Текст книги "Музпросвет"

Автор книги: Андрей Горохов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

На рынок были выброшены саундтреки к немецким эротическим фильмам 70-х годов – "Vampiros Lesbos" и "Schulmadchen Report", устраивались и стильные костюмированные easy-listening-парти, куда пускали далеко не всех желающих; нередко девушки были чересчур легко одеты. Был выпущен и альбом драм-н-бэйс-ремиксов саундтрека "Vampiros Lesbos".

Саундтреки к эротическим фильмам – на самом-то деле музыка для больших эстрадных оркестров, изощренно аранжированная, но сыгранная скучно, холодно и без блеска. Несмотря на отличные рекламные фотографии, потрясающие названия первоисточников – вроде "Вампирши-лесбиянки" или "Она убивала в экстазе", а также шикарное обозначение всего жанра в целом – sexadelic, сама по себе музыка производит мертвое и гнетущее впечатление. Впрочем, коктейль-джаз отлично сплавился с размякшим драм-н-бэйсом, а ретро-диско – с хаусом.

Выражение лаунж-кор (loungecore) применяют к easy listening техно.

Существует самостоятельный жанр своего рода "андеграундных энтетейнеров": Джими Тенор, Феликс Кубин, Roco Schamoni, Gonzales, Peaches. Недалеко отползла и группа Stereo Total.

Все они ориентируются на ретро-эстраду, сделанную довольно грубыми электросредствами. Чтобы разогнать музжурналистскую тоску – несколько образчиков литературного творчества.

Франсуаз Кактус (певица и барабанщица Stereo Total), это будущая надпись на ее могильной плите: "Здесь лежит она, точно так же, как лежала и живая, с той, правда, разницей, что когда она была еще живая, она энергично двигала своей попой".

Феликс Кубин (Felix Kubin): "Есть удивительный японский фильм, который называется "Сын..." э-э-э... как я мог это забыть? В мире существуют всего два главных монстра, один Кинг Конг, а второй..."

"Годзилла!" – подсказывает кто-то из публики.

"Да, Годзилла! Так вот, на острове резвится сын Годзиллы и огромными камнями убивает группу японских исследователей. Ученые гибнут один за другим. При этом сын Годзиллы просто играет в футбол обломками скал. Собирается экспедиция возмездия, но победить сына Годзиллы никакими военными мерами не удается – ни снаряды его не берут, ни бомбы. Тогда японцы решают изменить на острове климат. Они используют пульты дистанционного управления, небо заволакивается облаками и наступает зима. Сын Годзиллы двигается все медленнее и медленнее, слова медленно и тяжело вылетают из его пасти и падают в снег – такие большие надувные баллоны, которые не стремятся вверх, как в комиксах, а тяжело падают вниз. И сам сын Годзиллы не может бежать, он скользит по льду, падают снежинки, они покрывают его – такие красивые снежинки падают на глаз сына Годзиллы. Мы видим этот глаз во весь экран, он покрыт инеем, как ветровое стекло автомобиля, и нет дворников, чтобы его очистить. Из-за слоя инея мы видим взгляд сына Годзиллы... потом он затухает. Вот этому моменту, этому взгляду я посвятил свой следующий номер".

Музыкант нажимает кнопку, звучит неспешно-задумчивый диско-бит. "Это медленная музыка, – добавляет Феликс Кубин, прежде чем отложить микрофон и опустить пальцы на клавиши, – потому что на холоде бывает только печальная музыка".

Джими Тенор (Jimi Tenor) не чужд киноискусству. О чем должны быть его фильмы? Открывай любой дешевый журнал для одиноких женщин или толстых мужчин и легко найдешь массу сногсшибательных историй, которые только и ждут, когда по ним снимут боевик.

В качестве примера такой вот сюжет. Сорокашестилетний мужик работает на фабрике по солению огурцов. Он стоит на конвейере и запихивает огурцы в стеклянные банки. А на дворе тем временем – пятница, шестнадцать часов. Все остальные рабочие уже ушли домой. Он загружает последнюю банку, и его штанину втягивает в машину. Он пытается оттолкнуться от агрегата, опирается рукой о ленту транспортера, кисть руки соскальзывает и тоже попадает в машину. И вторая нога сжевана. Мужика крепко заклинило. Весь уикэнд он должен питаться солеными огурцами. Его никто не бросается разыскивать, его жена оттягивается где-то на Тенерифе.

