Текст книги "Сталингранские сны (СИ)"

Автор книги: Андрей Демидов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Во взводе младшего лейтенанта Милованова вроде бы потерь не было. Первым звуком, возникающим в оглохших ушах солдат, было завывание моторов "эмки" и двух грузовиков, успевших ещё до взрывов проскочить группу пылающих теперь, искореженных тракторов и комбайнов. На их пути, по мере продвижения по кочкам вдоль дороги, поднимались и даже вскакивали пехотинцы, чтобы не быть раздавленными этой небольшой колонной, поскольку водителям не всегда было видно всё в зарослях травы.

– Петя... Ты где? – спросил в пустоту Петрюк, ошалело вращая глазами и широко открывая рот, чтобы добиться возвращения привычных звуков в заложенные уши.

Рядом с ним поднялся на ноги Надеждин. Поднялся, опираясь на винтовку, и Зуся Гецкин. У старшины Березуева правый рукав, от локтя до кисти, был в чёрной крови, с пальцев капало в пыль.

– Зацепило... – сказал он озадаченно, сгибая руку в локте и пробуя шевелить пальцами, – ну-ка, Биробиджан, давай пакет... Перевяжи-ка меня!

Зуся сбросил с плеч вещмешок и принялся в нём рыться, отыскивая свой перевязочный пакет первой помощи.

– Фельдшера сюда какого-нибудь! – кричала тем временем женщина из бурьяна, – тут раненые, ой, господи, боже мой, кишки!

С нескольких сторон слышались стоны и матерная ругань. Красноармейцы осматривались, трогая уши, кашля от отвратительного запаха аммонала. Пыль, на мгновение отпрянув при взрывах, снова была вокруг густой как дым.

– Тут у нас трое убитых! – донеслось от хвоста колонны.

– У нас сержанта убило! – вторил им голос неподалёку.

– Где этот умник комвзвода санитарного, старший фельдшер Хохлов? – спросил у начштаба комиссар, выходя вместе с ним обратно на дорогу, – где санитарные отделения рот, где эти санинструкторы, когда они нужны?

– Они, вроде бы все там были, где бомба и взорвалась, – ответил капитан, кивая в сторону горящих машин, – там, вроде, был Хохлов.

– Снаряды спасай, снаряды! Берегись! – с такими криками около грузовика метались солдаты.

Сквозь дым и пыль было видно, как несколько красноармейцев пытаются шинелями сбить пламя с капота и кабины грузовика. Другие, стремительно и слаженно как муравьи, вытаскивают через борта ящики с артиллерийскими снарядами и минами, оттаскивают их в стороны. Другие пытаются перевернуть опрокинутые повозки, поднять лошадей, собирают мешки с крупами и консервами, оттаскивают в сторону неподвижных товарищей. Часть солдат бросились ловить скачущих в безумии лошадей оборвавших ремни упряжек. В дыму растерянно бродили люди, оглушённые, растерянные. В траве надрывно, взахлёб плакали дети. Какая-то женщина в ситцевом платке пыталась успокаивать всех окружающих, что-то бодро выкрикивать и даже не к месту петь песню Леонида Утёсова из фильма "Весёлые ребята":

Легко на сердце от песни весёлой,

Она скучать даёт никогда!

И любят песню деревни и сёла,

И любят песню большие города!

В непроизвольных действиях людей по спасению снарядов было что-то механическое, подчинённое высшему смыслу. Молодые солдаты не получали ни от кого команды вытаскивать из огня взрывоопасный груз. Они делали это со рвением, превосходящим любые старания перед любым начальником. Это сейчас как бы было участие в общей работе по спасению страны, она не требовала никакого другого побуждения, кроме внутреннего. Они так долго учились в дивизии уставам, хождению с строе, материальной части оружия, ехали сюда, ждали в казармах, палатках, вагонах, чтобы влиться в поток сил сопротивления врагу. Такая малость, как спасение боезапаса батальона было для них вздохом облегчения, по их ощущению хотя бы уже часть их прежней жизни оказалась незряшной...

Старуха, с развевающимися седыми волосами, сумасшедшим взглядом, непонятно как существующая здесь без сопровождающих её родственников или друзей, ризывала и тянула всех идти скорее к реке:

– Айда! Айда!

