Текст книги "Ворон и медведь (СИ)"
Автор книги: Андрей Каминский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)
Распри наследников
– Все-таки он похож на меня, – улыбнувшись, король Атаульф с гордостью взъерошил волосы светловолосому мальчугану, не больше двух лет от роду. Он все еще цеплялся за юбку матери – высокой молодой женщины в красном платье отороченным по краям золотым орнаментом. Стройную шею украшало ожерелье из балтийского янтаря, среди которого неприметно затесался золотой крест с несколькими алыми камушками. Сам же молодой правитель Тюрингии носил алый плащ, отороченный мехом горностая, и золотую гривну на шее.
– Жалко отпускать его, – сказал Атаульф, переводя взгляд с ребенка на женщину, – наследник должен быть рядом с королем. Если бы герцог не настаивал на его отправке в Алеманию.
– Отец ведь уже объяснил, – терпеливо объяснила женщина, – в Турикуме Бадерих будет в большей безопасности, чем в Скитинге.
– Герцог Гибульд, похоже, ни во что меня не ставит, – с горечью сказал Атаульф, – если думает, что я не способен защитить сына в своем доме. И что за срочность такая с этим крещением – почему оно не может подождать?
– Потому что нас торопит король Нейстрии Хлодомир, – напомнил вошедший в королевский покой Гибульд, – он считает, что только крещение твоего сына станет залогом успешности нашего с ним союза. Стоит ли напоминать, что только в союзе с франками ты можешь объединить всю Тюрингию.
– Я это прекрасно помню, – сказал Атаульф, раздраженно глянув на тестя, – хотя мне и невыносима мысль, что мой сын примет Христа не от чистого сердца, а лишь ради удачного союза. Как будто наш бог – это товар на рынке, а не Истина и Свет.
– Когда Бадерих подрастет, он, конечно же, всем сердцем обратится к Христу, – примирительно сказала королева.
– И будет таиться от всех, скрывая свою веру? – бросил Атаульф, – как я? Мне и по сей день приходится участвовать в богомерзких обрядах перед кровавым идолом – как же, ведь я король, потомок Тюра. Лишь бы язычники, которыми я правлю, не растерзали меня за то, что я обратился к Истинному Богу! А мой сын принимает святое крещение не открыто, в отчине моего рода – тайком от всех, на чужой земле, вдали от отца!
Говоря это, он невольно повысил голос и Бадерих расплакался, испуганно смотря на отца. Герцог Гибульд повернулся к королеве.
– Брунгильда, дочь моя, – негромко сказал он, – тебе не пора собираться в дорогу? Оставь нас, ненадолго, с королем наедине.
– Как скажешь, отец, – Брунгильда улыбнулась пухлыми алыми губами, – если муж мой, король, позволит?
Атаульф досадливо кивнул и королева, ухватив за руку еще плачущего сына поспешно вывела его из королевских покоев.
– Все это временно, ты же понимаешь, – герцог повернулся к Атаульфу, – если франки помогут, тебе больше не придется считаться с мнением язычников и чтить идолов. А со временем, если будет на то воля божья – и вся Тюрингия обратится к Христу.
– Как-то плохо верится, – мрачно произнес Атаульф, – они все довольны своими богами. Что говорить о тюрингах и славянах – даже в вашей Алемании немало язычников среди знатных, о простолюдинах я и не говорю.
– Именно поэтому отъезд Брунгильды и Бадериха должен оставаться в тайне, – кивнул Гибульд, – ты прав, говоря, что и в Алемании, у твоего брата есть сторонники. Но все же у нас они слабее чем где-либо в Тюрингии, а значит, вашей семье там безопаснее всего. А когда придут франки – малыш будет под надежной защитой.
– Ага, в заложниках у Хлодомира – сказал Атаульф, отхлебнув вина из стоявшего на столе кувшина, – ладно, если по-другому нельзя – пусть будет так. Мне и самому станет спокойнее, если их не будет в Скитинге, когда сюда явится мой проклятый братец.
