Текст книги "Однажды в России"
Автор книги: Андрей Корф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)
– Ты чо, малой, в натуре? Обоссался? – Студень захохотал. Он не случайно носил такую кличку и при смехе колыхался во все стороны. – Нет. Это он, борщом проблевался, мужики! – Паня был похож на щута, только не смешного, а страшного шута. – Ты чего девочку обидел? – спросил Журик. Он был самый вежливый и самый жуткий из троих. В его глазах было темно, будто перегорели все пробки. Говорили, что его отец сидит в тюрьме за убийство. А еще у Журика не было одной руки. Неизвестно почему, вместо руки у него был отвратительный пластмассовый протез. Как у манекена. Этот протез занимал не последнее место в ночных кошмарах младшеклассников. – Он не обижал! – закричала Анюта. – Мы играли! – Ах, играли... – промурлыкал Журик. Студень продолжал держать Генку за плечо. Рука у него была тяжелая. – А мы? – Что "вы"? – удивилась Аня. – А нас не позвали. Слышь, мужики! Нас не позвали из трубочки поплеваться! Ну, побрызгай и на меня, что ли. А я вот у этого малого трубочку возьму и тоже поплююсь. А?
Анюта перевернула свою брызгалку и нажала на ее бок. Вылилось несколько последних капель.
– Все, – сказала она. – Больше нет. – Ну, тогда ты проиграла. – сказал Журик. – У меня то есть еще!..
И он, коротко отрыгнув, сочно харкнул на ее юбку.
– Видала! Никакая трубка не нужна!
Генка плохо понимал, что с ним произошло. Невидимый кукловод надел его тело, будто куклу-перчатку, и сжал свою руку в кулак. Он стряхнул с плеча руку Студня и метнулся к Журику. Он размахнулся двумя кулаками сразу и успел подумать, что выглядит смешно в такой позе. Потом кто-то, наверное, Паня, подставил ему ножку и он так и не долетел до сутулой ненавистной фигуры. Вместо этого земля вдруг поднялась и страшно ударила его в лицо. Сами собой хлынули слезы, во рту и в носу солоно запахло кровью. Он попытался вскочить, плохо различая все вокруг, но Студень обрушился на него сверху – раздавил, смял, как пустую сигаретную пачку. Сквозь слезы и боль Генка услышал крик. Это кричала Анюта. Он понял, что только теперь она испугалась по настоящему. Настолько, что даже не попыталась убежать.
– Беги, Анюта! – попытался сказать он. Но губы были разбиты, а сверху пластом лежал Студень. Поэтому вместо этих слов получилось что-то вроде "иги, ута!"
Но было поздно. Журик уже держал Аню за руку, а вторую еще раньше успел схватить Паня. Генка забился под Студнем, но все было напрасно. Скоро его силы кончились, и он принялся бессмысленно материться сквозь слезы.
– Ну что, подруга? Поиграем? – спросил Журик. – Отпусти меня, – сказала Анюта, глядя ему в глаза. – Отпусти нас. – А ты меня попроси получше. – Это как? – Ну, поласковей попроси. Чтобы душа моя согрелась и рука сама собой разжалась. – Ну... Пожалуйста... Пожалуйста, отпусти нас... – Пожалуйста... – просмаковал Журик. И повторил с аниной интонацией: Пожааалуйста. Слышь, Паня, Студень! Она говорит "пожаааалуйста!"
Журик улыбался. Студень хмыкнул сквозь зубы: Генка продолжал доставлять ему много хлопот. Зато Паня зашелся смехом так, что стали видны все его белые, ровные зубы.
– Пожалуйста, Журик, отпусти ее... Во, сука, дает. – Дает? Думаешь? – Журик вдруг посерьезнел. – Ладно, Анюта. Сегодня, говорят, субботник. Вот и поработай на благо рабочего класса. – А что нужно делать? – Аня была очень напугана и честно пыталась понять, о чем идет речь. – Сейчас. Мы тебе все расскажем. Да, Паня? – Ага – тот продолжал ржать, – и покажем.