Наверное ей казалось, что в мутной воде Курмоярского Аксая есть успокоение в несправедливости вскго мира и её судьбы. Её попутчики скорее всего были недалеко, занимаясь собственными делами и имуществом.

– Это люди из-за того так все стараются, что ты еврей, Зуся, хотят попасть на хороший счёт! – сказал Березуев, с сожалением наблюдая, как Гецкин разрезает рукав его гимнастёрки, и начинает накладывать желтоватый бинт на локтевой сустав, стараясь при этом, чтобы рваные края кожи легли под бинт ровно, – а ты чего шутке моей не смеёшься?

Кровь продолжала ещё идти, но уже не лилась, не капала, а лишь сочилась.

– Они же мимо летели... – пропустив мимо ушей неуклюжую шутку старшины, сказал Зуся, – или у них спортивный азарт такой возник, нас убить?

– Заметили, вот твои чёрные еврейские кудри, и, как Гитлер повелел им, стали целиться! – ответил в прежнем ключе Березуев, – а вообще-то их корректировщик наводит, что над нами с утра кружит, он и сказал им, наверное, отклониться и часть бомб на нас сбросить, вот они и сбросили. Немец мужчин бережливый и расчётливый, просто так запасы не расходует, всё побольше старается нашего брата убить. Если самолёты пошли дальше, значит на Волге у них более ценная мишень есть, чем мы, чтоб они сдохли...

– Наоборот, товарищ старшина, из-за того, что я еврей, они и не стали всех бомб сыпать... Испугались, что тут им сдачи дадут! Это им не с трусами в Германии бороться, здесь советские евреи встречают их с оружием в руках, как ударный отряд Коминтерна... – сказал Зуся, бодрясь и используя фразы из радиообращений Еврейского антифашистского комитета, оставаясь при этом в состоянии внутренней подавленности, – весь бинт наматывать?

– Ну не все с оружием встречают, смотри вон, в нашей колонне сколько вашего брата идёт... Да, бинт весь мотай конечно, куда обрывок потом девать, не в пакет же обратно... Ладно, ударный отряд Коминтерна, туже затягивай и завязывай узелок, кровь не идёт, но всё равно больно так, хоть зубы ешь! – скривившись сказал старшина, – если к вечеру опухоль будет нарастать, значит в ране осталась грязь от осколка, нитки, сор, пошло воспаление, и тогда, вполне возможно заражение крови, придётся попрощаться с рукой навсегда...

– Надо наверное в медицинско-санитарный батальон вас?

– Медсанбат был в четвёртом эшелоне дивизии, разбомблённом под Чилеково, ты же слышал, что лейтенант из 760-го полка умирающий сказал, – ответил старшина, – может наш быть фельдшер найдёт и вынет осколок, или что там ещё, а может и нет ничего там, а просто нерв отзывается! Осколок как летел, я его даже видел, но одно дело видеть, а другое дело руку успеть убрать. Так и шмякнул он меня, как ломом железным попало.

Старшина повернул голову в сторону остановившейся неподалёку "эмки". Следом за некогда глянцево-чёрной красавицей, а теперь пыльно-серой машиной с многочисленными вмятинами и царапинами, остановился армейский грузовик ГАЗ-АА с чёрно-белым номером. Из его кузова тут же на землю начали выпрыгивать красноармейцы в касках, с автоматами ППД и самозарядными винтовками СВД с примкнутыми штыками. Они своим видом сильно отличались от молодых солдат батальона. Всем было не менее тридцати лет. Рослые, с загоревшими до черна лицами, в вылинявшей от солнца и стирок гимнастёрках и галифе, все в яловых или кирзовых сапогах, а не в ботинках с обмотками. Многие имели на гимнастёрках нашивки за ранение и медали. Этот взвод охраны из бывалых солдат возглавлял старший лейтенант с большим красным носом и красными щеками, в пилотке вместо фуражки. Из кузова грузовика в небо торчал ребристый ствол, неизвестно каким образом закреплённого от болтанки на кочках крупнокалиберного пулемёта ДШК. Двое солдат остались при нём. Из последней машины ЗМС-5, с окрашенным зелёной защитной краской фургоном вместо открытого кузова, из егонебольшой задней двери выбросили лесенку. Оттуда вылез капитан и несколько солдат с петлицами связистов. Они быстро вытащили из фургона несколько деревянных и металлических стоек, и стали из них сноровисто, словно делали это сто раз, монтировать антенну радиосвязи на растяжках.