В следующей сцене он получает кучу денег от страховой компании. Он едет в Швейцарию на лыжный курорт. Он учится управлять искусственной ногой и искусственной рукой и кататься на горных лыжах. Теперь он стал клевым парнем, а был придурком и неудачником. Happy End.

Entertainment

Феликс Кубин: "Да, мой новый период – это энтер-тейнмент, но это такое развлечение, которое не так легко потреблять. Многие мои вещи начинаются очень гармонично, но постепенно доля шума в них увеличивается, и конец не похож на начало. Это далеко не статичная ситуация. Меня часто упоминают в одной обойме с Джими Тенором, якобы я имею отношение и к моде на easy listening, но это совсем не так. Easy listening просто воспроизводит клише ретро-эстрады, не ставя их под вопрос и не пытаясь их видоизменить, исказить, переместить в иной контекст. Мне же интересно столкновение и взаимопроникновение разнородных элементов, скажем, абстрактных звуков и шума – и свинг-ритма. Для easy listening интересна старая эстрада сама по себе, такая, какая она есть – милая, наивная и стильная, мне же интересна ситуация искажения и агрессии... вообще странная и неадекватная ситуация, в которой музыка оказывается не тем, чем она поначалу кажется. Я проводил настоящие деструктивные опыты – играл на электрооргане в компаниях, которые мертвецки напивались, дрались, ходили по рассыпанному по полу стеклу, потом лежали без чувств в крови. Это не то, что можно вспоминать с удовольствием, но мне очевидно, что дело тут в агрессии и в контрасте, а вовсе не в ностальгии. Это не музыка для коктейль-бара, мне очень жаль, что тенденция easy listening была воспринята в качестве Muzak".

"Музыка раскрывает свое настоящее лицо? Деструктивный поп?" задумываюсь я.

Поклонники джаза продукцию Джими Тенора за музыку не считают, и очень часто ему приходится слышать совет прекратить мучить саксофон и флейту, дескать, Колтрейна из тебя не получится. Он же ненавидит всех джазменов и полагает, что это из них не получится Колтрейнов.

Джими Тенор: "После моих выступлений ко мне подходит самая разнообразная публика говорить свое "фи". Каждый джазовый музыкант, привлеченный слухами о том, что я делаю какой-то новый и ужасно модный джаз, считает своим долгом заявить, что саксофонист я никуда не годный. И мне не следует прикасаться к духовым инструментам. Когда же я вежливо интересуюсь, когда можно будет послушать новую пластинку моего придирчивого критика, то оказывается, что у него пластинок и в помине нет, а деньги он зарабатывает тем, что озвучивает музыкальные вставки в телевизионных ток-шоу. Есть саксофонисты, которые непрерывно репетируют и ничем другим не занимаются. Кое-кто из них способен воспроизвести соло Колтрейна уже лучше самого автора. Для меня это звук денег. Само стремление к такого рода совершенству – это проявление неуважения к идеалам Джона Колтрейна. Чтобы иметь шанс еще как-то соответствовать духу джаза, современный саксофонист особенно белый – должен играть неумело и неграмотно. Он должен брать фальшивые ноты, чтобы попасть в тон. Сегодня нет никакой возможности играть правильные ноты".

Вот уже не первое десятилетие ведутся упорные попытки облагородить поп-музыку, подталкивая ее к огромному черному и довольно непрозрачному монолиту, на котором написано слово "джаз". Чаще всего речь идет о чистой пропаганде. Когда какая-нибудь разновидность поп-музыки, до того считавшаяся примитивной, вдруг начинает претендовать на некоторую изысканность форм, на нее тут же лепится этикетка, намекающая на родство с джазом.

