он с ней о чем-нибудь или не говорил, но как-то месяца полтора назад она меня увидела во дворе, в сторонку отвела: «Подала, Григорий Афанасьевич, заявление». – «Хорошо, – отвечаю, – сделала. Рекомендации-то есть кому дать? Не то я могу за тебя поручиться» Смеется: «Есть охотники, спасибо…»

Вскоре приходит ко мне Коля, взъерошенный, слишком какой-то румяный. Только что с бюро, решил посоветоваться со мной по какому-то делу. Оказывается, Марину на бюро принимали. Стала она рассказывать о себе – он и перетрусил. Бюро отложил.

Вот тебе и вожак молодежный. Пришлось намекнуть, что он трус и перестраховщик. Ушел. На следующий день бюро созвали, а Марина не явилась. Пригласили ее на следующее. А она опять не пришла. Ничего себе характерец!

Коля – ко мне. Я его на смех поднял и сказал, что так ему и надо: раз он человеку не доверяет, то почему ему будут доверять?

Пришлось Марину вызвать к себе. Битый час говорили мы с ней, и, кажется, сумел убедить ее…

В клуб на собрание пришел, чтобы посмотреть, как все пойдет. У дверей сталкиваюсь с парнем. В зал не идет, в щелочку посматривает, ладонь о ладонь потирает. Где-то, думаю, встречал его? Но где, не помню. Сижу в президиуме, мучительно вспоминаю. Ба! Да это… Ну, ты, конечно, догадался, кто это был? Я тоже, хоть и с опозданием.

Марина в первом ряду с краю сидит, худенькая, бледная, только глаза поблескивают. Волнуется. Но виду не подает. Вызвали ее. Коля бумаги прочитал. Стали вопросы задавать: «Где училась?», «Почему в Новосибирск приехала?».

Отвечает. Зал притих! Слушают все и рты разинули. Коля меня локтем толкает, шепчет: «Не пропустят!» Кончились вопросы, стали ребята выступать. Да не один и не два, как всегда – только те, кто рекомендует, – а человек пять или шесть выступили. Жарко говорили, от сердца. Смысл этих выступлений: наш человек, хороший, достойный. Коля мой заулыбался, а Марина стоит насупившись, кулачки сжимает. Проголосовали – единогласно за то, чтобы принять.

Хотел после собрания поздравить ее, а ее уже и нет в зале. Вышел в коридор, они со Славой в центре круга стоят. Увидела меня Марина, подошла…

Вот, Павлуша, как тяжело за грехи платить. Мы не всегда об этом думаем.

Перед самым Новым годом является в партком Марина. А у нас дым коромыслом: итоги подводим – год кончается, сам понимаешь. Встретил ее не очень ласково. Замотался, а тут, думаю, опять о каких-нибудь неполадках речь заведет. «Будут, – говорю, – ролики, завтра выгружаем с товарной станции» (она тут о роликах беспокоилась). «Вот, – смеется, – вы и слова сказать не даете. Я не о роликах. Я по личному делу. Или вы по таким не принимаете?» Пришлось волей-неволей улыбнуться. Оказывается, на свадьбу пришла приглашать.

Посмотрел я на ее сияющую физиономию, подумал: «Разве можно отказаться? Ни в коем случае». И записал адрес.

Так и встречали мы с Тоней Новый год на свадьбе. Свадьба была в общежитии у Вячеслава, в красном уголке. Гостей набралось видимо-невидимо: наши, заводские, и друзья жениха по институту. Соединение довольно любопытное. Нанесли новобрачным подарков. Завком преподнес сервиз, институтский профком – стол и шесть стульев. И конечно, дарили кастрюли, сковородки, подушки, ложки, вилки… Народ практичный. Жаль, что не все сговорились: в числе трофеев у молодоженов оказалось три примуса. Ну, понятно, подтрунивали над хозяйкой.

Окунулся я, Паша, признаюсь, снова в молодость. Хорошее это время. Приятно было вспомнить наши молодые годы.

Так вот и проводили нашу Марину. Вячеслав нам с Тоней понравился. Есть в нем юморок, всегда помогающий жить, есть хозяйственность, а самое ценное – есть любовь. Как ни прятал он ее от шуток друзей, ничего не спасало – она так и вырывалась наружу. А шутки все равно были.

В общем, замечательный был вечер, хорошая была свадьба, хорошие люди. Пока молодожены снимают комнату, но завод обещает Марине дать свою. В мае – июне сдаем дом, она получит наверняка.