Дверцы "эмки" открылись. Оттуда неторопливо вылез плотного телосложения генерал-лейтенант в армейской полевой форме и без фуражки. Ему было лет, наверное сорок пять, среднего роста, с большой круглой головой. Мясистое лицом с глубокими складками и двойным подбородком, густая шевелюра тусклых каштановых волос, зачёсанных назад, делали его запоминающимся. К тому же поперёк его лица пролегал старый сабельный шрам. Хитро сощуренные глаза смотрели пытливо и упрямо. Крепко сжатые губы выдавали напряжённые размышления. На груди генерал-лейтенанта, под ремнями бинокля, были видны несколько орденов. Несмотря на жару, верхняя пуговица его кителя была застёгнута.

Одновременно с ним на траву выскочил водитель-сержант. Он открыл боковые моторные щитки машины и принялся там что-то озабоченно трогать. Ещё один сержант, с пистолетной кобурой на ремне, и капитан с малиновыми стрелковыми петлицами на воротнике гимнастерки, вылезли с другой стороны машины, держа в руках кипу карт, бумаг и папок.

Генерал-лейтенант быстрым и внимательным взглядом окинул пространство перед собой. Остановов глаза на старшине Березуеве, он махнул рукой, подзывая его к себе.

Отстранив Гецкина, старшина застегнул крючок воротника гимнастёрки, и, придерживая автомат, пошёл к генералу. За три шага до него, он придал себе подтянутый вид. Остановился он с глухим стуком каблука присталенной левой ноги. Подняв к пилотке развёрнутую ладонь правой руки, доложил:

– Товарищ генерал-лейтенант, старшина первой роты второго батальона 435-го полка 208-й дивизии по вашему приказанию прибыл!

– Вольно, старшина, – морщась от пыли ответил генерал, – так вы из 208-й стрелковой дивизии полковника Воскобойникова?

– Так точно!

– Где ваша дивизия сейчас? Где Воскобойников? Где штаб дивизии?

– Вроде был в Котельниково, но точнее не могу знать!

– Я генерал Чуйков, командующий 64-й армией Сталинградского фронта, моя армия будет обороняется ещё теперь и в этом районе. Быстро позовите мне вашего командира батальона! – приказал Чуйков, и, разглядев перебинтованную руку старшины, добавил, – или пошлите бойца!

– Слушаюсь, товарищ генерал-лейтенант! – козырнул Березуев, повернулся через левое плечо и почти строевым шагом отошёл от начальника.

– Рядовые Надеждин и Петрюк, быстро идите вперёд, в голову колонны, найдите и доложите нашему майору, что его вызывает к себе генерал-лейтенант Чуйков! – скомандовал старшина своим солдатам, – бего-о-ом марш!

– Есть! – нестройно отозвались солдаты.

Надеждин нагнувшись поднял из пыли свою упавшую с затылка пилотку. Ударом о колено стряхнул с неё сор, надел на голову, и отдал старшине честь. После этого они, оставив свою поклажу и гулко топая ботинками по сухим кочкам, рысцой побежали в голову колонны.

Вокруг уже звучали команды сержантов и старшин на построение. Рассыпанные в пыли и дыму фигуры красноармейцев стали стягиваться к дороге. Горящую машину удалось разгрузить, но огонь сбить не получилось. Теперь она горела ярким костром, распространяя вокруг удушающий запах резины. Боеприпасы поспешно укладывали на другие повозки и машины. Тяжелораненых бойцов сажали туда же. Пятерых убитых красноармейцев и лейтенанта понесли на шинелях к замыкающим повозкам. Заметив генерала, комиссар и помначштаба от машин и упряжек артиллеристов направились к нему.

Убитых и тяжело раненных гражданских оказалось не менее двух десятков, что было на удивление много для такого короткого налёта. Но это было удивительным только если не принималтсь в расчёт их скученность во время обстрела и опытность в убийстве фашистских стрелков. Около мёртвых собрались родственники, знакомые или просто любопытные из числа оказавшиеся рядом. Кто стоял как каменный, кто сидел, горестно обхватив руками голову, плача и стеная. Слышались причитания на русском, украинском, еврейском, калмыцком языке.