– Я не сомневался, что ты все поймешь, – герцог перехватил кувшин и сам сделал большой глоток, – а о себе не беспокойся: хотя я и отбуду вместе с дочерью и внуком, но здесь останутся алеманы, под командованием моего сына Родериха. А я постараюсь вернуться как можно скорее – уже с войском франков.
– Поскорее бы, – сказал Атаульф, – с этим двоевластием давно пора кончать.
– Так и будет! – Гибульд хлопнул зятя по плечу и вышел из покоев. В тот же миг раздался рык рогов – и, выглянув в окно, Атаульф увидел, как во двор въезжает с пару десятков всадников. Диковатые одежды из звериных шкур почти не скрывали доспехов, с пояса каждого воина свисал меч или боевой топор. Впереди, на свирепом черном коне, ехал молодой человек в синем плаще, с вышитым на нем серебряным валькнутом. С широкого пояса из черной чешуйчатой кожи, свисал длинный меч, где на богато украшенных ножнах вытесненный золотом медведь терзал серебряного волка. Глаза короля встретились с глазами его единокровного брата и Крут, в небрежном поклоне, наклонил железный шлем, увенчанный фигуркой ворона.
У входа в пиршественный зал Атаульфа встретил Родерих. Внешне он мало напоминал отца – красивый молодой человек с карими глазами. О родстве с герцогом алеманнов говорили лишь огненно-рыжие волосы, стянутые в узел над ухом. Отороченный золотом красный плащ был наполовину расстегнут, открывая франкскую кольчугу и длинный меч на поясе. Рядом с Родерихом стояло с десяток воинов: не только алеманнов, но и бавар – последние, хоть и оставались, в основном, язычниками, обычно держали сторону западных соседей. Да и сам Родерих женился на старшей дочери герцога Тассилона, уже подарившей ему двух сыновей.
– Он уже там? – спросил Атаульф, небрежно кивнув в ответ на почтительный поклон Родериха.
– Уже, – алеманн поморщился, – что-то празднует.
Раздавшиеся из-за дверей нестройные крики и грубый хохот, подтвердили слова Родериха.
– Что же мы найдем, чем его встретить, – сказал Атаульф, – пусть твои люди тоже войдут в зал. А ты – сядешь за стол рядом со мной. И отправь кого-нибудь за моей личной охраной.
– Как скажешь, – Родерих вновь поклонился, но Атаульф, уже не глядя на него, толкнул массивные двери из мореного дуба, входя в пиршественный зал. Большую его часть занимал длинный стол, почти сплошь заставленный бронзовыми блюдами с жареным мясом, копченой рыбой и ломтями желтого сыра. Рабы, пыхтя от натуги, метали на стол все новые и новые блюда, а также кувшины с пивом, медовухой и южными винами, что с необыкновенной быстротой исчезали в глотках пирующих. За столом сидели лучшие воины Крута – не только тюринги и славяне, но и саксы, авары, даны, даже варвары далеких восточных лесов, в плащах из волчьих шкур увешанных жутковатыми украшениями – выломанными человеческими челюстями. Одновременно телохранители и ударный отряд, эти головорезы неизменно сопутствовали сыну Ярославы во всех его сражениях и грабительских набегах.
Сам Крут сидел на углу стола, слева от того места, где полагалось сидеть королю. Он остался в доспехах, сняв лишь шлем, обнажив голову – бритую, по славянскому обычаю, с одной лишь прядью темно-русых волос. При виде брата он поднял золотой кубок, доверху наполненный вином.
– Наконец-то король! – сказал он, – клянусь Тором и Яровитом, мы все уже истомились в ожидании. Мне даже на миг показалось, что ты не так уж рад меня видеть.
– Я рад тебе, брат, – сказал Атаульф, усаживаясь за стол, – хоть ты и явился без предупреждения, тебе всегда окажут достойный прием в Скитинге.
