Текст книги "Напряжение"

Автор книги: Андрей Островский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Расписалась я, Софьюшка. А теперь до самого дела дошла. Нельзя человеку молодому пропадать. А он пропадет, коли мы оставим его одного. Пенсию надо поскорее выхлопотать. Мы со стариком моим очень уверены, что в собесе нашем классовый враг сидит. А ты – там, в Москве. Сходи к народному комиссару, а может, и к самому Михаилу Ивановичу Калинину. Покажи ему мое письмо. Разве не помогут?

Видано ли дело, пятилетку в четыре года сумели одолеть, а человека живого не научились уважать. Дите-то чье? Человека, который эту самую пятилетку строил и жизнь свою молодую за нее отдал.

А я завтра еще в ячейку на завод схожу. Не помогут – в газету. А ты делай, что я тебя прошу. Документы, какие надо, пошлю тебе. Ну, с богом, дорогая моя крестница. Кланяется тебе низко вся наша семья Соколовых.

Полина.

Т е л е г р а м м а

Софьи Михайловны Городецкой – Полине Никифоровне Соколовой

Москва, 6 февраля 1933 года

Срочно высылай все имеющиеся документы Гречановых ЗПТ Маринино заявление пенсии ЗПТ ответ собеса ТЧК Подробности письмом ТЧК Привет незнакомке Марине ЗПТ пусть хорошо учится ТЧК Все будет порядке ТЧК Целую

Софья.

Марина Гречанова – Зое Бакеевой

Ленинград, 10 февраля 1933 года

Дорогая моя подруга Зоя! Я тебе не писала два месяца. Нахалка я, правда? Но ты не сердись. Жизнь моя здорово изменилась. И все не было времени тебе ответить.

Ты, конечно, спросишь, как изменилась. Я тебе попробую описать. Помнишь, я тебе о Галке Боярышниковой говорила? Это моя новая подруга. Она хоть и старше меня, но это не мешает нам хорошо дружить. Она совсем взрослая и смотрит на все пр-взрослому. И меня учит жить самой.

Галка мне новую прическу придумала – «Мери Пикфорд» называется. «Вот, говорит, ты теперь симпатяга-девчонка, а те ходишь прилизой. Так и мальчики на тебя глядеть не будут». Я посмотрела в зеркало – и правда, года на два старше стала. Солидность какая-то появилась. Я в школу пришла с такой прической, а Анна Тимофеевна говорит: «Пожалуйста, причешись по-человечески, чтобы я больше не видела этих выкрутасов». А Димка сказал, что я похожа на чучело. Вот он, твой Димочка. Ну какой из него мужчина получится!

Приходится в школу «прилизой» ходить. А зато вечером мы идем гулять по улицам, и я с новой прической. Галка мне дала поносить туфли на высоких каблуках, лаковые лодочки. Иногда мы в кино идем. Недавно я смотрела говорящий фильм «Победители ночи». У вас, наверно, таких еще нет. Интересно так! Будто театр. Люди совсем живые – говорят и даже поют, если надо. Очень непривычно.

А Галка уже не первый раз смотрит такой фильм. Она вообще куда хочешь пройдет. У нее столько знакомых! И очень много мальчишек. Она с ними не церемонится. «Эй, ты, – кричит, – шкет, два билетика!» Даст деньги, и через пять минут билеты в руках. И никогда с деньгами не убегают. Я сначала удивлялась, как это она умеет, а потом привыкла. Галка говорит, что мальчиков надо в ежовых рукавицах держать, а то они о тебе и не вспомнят.

«Откуда это ты все знаешь?» – спрашиваю. А она смеется. «Потолкаешься, – говорит, – на улице, не то еще узнаешь». Смешная. Будто на улице все ходят и тебе рассказывают.

Идем мы как-то по Садовой. Подходим к «Краму». Ты еще не забыла, где он находится? Толпа у входа, как всегда. Какой-то дяденька, совсем пьяный, как навалится на меня. Я в сторону отскочила. Оступилась и упала. Галка его по-нехорошему обозвала и давай меня поднимать. Я коленку ушибла. Посмотрела, а на чулке – дырка. Большая. И петля побежала. Жалко мне чулки стало, прямо плакать хочется. Чулки-то шелковые, заграничные, у мамы одна пара была выходная. Стою и не знаю, что делать. А Галка говорит: «Крест поставь на свои чулки. Надо новые покупать». Я разозлилась: новые, новые! Что я, буржуй какой? А она хохочет: «Подумаешь! Хочешь, я тебе червонец дам на чулки?» И сует мне десять рублей, из сумочки взяла. Бери, мол, не бойся. Я не беру. Она силком в руку кладет: «Будут деньги – отдашь. А нет – и не надо, так сквитаемся». Я взяла.

