Текст книги "Государевы люди"

Автор книги: Андрей Ильин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

Глава 45

Дело его было плохо!

Хуже – не придумать...

– Что ж ты, друг сердешный? – вздохнул начальник тайной канцелярии генерал-майор Андрей Иванович Ушаков – заплечных дел мастер, Санкт-Петербургу, Москве да и всей Руси своими делами известный. – Как же так-то?

А чего – так? Не знал Густав Фирлефанц за собой никакой вины. О чем и сказал.

Но Ушаков только поморщился. Не любил он упрямцев, кои сперва все отрицают, а после все одно сознаются! Знал генерал-майор и твердо верил, что вовсе невиновных не бывает, что всяк человек, какого бы сословия ни был, черен душой, поступками и помыслами своими и что коли сам не убивал, так рад был, когда другие, по его указке, убивали, что если мзды не брал, так – давал, что пусть даже заговоры не строил, но не прочь был! Разница лишь в том, что одни попадаются, а другие нет. И те, кто попадаются, обязательно сознаются, хотя вначале многие отпираются!

Густава Фирлефанца он знал – не единожды с ним на ассамблеях встречался, в гостях бывал и украшения заказывал. Но он не одного его, он многих, кто к нему в канцелярию попадал, прежде знавал. Что для того ровным счетом ничего не значило и никак участи арестанта не облегчало. Случись у Ушакова на дыбе его брату либо свату, хоть даже сынку родному повиснуть, он и тогда бы не дрогнул – три шкуры с него спустил, правды дознаваясь. Потому как если не он – так его!..

– Видишь сие? – спросил Андрей Иванович, какую-то исписанную пером бумагу показывая.

Видел Густав и понимал, что не приходится ему от той бумаги добра ждать.

– То есть собственноручно подписанные злодеем Виллиамом Монсом, ныне головы лишенным, показания, где он указал на тебя, сказав, будто бы ты, вступив с ним в тайное сношение, сговаривал его супротив паря Петра, понося того ругательски, и подбивал похитить у государыни-императрицы перстень и бусы, дабы вынуть из них каменья драгоценные, заменив их стекляшками. Признаешь ли сие?

– Не было ничего такого, – ответил Густав Фирлефанц.

– И злодея Монса не знаешь?

– Виллиама знаю с младенческих лет, как знал батюшку его, сестру его Анну, – ответил Густав. – Но зная его, никогда против царя идти не сговаривал и на воровство драгоценностей не подбивал. Навет то...

– Упорство твое похвально, – вздохнул Ушаков. – Но глупо. Монсу на тебя наговаривать расчета никакого не было. Да и не один он.

И Ушаков вытащил другую бумагу.

– Караульный офицер Яшка Сумаруков, сказал, как ты просил его, караул снявши, в рентерию с тобой, как ему наказано, не ходить, а подле постоять – зачем, он не ведает, но о чем исправно доносит, подозревая в поступке сем злой умысел. Было так?

– Нет!

– И это тоже, скажешь, оговор?

– Оговор!

– А это?! – потряс в воздухе Ушаков еще одной бумагой. – Светлейший князь Александр Меншиков показал, что будто бы ты хвастался ему, что можешь все, чего хочешь, из рентерии вынести и обратно внесть так, что никто того не заметит и о том не узнает. Так?

– Нет-нет! – вновь замотал головой Густав Фирлефанц. – Ничего такого я князю-кесарю не говорил!

– Выходит, что светлейший князь Меншиков напраслину на тебя возводит?

Сказать, что любимец царя Петра лжесвидетельствует, Густав не решился – промолчал.

– А не говорил ли ты светлейшему князю, что можешь сделать ему драгоценную брошь из камней, что в самой шапке Мономаха были?

– Не было такого! – вскричал Густав, чуя, что нет ему веры, коли против него сам князь-кесарь говорит!

– Ладно, – укоризненно сказал генерал-майор Ушаков. – А что ты тогда на это молвишь? – и какую-то коробочку достал, и из нее что-то, в тряпицу завернутое, вынул. – Знаешь вещицу сею?

И, положив вещицу на ладонь и раскрыв тряпицу, явил взорам крупный камень-алмаз.

Хоть и сумрачно вокруг и чадно от факелов смоляных было, а все равно с первого взгляда видать, что хорош камень – крупный, прозрачный, синевой отливающий.