После этого он зачем-то стал расстегивать штаны свободной рукой. А расстегнув, спустил их до колен. Открылись грязные семейные трусы. Он приспустил и их, как на приеме у врача. Под подолом рубашки открылся болтающийся шланг. Аня, мельком глянув вниз, покраснела так, будто ей надавали пощечин. А потом она заплакала и закричала одновременно. И вместе с ней заорал Паня. Они оба орали так, будто соревновались, кто может громче. Аня – потому что ей было страшно и противно.
А Паня – потому что у него в бедре, прямо рядом с этой штукой, торчала длинная белая стрела.
Генка решил, что все это ему кажется. Слишком много было всего, и последние минуты ему казалось, что все происходящее – просто страшный сон. Но сквозь крик Пани и Анюты он вдруг услышал спокойный голос Сереги.
– Отпустите их, суки.
Журик с интересом посмотрел куда-то через кучу малу из Студня и Генки.
– Ух ты, сказал он. Робин Гуд? – Я сказал, отпустите их, суки. – Ты знаешь, кто я? – Да. – казалось, Серый малость сбавил тон, – Отпусти их. – Я тоже – сука? – Отпусти Аню и Генку. – Ты знаешь, кто такие суки? – Отпусти их. – Ты знаешь, что если ты меня так назовешь, я тебя убью? – в глазах у Журика полыхнуло, потом выражение его лица стало умиленным. С таким видом Паганель, должно быть, рассматривал редкого кусачего жука. – Я не называю тебя так. Я знаю, что ты здесь главный. Прикажи своим холуям отпустить Аню и Генку. – Вот это уже другой разговор. Что ж, я им не хозяин. Пусть сами решают. Я не против отпустить твоих ребят...
Студень возмущенно взглянул вверх, на своего пахана.
– Ты чо, Жура. Зассал, что ли?
Вместо ответа Журик подошел к нему и подтолкнул подбородок Студня носком ботинка.
– А ты посмотри, с чем пришел наш дружок. Хочешь попробовать с ним повоевать?
Студень покорно обернулся и увидел Серого, спокойно стоящего в трех шагах от него. Тот целился из лука прямо ему в глаз. Студень поежился, на Генку еще больше шибануло потом. Вся сцена сопровождалась воплями Пани, который глядел на стрелу у себя в ноге и боялся ее вытащить. По голому бедру текла кровь, а шланг казался очень маленьким. Как будто съежился от страха.
Анюту уже никто не держал за руки, но убегать она не спешила. Стояла и смотрела сквозь слезы, чем все закончится.
– Ладно, пацаны. Хорош на сегодня. Мы их еще встретим, никуда они не денутся. Тогда и поговорим. Пошли, Студень. Паня, хорош орать. – А-а-ага... Я бы на тебя посмотрел, – выдавил Паня. – Вот и посмотри. Что, не нравлюсь? – в манере Журика говорить вежливо и правильно было что-то отвратительное. Что-то пугающее. Он это знал, и все это знали. – Т-т-торчит, сука, – пожаловался Паня на стрелу. – Это недолго исправить, – сказал Журик и подошел к нему. – Сам выдернешь или в доктора с тобой сыграть? – Сам, сам, – заторопился Паня, но, едва коснувшись стрелы, взвыл и отдернул руку. – Ладно... Значится, в доктора...
Журик небрежным молнеиносным движением выдернул стрелу из его ноги. Паня взвыл и стал валиться набок. Из дырки полила кровь. Журик той же рукой, дал ему две пощечины подряд. Паня схватился за щеку и выровнялся. Вид у него, со спущенными и залитыми кровью портками, был жалким. Студень тяжело приподнялся на руках и освободил Генку. Тот, как только рука стала свободной, ударил ей по мясистой харе Студня. Но былой приступ прошел, невидимая рука кукловода уже покинула его тело. Удар получился слабым, Студень только матюкнулся и поморщился. Потом он встал и поковылял за удаляющейся парой друзей. Уходя, Журик обернулся:
– Не прощаюсь. – говоря эти слова, он улыбался.
Когда троица ушла, ребята еще минуту оставались на своих местах. Генка сидел на земле, размазывая по щекам кровь и слезы. Облитый акварелью, он казался тяжелораненым. Аня стояла там, где была поймана, и плакала, закрыв лицо руками. А Серый долго не отпускал лук, предпочитая на всякий случай держать его в рабочем состоянии.