Тут мне Галка и говорит: «Я тебе дам хорошо заработать, придумала. Делать ничего не надо, а деньги будешь получать».

Пока домой шли, она мне свой план и выложила. Удивляюсь, как у нее голова работает! Все проще простого. У меня комната почти пустая. Я хоть и живу, но места мало занимаю. А у нее есть знакомые ребята. Им иногда переночевать надо. Так я вроде сдам им комнату. И платить они за это будут. Только чтобы я никому об этом ни слова…

Она обо всем договорилась сама.

Приходит ко мне один раз с приятелем; за ним – еще двое. Галка давай нас знакомить. Это, говорит, Семен Кондратьевич. Он всем голова. А это – Котя-Коток. А парня с которым пришла, зовут Козырь. Я удивилась такому смешному имени и спрашиваю: «А как вас мама зовет? Тоже Козырем?» Он засмеялся громко-громко: «Мама? Кто это такая?»

Козырь мне больше всех понравился; по-моему, он очень симпатичный. Высокий, крепкий и, наверное, сильный. И наружность привлекательная. Глаза большие, карие, а брови черные. По годам он ровесник Галки. Семен Кондратьевич все молчит. Сказал только Галке: «Фартовая хаза!» – и больше ни словечка. А я ничего не поняла, что это значит.

Посидели у меня, сказали, что будут приходить в гости. Я им ключи отдала. Галка потом по секрету сообщила, что они будут мне платить 50 рублей в месяц. Я так рада! Не знаю, как и благодарить ее. Они и задаток дали 10 рублей (те, которые я от Галки на чулки получила, тоже в счет задатка пошли).

Видишь, как надо устраиваться! Правда, не обошлось без скандала. И все это Полина Никифоровна. Увидела на столе червонец – откуда, кто дал? А потом другой. Чего ей надо? Я уже не ребенок, чтобы за мной нянька ходила. Врать я ей не буду. А говорить, что, откуда и почему, во-первых, не могу, а во-вторых, не хочу. Мы с Галкой и без нее проживем, правда?

Как только Полина Никифоровна узнала, что ко мне приходят гости, сразу же свой нос сунула. Что за люди, когда я с ними познакомилась? Прямо тошно. Галка мне говорит: «Ты ей скажи, чтобы убиралась ко всем чертям». Мне неудобно, а она сказала бы.

Галка мне твердит все время: «Ты уже взрослая – и надо жить своей головой». Конечно. Я – хозяйка, и ребята со мной обращаются, как со взрослой. Это я так называю «ребята», хотя Семену Кондратьевичу уже, наверно, лет 40. Только с Козырем мы как свои. Он научил меня свистеть: два пальца в рот – и такой свист получается! Я давно хотела научиться, чтобы мальчишки не задавались – мол, только они так умеют, а мы не можем.

А знаешь, иногда Козырь на меня так посмотрит… Ну, в общем, не как ребята в школе. Я даже краснею. Приятно, когда таксмотрят. А у тебя так бывает? Напиши обязательно. Мне это важно.

Он такой потешный! Фокусы умеет показывать. Возьмет десять копеек, повертит в руках, а потом у меня из кармана вынимает! Или из уха! Я говорю: «Ты жульничаешь». А он делает вид, будто обижается, губы надувает: «За кого ты меня принимаешь?» И объясняет, что он мастер по иллюминации. В общем, какое-то такое слово, я забыла. Фокусник значит. «А почему ты не в цирке работаешь?» – спрашиваю. Он и отвечает: «Могу в цирке, но призвания нету. Это у меня между делом».

А где он работает, я так и не знаю. Пробовала Галку спросить. «На заводе», – отвечает. «А почему они комнату у меня снимают? Жить им негде, что ли?» – «Когда, – говорит, – они в ночную смену, им далеко ездить из дома. А отсюда рядом».