Несколько колхозников-пастухов и их детей, оставив своих верховых коней, чтобы не терять времени в толпе, бегали вокруг мёртвых с хлыстами, пытаясь собрать перепуганных коров и верблюдов. Животные повсюду перемешались с людьми. Несколько десятков овец, наоборот, стояли гуртом неподвижно, плотно прижавшись друг к другу неподалёку от "эмки". Тут же недалеко, около убитой пулей коровы, воровато озираясь, собрались несколько мужчин в гражданской одежде. Один пожилой колхозник в расшитой косоворотке умело её освежёвывал, вырезая огромные куски капающего кровью мяса и внутренних органов. Вынужденные мародёры укладывали добычу в вёдра и корзины, подставляемые своими женщинам-селянкам. Мухи вились тучей над трупом и грудой кишок, словно собрались со все степи или просто возникли из пыли и дыма. Несколько солдат из охраны Чуйкова тоже отправились к месту дележа мяса, не позволяя такому шансу разжиться отличной пищей пройти впустую.

– Рота строиться! – послышались вокруг слова команды.

– Становись, первый взвод! Становись, второй взвод! – словно эхом отзывались младшие командиры.

– Курдюмов, где конь? Ищи коня!

– Фельдшера, фельдшера, я ранен...

– Клава, Клава! Ты где, девочка?

– Петро, иди сюда, здесь мясо дают!

Около трехзвёздного генерала уже начали собираться любопытные гражданские и просители. Капитан охраны с красным лицом, расстегнув кобуру и вынув пистолет ТТ, грозил ближе всех подошедшим.

– Хорошо, что мы были рядом с комбайнами и тракторами, когда фашисты спикировали сюда, и наверно решили, что мы ремонтная летучка при сельхозтехнике, а то бы не отпустили штабные машины! – сказал он ближайшему к нему автоматчику охраны.

– Это точно! – отозвался автоматчик, рассматривая дымящуюся воронку от бомбы прямо посреди дороги, – ни за что не улетели бы они просто так от штабной машины в чистом поле без зенитного прикрытия.

Беженцы начали обступать Чуйкова со всех сторон, и старший лейтенант и солдаты охраны была вынуждена образовать вокруг него кольцо. После того, как военная форма солдат исчезла за спинами беженцев, остальные люди стали к ним подходить из любопытства и нежелания пропустить что-то важное, то, из-за чего собрались остальные. Опыт подсказывал им, что просто так толпа собираться не будет, и это либо связано с едой или водой, или с какими-то важными вестями, получаемыми сейчас из свежей газеты, листовки, а может быть от рассказчика. Поскольку всем им пришлось отказаться от движения к Котельниково из-за вечернего боя там, кружения там самолётлв сбрасывающих бомбы, они жаждали хоть каких-то известий о положении войск немцев и румын. Для еврейских семей, особенно коммунистов и комсомольцев, это был вопрос жизни и смерти. Перед беженцкми лежала трудная дорога вдоль Курмоярского Аксая в обход Котельниково, и знать, что ждёт их впереди, было весьма важно.

Однако, ближе всех удалось подойти к командарму седому старику в старой, времён гражданской войны казацкой фуражке с треснувшим козырьком, в аккуратной, но сильно застиранной рубахе, подпоясанной наборным кавказским пояском. Солдаты не решились сильно отталкивать его прикладами автоматов как других, офицер не усмотрел в нём ничего подозрительного, и старик оказался в нескольких шагах от Чуйкова. Сняв фуражку, он стиснул её в огрубевших от работы ладонях и быстро заговорил:

– Меркулов я, старший пастух из совхоза "Выпасной"... Тут вот как получается, товарищ генерал, мы собственно, мил человек, ой, товарищ, сами колхозники из Пимено-Черни и Нижнего Черни, туда-сюда ходим на оборонные работы, в Котельниково вчера зашли было. Позавчера к сельсовету приехали со станции товарищи военные из НКВД, и пососкребали всех с огородов и коровников к станции за Гиблую балку, оборону, значит, копать всякую разную. А мы что? Мы не против подсобить нашей обороне. Пошли копать все, кто мог ходить! Тока вот, теперь скотина колхозная не доена, птица не кормлена, а про своих свиней, коз и баранов и говорить нечего. Вчера утром едва дошли, уж обратно всех пустили, всё мол, свободны, здесь беженцев много, они и будут рвы и окопы рыть. Вроде и не нужно теперь никому копать. Домой в Пимено-Черни идём. А тут стрельба на станции, пальба. Неужто германец пробрался уже к нам так близко?