– Ну я же и говорю, – усмехнулся Крут, – показалось. Выпьем за моего брата, лучшего из королей, благословленного Воданом, Ругевитом и всеми богами предков!
Издевательски улыбнувшись, при виде мимолетной гримасы на лице брата-христианина, Крут залпом осушил свой кубок. Атаульфу ничего не оставалось, как последовать его примеру.
– А где моя матушка? – спросил Крут, – я не видел ее при дворе.
– Не знаю, – пожал плечами Атаульф, – с тех пор как умер отец, она редко появляется в Скитинге.
– Жаль, – покачал головой Крут, – я надеялся повидаться с ней. Впрочем, может, оно и к лучшему – не к чему женщины при мужском разговоре, правда, брат?
– И о чем же ты хотел поговорить, брат? – спросил Атаульф.
– Мои люди, – Крут широким жестом обвел стол, – и те, кто сидит здесь и те, кто остались во дворе, – все они вернулись со мной после удачного набега за Рейн. Удачно так получилось, что Хлодомир увяз в очередной сваре с сарацинами и увел войска на юг, оставив восточную границу почти без защиты. Само собой, мы изрядно погуляли там, взяли много добычи и пленных. Даже одного графа, – Буркхард, кажется, его звали, – наместника Хлодомира в Австразии. Так вот, представляешь, этот вшивый граф посмел врать мне в глаза, что я нарушаю какой-то там договор между тобой и Хлодомиром. Что ты, якобы обязался не нападать на франков, из уважения к своему, видите ли, единоверцу. Разумеется, его сразу же утопили в болоте, – как мы всегда казнили лжецов, – но все же, я засомневался. Ты ведь не заключал договора с нашими врагами, верно, брат? Может, ты и христианин, но ты же еще и король Тюрингии! Скажи мне, что это ложь, брат!
– Да кто ты такой?! – Атаульф, белый от гнева, поднялся из-за стола, – как смеешь ты указывать королю, с кем и о чем ему заключать союзы? Из-за тебя мы теперь снова в войне с франками, а я...я стал клятвопреступником!
– Значит, это правда, – Крут сокрушенно покачал головой, – я знал это, но все же гнал от себя эту мысль. Клятвопреступником ты стал гораздо раньше, брат мой. Причем дважды – сначала ты предал наших богов, а потом – и наш народ, заключив мир с нашими врагами, – он повысил голос, почти крикнув на весь зал, – такой человек не может быть королем Тюрингии!
– Это измена! – Атаульф осекся на полуслове, прислушиваясь к звукам, доносящимся из распахнутого окна. Сомнений не было – воинственные крики, предсмертные хрипы и лязг стали яснее ясного объясняли, что происходит во внутреннем дворе крепости.
– Это же....
– Да, брат мой, – Крут издевательски улыбнулся, – я предвидел, что тот граф говорил правду – и принял меры. Сейчас мои люди убивают твоих сторонников по всему Скитингу.
– Нечестивое отродье Локи! – прохрипел Атаульф, – я сам вырву твое предательское сердце!!!
Он схватился за меч, но достать его не смог – на его запястье сомкнулись чьи-то пальцы. Атаульф обернулся и столкнулся взглядом с командиром алеманнской гвардии.
– Родерих ты...
– Вы с отцом слишком сблизились за последнее время, – пожал плечами алеманн, – я даже слышал, что он хочет сделать твоего сына своим наследником, в обход меня!– Родерих злобно сплюнул, – ничего, он тоже получит свое. В моем отряде нет ни одного христианина – и все они считают, что старик зажился на этом свете. Да и я уже устал ждать – поэтому и договорился с Крутом.