Не знаю. Чего-то я все-таки не понимаю. Бывают они у меня раз или два в пятидневку, а то и ни разу. Придут вечером, иногда выпивают… А утром никого нет. Неужели ночная смена так редко бывает? И еще говорят они на каком-то непонятном языке. Я Галку спрашивала: «Что такое «фартовая хаза»? И по-какому это?» Она говорит: «По-испански это значит „хорошая комната“». Откуда они знают испанский язык?

Вот, Зоенька, сколько всяких «почему» и «зачем». Много спрашивать я боюсь. Особенно при Семене Кондратьевиче или при Коте-Котке. Семен Кондратьевич страшно злющий. Он всегда ругает Козыря, Галку тоже, но она его не боится вовсе. А со мной он и не разговаривает. А спросить – Галка или кто-нибудь подумают, что я дура или маленькая.

Сейчас перечитала твое последнее письмо. Ты смешная, Зойка. Даже как будто ругаешь меня за то, что я умею паять. А зачем же тогда в школе этому учат? Ты говоришь: скучища! Я не люблю скучных вещей, а возиться с «Конструктором» могу хоть целый день. По-моему, это интересно. В общем, спорить с тобой не буду: на вкус и цвет товарищей нет.

Только насчет керосина или мазута («всякой гадости») ты не права. У нерях могут быть грязные руки. К маме иногда приходила тетя Катя, ее знакомая. Она работает мастером на заводе. Ты никогда этого не сказала бы, если бы ее увидела: руки у нее чистые, с маникюром. И всегда от нее такими замечательными духами пахнет! Почему я не могу быть такой?

А читать книжки и в театр ходить, конечно, нужно.

На этом заканчиваю. Не забывай свою ленинградскую подругу. Письмо накатала большое, и, наверно, куча ошибок. Не ругай, торопилась очень.

Марина.

Зоя Бакеева – Марине Гречановой

Оренбург, 24 февраля 1933 года

Дорогая моя Маришенька! Здравствуй. Письмо твое получила, читала и перечитывала много-много раз. А потом показала маме и папе. Ты не рассердишься за это? Вот, а теперь спешу ответить.

Ты не обижайся, но мне твои новые друзья не нравятся, и Галка твоя тоже не нравится. Не подумай, что это ревность. Но по твоим описаниям она мне кажется «темной личностью».

Все твои «почему» и «зачем» меня тоже мучили, и я не знаю, что и ответить. Ты, пожалуйста, следи за всем сама и старайся понять. Ты скажешь: «Ну и совет! Я и без тебя все знаю». Конечно, Мариша, по письму твоему трудно понять, что у тебя происходит и кто эти люди. Не хочу тебя обидеть, но, по-моему, это люди плохие. И все, что тебе Галка говорила, – вранье.

И не только я так думаю. Мама и папа тоже. Ты скажешь: почему? Все объяснения, которые ты получила, – странные. И ты правильно спрашиваешь, неужели вечерняя смена так редко бывает. Папа сам работает на заводе и говорит, что это чепуха. Один и тот же человек может работать всю пятидневку в ночную смену, а следующую – в утреннюю.

Мне даже страшно писать это, но твои друзья – воры или жулики. А может быть, и еще хуже. Папа говорит, что «фартовая хаза» – воровской жаргон, особый такой язык у воров, а не испанский. Вот видишь, Галка твоя здесь определенно врет.

Маришка! Мне так страшно за тебя! Выгони их всех. Скажи, что уезжаешь. И взаправду приезжай к нам. Это твое единственное спасение. Можешь потихоньку, когда все спят. Я бы так обязательно сделала. Все проснутся, а ты уже в Москве. Скажи только Полине Никифоровне, и больше никому.

Сделай так, миленькая. Я тебя очень, очень прошу! Не заставляй нас волноваться.

Твоя Зойка.

Зоя Бакеева – Марине Гречановой

Оренбург, 26 марта 1933 года

Мариночка! Что с тобой? Почему от тебя нет писем? Получила ли ты мое? Может быть, я тебя обидела им? Ты меня тогда прости.

