Текст книги "Посмертный бенефис"

Автор книги: Андрей Стрельников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

22 ноября 1996 года. Афины, Греция

– Алло! Владимир?

– Да. С кем я говорю?

– Я от полковника. Насчет заказа.

– Где ямогу получить информацию?

– Помните, где вы брали информацию по индусу? Там же будет и эта.

– Хорошо. Там же должен быть и чек.

– О’кей. По таксе Брыка.

– Я не Брык.

– Наслышан о вашем уровне. Сто штук хватит?

– Я так понимаю, браток, что твой парень не прост.

– Сто двадцать.

– Двести.

– Круто берешь, бычара! Сто пятьдесят.

– Если ты, козел, еще раз назовешь меня бычарой, я тебя за свой счет шлепну! Въехал?

– Ладно, не кипятись. По рукам. На кого выписывать чек?

– Записывай…

22 ноября 1996 года. Алгарве, Португалия

Кирк пил виски маленькими глотками, оттягивая, насколько это возможно, начало разговора. Не потому, что сказать было нечего. Он понимал, насколько нажил мерная фраза, верно взятая нота, и никак не мог определиться с ней. Как, например, его называть? «Амиго»? Не смешно… « Я рад, что не сумел тебя убить?»… Н-да… Кирк и впрямь был этому рад, но сейчас такая фраза прозвучала бы по меньшей мере странно.

– Прости… Прости меня. – Кирк тщательно прятал глаза. – Не знаю даже, как тебя теперь называть. – Он поставил на столик стакан и пальцем отодвинул его от себя. – Поверь, я рад, что ты жив. Я не хотел тебя убивать.

Пауза раздражала. Кирк никак не мог найти правильную интонацию. «Черт, – подумал он, – мне специально дают возможность выговориться, а я молчу как корабельный сундук! Кто же он такой?»

– Божко предполагает, что ты русский. Правда?

– Правда. – Ни один мускул не дрогнул на лице собеседника.

– Ясно. – Кирк кивнул и предположил: – КГБ?

– Почему КГБ? Просто русский.

– Просто русский?.. – Кирк задумался. – Как мне тебя называть? «Амиго» вроде не ко времени…

– Гринфилд, то есть Божко, называет меня Алексом. Отчасти это соответствует действительности.

– Зачем ты пришел? – Кирк решил расставить все точки над «i». – Если убить – стреляй и уходи. Если говорить говори.

– Как ты, наверное, догадываешься, я знаю про тебя и Божко все. Почти. Вряд ли тебе понравится, если Интерпол узнает о тебе столько же, сколько о нем. Я понятно излагаю?

– Да, – кивнул Кирк. – Но хочу тебя сразу предупредить: между нами – все в прошлом. Финансирование его операций – самая большая ошибка в моей жизни, и я не собираюсь ее повторять.

– Это – не ошибка, Кирк, – мягко возразил Алекс. – Не надо все так упрощать.

– Ладно, хорошо! – заявил Кирк. – Это преступление, и я должен за него ответить! Что ты предлагаешь? Явиться с повинной? И получить через несколько дней пулю в лоб? Тебя это удовлетворит?

– Божко тебя уже заказал. – Русский равнодушно пожал плечами. – Хочешь знать, сколько стоит твоя жизнь?

– Не хочу! – Кирк сорвался на крик. – И не пугай меня! Я свое отбоялся! – Он надолго замолчал. Потом глухо проговорил: – Хотелось бы знать, как выбраться из этого переплета. Живым.

– Конструктивно, – улыбнулся Алекс. – Я помогу тебе. Но сначала – несколько вопросов. Поверь, для меня это очень важно. Где Лебеф?

– Ты и это знаешь? – удивился Кирк. – У меня. Некролог в газетах – блеф.

– Божко и не поверил. Ищет его повсюду. Следующее: деньги действительно переведены в Фонд?

– Да, переведены, – ответил Кирк. – И управляет Фондом комиссия, назначенная ВОЗом. Я, конечно, вхожу в состав комиссии, но – с одним голосом.

– Это хорошо, Кирк, – с удовлетворением в голосе заметил Алекс. – Это твоя индульгенция.

– Погоди-ка… – вспомнил Кирк. – А где моя охрана?