– Идите, товарищи колхозники, отсюда, – начал было говорить адъютант Чуйкова, стоящий рядом, но командарм остановил его.

– Пусть расскажет старик, может это будет относиться к сбору сведений по заданию командующего фронтом об обстановке вдоль дороги Сальск – Сталинград, – сказал Чуйков, – это же наш тыл ближний сейчас, если не хуже.

– Слушаюсь... – ответил капитан, поправляя карты и папки в руках.

– Возьми-ка ты, Григорий, у бойцов красноармейские книжки, посмотри, та ли эта часть, что назвал старшина, вся в новых галифе, как на параде, по степи щеголяет, потихоньку только проверь... – негромко сказал командарм, и добавил, уже обращаясь к гражданскому, – ну, дед, что дальше-то?

Пока колхозник рьдолжал рассказывать о том, как теперь тяжело без лошадей и машин, взятых для нужд армии, Чуйков поднял глаза, и, щурясь от солнца, выхватил опытным взглядом в синей вышине далёкий силуэт двухфюзеляжного немецкого самолета-разведчика Focke-Wuif 198 Uhu, или, по-другому, "рамы". Самолёт кружился прямо над ними, и это было верным признаком скорого появления здесь авиации или наземных войск врага.

Дед, опасаясь, что ему не дадут договорить до конца, быстро и без пауз затараторил:

– У нас тут последний месяц дети пропадают сильно, особенно в Пимено-Черни, и в Нижнем Черни... Вот вчера снова пропажа – у Андреевны нашей дочка малая пропала, Машечка зовут. Двенадцати годов от роду. Товарищ военный, просьбочка большая к вам. Ежели вы увидите где беспризорную девочку лет двенадцати, не проезжайте мимо, шлепните её по заднице, пусть домой поспешает к матери в Пимено-Черни. А то вон на матери совсем лица нет. Мы уж и товарища председателя сельсовета, и участкового милиционера, и сами все обыскались... Тут всегда нехорошие места были вокруг Гиблой балки. Нет, нет, да пропадет кто-нибудь из малышни несмышлёной. Скот пропадает тоже. Абреки всякие с гор шастают, казачки наши балуются. Калмыки тоже. Может, тут, где болото тайное имеется из зыбучего песка, или колодцы заросшие, куда все проваливаются с концами... Как фронт стал подходить с запада к Ростову и беженцев прибавилось, стали от станции разбегаться от голода, так вообще началось... Чуть ли не каждый день пропажи детей. И наших и у беженцев. Матери уж малышню в домах начали запирать. Да за ними разве уследишь? Понятно, мальчишки на фронт, наверное бегут. Двое вернулись недавно голодные. Тут намедни комендатура ещё двоих вернула. В Сталинграде с поезда сняли... С воинского... Но девки, девки-то куда деваются? Неспокойно всё это, странно... – старик повернул своё обветренное, заросшее седой щетиной лицо к всхлипывающей крестьянке, стоящей сразу за оцеплением.

Судя по всему, это и была Андреевна – мать пропавшей девочки.

Сквозь крестьянский загар лица была заметна бледность. На слипшихся ресницах поблескивали слезы, цветастый платок сбился на спину, обнажив запылённые русые волосы. На сарафане не хватало нескольких пуговиц. Она вдруг быстро заговорила, берясь обеими руками за выставленный в её сторону кожух автомата:

– Маша... Маша, Машечка... самая моя младшая, самая любимая моя девочка!

После этого она так громко и горько зарыдала, что толпа вокруг на секунду замолчала, а все строящиеся в колонну неподалёку красноармейцы, как по команде, повернули в её сторону головы. Женщина, продолжая плакать в изнеможении села на землю, устремляя на командарма припухшие глаза, полные слёз. Старик развёл руками, а Чуйков тяжело вздохнул.

Дробно стуча подковами по сухой земле как по барабану, бряцая амуницией, к группе людей вокруг Чуйкова, подскакали на усталых лошадях полковой комиссар, помначтаба и командир батальона. Они спешились и быстро прошли сквозь рассыпавшуюся толпу и расступившуюся охрану.