– Ну чего молчишь? Что это?

– Алмаз граненый, – ответил Густав.

На что Ушаков только рассмеялся, по ляжкам себя хлопая.

– Ах ты мошенник, ах шельмец!.. Я и сам-то вижу, что не булыга, а алмаз, да не о том тебя спрашиваю. Откуда сей камень взят, ведаешь?

– Нет, – пожал плечами Густав.

– Ой ли?! – не поверил генерал-майор. А сам во все глаза на Густава глядит так, что у того мороз кожу дерет. – Камень сей нынче вечером в твоей мастерской на Фонтанке сыскали, в тайной нише, что под половицей была устроена. Там он лежал и оттуда мною взят был!..

Густав на алмаз глядит, ничего-то не понимая, и что сказать на то, не знает!

– Как же ты о нем и откуда он взят, ничего не ведаешь, когда его у тебя нашли? – кричит, брови грозно хмуря, Ушаков. – Говори, откуда камень взят и для каких таких целей?!

А что на то сказать?.. Не прятал Густав тот камень и в глаза его не видел! Может, из подмастерьев кто или из слуг его под половицу засунул? Да только зачем?.. Камень такой больших денег стоит, которых у них нет и отродясь не бывало! А спрятавши, чего они его тогда обратно не вынули?

– Молчать станешь – живо тебя на дыбу вздерну! – обещает, грозит генерал-майор. – Все одно все скажешь, но тока через муки смертные!

И ведь – вздернет!

И рад бы Густав во всем признаться, да только не знает, в чем! Глядит растерянно, сам белый как мел и что-то, так что не услышать и не понять, губами шепчет. Страшно ему!

Ушаков совсем осерчал.

– Теперь мне ничего не скажешь – огнем пытать буду! Решай Густав!.. Через час приду!..

Встал, да вышел.

А Густав остался.

Что ж такое происходит-то? Откуда тот камень взялся?.. И караульный офицер, который его оговорил?.. И остальные?.. И зачем князь-кесарь рассказал, чего на самом деле не было?..

Стоит Густав – чуть не плачет!

Ничего понять не может!..

И вот уж и минута прошла.

И за ней другая.

И уж осталось от того, отпущенного ему Ушаковым часа, меньше половинки!.. И что-то с ним после будет?!

Глава 46

С лязгом прокрутился в замке ключ, громыхнул засов, застонали петли, и металлическая дверь раскрылась.

– Выходь! – скомандовал надзиратель. – С пожитками!

С пожитками – это значит в другую камеру, на каторгу или хоть даже на свободу. Везде – с пожитками.

Мишель быстро собрал все свои вещи и, зажав под мышкой, вышел из камеры.

Надзиратель сопроводил его до лестницы, где с рук на руки передал конвоиру, который повел его дальше, по бесконечным «Крестовским» коридорам и этажам.

Куда – уж не в общую ли камеру?..

Но нет – не в общую. В административном корпусе Мишеля поджидал благообразного вида господин, в добротном пальто, в калошах и с зонтиком.

– Вы Фирфанцев?

– Да, – кивнул Мишель.

Гражданин многозначительно взглянул на конвоира, отчего тот, отступив, вышел из помещения, угодливо прикрыв за собой дверь.

– Я к вам по поручению Михаила Ивановича, – сказал господин. – Ознакомьтесь, пожалуйста.

Протянул какой-то казенного вида лист. Где были синие печати и размашистые подписи и было сказано, что арестанта Фирфанцева нынче же, по получении данного распоряжения, следует освободить из-под стражи, передав в руки господина Ухтомцева...

Наверное, того самого, в калошах и с зонтиком, который теперь ожидал, когда он дочитает бумагу.

– Я свободен? – спросил Мишель.

– Некоторым образом, – загадочно ответил господин. – Но прежде я хотел бы просить вас об одном одолжении...

Интересно знать, что может «Крестовский» арестант «одолжить» столь важному господину.

– Вы ведь, кажется, расследовали дело о хищении драгоценностей царской фамилии?

Мишель, все еще не понимая, куда клонит господин, кивнул.

– Но все, что я знал по данному делу, я уже сообщил, – сказал он.