Собеседник поморщился, будто проглотил лимон.

– В кают-компании. Развяжешь их, когда я уйду. Теперь – о твоей жизни. Слушай меня внимательно…

25 ноября 1996 года. Алгарве, Португалия

Гринфилд просматривал проект годового отчета бухгалтерии «Ситаса» и ничего не понимал. Нет, отчет составлен, как всегда, безупречно. Просто голова была занята совершенно другим.

Он отложил в сторону бумаги, просмотрел накопившиеся за выходные факсы. Не то, все не то… Вот! Именно этого Гринфилд ждал уже несколько дней. Факс от информатора из картеля города Кали:

«…Алешандре Жорже Герра, уроженец Сан-Паулу, бразилец. Доктор права. С начала 80-х тесно сотрудничал с верхушкой наркокартелей Бразилии, Боливии и Колумбии. Предположительно, являлся одним из инициаторов большой встречи наркобаронов в Медельине, на которой был создан Союз южноамериканских картелей. Многократно – и не без успеха – отстаивал в судах интересы наркодельцов. Коллегами характеризовался как очень талантливый, могущественный и совершенно беспринципный адвокат. В 1993 году в ходе совместной операции ФБР и колумбийской полиции против крупного форпоста медельинского картеля в колумбийской сельве попал под бомбежку.

С тех пор нигде не проявился. Официально считается убитым…»

Итак, Герра – человек Союза Картелей. Логическая цепочка: Союз не трогал Божко, не желая сталкиваться с «русской мафией». После смерти Божко латины приставили к его дочери Герру, понимая, что преемник Божко просто обязан появиться около нее. Вывод: знакомство Герры с Гринфилдом было просчитано Геррой заранее.

Впервые в жизни Гринфилд испугался. Союз – самая богатая и могущественная криминальная сила в мире. Именно Союз выдавил со многих рынков триаду, якудзу, мафию, полностью подмял под себя нигерийцев.

В позапрошлом году к ним ездили Эмиссар с Брыком, заключили пакт о разделе сфер влияния. Союзу это было выгодно: в Юго-Восточной Азии и Европе Божко наступал на хвост триаде и якудзе, на Ближнем Востоке и опять же в Европе – мафии, лишая их большей части рынка и ослабляя их. Не лез Божко только в Америку и Африку, где безраздельно господствовали, соответственно, Союз и его партнеры – нигерийцы.

Теперь, со смертью Божко, Эмиссара и Брыка пакт самоликвидировался. Естественно, Союз тут же решил подмять под себя все рынки Божко. В самом деле, преемник Божко – это не Божко, и у Союза нет перед ним обязательств. Конечно, с этим и был делегирован доктор Герра. Прощупать преемника, пронюхать ситуацию на рынке.

Прямое устранение Герры означало бы начало войны с Союзом картелей и неминуемое поражение. Выход один: скомпрометировать Герру перед Союзом, обвинив его в двурушничестве, и перед официозом, обвинив его в связях с Союзом. Остается только выбрать тактику.

Гринфилд взял чистый лист бумаги, ручку. На несколько минут задумался. Внезапно лицо его расплылось в широкой улыбке. Он начал быстро писать.

«…Вилла „Санта Круз“, Медельин, Колумбия.

Уважаемый дон Ромеро!

Со всем почтением к Вам Энтони Гринфилд, волею судеб вынужденный взять на себя управление благословленным Вами делом, которое начал мой ближайший друг и Ваш талантливый ученик Кирилл Божко. Мир праху его!

Обратиться к Вам меня заставили странные обстоятельства, разъяснить которые в состоянии только Патрон Вашего уровня.

Дон Ромеро! Вам, безусловно, известно, что с некоторых пор в орбиту моей деятельности попал человек из Вашего Союза – доктор Алекс Герра. Некоторые странности поведения д-ра Герры заставляют меня просить Вас подтвердить полномочия доктора на ведение переговоров и принятие решений от Вашего имени…»

Через десять минут факс был готов, еще через двадцать – переведен на испанский и отправлен. Кто бы ни был д-р Герра, этот факс – приговор для него.