Джими Тенор скептически относится к возможности реального оджазивания поп-музыки: "Электронная музыка функционирует крайне индивидуалистично, все делает один человек: никакая коммуникация ему не нужна. А джаз, наоборот, строится на взаимодействии музыкантов друг с другом: каждый из них незамедлительно реагирует на то, что в этот момент делают его партнеры. Поп-музыканты и продюсеры охотно говорят о "джазовых элементах" или о jazz feeling. Но при этом имеются в виду лишь характерные звуковые эффекты, то есть джазовые пассажи, вклеенные в поп-номер или, в лучшем случае, последовательность аккордов из джазовой пьесы. Из джаза заимствуют саунд, а не мясо".

Acid Jazz

Раз уж зашел разговор о фальшивом джазе, не кинуть ли нам взор на acid jazz?

В конце 80-х была предпринята очередная попытка скрестить фанк, джаз и синти-поп. Эсид-джаз во многих отношениях походил на ритм-н-блюз конца 60-х: белые англичане, укурившиеся травой, но не имевшие никакого отношения к духу оригинальной черной музыки, с нечеловеческим энтузиазмом принялись ваять из нее современный психоделический поп.

Эсид-джаз появился в 1988 году в Лондоне в виде двух фирм грамзаписи Talking Loud и Acid Jazz. Поскольку именно в тот момент в Лондоне разгорался психоз по поводу эсид-хауса, то приставка "эсид" казалась как нельзя более уместной для любой новой музыки. Это легкая танцевальная музыка, ориентирующаяся на фанк, соул и совсем немного – на джаз. В начале 90-х появилась группа Jamiroquai, которая явно передирала Стиви Уандера. Вообще же, эсид-джаз – это якобы независимый, честный и клевый вариант белого фанка 80-х, скажем, Simply Red. Близостью мэйнстриму 80-х годов и объясняется живучесть этого явления.

Одновременно эсид-джазом называли неагрессивный хип-хоп, который, в отличие от непристойного гангстерского рэпа, всячески демонстрировал свою культурность, для чего воровал звуки с джазовых пластинок 60-х годов.

Проект такого рода – группа US3, вклеившая в хаус-номер пару джазовых семплов. Вопреки ожиданиям, фирма Blue Note от выдумки ребят пришла в восторг и предложила им контракт. Мало того, их даже пустили в бездонный архив, разрешив использовать все, что они там найдут.

Blue Note решила, что наконец поднимается долгожданная волна нового интереса к старому джазу и группа US3 выполнит функцию троянского коня, то есть продемонстрирует молодежной аудитории, какая это клевая вещь коммерческий хард-боп тридцатилетней давности.

Надо заметить, что к тому моменту джаз уже не менее двадцати пяти лет находился в коммерческой яме и энергетическом кризисе, поэтому срастание хип-хопа и ретро-джаза вдруг стало казаться долгожданным выходом из тупика. Более того, хип-хоп был объявлен наследником джаза, вернувшимся блудным сыном. Рэп-перы стали вытаскивать на свет божий всеми забытых саксофонистов, самый известный пример – альт-саксофонист Дональд Берд, который сотрудничал в широко разрекламированном проекте Jazzmatazz. В свою очередь, ведущие джазовые музыканты – как, скажем, саксофонисты Брэнфорд Марсалис или Стив Коул-мен – стали выпускать альбомы с хип-хоп-элементами, то есть с рэпом и царапанием грампластинок, правда, эсид-джаз при этом уже не упоминали.

Году в 94-м энтузиазм по поводу эсид-джаза и помеси джаза с хип-хопом заметно спал. В лондонских клубах эсид джаз был вытеснен драм-н-бэйсом.

Electronic listening

Easy listening и его многочисленные ответвления и разновидности предполагают использование ретро-саунда. А можно ли представить себе "легкое слушание", ориентированное, наоборот, футуристически? Еще как можно!

Более того – это одна из важнейших тенденций середины 90-х. Ее называли home listening ("домашнее слушание"), electronic listening ("электронное слушание") или intelligent techno ("умное техно").

Вопросы, как музыка доходит до конкретного потребителя и. до какого именно потребителя она доходит, очень важны.

