Текст книги "Сталингранские сны (СИ)"

Автор книги: Андрей Демидов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

Чуйков ещё какое-то время продолжал держаться за грудь, глубоко дыша и оглядываясь по сторонам.

С крыши фургона ЗИС-5, над лесопосадками отчётливо виднелись белые, мазанные глиной стены домов хутора Караичев, Нижние Черни и Пимено-Черни. Разномастные сараи, навесы, сенники и скотники, колодезные журавли, красный флаг на здании сельсовета, похожем на школу, сама школа, бараки моторно-тракторной станции, зернохранилища, мастерские, заборы, ограды, лесопосадки, сады, огороды. Чуйков взял поданный ему ординарцем армейский бинокль шестикратного увеличения, поднёс его к прищуренным глазам. Покрутил пальцем барашек настройки резкости, повёл слева направо и обратно линию обзора.

Стали хорошо видны за лесопосадками яблоневые сады, виноградники у самой воды Курмоярского Аксая, ранее скрытые от глаз холмистыми краями оврагов. Там тоже просматривались огороды, загоны для скота, мостки и причалы, горбики маленьких лодок на воде и на берегу. На улицах обоих хуторов были видны козы и куры, крохотные фигурки играющих ребятишек, женщина идущая с коромыслом через плечо, сидящие на завалинке бабки в белых платочках, велосипедист спускающийся с горки к мосту с сумкой через плечо. Чуть дальше на запад, виднелось село Нижние Черни, ещё дальше посёлок Котельников, и, наконец, совсем вдалеке, в чёрном дыму до неба, под точками двигающихся самолётов, угадывалась станция Котельниково. На востоке, сквозь лоскуты дыма горящих тракторов и комбайнов на повороте дороги, виднелись домики села Нижний-2, и даже, несмотря на расстояния, словно мираж в раскалённом воздухе, крыши станицы Ширнутовской. В той стороне, на северо-востоке, за пылевыми и дымными облаками лежал в ахтубинской излучине Волги город Сталинград. На юге белели крыши и длинные белые прямоугольники овчарен совхоза Выпасной. Небо там было коричневое от пыли, и только на значительной высоте становилось сначала белёсым, а потом и насыщенно голубым. В той стороне, в благоухающей травами степи протекала река Сал, за ней снова простиралась холмистая степь и потом начинались предгорья Кавказа. Восток, тянущиеся до Астрахани пустынные калмыцкие степи, Чуйкова сейчас мало занимали.

Он наконец распрямился, видимо боль прошла. Повернулся, начал пристально рассматривать юго-западное направление вдоль железной дороги.

– Так ты говоришь полковник Воскобойников у вас командир, в 208-й дивизии? – спросил он, – а начштаба дивизии кто?

– Так точно, полковник Воскобойников, Константин Михайлович, а начальник штаба дивизии подполковник Малявин, – ответил Рублёв, – по плану перпвозки они со штабом дивизии в Чилеково должны были вчера выгрузиться, но...

– Радиостанция у тебя есть в батальоне?

– Конечно есть, товарищ генерал-лейтенант, радиостанция РБ и аккумуляторы к ней в порядке.

– Так почему ты, комбат, до сих пор не связал со своим штабом, если говоришь, что имеешь информация о гибели батальонов под бомбёжкой и от танковой атаки в Котельниково?

– Я думал связаться по прибытии к Караичеву, как было приказано комдивом для экономии аккумуляторов, – неуверенно произнёс майор.

– Ты не понимаешь, что с появлением танков немцев в Котельниково весь план развёртывания твоей дивизии, где ты левофланговый, полетел уже к чёрту? Левофланговый ты теперь чего? Дырки от бублика? Думать по обстановке совсем не надо уже? – отрываясь от окуляра бинокля, раздраженно сказал Чуйков, и от его доброжелательной интонации рассказчика, не осталось и следа, – связывайся со своим комдивом-208 и докладывай, что я, как командующий 64-й армией, подчиняю всю 208-ю дивизию себе. Пусть срочно свяжется со мной по позывному "Акустик-1", доложит своё расположение и состав своих частей, а я поставлю ему задачу! Живо давай!