Кажется, все описал тебе, что мог. Об остальном догадывайся сам. За посылку Тоня вас благодарит, я тоже. Все, что вы прислали, ей очень нравится. А ты сам знаешь, как трудно угодить женщине. Пишите, не забывайте.

Крепко жму руку.

Григорий.

Марина Ветрова – Павлу Евгеньевичу Быкову

Новосибирск, 18 декабря 1942 года

Дорогой, горячо любимый дядя!

Где ты? Жив ли, здоров? Какие известия от Сережи? Где тетя Сима, Володя? Я отправила тебе два письма, но ответа ни на одно не получила. Посылаю это на управление милиции с просьбой переслать письмо: должны же там знать, где ты находишься!

У нас всех кровью сердце обливается, когда читаем или слушаем о Ленинграде. Как трудно вам! Часто думаю о вас всех. Может быть, тетя Сима с Володей к нам проберутся? Разместимся. Здесь они будут в полной безопасности. С питанием тоже все можно уладить.

От Вячеслава уже месяц нет никаких известий. Я схожу с ума. Единственное утешение – работа и Павлушка. Ему 11 месяцев и 6 дней, он уже начинает ходить. Мальчишка крепенький, очень здоровый и довольно спокойный. Славе он страшно понравился бы. Бедный, неужели мой сын так и не увидит отца, как и я?

Дел у меня хватает. Завод поглощает массу времени, остальное – Павлик и хозяйство. Но я бодрюсь, знаю: бывает еще труднее. Только бы получить весточку от Вячеслава, большего мне не надо.

Дядя Паша! Посылаю тебе две заметки о заводе и обо мне тоже. Они были напечатаны в нашей газете. Это не для похвальбы, конечно.

Напиши мне, если это письмо дойдет до тебя. Подумай о тете Симе и Володе. Было бы очень хорошо, если бы они приехали.

Я и твой тезка целуем тебя, нашего замечательного.

Марина.

ДЕТАЛИ СВЕРХ ПЛАНА – ЛИШНИЙ УДАР ПО ВРАГУ

Каждый день из ворот завода, где директором тов. Р., выходят автомашины. Они доверху нагружены ящиками со специальной продукцией, необходимой доблестным бойцам и командирам Красной Армии, отражающим натиск озверелой банды немецко-фашистских захватчиков.

Как и все труженики нашей Родины, коллектив завода, удерживающий второй квартал подряд переходящее Красное знамя Государственного комитета обороны, не жалеет сил для достижения высоких показателей. Каждая деталь сверх плана – лишний удар по врагу! Это стало девизом коллектива – от рядового рабочего до инженера.

План июля завод выполнил на 115,6 процента. Но это не предел. Коллектив предприятия изыскивает новые резервы, чтобы выпустить еще больше оборонной продукции.

Отличные показатели у многих тружеников пятого и восьмого цехов. Не менее четырех норм в смену дает токарь коммунист А. Гаврилов, фрезеровщик А. Анисимова, шлифовщик комсомолец Д. Данько, электросварщик В. Вайнштейн и другие. Свой опыт передовых методов труда они передают новичкам.

Больших успехов завод сумел добиться за счет быстрого внедрения в производство предложений местных рационализаторов. На счету у М. Голубева, опытного рационализатора, восемнадцать усовершенствований за последние полгода. Шестнадцать из них уже внедрены в производство. Не многим меньше – у техника комсомолки М. Ветровой. Ряд новшеств предложен механиком М. Никандровым, слесарем В. Волчковым и другими.

Благодаря реализации рационализаторских предложений завод получает годовую экономию в размере 2 500 000 рублей и снижает себестоимость продукции.

ИНИЦИАТИВА КОМСОМОЛЬЦЕВ

Кажется, эта мысль возникла в те дни, когда Валентина К. получила письмо. Воинское письмо, адрес на конверте которого был написан не рукой мужа…

Марина Ветрова не знала близко Валентину. Но, проходя по цеху, она увидела, что с молодой женщиной происходит что-то неладное: да это было и нетрудно заметить по отсутствующему взгляду работницы, машинальным движениям ее рук.

В тот же вечер вместе с Наташей Осиповой, комсоргом соседнего цеха, Ветрова отправилась к Валентине домой. Нет, не утешать, не приносить соболезнования. Они пришли поддержать ее, отвести от невеселых дум, помочь. И женщина была им благодарна.