Наконец, Генка встал и подошел к Сереге. Не говоря ни слова, он обнял его изо всех сил. Потом то же самое сделала Анюта. И двое друзей почувствовали, что их теперь трое.
Горький запах осени вернулся тихо, как кот. Наверное, он не любил шумных мест. Но в таких тихих, как этот закуток за трансформаторной будкой, он чувствовал себя дома. И мелодия, с которой все началось, вернулась тоже. Она была очень красива.
* * * Мелодия, с которой все началось, и теперь звучала в его голове. Она стала более ритмичной, чуть более взрослой. Возможно, ее ритм задавали колеса и рельсы. И все равно она была об осени, которая никогда не уходит насовсем...
Гена налил водки и поглядел на Катю. Девушка сидела в своей обычной напряженной позе. Гена, наверное, возненавидел бы ее за этот вид, если бы не мелодия, громко звучащая у него в ушах. Эта мелодия заставляла любить всех, даже эту жеманную гимназистку, под маской которой, как подсказывал Генин опыт, сидела обычная сука, белая моль из нафталинового шкафа, увешанного мужиками. Он посмотрел на Катю долгим взглядом. За все время разговора, пока он неумело подбивал к ней клинья, ему еще не удалось посмотреть на нее так: тяжело, свободно и отчужденно. Она, почувствовав его взгляд, зябко повела плечами. И перевернула страницу.
– Кем ты хочешь быть, когда вырастешь? – спросил Гена...
* * * – Кем ты хочешь быть, когда вырастешь? – спросила голосом Анюты пустая катушка из-под кабеля, лежащая плашмя.
К катушке тянулся незаметный провод от севшего, но живого автомобильного аккумулятора. И катушка, и аккумулятор жили где-то на обочине Свалки, в ее самом заброшенном месте. И никто не догадался бы, что одна из досок катушки может легко выниматься, а внутри катушки достаточно места для двух мальчишек и одной девчонки. Мало того. Ребята натащили туда кучу бесполезных, но уютных вещей: половину старого матраса, термос с чаем, пару довольно чистых чашек. У самого входа лежало оружие – трубки и заветный лук. А под потолком, в углу, висела лампочка от фонаря, прикрученная к проводу от аккумулятора. Словом, свет был. Плохой, неровный, но был. И в нем, под собственными угловатыми тенями, трое детей прятались от всего остального мира.
Серега достал сигарету, как будто это действие, которое он совершал первый раз в жизни, было для него обычным делом. Он не спешил отвечать на вопрос Анюты. Что же до Генки, то он вообще после истории у трансформаторной будки стал стесняться Анюты и предоставил Серому всю инициативу. А сама Анюта приклеилась к мальчишкам, как банный лист, и ходила за ними следом, бросив всех своих подруг. Вот так.
Серега не спеша размял сырую "Приму" и потянулся за спичками. Гена и Аня смотрели на него с удивлением, но старались не подавать виду.
– Когда вырасту?.. – задумчиво переспросил он. – Надо подумать.
Резко чиркнул спичкой по коробку и, провожаемый завистливыми взглядами, поднес спичку к сигарете. Пока горела спичка, света внутри катушки стало больше. Потом Серега затянулся, кашлянул и выдохнул дым изо рта.
– Не знаю. – веско сказал он. – Кем получится. – А кем получится? – спросила Анюта. – Кем ни будь да получится. Может, детективом буду. Как Шерлок Холмс. – Ух ты. – восхитилась Анюта. – А Генка, значит, доктором? Доктором Ватсоном? Да, Ген? – Да ну их, докторов. Возятся со всякими кишками – сказал Генка. – Да, – сказал Серый, затянувшись, – Это работа не для Генки. Он в ветеринарке чуть в обморок не упал, когда Ваську резали. – А ты не заливай. Тебя там не было. – Сам же рассказывал. – Да ладно тебе. Уже и кота пожалеть нельзя. – Льзя или нельзя, но в доктора тебя не возьмут. – Ничего. Обойдусь. Дай, что ли, затянуться?.. – Ты же не куришь! – Ты, можно подумать, куришь. – И мне, – сказала Анюта. – Девчонкам нельзя, – авторитетно сказал Серега. – У вас от этого детей не бывает. – А мне и не нужны, – сказала Анюта. – Еще чего не хватало! – Вырастешь – захочешь. – Ну, нет. – Все хотят, когда вырастают. И замуж тоже. – Ага. Щас! – Анюта сделала костлявый кукиш и поднесла к самому серегиному носу. – Вот тебе замуж. – Нужна ты мне больно, – Серый выдохнул дым прямо на Анютину фигу. – Ладно вам, – сказал Генка. – Давай сигарету. – И мне, – сказала Аня. – Ну, держите, – Сергей передал Анюте сигарету, не сумев скрыть облегчения по поводу того, что ее не нужно докуривать.