Гринфилд удовлетворенно хмыкнул и приступил к составлению текста для португальской полиции и Интерпола. Скоро, скоро все вернется на круги своя. Саша-киллер шлепнет Фицсиммонса, исполнители Союза картелей покончат с Геррой, и м-р Гринфилд приступит к своим обязанностям по руководству «Ситасом».

29 ноября 1996 года. Алгарве, Португалия

Маскарад, похоже, заканчивается.

Кирк и Лебеф отплывают на Канары и затаятся там до моего звонка. За Гринфилдом ходят. Судя по повадкам – Интерпол. Значит, Сармат запустил в ход машину правосудия.

Я отхлебнул кофе, через стекло витрины взглянул на улицу. Опять серебристая «Королла» с двумя южноамериканцами. Это по мою душу. Случайно в Алгарве по пять раз в день не встречаются. Кто же они такие? Скорее всего – люди Гринфилда. Профессионализма у них – ноль. Какие-то бандиты-латинос. Гринфилд, конечно, мечтает от меня избавиться. Вот и прислал черт знает кого. Хорошо, разберемся.

Захожу в туалет, снимаю парик, очки, раздеваюсь, складываю все это в пакет. Тщательно растрепываю свою не очень тус-тую шевелюру. Остаюсь в белой рубашке и шортах. Не по сезону, но для туриста сойдет. Выхожу из кафе, прохожу метров двадцать, нагибаюсь, бросаю взгляд в боковое зеркало припаркованной машины. Мои пастухи не шевелятся. Ладно, посмотрим, что будет дальше…

Захожу в «Россио».

– Привет, Тейшейра!

– Привет. – Тейшейра отвечает, не глядя в мою сторону. – Что будем пить?

– Я, вообще-то, не пью.

Тейшейра оторвался от газеты, и лицо его начало жить отдельной жизнью. Простые, чтобы не сказать – примитивные, эмоции уступали место более сложным; наконец, зафиксировалась довольно устойчивая гримаса, отражающая целую гамму чувств. Превалирует радость, смешанная со страхом.

– Святая Дева Мария! Кого я вижу!

– Стоп, Тейшейра, стоп! Я очень рад тебя видеть, но поговорим обо всем вечером. Мне срочно нужна машина. Часа на два-три.

– Вот ключи. Вечером жду. Я тебя не видел, да?

– Точно, приятель. Ты меня не видел.

Разворачиваюсь, пристраиваюсь в двадцати метрах позади «Короллы». Там только водитель. Второй выбегает из кафе, что-то кричит первому, жестикулируя так, что развеивает мои последние сомнения в гениальности Дарвина. Еду за ними до самого офиса «Ситаса».

Побежали, касатики, докладывать. Жаль, нельзя послушать, о чем они там с Гринфилдом беседуют.

Вышли, поехали в сторону Виламоуры. Надеваю парик, очки, переодеваюсь, иду к Гринфилду.

– Мистер Гринфилд, уберите от меня этих обезьян. Хотя бы до тех пор, пока не закончится их эволюция.

Замешательство. Он явно обескуражен моим появлением, но быстро берет себя в руки.

– Хорошо, Алекс. Я просто опасался за вашу жизнь.

– И от кого вы меня защищали?

– От Фицсиммонса. Надеюсь, через полчаса будет уже не от кого.

– Что?! Ты, ублюдок, ты отправил их к Кирку? – Полные ужаса глаза Гринфилда. И я понимаю, что кричу по-русски. Плевать! Хватит с меня этого цирка! – Молись своим придурковатым богам чтобы я успел!

Бью его в челюсть так, как не бил, кажется, никогда и никого. Проваляется минимум полчаса. Что это за бумажка на столе? Билет. В Афины. Вряд ли он ему понадобится. Да и не до этого сейчас. Бегу к машине. Выжимаю полный газ, стартую с диким свистом. В висках молотом стучит одна мысль: не успею, не успею, не успею…

30 ноября 1996 года. Алгарве, Португалия

«…Вчера вечером, около 20 часов, на одной из яхт в бухте Виламоуры бригада криминальной полиции обнаружила душераздирающую картину. Восемь трупов! Владелец яхты – единственный, кто остался в живых, – в критическом состоянии доставлен в госпиталь Фару. На момент подписания этого номера в печать врачи вели борьбу за его жизнь. Полиция воздерживается пока от каких-либо комментариев. Все, что нам удастся узнать в дальнейшем, – в наших следующих номерах…»

(«Regiao Sul», 30.11.96)

4 декабря 1996 года. Москва

«…Севилья – Сармату.