Атаульф затравленно посмотрел на алеманна и Родерих издевательски улыбнулся ему. Это стало его ошибкой – одержимый внезапным приступом бешенства, король рванулся изо всех сил, высвобождаясь из хватки Родериха. Тот не успел ничего предпринять: Атаульф выхватил меч и вонзил его в грудь предателя. Слишком поздно он сообразил, что зря показал спину к вероломному брату – обернувшись, Атаульф успел только увидеть, как Крут выхватывает свой меч. Серой змеей мелькнул клинок и король Тюрингии рухнул на пол с пронзенным сердцем.
– Кто-то, может, против этого? – спокойно сказал Крут, вытирая меч о плащ поверженного короля и прищуренными глазами обводя воинов Родериха, ошеломленных гибелью сразу двоих сюзеренов, – уверен, что нет. Что же вы не кричите хвалу новому королю?
– Слава Круту Первому, королю Тюрингии! – вскричал один из алеманнов, вскидывая меч и в тот же миг рев из двух десятков глоток подтвердил восхождение нового монарха. Этому реву вторили воинственные вопли за окном означающие, что в крепости больше не осталось сторонников покойного Атаульфа.
Королева Ярослава вернулась в Скитинг уже к вечеру – путь от Тюрингенского леса занял больше времени, чем она думала. Первое, что она увидела – это возносящийся от реки дым огромного костра. Обуреваемая внезапным дурным предчувствием, она развернула коня к Унструту, но, не проехав и двухсот шагов, встретилась со старшим сыном, ехавшим впереди своих воинов. Первое, что ей бросилось в глаза – на его волосах красовался королевский серебряный обруч, увенчанный фигуркой медведя.
– Поворачивай коней, матушка, – сказал Крут, – там не на что больше смотреть. Погребальный костер отгорел, а Атаульф уже на пути в Хель.
– Ты что же...ты...
– Он умер, матушка, – кивнул Крут, – я убил плохого короля и труса, предавшего наших богов. С двоевластием покончено – теперь Крут единолично правит Тюрингией. Разве ты не рада за меня?
Он осекся, удивленно уставившись на мать – на ее враз побелевшем лице, читался такой ужас, какого никто доселе не видел у решительной и жестокой королевы Тюрингии.
Братство ножей
На обширной равнине, заросшей вереском и можжевельником, кипел жестокий бой. Лязг стали и воинственные крики заглушали даже раскаты грома, время от времени разносившиеся над равниной. Дождь, срывавшийся из заволокших небо сизо-черных туч, на земле становился красным от крови, пропитавшей и без того влажную почву. Любой наблюдатель со стороны затруднился бы определить, кто есть кто в этом побоище – с обеих сторон дрались светловолосые и рыжие мужи, рубившие друг друга боевыми топорами, мозжившие головы дубинами и выпускавшие кишки ножами-скрамасаксами. С обеих сторон сражались и сероглазые воины, с прядями русых волос на бритых головах и причудливыми наколками на руках. Лишь немногие здесь имели кольчуги – большинство облачились в куртки из оленьей кожи или войлочной шерсти. Шлемы носили и вовсе единицы – те, в ком даже неискушенный взгляд сразу бы определил предводителей. Среди них особенно выделялся высокий крепкий мужчина, чьи широченные плечи, казалось, вот-вот порвут панцирь с изображением распахнувшего крылья ворона на груди. Позолоченный ворон украшал и высокий шлем, из-под которого выбивались рыжие волосы. Своим боевым топором воин махалсловно дровосек – и как подрубленные деревья валились наседавшие со всех сторон враги, разрубленные чуть ли не пополам с одного удара. Кровожадная улыбка, словно волчий оскал, пробивалась сквозь густую бороду, пока воин, орудуя топором, прорывался в самую гущу врагов. Вокруг него сплотились и другие – из тех, кто имел хоть какие-то доспехи, – и сейчас стальной клин все глубже проникал в уже дрогнувшего противника. Над головой рыжеволосого реяло кроваво-красное знамя, с изображениемчерного ворона.