Не секрет, что техно покидает дискотеки: психоз вокруг безумных танцев к середине 90-х уже в значительной степени рассосался, чем же занять себя техно-продюсерам? Казалось бы, ответ очевиден – записывать музыку, которую можно слушать. Это была поистине революционная идея.

Долгоиграющие альбомы, выпущенные на компакт-дисках – это новый рынок сбыта, новые потребители и новая обстановка, в которой музыка воспринимается. Компакт-диски люди слушают в автомобиле, дома, во время уборки, глажки белья, в перерыве футбольного матча, на сон грядущий... А это совсем другая музыка, другой темп, другие звуки, другие аранжировки. Для подавляющего большинства техно-ди-джеев и продюсеров темп сто тридцать ударов в минуту (довольно быстрый) до сих пор является своего рода священной коровой, к которой не подойди.

Флагманом новой тенденции выступил британский лейбл Warp. Главная фигура "техно, которое можно слушать" – это, конечно же, Aphex Twin. Aphex Twin – первый и, как говорят, единственный харизматический персонаж в техно-мире, все остальные – безлики и ординарны.

Electronic Listening начинался как техно-эмбиент, но к концу 90-х становился все более и более разнообразным. Это "домашнее электронное слушание" явно тяготело к тому, чтобы подражать поп-песням или по крайней мере звучать не беднее их.

Вполне серьезно дебатировался вопрос: какая она, музыка, которую слушают? И что в ней, собственно, слушают? Выйти из затруднения помогло очевидное наблюдение – до наступления техно-эпохи музыку именно слушали. Поэтому новую "музыку для слушания" можно изготовить, семплируя (то есть воруя и размножая) старую "музыку для слушания". В течение нескольких лет техно всосало в себя практически всю существовавшую раньше инструментальную и вокальную поп-музыку.

В любом случае с переносом акцента с танцев на слушание произошло расставание со стандартными звуками ритм-машины: уж больно они настырные, резкие и легко узнаваемые. Звуки по-прежнему оставались ритмичными, по-прежнему кружились на одном месте, но звуки эти были вовсе не ударами барабана и не звоном тарелок.

А откуда же они брались? Из семплера.

Иными словами, новая электронная музыка стала делаться из большого количества слоев зацикленных звуков – как сыгранных на музыкальных инструментах, так и позаимствованных у окружающей природы. К "окружающей природе" тут относятся не только звуки закрывающейся двери или капель воды из крана, но и все, что можно найти на уже кем-то выпущенных звуконосителях.

16. Лучше меньше

Minimal techno

Идея минимал-техно проста – акустическое пространство трека должно быть как можно менее заполненным, но при этом сохранять интенсивность и напор.

Кстати, слово "минимализм" в техно-мире разделило судьбу слов "транс" и "эмбиент", а именно – оно употребляется не по назначению.

В любом случае минимал-техно настаивает на минимуме необходимых средств для обеспечения механического фанка, то есть настойчивого топтания на одном месте.

В 1993 году в финском городе Турку был основан лейбл Sa'hko, производивший довольно электрические и угрюмо-пустынные звуки. Звездой Sa'hko был дуэт Panasonic. В 94-м живущий в Детройте Роберт Худ выпустил альбом "Minimal Nation", который произвел огромное впечатление на европейских техно-интеллектуалов. Вскоре возникло два центра нового техно берлинский и кельнский.

Pan Sonic

Pan Sonic – это два неразговорчивых финна: Мика Вайнио и Илпо Вяйсянен.

Мика Вайнио увидел рекламу фирмы Panasonic в одном из берлинских клубов и подумал, что если бы у него была группа Panasonic, то реклама относилась бы и к нему. Японский концерн вынудил-таки финнов изменить название группы, ребята выкинули из него букву "а" и назвали ею один из своих альбомов. Если у вас есть какой-нибудь электроприбор, на передней стенке которого написано Panasonic, я настоятельно рекомендую и заклеить в этом слове вторую букву "а".

Pan Sonic – это передний край минимал-техно: ни мелодий, ни музыкальных инструментов, ни изощренных ритмических структур у них нет. Ритм плюс саунд. Под "ритмом" надо понимать равномерное буханье, барабанов и тарелок нет. Под "саундом" надо понимать нойз. Под "нойзом" надо понимать жужжание, похрустывание, гудение, треск, шорох, звон.