Сармат! Развязка наступила неожиданно. 29.11. в 19.40 в полицию позвонил человек, представившийся Энтони Гринфилдом, тем самым, на которого от Вас пришла ориентировка. Сообщил он следующее:

Двое убийц, нанятых руководством медельинского картеля, планируют ликвидацию известного банкира Кирка Фицсиммонса, Убийство намечено на 20.00, сегодня, на яхте Фицсиммонса. Руководит всей операцией один из адвокатов Союза Южноамериканских картелей Алекс Герра, который, кроме того, пытался в течение длительного времени шантажировать м-ра Гринфилда его общими делами с покойным Кириллом Божко.

Приехав на место, полиция обнаружила жуткую картину, На палубе – трупы капитана яхты и двух матросов, с контрольными выстрелами в голову. В кают-компании – трупы телохранителей Фицсиммонса, также с контрольными выстрелами в голову.

Фицсиммонс – в своей каюте, с четырьмя пулевыми ранениями, но живой. Очевидно, убийц что-то отвлекло. В одной из гостевых кают – изрешеченный пулями труп, некоего д-ра Мишеля Лебефа, марсельского врача с весьма сомнительной репутацией.

И самое примечательное. На пороге каюты Фицсиммонса – трупы двух латиноамериканцев, без видимых следов насильственной смерти. Рядом – два револьвера с отпечатками их пальцев. Кроме того, один из них сжимал в кулаке парик – длинные черные волосы, схваченные сзади в хвостик.

Криминалисты определили, что все пули были выпущены из двух найденных револьверов. Очевидно все, кто находился на яхте, включая охрану, были застигнуты врасплох и не успели воспользоваться оружием.

Самые же интересные результаты мы получили при вскрытии трупов предполагаемых киллеров. Оба они умерли от внезапной закупорки сердечных клапанов, у обоих с левой стороны груди – едва заметные гематомы. Фантастика!

Д-р Герра рассчитался в своем отеле и съехал в 20.30 – интересное совпадение, не находите? И главное: он был коротко острижен, без своего обычного хвостика!

М-р Гринфилд – как сквозь землю провалился; надеюсь, что ненадолго.

Кирку Фицсиммонсу сделана операция по удалению пуль. Он по-прежнему находится в коматозном состоянии. Врачи говорят, что он скорее всего выживет, но останется инвалидом – позвоночник перебит в двух местах.

Ориентировки на м-ра Гринфилда и д-ра Герру отправлены по сети Интернета во все подразделения Интерпола и ФБР. Надеемся на быстрое их задержание.

Идальго 4.12.96».

Дед дважды перечитал факс, криво усмехнулся. Выпил традиционный стакан боржоми, подошел к зеркалу и придирчиво осмотрел тонкую щеточку усов. Провел ладонью по седому короткому ежику.

– Не молчи, – обратился он к стоящему у окна Сармату. – Поделись со стариком своими умными мыслями.

Тот нехотя задернул занавеску, тяжело опустился в стоящее неподалеку кресло.

– Плохо, генерал. Крови – море, а Божко опять ушел. Почему Хантер все предпочитает делать в одиночку?

– Вот-вот, – кивнул Дед. – Ответ именно на этот вопрос я и хотел от тебя услышать. Видимо, напрасно.

Сармат склонил голову набок и начал неторопливо рассуждать вслух.

– Странностей в его поведении хватает и без этого. Поначалу они казались вполне объяснимыми. Божко его раскрыл, поэтому, пока тот жив и на свободе, Хантер нигде не мог чувствовать себя в безопасности. Этим объясняется и его калифорнийская партизанщина, и маскарад с бразильским плейбоем. Но теперь… – Сармат развел руками. – Доказательства пластической операции он нам передал. Интерпол уже работает. Казалось бы, ложись на дно и жди, когда полиция подметет всю честную компанию. А потом – живи себе дальше! Что-то здесь не так. С какой стати он поперся на яхту какого-то миллиардера?