Чуйков снова приник глазами к биноклю и добавил:

– Если связи с комдивом не будет, свяжись с другими батальонами, а те дальше по цепочке до комдива. Пусть доложат мне своё состояние, и будут готовы к переходу к обороне там, где стоят или к отходу на Чилеково!

– Есть! – ответил Рублёв.

Он неуверенной походкой, словно боялся высоты, подошёл к краю крыши фургона, у того места, где в крыше было несколько свежих пулевых пробоин. Взглядом нашёл стоящего внизу среди автоматчиков охраны и гражданских, помначштаба полка и крикнул:

– Товарищ Нефёдов, срочно свяжитесь со штабом дивизией и батальонами в Котельниково, пусть доложат командарму-64 по позывному "Чайка" о своём положении и ждут его приказа!

– Есть! – ответил Нефёдов, и тяжело переваливаясь во всей своей амуниции, рысцой побежал в сторону обоза.

– А вы чего там с картой стоите, отдыхаете, вас на официантку уже можно заменить, – через минуту сказал Чуйков адъютанту, – поднимайтесь живо с ней сюда! И связь с комфронта Горовым дайте наконец!

Пока адъютант с водителем лезли наверх, снизу раздался голос ординарца:

– Василий Иванович, штаб фронта не отвечает, "Альбатрос" не отвечает!

– Вызывайте постоянно! – крикнул в ответ Чуйков.

Он продолжил осматривать горизонт, бурча себе под нос, словно делал записи в памяти:

– Беженцев ного вижу, группами, колоннами и поодиночке, пешком, на машинах, подводах, велосипедах... Идут с юго-запада, со стороны реки Сал вдоль железной дороги и грейдированного трактана Сталинград. Часть из них обходит Котельниково южнее... Скот вижу, гурты и отары, тысячи и тысячи голов... Армейские наши повозки, машины, несколько гаубиц М-30 вдалеке за тракторами вижу ползут... Эх, сюда бы их завернуть! Вереницы и кучки солдат и всадников наших вижу, офицеров не вижу...

Вдруг командарм как будто вздрогнул и подался телом вперёд со словами:

– А вон там, в километре от станции, на железнодорожном полотне вижу машины, броневики и, кажется, танки! Далековато, чтобы разглядеть чётко, марево, пыль и дым мешают... Танки, чёрт бы их побрал!

– Чего они там делают? – спросил растерянно комбат, и даже привстал на цыпочках, чтобы что-нибудь разглядеть в том направлении, куда направлял бинокль командарм.

– Наверно это те немцы, о которых говорил ваш лейтенант. Это они атаковали станцию после налёта авиации по обычному своему шаблону. Наверно, отошли немного назад из-за исчерпания боезапаса и топлива, а может быть это хвост их группы виден, а часть уже в Котельниково! В любом случае обратно к штабу мне через Котельниково не проехать!

Чуйков снова оторвался от бинокля, и указал на юго-запад:

– Майор, где хочешь бери мотоцикл, ишака, верблюда, но чтобы те две 122-миллиметровые гаубицы сюда развернул и доставил, даже если у них всего один снаряд остался! Похоже, придётся тебе здесь оборону занимать, и они тебе, ох как помогут! В Котельниково немцы, и если они дальше упрутся в части 51-й армии или твоего Воскобойникова, то начнут искать обход по степи, если хотят въехать в пустой Сталинград с ходу. А они хотят! Для бешенной собаки, сто вёрст не крюк... А они собаки! Ой, какие бешенные... Значит здесь они уже сегодня могут пойти, через эту дорогу к удобным мостам чераз Курмоярский Аксай!

Не дожидаясь, пока Рублёв закончил передавать приказание младшему лейтенанту Милованову по доставке гаубиц, командарм поправил перед собой оперативную карту в масштабе М1:5000000, испещрённую кружочками и флажками с цифрами, сокращёнными наименованиями соединений. Вытянутой рукой он очертил в воздухе широкую дугу от горящего Котельниково на север. Все невольно повторили взглядами это движение.