Анюта взяла сигарету поудобнее, между указательным и средним пальцами, и отставила мизинец. Так курила одна барышня в кино. Она затянулась, набрала полный рот дыма и не спеша выдохнула его длинным красивым конусом. Серый хмыкнул презрительно.
– Так не курят. Это ты балуешься. – Да? А как курят? – Надо набрать полный рот дыма, а потом его вдохнуть внутрь. И только потом выдыхать. – Да? – Анюта казалась озадаченной. Такой способ курения ей не очень понравился. – А ты как думала? Только так. – Ну и ладно. Подумаешь!
Анюта старательно затянулась и глубоко вдохнула дым. Пока она кашляла, сигарету взял Генка и проделал то же самое. Внутри катушки стало накурено. Серега приоткрыл "дверь", которую они всегда запирали изнутри.
– Да, – сказал он с чувством превосходства. – С вами не покуришь!
После этого забрал сигарету обратно и героически докурил ее сам.
– А я хочу актрисой быть, – мечтательно сказала Анюта. – Знаменитой? – Конечно. Чтобы в кино снимали. А незнаменитой-то зачем? – А знаменитой зачем? – Много ты понимаешь! Цветы... – Анюта стала загибать пальцы, – Машина. Поклонники. – А кто это – поклонники? – А это те, которые в тебя влюблены, и поэтому при встрече всегда кланяются. То есть, поклоны бьют. Поэтому и "поклонники". – А деньги? – спросил Генка. – А зачем деньги? – удивилась Анюта. – Если тебя и так все любят? – Ну... – замялся Гена, – Кто-то же должен будет тебе машины покупать. – Вот пусть он о деньгах и думает. А мне некогда будет. Мне в кино сниматься надо будет по десять раз в день. – Да ты что! По десять раз! – А то. Иногда и больше. – Аня вздохнула. – Актерский труд тяжелый. Вон, Золотухин рассказывал в кинопанораме, что весь день в болоте просидел, пока кино снимали. Потом вылез весь в пиявках. – Тьфу ты! – сплюнул Серый. – Чего? – Ну тебя с твоими пиявками. И так тошнит. – Это от сигареты, – сказал Генка. – Меня тоже тошнит. – А меня, мальчики, от вас тошнит. Я им рассказываю про кино, а они – про сигареты. – На фиг нам твое кино? – сказал Серега – Сигарета – вот она. А кино твое где? – А кино начнется, когда я вырасту, – упрямо сказала Анюта. – Когда ты вырастешь, кино закончится, – почему-то сказал Генка. – Самое кино сейчас идет. – Не умничай, – сказал Серый. – Сам-то кем хочешь быть? – Не знаю. Я денег хочу. Много. За деньги все можно купить. – И меня? – спросил Серега. – И меня? – спросила Анюта. – И меня? – спросила Свалка. – Не знаю, – честно сказал Гена. – По-моему, все. По крайней мере, машину можно.
Серега вздохнул. Машину хотели все, и он тоже. Но машина, настоящая машина, была чем-то невозможным. На Иваныча с его "Москвичом" во дворе смотрели как на буржуйского царя. А он собирал на машину семь лет. Об этом знали все. И все равно завидовали.