– Тепло, Сармат, тепло, – одобрительно кивнул Дед. – Не горячо, но тепло. Подумай вот о чем. Если он сумел прожить неузнанным несколько месяцев под одной крышей с Божко, что заставило его вторично раскрыться? А он в этой мясорубке раскрылся – я убежден. Почему он передал мне документы столь странным образом? Мог бы позвонить… Встретились бы, посоветовались…

– Не хотел раскрываться до ареста Божко, – предположил Сармат.

– Чушь. Он не стал бы тогда гримироваться под меня. И нашел бы другой способ для передачи документов, – убежденно заявил Дед. – Этим жестом он дал понять, что имеет в деде свой интерес и никакого задания не выполняет. Там что-то личное, Сармат. И это личное связано не с Божко. Может быть, месть. Может, что-то другое. Хантер – сложный человек.

– А сейчас он загнал себя в ситуацию, из которой нет выхода, – подхватил Сармат. – Божко он спугнул. У того осталось два пути: или – опять менять внешность, что, на мой взгляд, нереально; или – прятаться на берегу озера Титикака, что для деятельной натуры Божко неприемлемо. Божко озлобился, и никакие изменения внешности Хантеру не помогут – тот никого к себе не подпустит. Значит… – Сармат осекся и в растерянности посмотрел на Деда.

– Н-да, – тяжело вздохнул генерал. – Хантер его просто убьет. И я не стану его останавливать, даже если бы мог.

5 января 1997 года. Афины, Греция

Вы когда-нибудь встречали Новый год на шикарной – пусть и забытой хозяевами – вилле в фешенебельном квартале Афин? Что, завидуете? Ну-ну… А если я скажу, что встречать его пришлось в суровом одиночестве, сидя на надувном матрасе, грустно глядя на сиротливую пару консервных банок и бутылку какой-то газированной греческой бурды, пить которую могут только сами потрепанные жизнью потомки гордых некогда эллинов? Что это вы так поскучнели? Дома лучше? Согласен… А если нет его, дома? Тогда как? Если за простенькое право иметь свой дом – да и свою жизнь! – приходится черт знает чем заниматься, и встреча Нового года на заброшенной вилле – еще не самое худшее?! В самом деле, при всей своей запущенности, вилла – не склеп…

Как же мне все это надоело… Божко, который прячется где-то рядом, но где? Саша-киллер, запуганный божковскими ребятами до полусмерти и пытающийся утопить свой страх в круглосуточных оргиях с дружками и новой пассией. Сармат с Дедом, втянувшие меня в эту историю…

Да я сам себе надоел! Я, крепкий когда-то профессионал Хантер, расслабившийся в самый неподходящий момент и потерявший тем самым последнюю возможность дожить до старости. Хорошо еще, с места взрыва успел вовремя сбежать… Надо бы свечку поставить. Выяснить бы еще – кому? Вряд ли в православной церкви есть святой, оберегающий наемников.

А потом, в Калифорнии… Вспоминать не хочется… Все эти маскарады с переодеваниями. Бразильский мафиози, таксист, электрик, пузатый турист… Так и до шизофрении недалеко. А любимая дочура Божко, похотливо облизывающаяся и ежеминутно готовая рухнуть в постель? Тоже, знаете ли, выдержка нужна.

Но самое страшное – первая встреча с Кирком. Очень хотелось вырвать ему горло… Странно, что он сразу меня не раскусил. Его ведь ни гримом, ни контактными линзами не обманешь. Видимо, был слишком взволнован, поэтому не обратил внимания на мое произношение.

Спросил бы сейчас меня Сармат, хочу ли я в это вмешиваться. Я бы ему доступно объяснил… Нервы, что ни говори, на пределе. Вот и в животе покалывает… А может, не нервы виноваты, а неделя жизни на консервах?

Ситуация сложилась неординарная. Земной шар – большой, пять миллиардов вмещает, так что друг друга люди задевают, только когда очень этого хотят. А вот нам двоим – мне и Божко – тесно. Если Божко – не приведи Господь! – опять изменит внешность – я его потеряю. И он вполне может найти меня раньше, чем я – его. Так что сейчас я пекусь не о здоровье тысяч незнакомых мне наркоманов, а о собственной жизни.