Иногда мне приходят в голову страшные вещи. И даже сон вчера видела просто жуткий. Все, наверно, из-за твоего последнего письма. Приснилось, будто ты с Галкой своей идешь ночью по какой-то чужой лестнице. Она тебя тащит в подвал. Ты кричишь, а она тащит. И похожа она на ведьму – старая-престарая, волосы дыбом. А в подвале разбойники или воры. Кто с ножом, кто с топором. Бросились они на тебя. А оказалось, что это я, а не ты. А ты сбоку стоишь, смеешься. И у тебя какая-то кочерга в руке, на меня подняла ее, хочешь ударить. Я как закричу – и проснулась. Потом долго лежала, думала о тебе. Где ты сейчас, что делаешь? И решила обязательно написать письмо. А потом заснула и ничего больше не видела во сне.

Напиши мне, Маришенька, все-все, что у тебя происходит. Ходишь ли ты в школу? Ты ничего об этом не пишешь. Жду.

Твоя Зоя.

Марина Гречанова – Зое Бакеевой

Ленинград, 9 апреля 1933 год?

Зоенька, дорогая моя подруга! Если бы ты знала, в какую историю я попала! Голова идет кругом. И не знаю, выберусь ли я когда-нибудь из этого положения. Какая я дура! Зачем не послушалась тебя, Полину Никифоровну, а теперь мне никто, никто не поможет. Ах, если бы мамочка моя была жива! Я совсем не знаю, что мне делать.

Галка на самом деле оказалась дрянью. Я таких не встречала. Это она во всем виновата. Прикинулась добренькой такой, ласковой. А она воровка, самая настоящая. И ребята все – тоже воры… Я теперь все знаю, поняла, как все они меня обманули.

Мне очень трудно писать. За мной все время следят. Куда я иду, что делаю, с кем разговариваю. Я и сейчас очень боюсь, вдруг кто-нибудь войдет. А увидят это письмо, я пропала – пришьют, то есть убьют. Я сама начала говорить, как они, и даже не замечаю. Не сердись.

Помнишь, я тебе писала: ничего не понимаю, всякие «что» и «почему» в голове. Я и стала за всем следить. Делаю что-нибудь, а сама посматриваю и слушаю, что они говорят.

Началось все 20 февраля. Я Галке сдуру сказала, что завтра у меня день рождения: хотелось хоть с кем-нибудь поделиться. Раньше, при маме, проснусь в этот день, а на столе кукла, или кубики, или еще какой подарок лежит. Рядом пирог или крендель из белой муки. Я уж всегда знала, что это мне. Так радостно сразу станет. Платье нарядное надену, и все меня поздравляют. И гости к нам приходили с завода.

В тот вечер тоже горсти ко мне пришли, Галкины знакомые. Козырь мне и говорит: «Поздравляю с днем ангела, а подарок возьми у себя в кармане». Я полезла в карман и достаю медальон с цепочкой. Смотрю – совсем как золотой. И говорю: «Во-первых, я в ангелов не верю, а во-вторых, у меня день рождения. И такие подарки брать не могу, потому что медальон золотой». А Козырь говорит: «Тебе-то не все равно? Бери, раз дают».

Захотелось взять медальон. Он такой чудесный. А сама думаю: откуда у него такие вещи? Вроде он совсем небогатый. Пока я думала, Козырь мне подарок на шею повесил. «Вот, – говорит, – краля стала».

Семен Кондратьевич ничего не сказал. Взял меня за подбородок. Пальцы жесткие, как клещи, а глаза мутные-премутные. «Сколько, – спрашивает, – годков стукнуло?» Я отвечаю, что четырнадцать. «Ничего, – говорит, – скоро своя в доску будешь». И сел за стол, на мамино место. Он всегда на мамином месте сидит, Противный такой…

Начала спать укладываться. Сплю я теперь в углу на полу, за ширмой. А они всё разговаривают, громко так, бутылки откупоривают, звенят стаканами. Вдруг Котя-Коток кричит мне: «Эй, вороха, будешь гамырку бусать?» Я спряталась под одеяло, притворилась, будто сплю.

Заходит ко мне за ширму Галка, зовет: «Иди к нам, ты ведь сегодня именинница. Семен Кондратьевич тебя поздравить хочет». Я – отказываться, а она шепчет, ласково так, что обижу всех, если не выйду. Послушалась я.

Семен Кондратьевич протянул мне стакан с вином, мол, угощайся. Я, конечно, ни в какую. Тогда Галка взяла у него стакан и поднесла к самым моим губам, а Котя-Коток вдруг сзади за руки схватил. Стала я вырываться, да разве сладишь? Глотнула водки, закашлялась, из глаз слезы… Захохотали все, только Козырь отвернулся и стал что-то играть на гитаре.