Сейчас, как никогда, нужно помогать друг другу. Всем трудно, всех каждую минуту поджидает горе. Марина знала об этом. У нее самой дома маленький сынишка, муж на фронте; у Наташи – брат, у каждого кто-нибудь из близких воюет с лютым фашистским зверем. В тылу не должно быть заметно отсутствие мужчин. Все, что нужно на передовой, все будет сделано здесь, за сотни, тысячи километров. И многое из того сделают руки жен, дочерей, матерей…

И вот на заседании комитета ВЛКСМ завода по инициативе Ветровой был поставлен вопрос о создании специальной группы молодежи. Марина сама разъяснила задачи этой группы: помогать тем, кто нуждается в помощи.

Ветрова – техник-технолог, член комитета ВЛКСМ завода, где директором тов. Р., и комсорг цеха. Недавно она предложила замечательное приспособление, основанное на применении новой технологии, которое дает фантастический по результату эффект: одной операцией с помощью ее приспособления можно обрабатывать одновременно десятки деталей, чем сократится производственный процесс в сотни (да, в сотни!) раз. За несколько минут один рабочий сможет делать то, что выполняют многие фрезеровщики, шлифовщики, слесари за месяц. Творческая работа и семья не мешают ей отдавать свои силы и комсомолу.

Созданная Ветровой группа разрослась. Она существует более полугода. Заводские юноши и девушки, среди которых особенно активны Н. Власова, Н. Осипова, И. Купцов и другие, не говоря о самой Ветровой, прибирают жилье, пилят и колют дрова, стирают, приготовляют обед инвалидам, пришедшим с фронта, старым женщинам, молодым матерям… И не раз комитет комсомола получал ласковые слова благодарности и привета от тех, кому отдали тепло своих сердец молодые работницы и их комсомольские вожаки. Эту инициативу нужно всячески поддержать и распространить на других предприятиях области.

В. Карецкий.

Вячеслав Степанович Ветров – Павлу Евгеньевичу Быкову

Полевая почта 25081, 27 января 1943 года

Дорогой Павел Евгеньевич! Или дядя Паша, как зовет Вас моя милая Маринка.

Вы не удивитесь, что пишет, в сущности, незнакомый человек, хотя Вы, может быть, и слышали краешком уха о таком Ветрове? Вы же для меня – очень знакомый: Марина, когда мы были вместе, много рассказывала о своем ленинградском дяде. Так много, с таким чувством, что я, стыдно признаться (очень стыдно, я даже покраснел), чуть-чуть ревновал, а с другой стороны, мне чертовски хотелось увидеть Вас, познакомиться и, конечно, поблагодарить от себя за все, что Вы для нее сделали.

Жалко, что не пришлось. Но ничего, уверен – встретимся, и обязательно! Мы с Вами должны выпить по рюмочке тминной 1) за победу, 2) за полководцев, 3) за встречу, 4) за Вас, 5) за Вашу семью, 6) за Марину, 7) за молодое новосибирское семейство: ведь он, Павлик, назван в честь товарища Быкова (тайным голосованием единогласно, без «против» и воздержавшихся!), 8) за ордена (за каждый в отдельности или за все вместе – по выбору), 9) за прекрасное будущее… Словом, есть за что чокнуться, только бы выдержать!

Меня тут дважды царапнуло в ногу, но пустяк. Марине не писал, – будет только нервничать. А сейчас отдыхаем, чешем друг другу мочалками спины в деревенской бане, едим глазами высокое начальство в стойке «смирно».

Все бы ничего, но не хватает ее. Прислала мне недавно фото Павлушки. Он уже шагает: ать-два! Солдат, гренадер! И, ко всему, свободно владеет языком – «пуи» (большой), «кх» (кошка), «гу» (гулять), кроме общеупотребительных «мама» и «папа».

На Маринку похож – копия. Я даже обижен: будто никакого отношения к нему не имею. Но солдаты мои утешили. С годами, говорят, изменится. Посмотрим!

Скоро мы снимаемся с этого места. Куда – неизвестно. Но почта остается прежняя.

Черкните, буду очень рад, А пока до свидания, жму руку.

Ваш В. Ветров.

Павел Евгеньевич Быков – Игорю Константиновичу Рудникову

Ленинград, 18 октября 1946 года

Игорь, дружище!

Как и ты, я счастлив был получить твои каракули (Почерк у тебя не меняется, так же как и ты сам, бродяга). Но и повидаться не мешало бы, а?