– А мне машину подарят, – сказала Анюта, поджав губы. – А я ее куплю, – сказал Генка. – А я украду, – сказал Серый. – У Иваныча, что ли? – А хоть бы и у Иваныча. – Иваныч тебя убьет. – Пусть попробует, – сказал Серега и покосился на лук. И Анюта покосилась на лук. И Генка. Все порадовались про себя, что расти им еще долго, и у Иваныча есть шанс умереть от старости. – И много ты их насобирал? – спросил Серега. – Кого? – Денег. – Много. Уже три рубля с мелочью. – А сколько мелочи-то? – Не знаю. Я их в копилку складываю. А то, боюсь, потрачу. – Так потрать. – Нет. Не могу. Нужно собрать побольше – и тогда уже все потратить. – На машину? – Нет... – Генка задумался. – Машина – мелочь. Есть вещи поважнее. – Неужели дом! – восхитилась Анюта и подсела поближе к Генке. – И дом – мелочь, – сказал Генка, обмирая от собственной лихости. – А что – не мелочь? – Еще не решил. Вот как решу – тогда и копилку буду разбивать. – Ну тебя, – сказал Серый. – Сходили бы в кино, лимонада напились, а мороженного сколько можно купить! Десяток, не меньше! – А ты у меня укради, – сказал Генка, поглядев на Серегу в упор. – Вот тогда и сходим в кино. – И украду. – И укради. – Вы чего, пацаны? – удивилась Анюта. – Обалдели, что ли? – Покурим еще по одной? – спросил Серега. Он снова рвался в бой. – Ну, давай, что ли, – Генка, как всегда, не отставал. – Без меня, – сказала Анюта.
Серый достал еще по сигарете. Мальчики закурили. Все трое примолкли, и несколько минут единственным звуком внутри катушки был кашель двух заправских курильщиков.
– Слышь, Ген, – сказал Серега. – Ну? – От Журика хватит прятаться. – А мы и не прячемся. – Рассказывай... – Что нам здесь, плохо, что ли? – Хорошо. И все равно. Хватит. – И чего делать? Пойти ему морду бить? Много набьешь! – Не сейчас. СанСергеич говорил, что секцию бокса будет открывать. Пошли, что ли? – И я с вами! – сказала Анюта. – Еще чего, – усмехнулся Серый. Туда девчонок не берут. – Ну и ладно. Подумаешь! – А когда открывается-то? – спросил Гена. – А как запишется пятнадцать человек – так и откроется. – На сундук мертвеца? – Вроде того. – А сколько уже записалось? – Тридцать с чем-то. – А чего ж не открывается? – Не знаю. У нас всегда так. – Это точно. Твердо решил? – Не знаю. Давай походим, посмотрим. – Ну, давай. Запишемся для начала. – Уже. – Что "уже"? – Уже записал. – Себя? – Ага. И тебя тоже. Куда ж я без тебя денусь? – Ну, ты даешь. – А меня записал? – спросила Анюта. – А тебя на "Мосфильм" записал. Знаменитой актрисой. – А там тоже ждут, пока тридцать мест наберется? – спросила Анюта. – Нет, – сказал Генка, – Там ждут, пока одно освободится.
Серый засмеялся и закашлялся. Потом все замолчали, мечтая каждый о своем.
Вечерело. На свалке начался кошачий концерт, а вдалеке прозвучал стук колес бесконечного товарняка...
* * * Стук колес бесконечного товарняка был единственным ответом на вопрос, заданный Геной. Похоже, Катя либо уже выросла, либо никем не собиралась становиться.
– Екатерина Сергеевна, – сказал Гена. – Если нам не удается подружиться, давайте хотя бы поссоримся по-человечески... – Вот именно поэтому я не люблю пьяных. – То есть? – Им... То есть, вам... – Спасибо. – Сами виноваты... Вам все время нужно чего-то от людей, которые рядом. Сейчас вы ищете мостик на мою сторону. Потом по этому мосту пройдет вежливый гражданин с тросточкой. Этот гражданин будет читать Блока... – Я не знаю Блока. – Или Пушкина... – А кто это? – Не паясничайте. Или просто говорить о погоде в возвышенных тонах. Потом по этому мосту проскачет гусар, во всеоружии двусмысленных комплиментов...
– А потом? – А потом протопает безмозглая солдатня с волосатыми ручищами... – Ужасная перспектива. – Да уж. – Что же делать? – Не строить никаких мостов. Мы случайно оказались в одном купе, и из этого ничего не следует. – А как же мостик? – Не нужно никаких мостов. – А ведь он уже построен. Вы построили его своими последними словами. – Значит, я и сожгу его немедленно.