– Слушайте, что теперь получается, – сказал Чуйков, – на северо-западе, на Дону, в районе хутора Верхне-Рубежного обороняется 214-я стрелковая дивизия Бирюкова фронтом на запад. Бьётся за переправы через реку Чир. Хорошая дивизия. Основной костяк в ней из закаленных бойцов после госпиталей из бывшей 186-й дивизии, да ещё комсомольская молодёжь из Уфы. Бирюков умница. Помню его по гражданской войне в Испании. Под Смоленском прошлой осенью, будучи комдивом-186, он был ранен, пока я в гостях в Китае у Чан Кайши околачивался по делам разведки. Коммунистическую китайскую армию Мао Цзэдуна с буржуазной китайской же армией Чан Кайши там мирил, чтобы они вместе на нашем Дальнем востоке японцев сковали. Пять дней назад Бирюков переправлялся через Дон в районе Липовский и Плесовский под бомбёжкой и артобстрелом. Там на него 51-й армейский корпус из 6-й армии Паулюса двумя австрийскими дивизиями навалился. А их корпус по численности, это как наша одна армия! Потеряв четверть личного состава, он сохранил артиллерию и транспорт. Хочу его к рубежу Ромашкинский – Есауловский Аксай отвести к 29-й дивизии. Участок у Бирюкова великоват, раза в четыре больше от уставного для обороны дивизии, да река помогает. В восьмидесяти километрах от нас, по северному берегу реки Аксай, у сёл Новокосицкое и Генеральское, фронтом уже юг, занимает оборону 29-я стрелковая дивизия Колобутина, сплошь упрямые казахи. Вместе с ними сражаются герои обороны Волоколамского шоссе под Москвой – 154-я бригада морской пехоты. Эти умрут, но не отступят. Вот только артиллерии у них никакой, кроме ПТО и миномётов!

Командиры слушали его рассказ потрясённо, словно рухнул правильный мир порядка и логики, привычного представления о войне, где после подготовки и сосредоточения начинаются боевые действия, описанные в уставе, где разведка докладывает, командование планирует, авиация прикрывает, а снабжение и связь не исчезают, где героев с почестями хоронят, раненых эвакуируют в тыл, а справа, слева и сзади есть свои части соседей.

– В общем, я загнул фронт свлей армии в сторону юга... Вдоль железной дороги Тихорецкая-Котельниково-Сталинград находятся разъезды 115-й Кабардинской кавдивизии и 255-го чеченского полка капитана Висаитова из 51-й армии Кавказского фронта. Я видел вчера издали их разъезды, они шли мимо Котельниково к Чилеково. Они не приближались к нашим машинам с ДШК в кузове. Не знаю, где их штаб. Вроде бы это направление должны были три конных дивизии из горцев Кавказа оборонять, но куда они все вдруг подевались, и почему в Котельниково вдруг оказались немцы, ума не приложу... – после паузы снова заговорил командарм, и было видно как пот стекает по его вискам из-под пышной шевелюры прямо на воротник со звёздами, – где-то тут должны быть заградкомендатуры 10-го полка НКВД, собирающие отступающих для направления на военно-формировочные пункты, но я их не видел по дороге... А тут много кого есть собирать... 138-я дивизия здесь отходит разрозненным группам вдоль железной дороги и грейдированного тракта от реки Сал в сторону Сталинграда, ещё 157-я дивизии Куропатенко отходит тут, 110-й калмыцкая дивизия. Они потеряли в боях за переправы у реки Сал всю свою противотанковую и гаубичную артиллерию, транспорт и боеприпасы. Очень мхочется найти два бронепоезда из 24-й бригады бронепоездов. Их огневая мощь и броня при грамотном использовании могли бы сильно помочь в обороне Котельниково. Всё, что удастся собрать, я поставлю вдоль Курмоярского Аксай, рядом с 29-й дивизией и морской бригадой. Тем временем можно будет собрать ударную группу у Абганерово из сибирских дивизий, и ударить вдоль железной дороги через Котельниково на Ремонтное!