В пылу битвы рыжебородый воитель не сразу услышал, как изменились крики позади, как ярость сменились растерянностью или даже страхом. Прогремел раскат грома, блеснула молния и в следующий миг послышался топот множества копыт. Грозный крик разнесся над равниной и в следующий миг в стальной клин врезался конный отряд, вылетевший из неприметного оврага, почти скрытого густым кустарником. Впереди, на гнедом жеребце скакал высокий молодой человек с красивым, но хищным лицом. Длинные светлые волосы выбивались из-под шлема, увенчанного фигуркой медведя. Из других доспехов он носил явно трофейный, невесть откуда взятый ромейский панцирь с Медузой Горгоной на груди. Огромные змеи вились вокруг искаженного злобой лика – и такое же злобное торжество горело в серых глазах молодого воина. Привстав в седле, он наносил мечом удары направо и налево, каждым взмахом снося чью-то голову.
Не ожидавший подобного удара клин нападавших остановился, пытаясь развернуться навстречу новому врагу. Приободрившаяся пехота с новыми силами ринулась на воинство рыжебородого – и иные из его соратников уже лихорадочно оглядывались ища пути для бегства. Рыжеволосый также заметил это – и лицо его исказилось бешеной яростью берсерка.
– Умри, отродье троллей!
Взревев, как медведь, он рванулся вперед, в слепой ярости нанося удары, уже не разбирая своих и чужих. Нападавшие шарахнулись в разные стороны и внезапно рыжебородый оказался лицом к лицу с вражеским предводителем. Тот едва успел поднять коня на дыбы, когда лезвие топора с влажным хрустом врубилась в грудь скакуна. Жалобно заржав, конь повалился на землю, в агонии суча ногами и истекая кровью из страшной раны – светловолосый всадник едва успел соскочить на землю. В следующий миг перед ним вырос рыжебородый, оказавшись чуть ли не на голову выше противника. Окровавленный рот искривился в пренебрежительной улыбке, когда воин увидел сколь молод его враг.
– Саксонский щенок, чего ты стоишь без коня? – рявкнул он, – клянусь Тором, сегодня сука, что тебя родила, будет выть от горя!
Его противник не тратил времени на оскорбления – с быстротой молнии ударил меч, целя в глаза рыжебородому. Тот, без труда уклонившись от этого выпада, ударил в ответ: светловолосый успел отпрянуть, но все же топор пусть и на излете все же достал его. Молодого воина спас панцирь: топор лишь слегка зацепил его, срывая резьбу с Горгоной, а в следующий миг отскочивший сакс закружил вокруг врага, словно волк, атаковавший дикого быка. Рыжебородый и ревел сейчас словно зубр, обрушивая на противника удар за ударом, но всякий раз топор обрушивался в пустоту – его враг, ловкий как кошка, всякий раз умудрялся уклониться от удара. Однако и ему ни разу не удавалось достать врага клинком – несмотря на кажущуюся неповоротливость, рыжебородый мало чем уступал саксу в ловкости. Несколько уравнивало шансы лишь то, что он сражался уже давно, тогда как молодой предводитель только вступил в бой.
Понимая, что схватку на выносливость он проигрывает, рыжебородый выплеснул все силы в одной ужасающей атаке. Сакс вскинул меч, отбивая топор, но его клинок, наконец, не выдержал, разлетевшись на куски. В следующий миг молодой предводитель, в попытке уклониться, поскользнулся и упал. Рыжебородый с торжествующим рыком вскинул топор, готовясь покончить дело одним ударом, однако широкое лезвие встретило лишь влажную почву – сакс все же успел откатиться в сторону и вскочить на ноги. Пока рыжебородый пытался вырвать из земли топор, сакс сорвал с пояса короткую палицу, с двух сторон окованную железом, и метнул ее во врага. Этот удар раздробил бы голову менее крепкому мужу – рыжебородый же, оглушенный ударом, лишь выронил топор и рухнул в грязь. Бездумно ворочая налитыми кровью глазами, он хлопал руками по земле, пытаясь встать, когда его грудь придавил сапог молодого сакса. В следующий миг перед глазами рыжебородого возникло сразу несколько мечей, приставленных соратниками победителя.