Pan Sonic звучат аналогово, то есть глубоко, сочно, мясисто. Много баса. Нет никакого грува, то есть бас не извивается.

Pan Sonic – это неспешная музыка. Она очень просто устроена, никакого "экспериментализма", то есть нервотрепки по непонятному для слушателей поводу в ней нет. Музыка увесиста, но не загадочна, точнее, не более загадочна, чем выставка плохо отшлифованных каменных, известковых или бетонных глыб.

Pan Sonic применяют целую гору самодельных аппаратов. Один прибор – это угловатый металлический ящик, на передней панели которого находятся пять рядов черных ручек, никаких надписей под ручками нет. Приборы ведут себя непредсказуемо, то есть те же самые положения ручек могут приводить к совсем другому акустическому результату. Приборы восприимчивы к теплу, например, собственному: когда такой музыкальный инструмент работает долго, его звучание меняется.

Pan Sonic надо слушать на очень большой громкости.

После огромного количества выпущенных альбомов (плюс сольные альбомы Мики и Илпо, плюс их параллельные проекты, плюс ремиксы) саунд Pan Sonic стал торговой маркой, в своем роде даже штампом. Возьми удар баса, снабди его эхом, поцарапай для "индустриального" эффекта и воспроизводи в медленном цикле минут десять... и каждый скажет, что это типичный Pan Sonic.

Но будет ли это действительно Pan Sonic? Иными словами: сколько места в той минималистической пустыне, куда заполз этот проект? Насколько велико в ней пространство для маневра? Есть там что искать? Могут ли еще чем-то отличаться друг от друга треки, альбомы, проекты, которые довели музыку до состояния обглоданного и высушенного позвоночника?

Ответ таков: Лао-цзы был прав. В песчинке заключается целый мир. Один скрип не похож на другой, жужжание жужжанию рознь, у мастера "примитивизм" может быть глубоким и устрашающим, у его эпигонов – бессильной подделкой. Тут уместно вспомнить африканские маски, вырезанные из одного куска дерева. Можно ли сказать, что они устроены "просто"? Да. Легко ли такую маску повторить или сделать новую в таком же стиле? Нет.

С сегодняшней точки зрения Pan Sonic звучат далеко не экстремально. Их нойз кажется не таким уж и шумным, на нервы он точно не действует. И в любом случае их заявление: "Мы используем то, что другие считают помехами и дефектами звукозаписи" – давным-давно устарело. Ритмичная музыка, собранная из отходов и обрезков дигитального коллажирования, стала нормой (имеется в виду явление, известное под названиями clicks cuts, microwave, glitch).

И в этой ситуации, хотя Pan Sonic и воспринимаются уже в качестве старой школы, своего очарования они вовсе не утратили. Ясно, что Pan Sonic не занимаются аудиотерроризмом и не продвигают антигуманную концепцию, наплевав на аудиторию... Нет-нет, они очарованы звуком, они его дегустируют, они им упиваются, они его селектируют, они повышают его градус, они выводят его, как выводят и улучшают породу арабских скакунов.

Koln

Кельн славен своей минимал-тусовкой. Ее лидер – Вольфганг Фогт (проекты Mike Ink, Studio 1, Gas, лейблы Kompakt, Profan).

Под псевдонимом М: 1:5 он выпустил альбом "MaBstab 1:5" (1997). Это угрюмая молотилка, довольно хитро выжатая из ритм-машины и бас-синтезатора. В ней очень мало что происходит, каждый трек фактически состоит из одного-единственного цикла. Весь смысл этой музыки в том, что на основной бит наложены звуки в размере пять четвертей, звуки эти – запущенные в обратную строну удары в барабан. Музыка в целом иногда сбивается с ритма, и в ней проскакивают лишние удары. Слушая на очень большой громкости эту необычайно энергичную и интенсивную музыку, трудно отделаться от впечатления, будто у тебя раз в тридцать секунд ломается позвоночник.

Известная острота по поводу кельнского минимал-техно: "Hundert Platten – ein Knistern" ("Сто пластинок – один хруст").