– Я в курсе, – улыбнулся Ухтомцев. – Но, к сожалению, этого недостаточно. И от лица Михаила Ивановича я хотел бы просить вас продолжить начатое вами расследование. Должен вам сказать, что Михаил Иванович и Александр Федорович крайне обеспокоены судьбой данных ценностей...

– Александр Федорович? – в первое мгновение не понял Мишель.

– Да, Керенский... Речь идет о весьма значительных средствах, которые теперь, когда Россия находится на великом историческом переломе, могли бы послужить во благо русского народа.

Опять слова...

– Но эти драгоценности принадлежат царской фамилии, – был вынужден напомнить Мишель.

– Трехсотлетняя династия Романовых закончилась, – мягко возразил господин Ухтомцев. – Бывший государь-император, равно как его семейство, теперь не более чем рядовые, пользующиеся общими со всеми правами, граждане. В связи с чем все ранее принадлежавшее им имущество обращено в доход государства.

– И все же вряд ли я смогу быть вам полезен, – развел руками Мишель. – Ведь я служил в царской полиции, чины которой теперь лишены права занимать сколько-нибудь серьезные, тем более связанные со следственной деятельностью, должности. Насколько я осведомлен, их повсеместно отлавливают и отправляют на фронт?

– Вы правы, – ничуть не смутившись, ответил господин Ухтомцев. – Есть предложение из бывших жандармов формировать маршевые батальоны, которые спешным порядком отправлять в действующую армию. Для их же блага, дабы исключить случаи самосуда и дать им возможность искупить свою вину на поле брани...

Господин все более сбивался на привычный ему митинговый тон.

– Довольно им, сидя на народной шее, в сытом тылу жировать! Пусть тоже порох понюхают, пусть повоюют, как иные!

– А вы где изволили воевать? – не сдержавшись, спросил Мишель.

– Я, собственно, не воевал, я по финансовой части, – ответил господин.

– А мне пришлось, – глухо сказал Мишель. – Правда, недолго – всего полгода. После чего я был списан по случаю получения контузии. И уже здесь, в, как вы выразились, «сытом тылу» получил два ранения – ножевое и огнестрельное. А иные и вовсе головы положили!

Ухтомцев на мгновение стушевался.

– Да, конечно... Речь идет не о вас. К вам мы никаких претензий не имеем. Почему предлагаем это в высшей степени ответственное дело! Впрочем, ваше право отказаться, выбрав иной путь, – многозначительно сказал Ухтомцев.

И Мишель вдруг его понял. Понял, что если он откажется, то, вполне вероятно, останется здесь, в «Крестах», а что вернее – отправится со сводным жандармским батальоном прямиком на германский фронт.

Да он бы и отправился, не испугался, кабы не Анна...

– Хорошо... – ответил Мишель, который, хоть и не нравился ему этот, сулящий ему свободу, господин, не видел ничего предосудительного в том, чтобы продолжить начатое им расследование. – Я согласен.

– В таком случае, – заметно обрадовался Ухтомцев, – прошу вас ознакомиться...

На этот раз он передал ему не распоряжение об освобождении из-под стражи, а совсем иного рода бумагу. Где говорилось, что:

«Гражданин Фирфанцев выполняет особую, возложенную на него Временным правительством миссию, в связи с которой наделен исключительными полномочиями и всем госучреждениям, гражданским либо военным чинам, а также рядовым гражданам надлежит оказывать ему всемерное содействие, выделяя по первому требованию людей, транспорт, телефонную и телеграфную связь и все прочее, чего он только ни попросит!»

И подпись – А. Ф. Керенский...

– Сразу же по прибытии вам надлежит снестись с начальником московской милиции, предъявив ему данное распоряжение и затребовав все необходимое...

Вот так-так!.. В Петроград Мишель отправился рядовым «сыскарем», там стал «крестовским» арестаном, а возвращается обратно, фактически получив в полное свое распоряжение всю московскую милицию!

Вот это на Руси и называется – из грязи да в князи!

Мог ли он час назад, драя в своей камере песком ложку, о том помыслить?!

– Когда мне следует выезжать? – спросил Мишель.

– Сразу же, как только вы посчитаете нужным...

Мишель счел нужным выехать немедленно.

Уже утром следующего дня он отправился на вокзал, где, предъявив свою бумагу, тут же, без всяких проволочек, получил билет.