Чувствую, горит в груди. Разозлилась, схватила стакан да как брошу со всего размаха на стол! Перебила бутылки, посуду. И заревела.

Ты не представляешь, что у меня за жизнь! Полина Никифоровна болеет. Лежит, ноги у нее отнялись. Я прихожу к ней. А сказать ничего не могу. Все, мол, хорошо. И друзья замечательные, помогают мне. Вот как врать научилась, даже не краснею совсем. Прямо бессовестная стала. Ругаешь меня, Зоенька? Как я хочу, чтобы меня кто-нибудь поругал покрепче и освободил после этого от «друзей». Все бы отдала! Даже если бы побили хорошенько! Но этого, наверно, никогда уже не будет. В людях я разочаровалась. Неужели все кругом обманщики и воры? А Галку я просто ненавижу.

На следующий день я проспала школу. Голова болит, нехорошо так во рту. Как будто заболеваю. Посмотрела на стол, а там битое стекло, бутылки, куски хлеба. Я все сразу и вспомнила.

Вдруг вижу: между диваном и стенкой два чужих чемодана. Один совсем новый, а другой, поменьше, потрепанный, кожаный. В маленьком оказались отвертки, ключи, плоскогубцы. И еще какие-то крючки, как у зубных врачей. Только у врачей потоньше и блестящие.

Другой чемодан был тяжелый и не открывался. (Зоенька, не думай обо мне плохо. Никогда на свете не полезла бы в чужие чемоданы. Не такая уж я любопытная. А тут мне надо было побольше узнать о моих «квартирантах». Это ведь не нечестно, правда, Зойка? Мне все время казалось, что они не те, за кого себя выдают, что-то скрывают от меня). Все-таки я его открыла. Их же ключом, я его в маленьком чемодане нашла. И хорошо сделала, Зойка, что открыла. Знаешь, что в чемодане было? Золото! Я никогда не видела столько золота. Брошки, цепочки, кольца… Даже страшно стало. Тут я все поняла, сразу. Значит, они воры. Разве у рабочих будет столько золота? Наверно, и медальон, который мне Козырь дарил, тоже здесь был. Я его сорвала и бросила обратно в чемодан.

Прибралась в комнате. Сижу, задачку решаю, а сама трясусь от страха. Пришла Галка. Она всегда первая приходит. Я и спрашиваю: «Что это за чемоданы у стенки?» Она говорит: «Ребята инструменты свои оставили, сегодня возьмут». Я снова спрашиваю: «В обоих инструменты?» Она, видно, сразу догадалась, что я открывала чемоданы, и завопила: «А-а, ты знаешь, что в них? Ну, чего караулки растопырила?! Говори, знаешь?» Я взяла и сказала правду. Тогда Галка ударила меня кулаком по голове. Я растерялась от неожиданности, а потом размахнулась, стукнула Галку и бежать. А она передо мной встала, у двери не пускает. «Смотри, – кричит, – драпать тебе некуда! У нас везде свои. Шлепнут – и поминай как звали».

Вот какой оказалась Галка.

Целый вечер я сидела у себя в углу, И плакать не хотелось. Злость только была и обида.

Галина, конечно, все рассказала своим.

На следующий вечер пришли, Галка мне и говорит: «Спать не ложись, с нами пойдешь». Хотела спросить – куда, но не спросила. Козырь только шепнул, чтобы я не трусила и не отходила от него.

Теперь понимаешь, что у меня происходит? А выхода нет. За мной следят. Если я вздумаю кому-нибудь рассказать, зарежут, – у них такие законы. А пойти в милицию – меня же и арестуют. Никогда я не была в таком положении.

В школе у меня дела очень плохие. Разве теперь до уроков! Алгебру я догнала, а сейчас опять запустила. Анна Тимофеевна несколько раз вызывала меня в учительскую, спрашивала, что со мной происходит. Мол, я изменилась за последнее время, часто занятия пропускаю, уроки не готовлю. Предупредила, что надо мной висит угроза остаться на второй год. А один раз посмотрела на меня в упор и говорит: «Может быть, тебе кто-нибудь мешает?» Что мне было отвечать? Ясное дело, никто не мешает.