Командир батальона, высокий, с длинным лицом со впалыми щеками, умными глазами с большим ресницами, нескладный, больше похожий по осанке и выражению лица на институтского преподавателя, нечётко приставил ногу, поднял руку к козырьку фуражки и доложил, слегка картавя:

– Товарищ генерал-лейтенант, майор Рублёв, командир первого батальона 435-го полка 208-й стрелковой дивизии из состава Дальневосточного фронта, по вашему приказанию явился. Согласно плану перевозки дивизии, вчера ночью выгрузились из первого эшелона, с подразделениями усиления. По плану развёртывания дивизии являюсь левофланговым, выдвишаюсь к хутору Кераимов. Ещё три эшелона дивизии в настоящий момент разгружаются на станции Котельниково, остальные эшелоны по плану должны разгружаться на перегонах Котельниково – Челеково. Далее по сигналу командира дивизии имею задачу двигаться в сторону Цимлы до соприкосновения с войсками фашистов. Только что подверглись налёту авиации. Потери...

– Пятеро убитых, столько же раненных и контуженных, лёгких не считали, – поворачиваясь к Чуйкову ответить за командира помначшьаба, – и ещё, согласно сведениям, полученным от лейтенанта из 760-го полка нашей дивизии...

– Откуда сами-то? – спросил Чуйков, почему-то прерывая доклад помначштаба; то ли потому, что не любил, когда кто-то встревал в разговор помимо его воли, то ли ждал сообщения от своего адъютанта, листающего красноармейскую книжку Березуева.

– Отправлялись мы от посёлка Славянка, что на берегу залива Петра Великого, двенадцатого июля, товарищ командарм! – ответил комбат.

– А сам откуда будешь, майор? – снова спросил его Чуйков, встретившись при этом взглядом со своим адъютантом.

– Из Хабаровска, товарищ генерал-лейтенант!

– Всё правильно, дальневосточники они, Василий Иванович, и книжки настоящие, и записи сходятся, – ответил адъютант, возвращая красноармейскую книжку Березуеву через плечо автоматчика охраны, – в прифронтовой полосе кого только нет сейчас, и не редко появляются немецкие диверсанты в советской военной форме из числа предателей родины, они охотятся за командирами, наводят авиацию на штабы и эшелоны, сеют панику на переправах, затрудняют движение войск, поджигают строения и склады, а иногда даже действуют большими группами под видом подразделений Красной Армии – пояснил он офицерам свои действия, – около Котельниково действует их передатчик, и не один, так что будьте начеку, товарищи командиры...

– Значит, прислал для моей армии подарок друг Апанасенко из состава своего Дальневосточного фронта. Что ж, дальневосточники, Иосифа Родионовича вашего хорошо знаю, был у него в Хабаровске несколько раз. И в Славянке вашей был, и укрепрайон ваш, на случай нападения японских самураев построенный, осматривал, – улыбаясь так, что стали видны вставные золотые зубы, начал говорить Чуйков добродушно, словно встретил старых друзей у квасной цистерны во время майских народных гуляний, а совсем не в степи, пахнущей пожарищем, тринитротолуолом, смрадом осежёввнной рядом коровы, убитой пулей, – а командарм ваш бывший, Апанасенко, кстати, местный, тутошний, с Дона казак. В двадцатый годах в Чеченских и Дагестанскх горах многочисленных бандитов по аулам ловил. Крут был. Да и на Дальнем востоке тоже был хорош. После разгильдяя и предателя Блюхера быстро порядок в Дальневосточной армии навёл. Изжил партизанщину, оставшуюся с Гражданской войны. Плохих солдат и командиров он готовить не хотел и никогда не умел... 208-я, значит... Чего такой кислый, майор?

– Просто не ожидали тут, в голой степи встретить командарма! – ответил Рублёв.

– Да, драматичненько так получается... – невесело ответил Чуйков, – сейчас не сорок первый год, конечно, когда маршал Ворошилов с пистолетом под Ленинградом в стрелковой цепи в атаку ходил, но всё же... Доложите обстановку!

– Товарищ командарм, по сообщению лейтенанта 760-го полка, на станции Котельниково немцы вчера атаковали наши разгружающиеся эшелоны. Несколько батальонов нашей дивизии понесли тяжёлые потери, комдив полковник Воскобойников подошёл к станции пешим порядком со стороны Чиленково и, судя по всему, организовал сопротивление!

– А он не диверсант, случаем, ваш лейтенант?