Конструктивная идея музыки, выпускаемой лейблами Kompakt и Profan, крайне проста: несколько семплов медленно ползают друг за другом в маленьком темном ящике, затянутом какой-то полупрозрачной липкой паутиной.

Это отличный пример музыки, совершенно лишенной чего бы то ни было иррационального. Абсолютная материальность, конкретность и осязаемость. Простота и доходчивость, сравнимые разве что с первомайским плакатом. Шизофреника к тумблерам, ручкам и движкам не подпустили.

Грампластинки лейбла Rythm – толстые и тяжелые – упакованы в конверт из обычного серого оберточного картона. Глубокий бас, пунктиром обозначенный ритм, синтезаторный аккорд, масса эха. Ритм довольно прост, это все-таки регги-техно, но он не просто достойный, он прямо-таки аристократический. Сдержанная романтическая меланхолия.

Ценность и благородство этой музыки нельзя переоценить, без преувеличения можно сказать, что это одна из вершин техно 90-х годов, то, что будет вызывать трепет и через много лет. Эта музыка оправдывает существование на белом свете семплеров, синтезаторов, секвенсоров, ритм-машин и фильтров: похоже, что весь этот хлам был придуман только для того, чтобы на свет появились эти черные звуки.

Берлинский лейбл Chain Reaction – еще один всемирно известный центр минимал-жизни. Собственно, это целый конгломерат из лейблов: Basic Channel, Chain Reaction, Main Street, Burial Mix, Rhythm За всеми ними, а также за магазином Hardwax, стоят Мориц фон Освальд и Марк Эрнестус. Они тесно связаны с детройтской тусовкой UR. В их собственной музыке много даб-баса. Еще Мориц и Марк известны тем, что патологически отказываются фотографироваться и давать интервью.

Компакт-диски, выпускаемые лейблом Basic Channel, были упакованы в изящные металлические коробки. Вот, скажем, альбом "Biokinetics" (1996) дуэта Porter Ricks – в целом саунд напоминает деревянную разбитую телегу, которая неспешно прется по шпалам: многослойная и очень качественная музыка, ни мухами, ни мелодиями не засиженная.

Minimalism

Минимализм – это вовсе не минимум использованных средств. Можно и из одинаковых кирпичей соорудить вполне развесистую клюкву. Хит-парадный техно-поп тоже очень просто устроен из небольшого количества составных элементов.

Настоящая минималистическая музыка собрана из не очень сложных пассажей, которые, непрерывно повторяясь, смещаются относительно друг друга, отчего возникает своего рода постоянно изменяющийся муаровый узор, лишенный очевидного центра тяжести. Эту музыку можно слушать с любого места и любой инструмент считать солирующим.

Муаровый эффект возникает от постепенного накопления мельчайших сдвигов. Все использованные элементы могут быть грубыми, геометричными и угловатыми, а общий эффект получается мягкий, плавный и органичный.

В любом месте минималистической музыки можно моментально распознать повторяющуюся мелодическую и ритмическую фигуру, она вполне понятна и узнаваема, но уследить, что происходит с этой музыкой на всей ее длине, невозможно. То есть вблизи, под микроскопом, она устроена очень просто, а чуть отодвинешься назад, она расплывается как в тумане.

Оригинальная Minimal Music поклонникам техно, транса, брейкбита, эмбиента и электроники вовсе не нравится. Minimal Music воспринимается не как нечто близкое и родное, наоборот – как занудное и невкусное, лишенное бита, баса и грува.

Lee "Scratch" Perry vs. Suicide

Что объединяет всех священных коров 70-х годов? Что объединяет радикальный даб Ли "Скретч" Перри и Кинга Табби, электро-рокабилли Suicide, эмбиент Брайена Ино, электро-поп Kraftwerk, рок Сап, фанк Джеймса Брауна, индастриал Throbbing Gristle, панк, брейкбит и даже диско?

Звучат эти вещи не очень похоже друг на друга, хотя, их характеризуя, неизбежно приходится говорить о радикальном упрощении, уменьшении набора используемых средств, о сведении к самому необходимому. Все это – примеры редукционистской поп-музыки. Техстеп и минимал-техно 90-х тоже относятся к такого же сорта явлениям.