Всего-то через день он должен был быть в Москве.

Но вышло совсем иначе!..

Глава 37

Черные, красные, серебристые, цвета мокрого асфальта, отсвечивающие новым лаком иномарки стояли рядком, как выведенная на парад военная техника, которой гордится страна. Никаких «Опелей» или «Фольксвагенов» там, конечно, не было – только «мерсы», «бээмвэшки», «аудюшки» самых последних моделей.

Но вдруг в щель меж ними нырнул, забился и затаился выскочивший из транспортного потока синий «жигуль».

Парковщик обернулся на звук. Услышал, как хлопнула дверца, и увидел, как над крышами машин поднялась голова и плечи мужчины крайне приятной наружности, в ослепительно белом костюме, с повадками истинного, миллионов на пять годового дохода, джентльмена. И тут же, сорвавшись с места и радостно улыбаясь, словно стодоллоровую купюру увидал, парковщик потрусил к нему навстречу.

– Мы рады приветствовать... – разогнавшись, издалека забубнил он. Но, увидев откуда вылез господин, сразу поскучнел и спросил: – Ты куда, блин, вперся-то?! Ты чего – слепой, не видишь, что здесь служебная стоянка? Давай-ка – отсюда!..

– А я, как раз – сюда! – ответил господин, вытаскивая из «Жигулей» фотомоделистого вида блондинку.

Парковщик напряженно смотрел на синюю «шестерку», на костюм и штиблеты господина, которые стоили больше машины, на которой он приехал, и смотрел на повисшую на его руке блондинку, которая должна была стоить дороже «Жигулей» и костюма вместе взятых.

Что-то здесь было не так.

– Мы рады вас видеть, – скороговоркой пробормотал парковщик.

Черт их знает, этих «новых русских», может, они опять чудят! А может, выпендриваются... Для них «Жигули» – экзотика большая, чем какой-нибудь привычный им «Лексус» или «Ягуар».

– Прошу! – предложил Мишель-Герхард-фон-Штольц даме пока только руку. Чтобы поддержать ее, не столько физически, сколько морально.

Ольга, хоть и бодрилась и изображала, как могла, светскую львицу, но чувствовала себя неуютно. В отличие от своего кавалера, прожигавшего лучшие годы своей жизни в самых престижных казино Старого и Нового Света, где чувствовал себя лучше, чем рыба в воде.

– Смелее, девочка! – прошептал Мишель. – Это ведь не зубной кабинет!

Они поднялись по лестнице.

Справа был зал спорт-пари, где игроки, потея, наблюдали по телевизору за ходом спортивных игр, надеясь выиграть пару соток на чужих голах.

Туда они не пошли. Пошли – влево.

Мишель обменял три тысячи занятых у Ольги долларов на разноцветные – черные, зеленые, розовые – фишки. Он не сел сразу за стол – походил, посмотрел, где какая идет игра. Он искал место, которому сегодня благоволит фортуна. Есть такие.

Пожалуй, здесь...

Стол был лоховский – сразу, по игрокам и ставкам, видно, но он Мишелю понравился.

Он сел, быстро разбросав по номерам фишки.

Ольга с удивлением наблюдала за Мишелем, который чувствовал себя здесь совершенно как дома. Как у нее дома. Потому что как он чувствует себя у себя дома, она не знала.

– Сплит!.. Каре!.. – зазвучали какие-то мудреные заклинания.

Дилер крутнул барабан, по которому запрыгал, заскакал, закрутился шарик.

Игроки смотрели на него напряженно, во все глаза, что-то шепча, хрустя пальцами и шумно сглатывая слюну. Мишель-Герхард-фон-Штольц на стол вовсе не глядел – он лениво осматривался вокруг...

Нет, это не Монако и даже не Монте-Карло, это гораздо хуже. Интерьеры... Столы... Все новенькое, с иголочки, все блестит и пахнет свежим лаком. Будто в «Макдональдс» зашел! Наверное, новизна здесь считается признаком хорошего тона и свидетельством богатства. Хотя все строго наоборот! Хорошие столы – стопятидесятилетние столы, за которыми играли еще Габсбурги, – за ними себя ощущаешь по-иному. А здесь... просто забегаловка какая-то!.. А уж публика... Как здесь можно играть приличному господину... Ни за что бы сюда не пришел, когда бы не крайняя необходимость...