А время, однако, работает на него. Надо форсировать события. Телефонная болтовня Саши ничего не дает. Необходимо его подтолкнуть. Тогда он может привести меня к Гринфилду. Попробуем.

– Алло! Саша? Ну, как жизнь?

– Кто это? – Такое впечатление, чтоон трезвый.

– Приятель, Сашок. В последнюю встречу я сказал, что еще дам о себе знать.

– Ты где? – Охрипший голос выдает. Боится.

– В аэропорту. Подъезжай, поговорим.

– Как тебя там найти? – В голосе появилась надежда. Зря.

– Я тебя сам найду. – Я постарался глупо хохотнуть. – Только ты мне нужен один, без эскорта. Не бойся, убивать я тебя на глазах у изумленной публики не собираюсь, Пока не собираюсь.

– А я тебя не боюсь! – Истерика – это хорошо.

– Болтаешь много. Через час жду.

Что-то сейчас должно произойти. Никуда он, конечно, не поедет. Бросил своих дружков, направился в дальний конец сада.

– Алло! Алло! Мистер Гринфилд? Это Саша.

– Идиот, я же запретил тебе сюда звонить! – заорал Божко. – И уж во всяком случае без имен ты мог бы обойтись?

– Ситуация… – начал Саша. – Хантер…

– Кто? – рявкнул Божко. – Заткнись! Ни слова больше! Ко мне, быстро!

Началось! Быстро сворачиваю свои вещи, осторожно покидаю виллу. Машина – за пустырем, поросшим кустарником. Настраиваю приемник на нужную волну. Маячок, торчащий в заднем бампере Сашиного «Мерседеса», пиликает все слабее. Значит, он уже выехал и быстро удаляется.

Проезжаю мимо его виллы. Остальные машины на месте: одни поехал, без своих барбосов. Кружу по городу, ориентируясь по силе сигнала, – и теряю его. Лихорадочно мечусь по проспекту, по переулкам. Снова возвращаюсь к тому месту, где приемник пискнул в последний раз – все тщетно.

Останавливаюсь в тихом тупике, выключаю двигатель. Спокойно, спокойно… Вытираю вспотевшие лоб и ладони, в сердцах швыряю насквозь промокший платок в урну. Мимо.

Как глупо. Впрочем, девяносто девять процентов хорошо продуманных и организованных мероприятий рассыпаются из-за мелочей. А у меня – все на скорую руку. Идиот! Третьего шанса найти Божко у меня скорее всего не будет. Значит, во что бы То ни стало надо найти Сашу.

Раскрываю на коленях карту Афин, ставлю крестик в том месте, где сигнал был потерян, обвожу крестик тремя концентрическими кругами. Еду по первому – с меньшим радиусом. Тишина. По переулку выскакиваю на второй и сразу слышу слабый писк приемника. Минут через десять, когда писк становится непрерывным, замечаю его машину. Стоит за красивой кружевной решеткой во дворике неброской, утонувшей в цветах виллы.

Вилла вроде бы небольшая, даже скромная. Однако все, что связано с Божко, может иметь двойное дно. Точно. Из недр подземного гаража один за другим выкатывают два американских джипа и длиннющий «Шевроле-Каприз». В машинах с десяток мордоворотов, явно не знакомых с трудами Аристотеля, но внешне решительных и наверняка вооруженных. Уж не на торжественную ли встречу некоего Хантера с обязательным его отловом они собрались? Тем лучше…

Автомобили медленно подкатили к перекрестку и, дождавшись зеленой стрелки, умчались в сторону аэропорта. Пора? Нет, наверное, рано. Так и есть. Недовольный, а точнее – злой на весь мир, Саша решительно подходит к своей машине, тщательно вытирает лицо, швыряет окровавленный платок на газон, включает двигатель и рвет с места, как ошпаренный. Очевидно, Божко не хватило словарного запаса, и он объяснялся с Сашей при помощи жестов. Отсюда – и разбитый нос, и окровавленные губы.