Редукция – это упрощение, сведение сложного к чему-то более простому, фундаментальному, легко обозримому. Редукция – это замена предмета его конструктивной схемой, скелетом.

Раз примеры радикально упрощенной музыки обладают прямо-таки культовым статусом, можно ли сказать, что редукция – это рецепт создания заведомо интересно звучащей музыки? А если да, то почему существует так мало ее примеров?

Дело в том, что редукция – это вовсе не рецепт, а, скорее, проблема, задача.

Ведь заранее не известно, как нечто можно упростить. Что является главным, ценным и принципиальным, а что – нет? Редуцирование – это обнажение сущности. Но, прежде чем сущность обнажить, надо ее найти.

Ясно, что лишь у очень немногих музыкантов появляется желание и воля дойти до самого края в вопросе отделения главного от неглавного.

Но проблема на самом-то деле в другом. Предположим, мы поняли, что главное в музыке – это ритм, его достаточно, чтобы в ней был грув. Очень хорошо, выкидываем все остальное. Остались одни барабаны. А что главное в ритме? Бас-барабан? О'кей, оставим лишь его. Но тут мы видим, что нам много чего не хватает, а главное – исчез грув. Оставшиеся барабаны вылезли на передний план, начали доминировать и назойливо лезть в уши.

То есть результат нам совсем не нравится.

Что делать?

Мы можем решить, что это была дурацкая затея, эффект той музыки, которая нам нравится, состоит во взаимоуравновешивании различных компонентов, в их гармонии или диссонансе. Иными словами, мы отказываемся от радикальной редукции.

Или же мы можем сообразить, что в процессе выкидывания лишнего сложилась новая ситуация, и то, что осталось, должно как-то измениться. Должны возникнуть новые связи между оставшимися элементами конструкции, эти новые связи и обеспечат дорогой нам грув. То есть мы фактически решаем ту же самую задачу гармонизации – но в ситуации крайне скудного набора средств.

Если нам это удается, то получается нечто, ободранное до костей, но тем не менее имеющее вполне музыкальный характер. И главное – все еще носящее сходство с оригиналом, то есть с тем, что мы начали упрощать.

В монотонных треках Suicide несложно расслышать старый рок-н-ролл. В дабе несложно расслышать регги и даже ритм-н-блюз, то есть тот же самый рок-н-ролл. Кстати, монотонность, то есть отказ от изменчивости, сведение ритма к повторению одной и той же фигуры, сведение песни к однородному треку – это тоже редукция, попытка дойти до сущности музыки.

Брейкбит – это монотонная сущность фанка. Диско – это тоже монотонная сущность фанка. А техно – еще большее упрощение диско.

Ли "Скретч" Перри, накладывая друг на друга глуховатые слои музыки, добивался того, что получавшаяся мутная каша вибрировала. Деталей не слышно, все звучит из рук вон плохо и смазанно... но вибрирует. То есть Перри практически все компоненты музыки приносил в жертву вайбу, вибрации. Его бескомпромиссность, его безжалостность к музыкальному мясу и делает по крайней мере некоторые из его треков такими феноменальными.

То же самое относится и к Suicide.

В реальной жизни редукция осуществляется небольшими шагами: гитарист, подыгрывавший Элвису Пресли и поэтому осведомленный, как просто на самом деле устроена эта музыка внутри себя, вряд ли смог бы изготовить из нее минималистический электро-поп. Suicide радикализовали уже достаточно ободранную и обезжиренную музыку Velvet Underground, притянув за уши некоторые элементы эстетики Элвиса Пресли.

Если дно однажды достигнуто, то повторять рекорд большого смысла не имеет. Восхищаться им, однако, можно бесконечно.

17. Новые тенденции мейнстрима

В первой половине 90-х возникли две специфически британские разновидности брейкбита: взвинченный, изломанный и быстрый джангл и куда более заторможенный саунд группы Massive Attack, который журналисты поначалу называли "эмбиент хип-хоп". Потом сошлись на термине "трип-хоп", который прилип намертво.