– Никак нет, не диверсант, мы его знаем по Славянке, он наш. Был сильно изранен и умер час назад!

– В остальные стрелковые батальоны вашей дивизии где, артиллерия, сапёры, зенитчики?

– Со слов лейтенанта, они попали под бомбёжку на подъезде к Котельниково, и на станцию не прибыли!

– Чёртовы дети! Получается, что вся дивизия пошла псу под хвост! – глухо сказал Чуйков, опуская взгляд вниз и выпячивая нижнюю губу, – здесь тогда образуется полностью оголённый участок территории южнее Сталинградского фронта шириной в двести и глубиной тоже в двести километров, где можно только случайно насобирать разве что мелкие части 51-й армии Кавказского фронта, но и то без боеприпасов, артиллерии, командиров и продовольствия... То есть здесь нет ничего! – зло сказал Чуйков, повернулся в ординарцу, и все увидели, что глаза его больше не щурятся, а сделались большими, вселяющими ужас абсолютной жестокостью, внутренним холодом и странным равнодушием, – но всё сходится, судя по последнему сообщению от штаба фронта немецкие танки позавчера неожиданно переправились у Цимлы и беспрепятственно двигаются сюда, по направлению Сальск-Котельниково-Сталинград обходя мою 64-ю армию, занимающую оборону гораздо севернее. Меня они обходят с левого фланга, и если немцы уже у Котельниково, то они меня уже обошли, пройдя за сутки нереальное расстояние в 150 километров! А 208-я дивизия, предназначенная для организации здесь первого рубежа обороны то-ли не доехала, то-ли уничтожена во время движения... Чёртовы дети!

Никто ему на это ничего не ответил. На секунду мир как будто замер вокруг. Однако это только показалось генералу.

– Револьд, иди к связистам, и давайте связь мне с генерал-лейтенантом Гордовым, а если нет его на месте в штабе фронта, то хотя бы дайте связь с членом военного совета фронта Никитой Хрущёвым! Пусть хоть гражданские власти расскажут, что происходит на этой железной дороге Сальск-Сталинград, где дивизии целые продают по дороге... И карту давайте сюда смотреть! – сказал он адъютанту и сержанту, стоящему рядом.

Сержант-ординарец, придерживая пилотку, расторопно побежал к фургону. Там, на растяжках, уже стояла четырёхметровая антенна сроасширением наверху, похожая на гигантскую метёлку.

– Каюм, иди сюда, давай, держи карту! – крикнул адъютант шоферу, и тот, бросив изучать мотор "эмки", вытирая руки тряпицей, быстро подошёл к нему.

Вдвоём они взяли сложенную гармошкой оперативную карту, развернул её и стали держать навесу, словно живой пюпитр дирижёра оркестра партитуру симфонии.

– Чувствую, что придётся здесь теперь из стариков строительных батальонов, аж 1889 года рождения, команды воинские создавать, и поперёк железной дороги окапывать. Эх, как бы ваша свежая дивизия сейчас пригодилась! – вглядываясь в карту, сказал генерал-лейтенант.

Он оценивая расстояние от Котельниково до ближайших удобных для обороны рубежей и мест сосредоточения войск из его 64-й армии.

– Майор, твой батальон я подчиняю себе, – сказал он наконец, скользя взглядом по весьма не точно изображённым на карте линиям изгибов Курмоярского Аксая и грунтовых дорог вокруг, – что у тебя ещё есть, кроме стрелков?

– В качестве усиления я получил огневой взвод 120-мм миномётов, взвод 45-мм орудий, взвод ПТРС, саперный взвод, полтора боекомплекта, продовольствие на десять суток, товарищ командарм, – ответил Рублёв.

– Зажиточно устроился, майор, да и авианалёт не по твою душу был, и если бы бомбардировщики сбросили все свои бомбы, да не поперёк тебя, а вдоль колонны, не говорили бы мы сейчас с тобой! – ответил Чуйков, продолжая разглядывать карту, отчего он наклонил голову набок, – вот зараза, немчура!

– Пока в Котельниково базировались истребители ЛАГГ-3 из 270-го истребительного авиаполка 299-авиадивизии, таких безобразий, как сегодня не было, и ни одна фашистская сволочь не смогла бомбить среди бела дня в движении воинские эшелоны и колонны на марше! – сказал адъютант.