Шарик начал замедлять ход. И Мишель, казалось, не глядя на него, вдруг небрежно бросил на один из секторов фишки, сказав:

– Вуазан.

– Ставки сделаны, господа...

Шарик остановился... И дилер пододвинул Мишелю гору фишек. Что тот, кажется, воспринял как нечто само собой разумеющееся.

– Мы выиграли – да? – азартно спросила Ольга. Разве это выигрыш...

Мишель бросил фишки на зеро-шпиль.

И снова выиграл.

Подле стола стали останавливаться болеющие зеваки.

– А можно я... можно – мне? – зашептала Ольга, дергая Мишеля за рукав. И глаза ее горячечно заблестели.

Мишель пододвинул ей несколько фишек.

– Куда, на какой номер ставить? – с видом заговорщицы спросила Ольга.

– На какой хочешь, – улыбнулся Мишель, – но если желаешь выиграть, ставь туда, куда я.

И тут же негромко, но так, что все услышали, сказал:

– Комплит, – бросив на один из номеров все имеющиеся у него фишки.

И Ольга поставила туда же.

Дилер раскрутил барабан. Мишель с интересом наблюдал за Ольгой, которая, приоткрыв рот, следила за шариком, словно желая его пришпилить к нужной цифре. Раскрасневшаяся, с блестящими от азарта глазами, она была прелестна!

Шарик остановился.

Над столом повисла гробовая тишина.

Ей бы хорошего косметолога и парикмахера, да достойную, не фабрики «Большевичка», одежду... – размышлял Мишель.

– К-ха!.. – сказав кто-то, – К-ха, к-ха!..

А?.. Что?..

Все, выпучив глаза, смотрели на господина в белом костюме, который только что сорвал банк, взяв максимально возможную ставку!

– Мы выиграли, да? – с надеждой спросила Ольга.

– Кажется – да, – ответил Мишель.

– Много? – горячим шепотом спросила Ольга. – Сколько?

– Так – пустяки. Что-то около сорока тысяч.

У Ольги аж дыхание перехватило.

– Долларов?!! – тихо ахнула она.

– Ну не рублей же...

– Ухты!..

– Я же говорил тебе – я никогда не проигрываю, – скромно напомнил ей Мишель. – Я везучий человек.

– Очень? – игриво улыбнулась, повиснув на его руке и глядя на него огромными, полными любви глазами, Ольга.

– Нет, – серьезно ответил ей Мишель. – Не очень, а – очень-очень-очень!..

До полуночи Мишель-Гёрхард-фон-Штольц выиграл еще что-то около пятисот тысяч, долларов... естественно. И их же проиграл...

Вначале ему «пёрло», и он сгребал к себе горы фишек. Уже не там, не в «лоховском» зале, а в VIP, где минимальные ставки начинались со «штуки» – ну то есть с тысячи долларов.

Он легко и непринужденно, не меняя выражения липа, выигрывал и красиво, глазом не моргнув, – проигрывал. Он был великолепен! Просто ему «не попёрло». Он поставил на комплит номеров и проиграл. Потом на комплит сикслайнов и вновь проиграл. Потом на орфа-лайнс – и тоже. Но, конечно, это были временные неудачи, потому что ему всегда везло. Очень. Вернее – очень-очень!

– Зеро-шпиль.

Мимо!

– Вуазан.

Опять мимо!

Дурацкий шарик опять попал не туда – попал на тиэр.

Но ничего, это не страшно. Теперь он поставит на комплит и отыграет все обратно.

– У тебя есть деньги? – обратился Мишель к Ольге.

– Сколько? – спросила та.

– Хоть сколько-нибудь?..

– Есть, – растерянно прошептала Ольга, копаясь в сумочке и доставая из нее мятые банкноты – что-то около двух тысяч рублей.

– Давай все, что есть! – потребовал Мишель, чуть не выдирая у нее из рук деньги.

Он чувствовал, он знал наверняка, что если сейчас сядет за стол, то вернет все. Вернет – втрое! Главное, что играть нужно непременно теперь, потому что полоса невезения должна вот-вот кончиться.

– А как мы доедем домой? – робко спросила Ольга.

– Что? – переспросил, не услышав ее, Мишель.