Пугливый юноша Люк Вайберт (Wagon Christ, Plug) уверяет, что в 1991 году написал на своей демо-кассете два слова "trip hop" и в виду при этом ничего не имел. Кассета попала на лондонский лейбл Mo'Wax, и близкие к нему журналисты подцепили термин. Люк вовсе не настаивает на своем приоритете, наоборот, очень стесняется, что дал жизнь этому монстру.

Под трип-хопом имеется в виду неспешный гипнотический грув в сочетании с депрессивным рэпом полузадушенным голосом и неуверенным девичьим пением. Как и в случае с джанглом, секрет успеха состоял в синтезе брейкбита с бас-партией, позаимствованной из даб-регги. Классики жанра – Massive Attack, Portishead, Трики. Все они, как и Люк Вайберт, разумеется, всегда отрицали, что имеют отношение к выдуманному журналистами трип-хопу.

Massive Attack

В 1990 году ядро славного бристольского хип-хоп-андеграунда объявило себя группой Massive Attack. Это были три ди-джея: Daddy G, Mushroom и 3D.

Mushroom: "Забудь всю ахинею, которую ты слышал о трип-хопе, пятнадцать лет назад мы называли наш саунд lover's hip hop. В принципе нет большой разницы между тем, что делаем мы и, скажем, Puff Daddy. Но его почему-то никто не называет трип-хоппером".

Mushroom не сомневался в единстве хип-хоп-культуры и уверял, что ему невдомек то влияние, которое его группа оказала на состояние танцевальной музыки 90-х. По его мнению, он и его коллеги вовсе не следили за модными музыкальными тенденциями и не пытались быть впереди планеты всей. Дескать, у каждого в голове свой собственный гул. Джефф Барроу (Portishead) – вообще зануда, завернутый на саундтреках фильмов 60-х годов. Или DJ Krust – тоже парень себе на уме: "Музыка из Бристоля звучит чуть-чуть иначе вовсе не потому, что Бристоль – ужасно музыкальный город. Как раз наоборот. Бристоль – это гнусная расистская дыра. Своеобразие Бристоля в том, что он изолирован от всего остального мира".

Похоже, что рецепт раннего трип-хопа выглядел так: бери милую твоему сердцу музыку и топи ее в медленном басу. Massive Attack утопили нежный соул и хип-хоп, Portishead утопили джаз и саундтреки дешевых кинодетективов тридцатилетней давности.

Massive Attack, начинавшие как чисто ди-джейский коллектив, орудовавший двумя проигрывателями грампластинок, пришли к живому многослойному саунду. В 98-м трип-хоп стал восприниматься как живая поп-музыка, которую делают бывшие хип-хоп-ди-джеи.

3D бледен, его лицо и шевелюра измяты. В жизни его привлекают две вещи – футбол и алкоголь. Марихуану он тоже курит до омертвения.

3D грустно признается, что сам он – шизофреник и что то же самое можно сказать и о музыке его группы: "Шоу-бизнес позволяет тебе быть вполне легальным шизофреником".

С вашего позволения, еще одна цитата из 3D – моя любимая: "Если какая-то вещь вообще заслуживает, чтобы ее делали, то она заслуживает того, чтобы ее делали медленно".

Tricky

На довольно невинный вопрос, какова его самая большая мечта в жизни, Трики, не задумываясь, отвечает: "Одним усилием воли взрывать головы людей". Он представляет себе это очень отчетливо: внутреннее усилие, легкое жжение в затылке, свист в воздухе... и бах! – чья-то голова разлетается как арбуз, по которому ударили палкой. А Трики может отдышаться и пару минут передохнуть. "Очень не люблю людей, ведь Господь Бог насоздавал их всех, чтобы действовать мне на нервы. Играют в какие-то никому не нужные игры и непрерывно лгут". Но поскольку парапсихологическую способность отрывать головы окружающим Трики еще, слава Богу, в себе не развил, то он вынужден действовать проще: "Я часто смотрю на людей неподвижным и тяжелым взглядом, чтобы вызвать у них хотя бы головную боль".