Медленно объезжаю квартал. Оставляю машину недалеко от ворот виллы, имеющей общий забор с божковской. Дожидаюсь, когда улица опустеет, и быстро перемахиваю через забор. Только бы собаки не было! «Беретта», закрепленная скотчем во внутреннем кармане куртки, норовит выскочить наружу. Привинтив к стволу глушитель, опускаю ее в боковой карман. От виллы Божко меня отделяет метровый каменный заборчик, с обеих сторон закрытый живой изгородью. Преодолеваю первый ряд кустов – порвал рукав куртки и, кажется, оцарапал щеку. Пригнувшись, продвигаюсь вдоль забора, пытаясь хоть что-то разглядеть сквозь сплошную стену кустарника. Бесполезно. Осторожно раздвигаю ветки и…

Божко – то есть, конечно, Гринфилд – сидит в шезлонге в четырех метрах от меня.

На столике перед ним – мобильный телефон и газета, раскрытая на странице с цветной фотографией Жириновского. Вокруг – ни души. Синева бассейна кажется неестественной. Темной тенью в воде отражается вилла, которая в действительности раза в три больше, чем кажется с улицы. Замер, жду. Минуту, две, пять… Ничего не меняется. Тишину изредка нарушает поскрипывание шезлонга.

Я, конечно, не ожидал, что мое появление вызовет у него прилив энтузиазма. Но его реакция – вернее, отсутствие таковой – выбила меня из колеи. Он вел себя так, будто я весь день провел в соседнем шезлонге и отлучился лишь несколько минут назад, – скажем, сбегал на кухню за пивом.

– Мог бы и не рвать на себе тряпки, – усмехнулся Божко. – Охранник на входе предупрежден: если появишься – пропустить.

– А куда же ты, в таком случае, головорезов своих отправил? – Что-то он слишком спокоен. Не нравится мне это.

– А зачем они? – Божко пожал плечами. – Нам наши проблемы вдвоем решать надо. Они только мешать будут. При них ты не пришел бы, а я уже устал ждать.

Мне вдруг стало скучно и – совсем чуть-чуть – страшно. Сейчас Божко будет меня покупать. Дважды он пытался меня убить – не вышло. Третьей осечки он не допустит. Я невольно покосился на окна виллы, где, учитывая примитивность ситуации, должен был сидеть снайпер. Но он выстрелит лишь по какому-то знаку Божко, которого я, естественно, не знал. Что-нибудь вроде почесывания подбородка, оттягивания мочки уха… Открытых окон не было, а разглядеть что-либо за зеркальными стеклами невозможно. Стул, на котором я сижу, стоит здесь, разумеется, не случайно. Лучше всего он простреливается из бокового окна второго этажа. К сожалению, из этого окна легко простреливается все пространство вокруг бассейна, так что нет смысла в лишних телодвижениях.

– Кирилл, – обратился я к нему, боковым зрением наблюдая за окном. Мою фамильярность он пропустил мимо ушей – не до этикета. – Я моложе тебя и, наверное, не знаю многих вещей, в которых ты ориентируешься, как рыба в воде. Но играть со мной в такие бирюльки, – я кивнул в сторону виллы, – не тебе. И не твоим балбесам. В этих играх я – на своем поле и многому мог бы научить тех людей, что тренируют твою службу безопасности.

– Что ты имеешь в виду? – он попытался удивиться.

– Через окно стрелять он не будет, – объяснил я. – Стекло искажает картинку, и прицелиться точно – невозможно. Стоит ему открыть окно – и я тебя шлепну, поверь. Да и целиться ему приходится против солнца.

– Ладно. – Божко в растерянности кивнул и скрестил руки над головой. Через полминуты из-за угла показался озабоченного вида паренек со снайперской винтовкой. – Положи ружье. – Парень недоверчиво посмотрел на шефа, но ружье положил. Глаза у него слезились, и он никак не мог проморгаться. Еще бы – столько времени смотреть против солнца. – Сядь там. – Божко указал ему на шезлонг по другую сторону бассейна.

Я кивнул. Парень постоянно будет находиться в поле моего зрения.