Хотели тут ребята ко мне прийти, как тогда, но я сказала, что ухожу в гости. Представляешь, они соберутся, а у меня квартиранты. Я ведь не знаю, когда они вздумают явиться. А мне стыдно будет за свое знакомство с такими. Может быть, ребята и не разберутся, но я-то знаю!

Из-за Галки и ее приятелей я всех своих друзей растеряла. Ванюшку, Степку и Тамарку – это все Полины Никифоровны дети – прямо отвадила от себя. Сколько раз – услышу стук в дверь, не такой, как стучат Галкины знакомые, – вообще не открываю: как будто дома нет.

Ко мне идут, Зойка, допишу потом…

Павел Евгеньевич Быков – Игорю Константиновичу Рудникову

Ленинград, 12 апреля 1933 года

Ты, Константиныч, неисправимый бродяга. Отъявленный, закоренелый. Твоя телеграмма с Камчатки окончательно убедила нас с Симой, что ждать тебя бесполезно и что ты, пожалуй, уже не остепенишься. Но что с тобой, друг, поделаешь, раз ты таков! Единственно могу огорчить: твоих любимых пирогов с грибами, испеченных Симой к твоему приезду, тебе не видать. И тминной тоже. Пеняй на себя, скиталец!

Но ты еще и шутник ко всему. Пиши ему о Ленинграде. Может быть, тебе еще международные обзоры делать? О том, к примеру, как будут судить Ван дер Люббе. Или корреспонденты не читают газет?

То, что ты задумал писать о милиции, одобряю. Смогу тебе помочь, интересного много. Я попробовал было сам заняться сочинительством, но ничего не получилось. Показал «творение» нашим – смеются, хотя ничего смешного и в помине не было. Перечитал я еще раз свою писанину и разорвал к чертовой бабушке: не мое, верно, дело, да и, по совести, терпения не хватает. Протокол написать – пожалуйста. Одно меня утешило: пойди ты на наше место, тоже почувствовал бы себя «не в своей тарелке». Верно? Этим мое самолюбие было удовлетворено, и писательские страдания закончились.

За последнее время громких происшествий у нас не было, так, текущие дела. Сегодня же взяли домушников, то есть воров, которые занимаются квартирными кражами. Выслеживали давно, а арестовали только этой ночью. Здесь есть над чем поломать голову.

Видишь ли, стали к нам поступать жалобы: то одну квартиру обворовали, то другую. Выезжаем на место. Все цело: замки, стекла и жильцы невредимы. Брали в основном золото и уходили. Работали чисто, ничего не скажешь. Ни шума, ни выстрелов. Но чисто, как сам понимаешь, относительно. Что-нибудь да обязательно останется: царапина на замочной скважине, нитка, волос… А мы все собираем, как старьевщики.

С месяц назад рано утром звонят нам по телефону: опять ограбление. На этот раз воры забрались в квартиру профессора. Старик полужив. «Не знаю, – говорит, – как он попасть сюда смог: сам двери перед сном запирал». – «Кто, – спрашиваю, – он?» – «Мужчина». – «Откуда вы знаете?» – «Видел, – говорит, – собственными глазами, как он шарил по комнате. Притворился, будто сплю. Боялся – убьет».

Осмотрели мы комнаты. Замки на месте. Отмычками никто не орудовал. Заинтересовался я окном. Оно тоже как будто в порядке. Стекла целехоньки. Рамы на зиму замазаны. Только форточка открывается. Смотрю – перед окном железная лестница, с крыши спускается. Но вот вопрос: мужчина, по описанию, здоровый, а форточка обыкновенная. Такой не пролезет, как бы ни старался. Что за притча?

Стали форточку исследовать. Ничего особенного. Заглянули в угол, за дверь. Присмотрелся к полу – вижу след, еле заметный и маленький, от ботинка размера 33 или 34. Проверяю. Детей в квартире нет. Значит, мальчишка залез, а потом двери открыл. У них часто ребята такие операции производят, а потому форточниками называются.

Осматриваю переднюю и вижу – торчит под подоконником гвоздь, а на ржавой шляпке клочок материи застрял. Вот тут я в тупик встал. Материя темно-коричневая, кашемир. Понял, в чем дело? Где тебе, холостяку. Из кашемира рубашки делают? Никогда. Штаны? Все равно, что трусики из бархата. Значит, здесь побывал не форточник, а форточница. То-то и оно. Девчонок я, по правде говоря, не встречал в такой роли. Это меня и смутило.