Гена вытащил из кармана зажигалку и протянул Кате.
– Жгите, Екатерина Геростратовна. – Нет. – Почему нет? – Если я возьму у вас зажигалку, это будет означать, что мост действительно построен. – А вы так не считаете? – Нет. – Вы замужем? – Что-то вы рано об этом спросили. – А когда должен был? – Под конец. Когда солдатне с волосатыми ручищами будет дан отпор. – Так уж и дан? – Еще бы... Разве вы не знаете, что на узком мосту одна хорошо вооруженная амазонка может дать отпор целой армии варваров с их дубинами? – Насчет дубин – это сильная аллегория. – А насчет варваров – точная. Все вы внутри одинаковы. – Кто "мы"? – Кто "вы"? Ну, например, те, кто считает, что предложить девушке водку в поезде – совершенно естественный поступок. – Но ведь это и есть совершенно естественный поступок, Катя. – Нет. Это унижение. – Странно... Вы как будто не в Москве жили последний год. Там все пьют водку. Или вам надо было предложить чистого спирта? – Мне от вас не нужно ничего. – Даже денег? – Вы очень хотите поссориться? – Нет. Извините. – На первый раз. Только, прошу вас, оставьте меня в покое. – Хорошо. Но ответьте мне на один вопрос. – Хорошо. – Вы замужем? – Да. – Не верю. – Ваше дело. – И все равно не верю. – Господи, ну почему я не оказалась в купе с какой ни будь толстой вонючей теткой, которая наелась бы колбасы и легла спать! – Не легла бы. – Почему это? – Я бы с ней водку пил. И колбасу мы ели бы вместе. – Так она с вами и поделилась бы. – А то нет? За водку то? – Ну, не знаю. Разве что за водку. – Ага. – К ней вы бы тоже начали строить мостик? – Точно. И впереди джентльмена с тросточкой пустил бы боевых слонов.
Катя отвернулась к окну, но он успел заметить ее улыбку. Боясь нарушить тончайшую нить контакта, он тоже уставился в окно. Из теплого...
* * * ...класса зима выглядела немного театрально. И снежные хлопья были слишком велики, и падение их было таким медленным, будто они раздумывали, стоит ли опускаться в черную грязь. Донести свое симметричное великолепие до поверхности и растаять бесформенной слезой в сантиметре от нее, еще хранящей воспоминания об осени.
За снежной кашей стоял мрачный силуэт Трубы – как ствол однажды и навсегда облетевшего дерева.
– В те времена, – сказал Александр Иванович, – Русь состояла из отдельных княжеств, которые вели войны с соседями и друг с другом. Сейчас, когда мы живем в Советском Союзе, невозможно себе представить, чтобы, например, Рязанская область пошла войной на Энскую. А тогда это было не только возможно, но и в порядке вещей. Только вместо областей были княжества. Во главе их формально был князь, который опирался на купечество и духовенство...
Генка вообразил себе огромного бородатого князя, который идет, опираясь одной рукой на купца, а второй – на священника. И того, и другого Гена представлял себе только по картинкам. Первый, по его разумению, должен был быть в кафтане (что это такое, Генка тоже представлял себе очень относительно), а второй – а рясе (посмотреть бы на нее хоть краем глаза). Ну, а князь, ясное дело, должен быть весь в кольчуге, при мечах, и сзади за ним должны вести вороного коня с огромными яйцами.
– Эти междоусобные войны не давали России стать единой страной. Вместо того, чтобы давать организованный отпор внешним врагам, князья вели свои дружины друг на друга и теряли тысячи профессиональных бойцов на полях гражданских войн. – А что такое профессиональный боец, Александр Иванович? – спросил Серега.
– Гончар! Сколько раз мне нужно повторять, что перед вопросом нужно поднять руку? – Александр Иванович строго посмотрел на неугомонного Гончара, который на всех уроках истории перебивал его.
У Александра Ивановича была язва, поэтому он был похож на фанатика, о которых сам же интересно рассказывал на уроках по истории древних стран. У Александра Ивановича почти не было тела. Казалось, что старый костюм висит на пугале, сколоченном из двух палок крест-накрест. Только глаза, углями горящие в ямах по обе стороны от орлиного носа, полыхали жизнью.