– Конунг Сигифред, ты мой пленник, – на покрытом кровавой грязью лице появилась слабая улыбка, – нет позора в том, чтобы сдаться сыну короля.
– Какого еще короля? – Сигифред, приподнявшись на локтях, сплюнул на землю кровавую крошку из зубов и оглянулся – его воинство разбегалось, преследуемое конными всадниками.
– Короля Тюрингии, – сказал воин, – я Редвальд, сын Германфреда и Кримхильды, дочери герцога Этельвульфа.
Сына от наложницы, – Кримхильда действительно была дочерью герцога, но внебрачной, как и сам Редвальд, – Германфред, по настоянию королевы, отправил к саксонским сородичам. Страна Саксов в то время лишь частично пребывала под властью Тюрингии: Остфалия и большая часть Ангрии признала власть ее королей и местные саксы постепенно переселялись на юг, смешиваясь с тюрингами. Однако Нордальбингия и часть Вестфалии колебались: то мирясь со своими южными братьями, то вступая с ними в жестокие сражения. Временами в саксоно-тюрингские войны вмешивались фризы, франки, даны.
Несколько лет назад конунг данов Сигифред, покорил Нордальбингию. Однако его планы простирались куда шире – Сигифред мечтал оторвать от Тюрингии всю Саксонию. Несколько дней назад он, заключив союз со славянами-ободритами, перешел Эльбу и двинулся на юго-запад. Вверх же по Везеру двигалась войско фризов и вестфальских саксов, под командованием короля фризов Аудульфа. Союзники должны были соединиться там, где Аллер впадает в Везер и совместными силами обрушиться на тюрингскую Саксонию. Однако Редвальд, прознав об этих планах ударил первым – сначала он разбил Аудульфа заставив фризов отступить на север, а потом, перейдя Аллер, вышел на равнину, что именовалась Лангобардской, хотя уже несколько веков минуло с тех пор, как народ «длиннобородых» ушел из этих краев. Хоть и не вся Лангобардская равнина считалась территорией Тюрингии, Редвальд хорошо ее знал – потому и сумел устроить тут ловушку данам. В его войске имелось немало славян – жирмунтов и моричан, – до подчинения Тюрингии служивших аварам и хорошо обучившихся конному бою. Да и сам Редвальд неплохо держался в седле. Вовремя введенная в бой конная сотня и привела к сегодняшней победе.
– Прими эту жертву, о Всеотец.!
Редвальд махнул рукой и один из его воинов выбил обрубок древесного ствола из-под ног пленника. Тугая петля захлестнула его горло, пока он, хрипя и дрыгая ногами, корчился в предсмертных судорогах. В сгущавшихся сумерках в угадывалось много подобных висельников, подобно диковинным плодам, свисавшим с ветвей низкорослых елей. Ниже по склону на деревьях висели мертвые животные – собаки, свиньи, даже лошади.
Сам Редвальд уже сменил воинские доспехи на черное одеяние жреца. Черной была и краска, причудливыми узорами покрывшая его лицо и руки. Редвальд шагнул вперед, срывая с пояса скрамасакс и одним ударом вспорол грудь и живот еще бьющемуся в агонии саксу. Влажные кишки, словно жирные змеи, вывалились наружу, раскачиваясь в воздухе вместе с испускавшим дух пленником. Редвальд смочил пальцы в хлещущей фонтаном крови и провел ею по лицу, добавив красных узоров к своей черной раскраске. Серые глаза вспыхнули фанатичным блеском.
– Ведите следующего!