На всякий случай проверяю: вдруг за гвоздь зацепился кто-нибудь из хозяев? Нет, из кашемира они нарядов не шьют. А домработница? И у нее нет такого платья.

Кстати. Во всех квартирах, где происходили ограбления, подобные этим, были домработницы. Чепуха, скажешь, мелочь? Случайное совпадение? Странным мне показалось такое совпадение.

Прикинул, что может быть общего у всех домработниц? И знаешь что? Молодость. Одна дивчина из деревни приехала, другая поучилась в школе, бросила и тоже в няньки пошла…

Вызываю, спрашиваю одну: «Мальчики-то, Вера, чай, ухаживают за тобой?» Краснеет слегка и глазками постреливает. «А вам, мол, на что?» Принимаю бравый вид: «Да если никто не ухаживает, сам начну…» Смеется. Слово за слово, выуживаю, что был у нее паренек, Колей звали. Ходил неделю, другую, а потом исчез, примерно дней за десять до грабежа. Расспросил, кто он такой, каков из себя, как одет…

За другой тоже ухаживал молодец. Но только Вася. Описала она мне его – больно уж он на Колю похож. Уж не близнецы ли? С третьей поговорил. Ба! Ее Леша как две капли воды похож на Васю и Колю. Трое близнецов! Кто же такой Коля-Вася-Леша? Где он ходит, как теперь зовется? Если первая ничуть не жалела о своем Коле, который ее покинул, то последняя, видно, к нему привязалась. Понял я, что парень не только на разведку ходит, но и к женскому полу неравнодушен. И умеет с ним обращаться.

Допытываюсь: «Где же теперь твой Леша, к кому ушел?» Плачет. Слезы платком утирает, но не говорит. Почудилось мне, будто знает, где он. Снова пробую спросить. Тогда она мне истерику закатывает: «На что он мне сдался, зараза?! Пусть со своей Дунькой гуляет! Тут-то я и узнаю, что за Дунька. Оказывается, тоже домработница, у инженера. Кто-то из подруг видел его с Дунькой, ну и передал, конечно.

А дальше уже проще стало. С Дуняшей познакомились, а заодно и с превратившимся в Петра Колей-Лешей… Так, между прочим. Поговорили с инженером. И как вечер – к нему в гости. Вчера вечером последний раз чай у него пили.

Сейчас они все у нас. Глава этой «корпорации» – рецидивист по фамилии Рыкалов. Между прочим, старый мой приятель. Года три-четыре назад вот так же с ним возился. Полгода на свободе побыл. Представляешь, человеку 44 года. Вид упитанного сердобольного дядюшки. Лицо интеллигента, занимающегося умственным трудом днями и ночами. Под глазами мешки. Держится самоуверенно и даже нахально. Именует себя Семеном Кондратьевичем. Кличек не признает. Кодекс знает, как старый юрист, сам подсказывает, по какой статье его обвинять надо. Это – профессионал, вор-домушник. Он этим делом еще до революции занимался. Оружия не носит, чтобы не впасть в грех. Поймают его с ножом или револьвером – будут судить за бандитизм, а за это – 20 лет минимум. Нет расчета.

Раньше он всегда «работал» один, с наводчиком. А потом взял себе подручного, с которым иногда выходил на «охоту». Этот подручный – Котя-Коток, как они его называют, – личность совершенно бесцветная. Этакий фертик. По-моему, лентяй страшный и ко всему дурак.

Наводчик их – тот самый Коля-Петя… – парень интересный, статный. Прозвище у него Козырь, потому что он, дескать, очень удачлив во всех делах.

В их «бригаде» есть еще дама – Галина, по кличке Красавка. Ее дело сбывать краденое, обслуживать воров, хозяйничать и так далее, вроде начпрода. Недурна собой, любит мальчиков. В общем, такая, какой ей и положено быть.