Чуйков говорил внешне спокойно, словно преподаватель в военной академии, или лектор на курсах повышения квалификации командного состава, однако чувствовалось, что внутри него клокочет бешенство и злость. Взявшись за край карты, он сощурился больше обычного и стал водить ногтём от одного называемого им населённого пункта к другому. Типографская печать карты была почти слепой, вдобавок, посередине карты, было лысое пятно, словно её песком затёрли. Карандашные сине-красные отметки, расплывшиеся и свежие были выполнены округлым пляшущим почерком.

– А как же приказ Ставки Верховного Главнокомандования N 227, товарищ командарм? – не удержался, спросил комиссар, – отступление продолжается?

– Вашу дивизию хорошо бы поставить восточнее левого фланга моей армии, в районе Бутово, – никак не отреагировав на этот вопрос продолжал говорить Чуйков, – несколько батальонов оставлю на линии Котельниково – Курмоярский Аксай как передовые отряды, в том числе ваш батальон, раз вы тут уже есть. Нет-нет, майор, не записывайте. Память тренируйте, уберите планшет и карандаш. В армии моей одни герои подобрались, так что и вы не подкачайте, новички!

Пока Чуйков, не столько вводил в курс дела командиров, сколько проговаривал для себя словшуюся ситуацию, беженцы собрались с духом и тронулись дальше в путь. Не двинулись с места только те, кто остался рядом со убитыми и ранеными родственниками. Увидев через головы идущих повозку с убитыми красноармейцами, командарм спросил:

– Это что за похоронная процессия на жаре? Холеру хотите в батальоне получить, или чуму?

– Мы хотели их до Кераичева, до кладбища довезти, – ответил Рублёв, – проститься по-товарищески, в морально-политическом смысле митинг провести...

– Какое кладбище, ты бредишь? Воронка от бомбы сейчас им могила, быстро снимите посмертные медальоны и обмундирование, уложите в воронку, отметьте на карте место и фамилии, когда будет время, сядете с начштаба и напишете извещения родственникам по адресам из медальонов с указанием места. Исполняйте! – резко обрывая его, сказал Чуйков.

Было видно, что, говоря это, он напряжённо думает совсем о другом. Стукнув несколько раз каблуком хромового сапога в крышу фургона, Чуйков крикнул громко, слонро через громкоговоритель:

– Чёрт побери, Револьд, давай связь с Гордовым или Хрущёвым! Тут беда – в Котельниково немцы, 51-я армия окончательно развалилась, а я вторые сутки не могу с ними связаться! Они меня отправили выяснять лично обстановку вдоль дороги Сальск-Сталинград и организовывать фронт, собирая разбитые части, а теперь, небось уже думают, что я скрываюсь от них, что я перебежал к немцам, как Власов из 2-й Ударной!

Вздрогнув от мощного голоса командарма, Рублёв подошёл к краю фургона, и сверху вниз отдал команду через головы автоматчиков охраны похоронить убитых. Поскольку ближе всех к фургону располагались бойцы взвода Милованова, отбывшего уже вместе с железнодорожником на мотоцикле в погоню за гаубицами, исполнение приказа выпало Березуеву. Тот выдели для этого Надеждина, Гецкина и Петрюка. Им помогал солдат-возничий из артдивизиона.

Первого убитого Надеждин помнил по Славянке. Его звали Сашей. Они вместе оказались в карауле около склада боеприпасов дивизии в последнюю ночь перед погрузкой в эшелон для отправки на запад.

Тогда была блаженная тёплая звёздная ночь. Неугомонные сверчки звенели так, словно хотели быть услышанными всем миром. Таёжного гнуса тогда было совсем мало из-за двух недель прекрасной сухой погоды и сильного ветра со стороны залива Петра Великого. Саша был 1923 года рождения, ладный, светловолосый и голубоглазый парень, чем-то похожий на актёра Марка Бернеса. Он был из семьи тамбовских переселенцев в эти края ещё до революции. Дед его и отец его были сначала кузнецами-кустарями, а после окончания периода НЭПа работали в лесозаготовительном кооперативе вместе со спецпоселенцами, а его мать воспитывала ещё двух братьев и трёх сестёр. Она пекла пирожки с грибами, капустой, иногда ягодами, для продажи на станци. Эти пирожки она часто передавала через дневальных или дежурного по части за угощение для Саши. Она просила их не обижать её старшего, любимого сыночка. А он относился к ней с такой сыновней нежностью, которую не часто встретишь в больших крестьянских семьях, обремерённых тяжёлым ежедневным трудом, заботами, болезнями и недоеданием.