– Генерал Вершини теперь со своей только что сформированной 4-й воздушной армией относится к Северо-Кавказскому фронту! – глухо сказал командующий, – что им теперь наш Сталинградский фронт?

– Я так понял, что их забрал на прикрытие нефтепромыслов Грозного и Баку, а Сталинград из-за этого оголился, а там триста тысяч беженцев скопились, госпитали, эвакуированные коллективы заводов и шахт Донбасса, – ответил ему адъютант.

Чуйков повернулся к карте спиной, чуть прихрамывая, пошёл в сторону машины радистов.

– Комбат и комиссар, за мной! – сказав он уже через плечо, – поставлю вам задачу.

– Товарищ генерал! – воскликнул дед из Пимено-Черни, и засеменил вслед за генералом к фургону, – детишки-то наши как? Ведь милиция-то убегла вся, председатель тоже убежал, власти никакой, а детишки пропадают!

Так он бубнил, пока автоматчик охраны не вытянул ладонь перед его лицом, запрещая идти дальше. Старик схватился за эту руку, как утопающий за край лодки.

– Обожди, дедуля... – не глядя на него сказал Чуйков, и весьма проворно для его возраста полез на крышу фургона, – так что говорите, около Котельниково уже немцы, и может быть там закрепились? Залезайте, товарищи командиры, отсюда виднее будет округа...

Следом за ним, стуча каблуками по крыльям, капоту и крыше кабины грузовика, полезли наверх комбат и комиссар.

Поднявшись на крышу фургона, Чуйков некоторое время, морщась от боли и согнувшись, держался за грудь.

– Товарищ генерал-лейтенант, вам плохо? – дёрнулся было в его сторону полковой комиссар, опасаясь как бы генерал не упал с крыши на землю, но тот отмахнулся от него.

Чуйков отмахнулся от него и начал рассказывать с непонятной весёлостью:

– Я, товарищи командиры, неделю назад решил тряхнуть своей молодостью разведчика и сам посмотреть, что у немчуры и румын творится около Дона. Решил сам над Доном полетать на лёгком самолёте У-2, и посмотреть на всё своими глазами: где перерывы вражеские, где скопления войск, где наши позиции, как артиллерия стоит. Благо что в степи далеко видно. Это не в китайских дебрях армии Мао Цзэдуна искать или Чан Кайши. Люблю я самолёты! Летим, значит, я фотографирую, зарисовки делаю. И тут, откуда ни возьмись, бомбардировщик немецкий чёрно-голубой Ju-88 летит. Шальной какой-то, один, ну, как те, что только что над нами прошли... У него же пулемётов во все стороны понатыкано – жуть! А на нашей "уточке" ничего из вооружения нету. Связной самолёт, ну чего с него возьмёшь! Хоть из пистолета ТТ своего стреляй! А фашист как будто почуял, что в самолёте генерал-лейтенант, развернулся и давай нас гонять. Может, петлицы мои разглядел с орденами... Сбить очень хотел. Раз десять бросался на нас. Летит, палит изо всех стволов. Но лётчик мой, молодец оказался. Снизился и над самой землёй пошёл змейкой. Вправо-влево, вправо-влево... Прицел ему сбивал... У нас машина лёгкая, а у того гада тяжёлая. По солнцу на восток мой лётчик двигается, лесок какой-нибудь ищет, чтобы после посадки было куда спрятаться от пулемётов. Деревушку тоже было бы хорошо... Но, как назло, голая степь! Потом мы всё же цепанули землю колёсами, ударились в неё сильно. Хорошо, что скорость небольшая была. У-2 от удара пополам разломился и задымил. Нас из кабины при ударе выбросило. Лежим не шевелимся, не столько от того, что затаились, сколько от того, что чуть не дух из нас вон. Стервятник фашистский покружил и решил, что с нами покончено, после чего ушёл на запад. Мы очухались толькь к вечеру. У меня рёбра, похоже, сломаны, позвоночник ушиблен, и всё тело в синяках. У лётчика колени разбиты совсем, ноги сломаны... А тут неподалёку машина была из оперотдела 62-й армии. Подобрали нас, документы посмотрели и повезли нас сразу к командарму-62 генералу Колпакчи. А у меня же ещё с Гражданской войны четыре ранения. Комфронта Гордов решил уже, что я погиб или немцам сдался в плен/ Хотел меня от командования армией освободить...