Серега покорно поднял руку и переспросил:
– Профессиональные бойцы – это кто? У которых оружие лучше всех? – Нет, Гончар. Профессионального дружинника начинали готовить с колыбели. Когда его сверстники еще пасли коров на лугу, он уже умел одним махом изгородь перепрыгнуть и жеребенка-двухлетку объезжал без седла, с одной веревкой. – А оружие? Давали им оружие? – Не сразу, конечно. Но такие ребята, как вы, мечами деревья с одного маху рубили. – Ух ты... – завистливо вздохнул Серега. И посмотрел на Генку с таким выражением лица, в котором ясно читалось намерение немедленно бросить все детские забавы и перековать плевалки на мечи. – Ничего, – сказал Александр Иванович. – Зато они не знали, с какой стороны к корове подойти. А их сверстники из деревень уже за бороной с отцами на поле выходили. Каждому свое...
Генку мало занимали древнерусские мотивы. Неделю назад он закончил читать "Трех мушкетеров", и с его легкой руки теперь половина класса стала участниками вечной истории. Сам он скромно назвался Атосом и теперь искоса разглядывал миледи, которая сидела на две парты ближе к доске в соседнем ряду. А она, даром что благородная дама, грызла ручку, выводя какие-то каракули. Свободной рукой она взялась за левое ухо и теребила его мочку большим и указательным пальцами. То ли потому, что она была миледи, то ли потому, что анютино ухо отличалось какой-то своей, особенной, красотой, но Атос-Генка не мог оторвать от него взгляда. Спасал только снегопад за окном. На нем Генкин воспаленный взор отдыхал и охлаждался. Кто знает? Может, потому и таяли снежинки?..
– Горькое зрелище могло открыться после тогдашней междоусобной сечи, продолжал Александр Иванович. – Раны, нанесенные боевыми топорами и секирами, бывали ужасны. Они калечили людей, и мало кто выживал после ранения в рукопашном бою. Раненых часто бросали на поле боя. Только вороны провожали их в последний путь. А потом садились на глаза и клевали их... То, о чем поется в древних народных песнях – правда.
Учитель посмотрел на класс своим безумным взглядом. Мало кто понимал этого странного человека. Но любили все. Может быть, потому, что он был похож на фанатика? Кто-то из старшеклассников однажды спросил его, какой по счету последний съезд компартии. Цифры на плакатах по всему городу были у всех перед глазами. А Иваныч потер переносицу и ответил неправильно. К чести шутников, нужно сказать, что они не накапали в учительскую о таком ответе. Но вся школа потом перешептывалась, глядя на чудака с жалостью и непониманием.
– Между прочим, – сказал Александр Иванович, – и наш Энск бывал полем сражений. Да не тяни ты руку, Гончар, сейчас все расскажу... Так вот. Там, где сейчас городская свалка...
Генка вполуха слушал рассказ о святая святых – об их родной Свалке. Его занимало другое. В глазах Атоса свалка была не более, чем безликой пустошью на пути бесстрашных мушкетеров к алмазным подвескам королевы. Но даже не алмазные подвески и, страшно сказать, ни даже королева, не были для него сейчас главным. Весь мир, как луч солнца из-под увеличительного стекла, сошелся на маленьком и не самом чистом девичьем ухе. Пока "миледи" теребила его, странная щекотка разбредалась по коже тайного зрителя. И это прозрачное ухо, и локон темных волос над ним, сейчас стали центром целого мира, в котором Свалка занимала положение полузабытой провинции.
Уже несколько недель Генка чувствовал, как внутри него поселилось новое и незнакомое раньше чувство. Оно было странным. В нем была горечь и сладость одновременно. В разгар зимы ему мерещились какие-то весенние ручьи, пение невидимых птиц заглушало далекий перестук товарняков на станции Энская-Узловая. Его тело обнаруживало себя новыми пульсами в самых неожиданных местах. Эти пульсы бились зло и жадно, за ними тянулись остальные клеточки – и тело становилось как одна натянутая струна. Гена знал, откуда течет ручей новой силы, но боялся признаться сам себе. Зато теперь он хорошо представлял себе героинь любимых книг. Ему стало незачем читать авторские описания принцесс и золушек. Все они любили теребить мочку своего уха, над которым вился непокорный локон. Все они были похожи на...