– Когда вернусь с войны с победой, – говорил он в последнюю ночь перед отправлением на фронт, – я буду работать на деревообрабатывающем комбинате, или в рыбсовхозе, и каждый месяц буду покупать матери красивый шёлковый китайский платок с драконами и цветами!

Саша так подробно описывал свою послевоенную самостоятельную жизнь, женитьбу, рождение своих будущих детей, что Надеждину показалось, что это всё было на самом деле.

Сейчас, стягивая с бездыханного тела гимнастёрку, майку, вынимая из кармашка галифе эбонитовую гильзу посмертного медальона, он с трудом узнавал побелевшее, осунувшееся лицо с опавшими мышцами, матовыми зубами между синих губ, и полуоткрытые мутные глаза. Блестящие мухи ползали по ресницам и забирались на роговицу совершенно безнаказанно, и бесполезно их было отгонять. В груди виднелось пулевое отверстие с ровными бурыми краями. Выходное отверстие пули между лопаток было большим пятном из кожи, обломков костей, сухожилий, мяса и запёкшейся крови. Вряд-ли Саша успел о чём-то подумать перед тем, как мозг перестал получать кислород. Просто он потерял сознание от удара, и всё...

Другого солдата Надеждин не знал. Наверное он был из последней команды призывников, даже не прошедших курс молодого бойца. Внешне он походил не то на бурята, не то на эвенка или монгола. Черноволосый, с выступающими скулами и низкими длинными веками. На лице запечатлелось безмятежное спокойствие, словно он спал и видел прекрасный сон о небесном царстве добра и света. Пуля вошла ему в ключицу, сверху вниз. Выходного отверстия не было. Других раздевали Петрюк и Гецкин. Березуев принимал и складывал на каски, пилотки, шинели, вещмешки, лопатки, ремни, гимнастёрки, пригодные для носки, обмотки, ботинки, фляги, котелки, винтовки, подсумки с обоймами, противогазные сумки, гранатные сумки. Пять посмертных капсул он сложил в нагрудный карман и надёжно застегнул жестяную пуговицу.

Когда мёртвые солдаты были уложены рядком на дне воронки плечом к плечу, головами на восток, в сторону дома, санитары положили рядом с солдатами тело лейтенанта Грицина. Его офицерскую книжку старшина положил в карман к посмертным капсулам, а несколько неотправленных писем, залитых кровью, положил в свою гранатную сумку. К убитым военным в воронку положили неопознанного юношу лет восемнадцати, без документов, одетого в солдатские галифе и ботинки без обмоток, поношенный пиджак на голое тело и промасленную кепку. Из вещей у него был только узелок с яблоками, книга по коневодству, видимо на продажу, и сорок рублей денег. Щепа от кузова грузовика, отколовшаяся при взрыве, пробила ему горло насквозь. Потом к убитым было прибавлено несколько гражданских, поскольку не было другого выхода, как похоронить их здесь, в степи, без прощания и церемоний. Рыдающая женщина в ситцевом платке, сорочке в горошек и просторной юбке, рыдая, сидела на краю братской могилы, шепча бессмысленные фразы, видимо как-то связанные с убитой осколком в спину немолодой женщиной, вроде бы её сестры. Несколько заросших щетиной мужчин, с виду колхозников, угрюмо стояли рядом с непокрытыми головами, сжимая кулаки.