Понимаю, что ты не мог мне всего рассказать в письме, да и я не берусь этого сделать: больно уж много событий прошло, много пережито, потеряно.

Поэтому отвечаю тебе лишь на те вопросы, которые у тебя сразу сорвались с пера. Об остальном, я думаю, мы наговоримся вдоволь при встрече.

Так слушай. С Мариной я, конечно, продолжаю переписываться, отношения у нас ничем не нарушены, да и с чего им портиться? Живет она по-прежнему в Новосибирске, работает и учится – скоро, пожалуй, будет инженером. Вячеслав вернулся с фронта, но вернулся инвалидом. Прошел он с боями от Москвы до Сталинграда, а оттуда почти до Берлина. Месяца за два до конца войны он потерял руку. Жалко мне его, но что поделаешь? Война есть война, Маришка, сам понимаешь, тоже немало пережила.

Этим летом оба они с сыном Павлушкой были в Ленинграде и останавливались у нас. Конечно, отпраздновали встречу. Я приглядывался к обоим. Живут они дружно, легко. Что у них еще хорошего – это то, что оба они мечтатели: у них всегда гора планов, замыслов, и они осуществляют их.

Сейчас Слава поступил в аспирантуру, взялся за изучение английского языка. Учит его – знаешь с кем? Вместе с Павлушкой, которому уже пошел пятый год.

Ты спрашиваешь, что с Анатолием – «Козырем»? Не знаю, писал ли я тебе, что вскоре после Марининого отъезда он заявился ко мне, плакал, пытался даже угрожать, хотел, чтобы я сказал, где Марина. Да, конечно, ты об этом знаешь.

Его убили на фронте, в сорок втором, кажется. Но погиб он не смертью храбрых, как говорится. Слабый он был человек и с жизнью расстался из-за этого: хотел сбежать в первой же атаке, и немецкая пуля угодила ему в затылок.

Насчет других из его компании я тебе ничего сказать не могу. Только Семен Кондратьевич бросил свое ремесло на старости лет, пристроился слесарить, чинить всякую домашнюю утварь. Котя-Коток пропал, не появляется больше. Галину тоже не встречал…

Марина как-то писала мне, что Зоя живет в Ленинграде. Плановый она, конечно, бросила, но в театральный не попала и на следующий год. Кончила она Педагогический институт и преподает.

Вот, мой дорогой, каковы дела. Конечно, тебя не удовлетворят эти сведения, но, право же, я знаю только то, что написал.

Что же мне тебе пожелать? Да, наверное, все то же: скорого приезда в Ленинград. Давай-ка приезжай, я и Сима тебя ждем. Будь здоров.

Павел.

Марина Ветрова – Павлу Евгеньевичу Быкову

Новосибирск, 22 февраля 1949 года

Родные, любимые мои дядя Паша, тетя Сима, Володя!

Вы не представляете, какую радость приносит нам каждая ваша весточка. Вчерашняя же поздравительная телеграмма заставила меня даже всплакнуть. Отчего? Наверное, оттого, что в ней я снова, как много лет назад, почувствовала теплоту, душевность, дружелюбие – все то, что живет в вашей семье всегда и что так дорого мне.

Да, время летит, трудно его удержать. Подумать только: мне уже тридцать! Как-то не верится.

Вчера пришли гости, наши знакомые, чтобы отметить тридцатилетие, как шутил Славка, «со дня моего основания». Кажется, собрались все друзья, которых мы приобрели за эти годы с Вячеславом. Не было только тебя, мой дорогой дядя Паша. И я горько жалела, что между Ленинградом и Новосибирском тысячи километров. Если б ты только смог хоть на денек заглянуть к нам!..

Когда все разошлись и мы со Славушкой остались одни, я вдруг почему-то ударилась в воспоминания, в первый раз, пожалуй, за долгие годы. И мы много говорили о тебе. Знаешь, только теперь, оглядываясь на минувшее с высоты своего тридцатилетия, я поняла, по краю какой пропасти вслепую бродила я, глупая, самонадеянная девчонка. Еще шаг – и я свалилась бы, полетела в темноту. Кто знает, сумела бы выбраться обратно?! А может быть, и шаг этот был сделан. Кажется, я уже камнем неслась туда, но меня схватили на лету крепкие руки, вытащили, увели подальше от обрыва. Это были твои руки, дядя Паша. Это был ты со своей волей и умом, честностью и открытой душой.