Алксандр Иванович отвернулся к доске, и по классу полетели записки. Толстый и смешливый Рошфор бросил записку унылому Ришелье. Констанция, которую с прообразом связывало только неблагородное происхождение, бросила свой клочок бумаги Сереге-Д'Артаньяну. А миледи, оторвавшись от своих каракулей, скомкала их одним легким движением и запустила в совершенно сомлевшего Атоса. Он был не готов к такому повороту событий и получил запиской прямо по носу. Класс подавился смехом. Александр Иванович оглянулся и посмотрел на тридцать напряженных от тайного хохота физиономий.
– ... А когда Ростислав увел свою дружину, на территории бывшего Энска не осталось ничего. Догорали избы, хлеб в полях стоял неубранным, а большие черные птицы на свой манер прощались с гниющими на поле воинами...
Записка лежала перед Генкой на столе, как бомба. Ему казалось, что в ней вся его жизнь за редким забором анютиных каракулей. Он не мог найти в себе силы поднять ее со стола и прочитать. Поэтому просто посмотрел в окно. И вздрогнул.
По щиколотку в грязи, прямо под окном стояли Студень, Паня и Журик. Все трое покачивались, а в руках у Пани была зажата бутылка портвейна "Три семерки". Даже снег, казалось, обходил стороной нечистую троицу. В последнее время о них ходили странные разговоры. Шла речь даже о том, что Журика выгоняют из школы. А Студень и Паня уже несколько недель не ходили в нее, вызывая большое облегчение в школьных коридорах и такую же большую тревогу на улице. Теперь они заявились туда, где не были уже много дней. И в руке у Пани была бутылка портвейна.
Генка сделал страшные глаза и посмотрел на Серегу. Но тот, открыв рот, слушал Александра Ивановича. Тогда Гена снова посмотрел в окно и увидел, что Студень и Паня остались вдвоем. Журик исчез, и Генке за шиворот упала скользкая лягушка страха. Он понял, что Журик пошел в школу. В которой больше не учился. И Генка понял, что Жура пошел за ними. За Сережкой. За Анютой. За ним...
Студень снизу разглядел его через окно и улыбнулся. Даже отсюда было видно, какие у него гнилые зубы. Год назад на уроке химии он глотнул кислоты, и от зубов остались короткие пеньки. Теперь они почти уже сгнили...
Генка против воли зажмурился. Он представил себе, как Журик идет по школьному коридору, сутулясь и размахивая своей пластмассовой рукой. А вторая, здоровая и невероятно сильная, сжата в кулак...
– Так вас теперь зовут Атосом, месье Черенков? – раздался голос прямо над его головой. Генка вздрогнул.
Александр Иванович стоял около его парты и глядел в записку, которая развернулась сама собой.
– О чем задумались, граф? – спросил Александр Иванович, строго глядя на Генку. – ... – Молчите? Не удивительно. Вы всегда были большим молчуном. А знаете историю про себя? – К.. какую? – Однажды Дюма-сын, автор небезызвестного светского романа "Дама с камелиями", пришел в гости к отцу. Полагаю, что не нужно говорить, кем был его отец. Так вот. Зная, что он всегда работает в саду, в беседке, Дюма-младший не стал заходить в дом и пошел искать отца в саду. И нашел его раньше, чем предполагал. Толстый старик сидел на земле и безутешно рыдал в три ручья... – П... почему? – спросил Генка. – Вот и сыну пришел в голову тот же вопрос. В ответ великий беллетрист поднял на него глаза, измученные бессонницей, и сказал только два слова: "Атос умер"... Впрочем, может быть, по-французски это звучало длиннее. И вообще, эта история скорее для урока литературы, чем для урока истории. А как историк, я вправе задать вам такой вопрос, коль уж у нас зашла речь о мушкетерах. В каком веке к власти пришел кардинал Ришелье?.. – Ммы этого еще не проходили, Александр Иванович... – Странно, граф. Не знать, в каком веке вы живете – это моветон для человека вашего положения...
Александр Иванович улыбнулся, и Генка понял, что он не сердится. Как никак, их игра, все-таки, имела непосредственное отношение к истории...