– Вот чего наши как-бы братья германские рабочие и крестьяне наделали, – сказал старшина Березуев, указывая пальцем в могилу, – думаю, теперь ни у кого не дрогнет рука, увидев перед собой в прицеле винтовки мерзкую харю во вражеской форме, потому что это не люди будут перед вами, а звери! Вот лежат убитые ими сибиряки, дальневосточники, молодые парни. Не так, не в этой степи должны были они умереть, а в своём родном крае, прожив долгую жизнь, в кругу любящей семьи, отдав силы для строительства Советской страны, промышленности, обороны, родив и воспитав умных, здоровых и сильных детей и внуков. А теперь одни убиты здесь, потому что кто-то решил сделать из нас, из советских людей рабов международного капитала! Не будет этого, пока мы живы, пока живы люди, верные заветам Ленина, пусть не надеются поработить наши народы!

Когда он увидел, что кроме солдат его роты к могиле стали подходить солдаты из других рот, а также любопытные беженцы, он прекратил свою речь, и крикнул зло:

– Расходитесь, здесь не митинг, расходитесь, товарищи! – и скомандовал уже глухим голосом, – засыпай их!

Когда комья сухой земли упали на лицо Саши, Надеждин вдруг понял, что его уверенность в том, что он обязательно вернётся с войны живым, может быть немного раненным, скорее всего иллюзия самосохранения психики, не позволяющая сойти с ума или бросить оружие и бежать в степь. При этом он мог быть застрелен в спину кем-нибудь, вроде комиссара полка как дезертир по закону военного времени, но скорее всего он был бы пойман, и потом расстрелян перед строем товарищей, брезгливо отводящих взгляд. То, что он сам пришёл в райвоенкомат, пусть не имея брони от призыва, таланты запевалы, бодрые рассказы, дающиеся через силу, поддерживающие товарищей во время стеснённого переезда в эшелоне, никто в расчёт брать не стал бы. Эти обстоятельства были абсолютно ничтожными в сравнении с трусостью и педательством. У него никак не укладывалось в голове, что вот так и его может быть скоро не станет, и не будет больше ничего, ни плохих, ни хороших, ни справедливости, ни ужаса.

– Не спи, москвич! – сказал кто-то над самым его ухом.

Глава 3

Рождение легенды

– Но это всё цветочки, а ягодки потом... – неожиданно пропел себе под нос Чуйков и начал медленно водить неровным ногтём по бумаге вдоль линии железной дороги Котельниково – Сталинград, то с юга на север, то с севера на юг, словно хотел нащупать подушечкой пальца жесткую стокилометровую линию железнодорожных путей, – итак, ещё раз, что мы имеем, а мы имеем, что, прорвав оборону 51-й армии у Цимлянской, гоня перед собой её остатки, по незащищённому направлению к Сталинграду движутся сразу десять вражеских дивизий, в том числе отборные танковые, которые фашисты сняли с наступления на Кавказ и повернули в тыл нашему Сталинградскому фронту.

В этот момент, легко вспрыгнув на крыло, шофёр Каюм поднял на вытянутых руках две алюминиевые кружки с водой и, блестя белыми зубами, сказал:

– Товарищ генерал-лейтенант, водички со льдом...

– Мне тут комдив-214 Бирюков вчера из ледника на хуторе в армейский бидон льда набрал, – неожиданно улыбнулся Чуйков, показывая полные два ряда сверкающих вставных золотых зубов и коронок, – вот, вот, с барского плеча. Угощайтесь, товарищи, пока на растаяло... Жара-то... Водку не предлагаю, не заслужили ещё, да и закусывать её надо хорошо, а то вместо успокоения нервов будет наоборот!

Он подбирал у шофёра ледяные на ощупь кружки:

Офицеры переглянувшись, стали по очереди, мелкими глотками пить воду, на поверхности которой плавала корочка ледяной шуги. В этой горящей, пыльной, зловещей калмыцкой степи, обжигающе холодная донская вода, казалась каким-то сверхъестественным чудом.

Покончив с питьём, Чуйков снова взялся за бинокль и продолжил изучать местность к юго-запвду от Котельниково. Ничего необычного в ней, относительно ландшафта прочих пространств сальских и калмыцких степей он не обнаружил. То, что он не мог увидеть через окуляр, он достраивал в своём воображении с использованием картин, навсегда оставшихся в памяти после авиаразведки, едва не закончившейся для него гибелью, при ударе самолёта У-2 о курган несколько дней назад недалеко от Дона.