Свою ставку Редвальд разбил в святилище Водана, на горе Брокенберг. Хотя Тюрингия и претендовала на то, что ее власть простирается и севернее, чуть ли ни на всю Лангобардскую пустошь, но только здесь, в горах Гарца, находился по-настоящему надежный рубеж, прикрывавший центральные области королевства от северных набегов. Именно здесь обосновались воины Водана, наследники древнего братства гариев, пронесшие через века свои кровавые обычаи и обряды. В густом лесу, покрывавшем склоны Брокенберга, на ветвях елей, причудливо искривленных постоянными сильными ветрами, висели жертвы Водану и его Дикой Охоте. Вершина же священной горы была почти лишена растительности – здесь всегда царил холод и даже летом, порой, выпадал снег. Клубились тут и влажные туманы, сквозь которые сейчас ледяным светом просвечивала мертвенно-бледная Луна.
Холод и тьму Брокенберга развеивали лишь полыхавшее на вершине кольцо костров, возле которых стояли, вскинув руки, жрецы Водана. Иные, вместе с Редвальдом вспарывали животы повешенным, внимательно следя за током крови, другие, на установленных перед кострами плоских камнях копались во внутренностях принесенных в жертву людей и животных. Посреди же круга костров стоял идол – вырезанный из мореного дуба могучий старик, с одним глазом и высунутым языком. По бокам идола стояли такие же резные волки, а на плечах грозного бога сидели два ворона. Еще одна птица, – расправивший крылья большой орел, – венчала высокий шлем старика, тогда как в ногах его извивалась змея: символ двух обличий, что принимал Водан, когда добывал Мед Мудрости, а заодно его власти над Верхним и Нижним мирами. В одной руке Всеотец держал копье, увенчанное выбеленным временем черепом – этой чести удостаивался лишь самый родовитый или отважный из принесенных в жертву врагов. В другой руке Водан держал покрытый рунами серебряный рог, изнутри почти черный от засохшей крови.
Разгромив данов и фризов, Редвальд отправил в Скитинг гонца с вестью о своей победе, а сам принялся праздновать. В первый же день он сломал захваченное у пленников оружие и утопил его в болотах у подножья гор. На второй и третий день Редвальд приносил в жертву животных, на четвертый – рабов. Сегодня же он обрекал смерти тех из саксов, кто, предав свой народ и своего короля, перешли на сторону Сигифреда. Всего же празднование шло девять дней – следующими должны были статьфризы и даны, а на девятый день – сам Сигифред. Его череп займет свое место на копье Водана, а кровь наполнит рог бога, после чего обряд можно считать завершенным.
На сегодня Редвальд закончил с жертвоприношением и собирался покинуть вершину Брокенберга, когда из леса вдруг послышался стук копыт. В следующий момент на вершине горы появилась белая кобыла. В седле ее сидел некто стройный, в белом одеянии и капюшоне надвинутым на глаза. Вот всадник сбросил капюшон и по его плечами рассыпались светлые волосы.
– Эрменгильда! – изумленно воскликнул Редвальд, – что ты тут делаешь? Тебе нельзя...
Он сделал вид, что не заметил осуждающих взглядов жрецов – Редвальд и без них знал, что женщина может появиться на священной горе только как жертва. Даже священным пророчицам-вельвам, истово почитавшихся всеми германцами, был закрыт доступ на Брокенберг. Такой порядок пошел еще с тех пор, когда на священной горе собирались молодые головорезы из всех окрестных племен, объединявшиеся в тайные общества почитателей Водана. Спустя века старое название «гарии» сменилось по имени широкого ножа, ставшего главным оружием и священным символом мужского братства. Конечно, со временем участники этих банд остепенились: осев на землю и взяв в жены пленниц покоренных народов, постепенно они сами стали народом. Однако на священной горе и по сей день оставался незыблем старый закон тайных союзов «ножевиков» – саксов.
Эрменгильда хорошо знала обо всем этом – и Редвальд знал, что она знала. Если она все равно явилась на Брокенберг, значит, причина была по-настоящему веской.