Больше всего меня поразила (хотя, должен тебе заметить, нас редко что поражает) девочка Марина, которую взяли вместе с этой шайкой. Это и была та самая форточница. Совсем ребенок. Худая, выросшая из своего кашемирового платья, бледненькая. На лице печаль, если можно так сказать, застарелая, въевшаяся. Жалко мне стало девчонку. Хотелось потрепать по плечу, что-то сказать хорошее. А что? «Не грусти, в камере не так холодно?!» Сидеть-то ей придется, и не только сидеть…

Эх, дети, дети! Больно смотреть на них, когда они к нам попадают. Иногда это уже совсем не дети, а маленькие взрослые. Ребячьего у них ничего не осталось. Знают то, что им не положено в их возрасте, на мир смотрят глазами прожженного циника. Это страшно, Игорь, пожалуй, самое ужасное в нашей работе. Профессионалов-бандитов, взломщиков, воров я не жалею, какими бы людьми они ни были (я это говорю потому, что среди них попадаются иногда на редкость одаренные).

Дети – другое дело. Из ребенка, подростка можно вылепить такого человека, какого ты пожелаешь. Даже если он уже тронут пороками. Но я смотрю на излечение их как на необходимость второй, что ли, категории. Самое главное – не допускать порчи детей, не давать улице поглощать их. То есть заняться профилактикой. А вот здесь-то мы еще и хромаем.

Ребенок чертовски деятелен по природе, пожалуй, деятельнее взрослого. Смотрю я на своих пацанов и поражаюсь: все-то время они с чем-то возятся, что-то строгают, пилят, рубят… Они и в лапту поиграют во дворе, и почитают, и подерутся, и в кино улизнуть успеют, и переделают еще массу всяческих дел. Но нужен за ними глаз да глаз. Несмотря даже на то, что Серафима у меня дома (а она, как ты знаешь, мать неплохая), конфликты с управдомом – не редкость. Можешь себе представить, что происходит, когда нет этого глаза!

А ведь сплошь да рядом именно его-то не бывает. Занятость населения колоссальная. И вот ребенок всю свою энергию начинает транжирить на улице: катается на трамвайной «колбасе», шатается по базарам.

Отсюда понятно, с чего надо начинать профилактику. Дома художественного воспитания детей (ДХВД, как у нас называют) – вот по сути дела все, что есть пока. Это хорошо, но однобоко и, главное, мало. Больше, больше, скорее и скорее надо открывать бесплатные кружки, уголки, дома, стадионы для всех ребят. Чтобы там было все – не только рояль и пение, но и техника, и гимнастика, и кино, и стрельба из винтовки… Почему так лениво мы разворачиваемся? Дети растут быстро, а мы чего-то ожидаем. Вот о чем тебе, корреспонденту, стоит подумать. Может быть, напишешь статью со временем. Материал подобрать я тебе смогу богатый. И факты, и цифры, и показания, если потребуются. Учти еще одно обстоятельство. Какие убытки несет наше государство от взрослого лодыря, пьяницы и тому подобных продуктов улицы? Не считал? А не мешало бы.

Ну ладно. Пора заканчивать. Верю, что напишешь мне. От Симы привет. Володька все спрашивает о тебе, – видно, ты ему нравишься. Сергей – тот занят авиамоделизмом. Ему ни до кого нет дела. Пиши, друг.

Жму руку Павел.

Павел Евгеньевич Быков – Тимофею Васильевичу Бакееву

Ленинград, 28 апреля 1933 года

Г р – н у Б а к е е в у Т. В.

Ваше письмо управление милиции получило. Сообщаю Вам, что Гречанова Марина Никитична, 1919 г. рождения, арестована за соучастие в краже и находится в заключении. Ее дело, наряду с другими, по окончании следствия передается в суд.

Начальник 2-й бригады Уголовного розыска

П. Быков.

Павел Евгеньевич Быков – Игорю Константиновичу Рудникову

Ленинград, 9 июня 1933 года

Здравствуй, дружище! Послание твое с бездной впечатлений получил и читал, как всегда, с большим удовольствием. Ты, я вижу, по-прежнему не унываешь, – годы тебя не берут. Так и надо, нам стареть раньше времени нельзя, успеется…

У меня же, Константиныч, не все ладно на работе. Трясли меня тут изрядно, но сейчас, кажется, улеглось. Я и сам не подозревал, что юная форточница, которая так заинтриговала тебя и историю которой ты просишь не утаивать, займет в моей жизни место большее, нежели можно было предполагать.

Случай довольно банальный. Отец погиб в гражданку. Мать только что умерла. Девочка осталась как перст, если не считать дяди, живущего в другом городе и испугавшегося взять на себя обузу воспитания ребенка. Как водится, денежные затруднения, потом случайное знакомство с воровкой, которой понадобилась комната для притона.