Местность выглядела плоской и монотонной, без деревье. Она просматривалась до самого горизонта, и на первый взгляд не имела явно выраженных возвышенностей. Однако, это была лишь иллюзия. Так же как при сильном волнении на море, когда волны в своих ложбинах могут скрывать от взгляда целый корабль или отмель, показывая наблюдателю только свои гребни, так и в сальской степи вершины курганов и холмов сливались в сплошную линию. Тем ни менее они имели между собой обширные лакуны, впадины, овраги, балки, долины ручьёв и рек, небольших и часто пересыхающих, но от того весьма частых. Иногда разница в высотах между руслом и гребнем холма над ним была очень значительной, достигала даже ста метров. Встречались склоны весьма крутые, и их невозможно было преодолеть машине, лошади, а иногда и человеку. Балки, похожие на широкую сеть, проточенную с давних пор водой в земле, имели разную ширину и глубину, большую протяжённость. В конечном счёте все они выходили к ручьям и рекам. По ним можно было двигаться во всех направлениях, оставаясь невидимым для наблюдателя, обозоевающего вершины холмов. Высокие курганы бросались в глаза сразу, и, хотя они и не были редки, не меняли общей картины бесконечной плоскости. Курмоярский Аксай, текущий зжесь в основном в меридиональном направлении, имел широкую долину, и в некоторых местах крутые берега. Здесь были сады, виноградники, рощи и целые лесистые участки. Станицы и хутора были спрятаны от поверхностного взгляда в этих долинах и среди зарослей. Поселения располагались вдоль реки, имея укрытие от пылевых и снежных бурь, от глаз врага, ветров. Только здесь они имели воду и плодородную почву для жизни людей, животных и растений. Как оказывалось в сальской, полная видимая свобода для перемещения, всё равно сводила пути на маршруты, наименее перечённые балками и ручьями, пологие у реки, желательно с мостом, или, хотя бы с не топким бродом. Такая естественная дорога была и южнее Котельниково, проходя через Пимено-Черни. Туда вела и хорошо утрамбованная, но извилистая дорога от Котельниково. Именно там могли быстро пройти механизированные авангарды немцев, обходя остатки рассеянной, деморализованной 51-й армии, цепляющейся за железную дорогу и грунтовый тракт севернее Котельниково.

Как показала практика прошедшего года войны, во время крупного наступления, даже небольшое, но слаженное и умелое танковое, и механизированное соединение немцев, оказавшись глубоко в тылу крупной группировки войск, заняв оборону на путях её отхода и снабжения, могло вызвать коллапс на очень большой территории, где располагались обороняющиеся войска. Неплотность кольца окружения, хоть и давало возможность живой силе выходить из него, однако всё дорогостоящее тяжёлое вооружение и припасы целых армий, оставалось внутри. Восполнить их быстро было невозможно, как и восстановить систему управления рассеянных войсковых частей. Особенно успешно это происходило около переправы с ограниченной пропускной способностью, что приводило к созданию быстро нарастающей пробки, тромба, сдерживающего сам себя. Скопления войск, эвакуированного имущества, беженцев у таких переправ и на прилегающих дорогах представляли собой прекрасные мишени для эффективного применения авиации, что приводило к колоссальным потерям. Каждый раз это создавало и гуманитарную катастрофу среди беженцев, лишённых питания, воды, медицинской помощи, приводило к разрастанию паники. Пвника каждый раз быстро перекидывалась на войсковые части, военную и гражданскую систему управления. По такой схеме неоднократно были окружены многотысячные группировки, и ничего лучшего, для быстрого сокрушения Сталинградского фронта, и снятия угрозы с тыла для армии, наступающей на Кавказ, как молниеносный выход к переправам через Волгу в Сталинграде и к дороге на Астрахань у Красноармейска, сейчас придумать было нельзя. Наличие железной дороги давало возможность очень быстро и дёшево везти подкрепления и боеприпасы через степь хоть их Франции до самого волжского берега.