– Вот что, Алекс, – начал Божко. – Или как тебя называть? – Я промолчал, давая понять: называй, как хочешь. – Мы оба хотим жить. Буду с тобой откровенен. Через неделю у меня назначена еще одна операция. Пластическая, не торговая, – хохотнул он. – Если ты меня сегодня «случайно» потеряешь, то больше никогда не найдешь. Желательно, чтобы и не пытался. Твое положение в спецслужбах, насколько мне известно, дает тебе полное право отказаться от дальнейших поисков. – Он помолчал, ожидая от меня подтверждения. Не дождавшись, продолжил: – Можешь хоть завтра возвращаться в Португалию и жить спокойно. О деньгах не беспокойся. Этот вопрос – если договоримся об остальном – мы решим в течение получаса.

– И через месячишко старый рыбак из Ольяо будет очень удивлен, обнаружив в сетях среди сопливых сардин разбухшее тело сорокалетнего мужика без документов, – закончил я его мысль.

Божко поморщился, сложил ладони в замок и, втянув голову в плечи, возразил:

– Алекс, – он решил называть меня так, – ситуация, в которую мы оба себя загнали, обязывает нас верить друг другу. Не скрою, мне хотелось бы застраховаться. Нет человека, как говорил генералиссимус, – нет проблемы. Я думал об этом. Но пришел к выводу, что в данном случае лучше договориться. Ты – крепкий орешек, Алекс.

Таких противников лучше не убивать, а привлекать на свою сторону. Конечно, я не надеюсь, что уговорю тебя сотрудничать, но хотя бы не вмешиваться – почему бы и нет? Подчеркиваю, никаких гарантий я от тебя не жду, достаточно твоего слова.

– У тебя все? – спросил я после короткой паузы. Интересно, играл он в «Зарницу» в пионерском возрасте? Если нет, то он меня не поймет… – Теперь слушай меня. Сейчас мы поедем в аэропорт, и там ты выберешь, что тебя больше устроит. Или мы летим в Севилью, и я сдаю тебя в местное отделение Интерпола, или – в Москву. Там тебе придется пообщаться с людьми, у которых накопилось к тебе много вопросов. Другие предложения, как бы заманчиво они ни звучали, для меня, увы, неприемлемы.

Во время моего короткого монолога Божко побледнел, напрягся. Вместе с шезлонгом придвинулся ближе к столу и бросил быстрый взгляд на парня. Парень опустил ресницы и незаметно, как ему казалось, сунул руку в карман.

Дальнейшее зависело целиком от моей реакции. Я упал на бок, успев ногой толкнуть подлокотник божковского шезлонга, Уже падая, услышал негромкий хлопок. В спинке моего стула образовалось внушительное отверстие. Стрелял я на поражение, из-под стола. Голова парня дернулась, шезлонг покачнулся – и парень медленно, точно при замедленной съемке, скатился в бассейн.

Божко стоял на коленях по другую сторону стола. Стоял, сжимая обеими руками рукоять чудовищных размеров пистолета, выхваченного из-под портрета Владимира Вольфовича. Мое тело спружинило, казалось, раньше, чем мозг успел осознать происходящее. Перекатываясь влево, я успел заметить фонтанчик земли, вырванный из газона выстрелом божковской ручной мортиры.

Не могу вспомнить, как ни пытаюсь: хотел ли я в него стрелять, или палец на миг вышел из повиновения?

Но факт остается фактом: с этого мгновения говорить о Кирилле Божко и Энтони Гринфилде можно было только в прошедшем времени. Он ушел из жизни, с удивлением глядя на яркое греческое солнце и голубое небо, в котором отражалась вся синева Эгейского моря; а редкие жиденькие облака выглядели островками, описанными гениальным Гомером еще три с половиной тысячи лет назад. Или наоборот? В море отражалось небо? На что же он тогда смотрел? Чему так удивлялся?

Не знаю, сколько времени я просидел, тупо глядя на высокий лоб человека, который мог бы стать, наверное, крупным философом (где ты, Ломброзо?), если бы, как говорят в Одессе, не серьезные дела…

Я чувствовал себя настолько опустошенным, что, кажется, перестал ориентироваться во времени и пространстве. Вернул меня к действительности только сигнал клаксона, раздавшийся с улицы. Я вскочил на ноги, осмотрелся – и все стало на свои места. Пора рвать отсюда, пока не поздно. Клаксон – это, наверное, головорезы Божко вернулись из аэропорта. Значит, мне уже можно туда.