– У нас бензина почти нет. Нам надо хоть немного на заправку оставить.

– Милая, о чем ты?.. Обратно мы поедем на «Лексусе», – заверил ее Мишель. – Сразу же, утром и купим. Я здесь, неподалеку, видел автомагазин...

Из казино под самое утро их выперла охрана. Взашей. Потому что Мишель-Герхард-фон-Штольц обзывал их негодяями и мошенниками и лез в драку, требуя вернуть его деньги. Хотя бы три тысячи долларов!..

В машине он подавленно молчал. И после, когда они толкали «жигуль» во двор, потому что в нем закончился бензин.

Да, как-то неудобно получилось...

– Это ничего, это не страшно, – успокаивала Мишеля, прижимаясь к нему, Ольга. – Хорошо, что я вчера успела продукты купить. А послезавтра у меня зарплата. Выкрутимся как-нибудь...

С продуктами – может быть. Может, и выкрутятся.

А вот как быть со всем прочим?..

Глава 48

Поезд стоял почитай шестой час! Кондукторы куда-то бегали, проснувшиеся пассажиры, накинув на себя верхнюю одежду, поднимая воротники шуб и шинелей, выходили на площадки и, свешиваясь наружу, всматривались во тьму.

Никто ничего толком не знал. И до того-то чуть не по часу торчали подле каждого столба, опаздывая уже больше, чем надень, а тут и вовсе встали!

– Почему стоим?

– Не иначе крушение! Вишь, погода-то какая!

И впрямь – погода была дрянь! Мимо окон, мелькая и залепляя стекла, неслись струи дождя вперемежку с мокрым снегом. На площадках вмиг наметало сугробы, которые тут же оседали, тая. Это был первый, ранний снегопад.

– Надо бы к паровозу сходить, машиниста спросить! – предложил кто-то.

Два офицера, ловко спрыгнув со ступенек и набросив на головы башлыки, пошли вдоль вагонов вперед, в голову поезда, скоро растворившись в дождевой круговерти. Но тут же вернулись.

– Ну что, что машинист-то говорит?

– Ничего не говорит, – махнули руками офицеры. – Нет его. И паровоза тоже!

Паровоза не было! Вовсе! Впереди поезда, за первым вагоном, был лишь заносимый мокрым, липнущим к шпалам снегом путь. Уж и рельсов местами не было видно.

– А где паровоз-то?

Кондукторы ничего вразумительного ответить на этот вопрос не могли.

– Не было такого-с, чтобы здесь паровоз отцепляли! Никогда-с!

– Надо бы на станцию идти...

На станцию вызвались пойти все те же два офицера и увязавшийся с ними Мишель. Шли вдоль вагонов, утопая в грязи и снегу, ориентируясь на тусклый, сочившийся из окон небольшой сторожки свет.

– Черт его знает что! – ругались офицеры. – Снег некому чистить! Паровоз пропал! Кругом бардак!..

Кое-как дошли, причем Мишель изрядно промерз и набрал в обувь воды и грязи. Долго стучались в запертую изнутри дверь. Злые офицеры, не стесняясь, пинали в нее ногами.

– Открывай!

Открыл какой-то заспанный, в мятой железнодорожной форме, господин.

– Чего колотите?! – недовольно спросил он. Но заметив офицеров изменил тон: – Чего изволите?

Офицеры, бесцеремонно отодвинув его, ввалились внутрь в жарко натопленную каморку. Стали без стеснения стряхивать с шинелей капли воды, разбрызгивая ее вокруг по полу.

– Паровоз где? – рявкнул один из них.

– Какой паровоз? – не поняв, переспросил железнодорожник.

– А вот я тебе, сукин сын, сейчас в рожу суну, так враз все вспомнишь! – рявкнул один из офицеров, сгребая железнодорожника за грудки.

Фронтовые привычки давали себя знать. Офицеры, привыкшие поднимать нижние чины в атаку мордобоем и матами, давно утратили свой лоск, переняв речь и манеры простонародья. Да и не те это были офицеры, что вступали в войну, другие, выслужившиеся из низов. Те, прежние, разбросали свои кости на полях сражений от Карпат до Вильно.

Испуганный железнодорожник, клацая зубами, стал искать и торопливо натягивать на себя одежду.