– Я бы никогда не осмелилась, – сказала девушка, спрыгивая с коня и подходя к брату. Вопреки ее словам в больших серых глазах не было и тени страха – только спокойная решимость.
– Я знаю, что мне нельзя подниматься на Брокенберг, – сказала она, – и все же по-другому нельзя. Знай Редвальд, что твой брат Атаульф, король Тюрингии убит в собственном дворце.
– Убит?! Кем?!
– Родерихом, сыном Гибульда, по наущению своего отца – так сказал Крут. Он теперь новый король – и он послал за тобой.
– Послал тебя? – недоверчиво спросил Редвальд, – у него не нашлось гонца получше?
– Нашлись, – понизила голос Эрменигильда, – но я опередила их всех. Чтобы успеть сказать – Атаульфа убил не Родерих, а сам Крут, чтобы править всей Тюрингией. А зовет он тебя по совету своей матери, королевы Ярославы, которая...
Голос Эрменигильды упал почти до шепота, когда она произнесла еще несколько слов у самого уха брата. И все его соратники невольно содрогнулись при виде того выражения что проступило на лице саксонского принца.
Сигифред был пленен в пещере, у подножия Брокенберга. Его темницу день и ночь охраняли девять лучших воинов Редвальда. Оружие у дана отобрали, но в остальном относились к нему со всем почетом: ему приносили жареное мясо, хорошо пропеченные ковриги хлеба и лучшее пиво и мед, какие только находились в этой глуши. Иногда Сигифреду приводили и женщин.
– Я знаю, что ваш хозяин не выпустит меня живым, – хохотал конунг данов, заваливая очередную плачущую девку, – пусть тогда эти ублюдки, когда вырастут, отомстят за меня.
Сигифред хорошо знал о своей грядущей участи, но не страшился ее, готовясь встретить смерть, как и подобает вождю. Редвальд обещал дану, что тот умрет с оружием в руках, самой почетной из смертей, что отправит его душу прямо в Вальхаллу.
Сейчас Сигифред сгрызал мясо с увесистой говяжьей ноги, запивая ее крепким медом и бросая похотливые взгляды на скорчившуюся в углу пещеры франкскую девушку. Дан настолько увлекся своим занятием, что даже не сразу заметил, как расступились охранявшие его воины и в пещеру вошел Редвальд. За его спиной, бесшумной тенью, следовала Эрменгильда.
– Привет, сакс, – ухмыльнулся конунг, – что, решил привести мне новую девчонку? Что же, она будет получше этой, – он пренебрежительно посмотрел на съежившуюся рабыню.
– Это моя сестра, – сказал Редвальд, – и она здесь не для твоих утех – но для того, чтобы стать твоим свидетелем.
– Свидетелем чего?
– Нашей сделки. Что, если я предложу жизнь тебе и твоим людям?
– Что-то новое, – усмехнулся дан, но в его глазах блеснул невольный интерес, – и ты не побоишься оставить Водана без жертвы?
– Его ждут новые жертвы, – парировал Редвальд, – куда обильнее, чем те, что я смог бы принести сейчас. Реки крови прольются во имя Одноглазого и он простит, что я сохранил тебе жизнь.
– И какова же цена?
– Побратимство, – сказал сакс, – побратимство, скрепленное кровью, перед лицом Водана и на глазах всех наших воинов. После этого я отпущу тебя в Данию, не взяв даже выкупа.
– А ты смышленый для своих лет, – дан искоса посмотрел на Редвальда, – что-то случилось на юге? Что-то, из-за чего тебе вдруг понадобился надежный тыл на севере?
– Ты тоже умен, конунг Сигфред, – усмехнулся Редвальд, – ну так что, по рукам?
Сигифред бросил испытующий взгляд на сакса, потом кивнул и протянул ему огромную лапищу, заросшую рыжим волосом.