– Ну, вы это тоже видите? – Чуйков, как древнее каменное изваяние калмыцкой степи, по-прежнему стоял на крыше фургона ЗИС-5, и через бинокль рассматривал крохотные фигурки людей, всадников, подводы, машины, двигающиеся с юго-запада вдоль высокой железнодорожной насыпи.

– Беженцы, эвакуированные, гурты скота, армейские подводы, группы отступающих красноармейцев, несколько орудий с передками на конной тяге, – ответил, стоящий радом комбат, отдавая ещё прохладную кружку водителю, – идут сплошным потоком, не обращая внимания на немецкие танки и грузовики на окраине Котельниково.

– Да нет! Пыль! Пыль вон там, южнее железной дороги! – сказал Чуйков, оторваясь от бинокля, и многозначительно посмотрев сначала на комиссара полка, потом на комбата, – пыль там другая!

Он, наконец, расстегнул крючок совсем промокшего от пота воротника, и пролжил говорить:

– Там, где идут беженцы, пыль поднимается низко, и это понятно, потому что у них обувь городская, мягкая, повозки медленные, грузовики лёгкие. Все крайне утомлены, голодны, топлива мало, все в тоске и унынии. Они идут очень медленно, и пыли до небес не понимают ни с дороги, ни с сухой земли. Там, где уже сто километров идут группы бойцов 51-й армии от реки Сал, а скорее тащатся по жаре, пыль повыше. Но всё равно, чего там у них есть? Несколько машин подряд, полуторок, со скоростью лошадиных упряжек части армейских обозов, или отдельные орудия артиллерии, повозки медсанбатов, хлебопекарен, полевой почты с полевыми кассами Госбанка, пешие сапёры, ветеринары, химики... Смотрю я и вижу, что немцы, двигающиеся по обе стороны от железной дороги на них даже внимания сейчас не обращают, так они торопятся вперёд. Но вон там, смотрите, если взять левее от железной дороги, там пыль плотная, высокая как стена! Там что-то очень быстро движется в сторону от станции Котельниково к нам. Большая, плотная группа, колонна. Это тяжёлые машины, много машин, в том числе на гусеничном ходу. Длинная колонна. Видишь, комиссар, шлейф пыли высокий, длинной километров в десять. Это точно враг. Бензин у него есть, машины исправны, войска сытые, пьяные, на кураже, цели у них решительные. Эх, товарищ Хрюкин, командующий авиацией, где ж твои соколы, чтобы фашистов тут успокоить? Хоть бы один самолётик сюда, самый плохонький, чтобы заглянуть за эту дымовую завесу сейчас, а потом атаковать их на марше!

Чуйков вдруг яростно топнул ногой по крыше фургона, и крикнул вниз:

– Эй, Климов, чёрт побери, будет связь сегодня?

Из двери фургона показалась голова адъютанта. Щурясь от ослепительного солнца, он отчеканил вверх, словно в небо, несколько фраз:

– Командующий Сталинградским фронтом товарищ Гордов и член военного совета фронта товарищ Хрущёв, не отвечают! На связи пока только командующий 8-й воздушной армией, генерал-майор Хрюкин!

– Я в следующий раз девушек-радисток с собой возьму вместо вас, и официанток, с ними поинтересней будет, раз толку всё равно от связи вашей нет! Ну-ка, Гриша, быстро давай! – сказал Чуйков резко, как коршун на добычу, быстро подошёл к краю крыши фургона, улёгся на живот прямо над крохотным оконцем, свесил к оконцу руку, – давай-ка сюда трубку!

Из фургона донёсся скрежет и кряхтение, словно двигали мебель, и приглушённый голос адъютанта произнёс:

– Не дотянется наверх, Василий Иванович!

– А ты дотяни! У вас там РАФ фронтовая, или самоделка? Придумай, голова! – сказал Чуйков, исподлобья оглядывая стоящих около фургона беженцев, охрану, командиров, – чего рты раззявили, не видели, как генерал в цирке выступает? Ну-ка все отсюда!

– Разойдитесь, граждане, отойдите, товарищи! – стали наперебой повторять автоматчики охраны, маша руками, как чайки крыльями, оттесняя всех к дороге.