– Сей момент. Сейчас все узнаем.

Выбежал из сторожки.

Офицеры по-хозяйски уселись на лавку, закурили, стали о чем-то негромко, изредка смеясь, переговариваться. Скоро прибежал железнодорожник.

– Велено перецепить паровоз на другой состав.

– Кем велено?

– Не могу знать! – испуганно заморгал железнодорожник. – Кажись, телеграф пришел из Москвы.

– Тогда другой давай! – потребовали офицеры.

– Никак не получится – другого нет. У нас и паровозного депо-то не имеется – тока на узловой станции.

Тьфу ты, дьявол! Хоть ори на него, хоть тормоши, хоть душу из него вовсе вытряси, все одно паровозу взяться неоткуда!

– Как появится паровоз – сразу цепляй его к нам, – предупредили офицеры. – Смотри у нас!..

– Сделаю, как есть все сделаю! Первый же паровоз ваш будет! – залебезил железнодорожник.

Снова вышли в дождь и снег, побежав в тепло натопленных вагонов.

Быстро приехать в Москву не удалось...

На этом, махоньком, где следующие из Петрограда поезда никогда не останавливались, разъезде они стояли чуть не сутки. Все это удивляло, хотя опоздания случались и ранее, и все чаще и чаще. В железнодорожном ведомстве нарастал разброд, поезда выбивались из расписания, уголь не подвозился или был из рук вон плох, деповские рабочие бастовали, отказываясь ремонтировать паровозы, поездные бригады загоняли поезда в тупики.

Империя продолжала рушиться, хотя в это еще никто не верил и того не осознавал, считая, что это лишь мелкие недоразумения в отдельно взятом железнодорожном ведомстве. Хотя очень скоро опоздания на сутки и недели и самозахваты поездов никого удивлять уже не будут...

Наконец к полудню следующего дня на станцию втянулся какой-то грузовой состав. Совершенно очумелые пассажиры постановили идти, требовать паровоз себе. Не век же здесь стоять!

– Нам нужен паровоз! – потребовали они.

– Никак нет. Никаких паровозов пока не предвидится.

– Как же нет, когда вот он стоит! – указали начальнику станции на дымящий за стрелкой, пускающий пар паровоз.

– Его взять никак невозможно, потому как это воинский эшелон! – объяснил тот.

– Так что ж нам, не ехать, что ли?!

– Ничего не могу-с сделать!

– Да и черт с ним – возьмем сами! – азартно предложил кто-то.

Несколько офицеров побежали к паровозу.

– Отцепляй! – крикнули они.

– Не могу, не было такого распоряжения! – покачал головой высунувшийся из окна чумазый машинист.

– А вот мы сейчас тебя!..

– Да чего его спрашивать, сами отцепим!

Кто-то, нырнув меж тендером и вагоном, полез к сцепке.

– Эй, парень, не балуй! – крикнул растерявшийся машинист. – Слышь-ка!

Но к нему в кабину, хватаясь за поручни, с двух сторон уже ловко карабкались какие-то офицеры.

– Цепляй паровоз вон к тому составу, – показали они. – А то мы тебя ненароком пристрелим.

Пугали, конечно. Пока – пугали. Хотя скоро, очень скоро станут и стрелять!

Опасливо косясь на озверевших офицеров, которые вторые сутки не могли добраться до места назначения, машинист подчинился силе.

Скинули сцепку. Помощник вкруговую замахал рукой...

А от хвостового вагона, придерживая рукой фуражку, торопясь и спотыкаясь, бежал начальник эшелона, за которым едва поспевали два солдата с болтающимися за спинами винтовками.

– Господа, господа, что вы делаете? Так невозможно, так нельзя! – кричал он на ходу.

Но его уже не слушали.

Паровоз, прокручивая ведущие колеса, бежал за стрелку.

Ну что ж ему, стрелять, что ли? И в кого?.. В пассажиров, среди которых полно старших офицеров. Начальник эшелона лишь рукой махнул...

Все это было отчаянно и весело! Паровоз подогнали к вагонам, набросили сцепку, но никуда все равно не поехали, потому что семафор был закрыт.

– Куда, куда ехать-то?! – кричал, указывая вперед на опущенный семафор машинист. – Может, теперь нам навстречу литерный идет?

Снова побежали к начальнику станции, но тот лишь развел руками.

– Может, пути размыло, может, чего еще... Надо бы дрезину выслать, чтобы поглядеть.

Но никакой дрезины на станции тоже не было.

– Что ж такое? – сокрушался начальник станции. – Отродясь такого не бывало, чтобы двадцать часов кряду ни единого поезда не было!

Но через два часа поезд появился. Через станцию, не сбавляя ходу, отчаянно простучав по рельсам и обдав всех паром и мелкими брызгами, проскочил какой-то, битком набитый солдатами, эшелон с двумя пушками на платформе.

Солдаты, высунувшись из вагонов, что-то громко, за стуком колес не понять что, орали, может быть, пели.

Создавалось впечатление, что все, кто был в вагонах, были пьяными!.. Вдруг один из солдат, радостно оскалившись и погрозив винтовкой, стрельнул в воздух!

Эшелон прогрохотал, проорал мимо.

От чего всем стало вдруг тревожно.

Лишь через час после прохождения воинского эшелона семафор открылся.

– Поехали!..

Но уже на следующей станции снова увязли на несколько часов. И снова бегали к начальнику, и тот, тоже разводя руками, показывал ленточки телеграфа, где предписывалось закрыть семафоры и загнать все составы в тупики до особого распоряжения, пропуская вне всякой очереди лишь воинские эшелоны. И тут же шли другие депеши, которые, под страхом наказания, предписывали, напротив, воинские эшелоны останавливать, отбирая у них паровозы и загоняя в тупики.

В результате никто ничего понять не мог и ничего не делал, выжидая.

Да что ж такое происходит-то?

Телеграфисты шепотом говорили, что в Петрограде, кажись, вновь какая-то революция или бунт, который будто бы уже подавили, и движение скоро восстановится...

Лишь через несколько дней совершенно измученный Мишель прибыл в Москву! Была глубокая ночь, но он надеялся взять «лихача», которые обычно возле Николаевского вокзала и дальше, на площади, толкутся десятками, высоко вставая на козлах и громко зазывая к себе пассажиров.

– Кому в Лефортово?.. Кому в Замоскворечье?.. Живо домчу!..

Но на этот раз извозчиков оказалось, на удивление, мало. Да и вообще, Москва, в которой он не был несколько месяцев, выглядела как-то иначе.

Подойдя к ближайшей пролетке, Мишель спросил извозчика – свободен ли?

– Садись, барин! – кивнул тот. – Куда ехать-то?

– На Сухаревку, – сказал Мишель, устраиваясь поудобней.

Но извозчик ехать туда почему-то вдруг отказался.

– Не, барин, туды не поеду. Ни в жизнь! Ищи кого другого!

– А что ж так? – удивился Мишель.

– Мне жизнь пока ишо дорога! – загадочно ответил извозчик. – Да и кобылу мою ненароком стрельнуть могут, где я тогда другую возьму? Нет, барин, – вылазь!

Кобылу стрельнуть?.. Там что, стреляют? В самом центре? На его Сухаревке?

– Так ты что, барин, ничего не знаешь? – вдруг, заметив его удивление, спросил кучер.

– А что случилось?

– Так ить – революция, большаки власть взяли! Вон, поди прочти! – ткнул извозчик кнутом в ближайшую тумбу, где поверх старых афиш полоскался какой-то листок бумаги. – Там про все прописано!

Мишель подошел к тумбе и, придерживая пальцами задравшийся угол прокламации, торопливо, часто сбиваясь, прочел:

К ГРАЖДАНАМ РОССИИ!

Временное Правительство низложено. Государственная власть перешла в руки органа Петроградского Совета Рабочих и Солдатских Депутатов – Военно-Революционного Комитета, стоящего во главе Петроградского пролетариата и гарнизона. Дело, за которое боролся народ – немедленное предложение демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание Советского Правительства, – это дело обеспечено. Да здравствует революция рабочих, солдат и крестьян!

Военно-Революционный Комитет при Петроградском Совете Рабочих и Солдатских Депутатов. 25 октября 1917 года".

Значит, все верно, все так и есть! Значит, в Петрограде революция. Еще одна! Сперва февральская, потом июльская...

Сколько можно?..

Господи, что ж теперь ждет Россию? Что ждет его? Всех?..