Текст книги "78. Параграф (журнальный вариант)"

Автор книги: Андрей Лазарчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

59.

Здоровенный мужик, который в нас стрелял, звался Мартын (или Мартин) Васильевич. Док обозвал его «Членом», потому что он был член-корр. Напротив лифта в стене зияла дыра – так где-то метр на полметра. Я присмотрелся. Дыра была прорезана в железной двери, давным-давно заваренной по контуру и закрашенной под цвет стены. За дырой начиналась обычная лестница, ведущая вверх – на технический этаж. Похоже, эту дыру Мартын и защищал. От кого?

До лабораторного блока мы добрались без приключений. Смутила только разнесённая в щепу дверь в торце одного из коридоров. Оттуда и воняло. Внутри всё было покрыто копотью, как тогда в виварии – только гуще. Я бросил внутрь свечку, но ничего не увидел. В смысле, что там ничего не было. А если и было, то сгорело в прах.

60.

Док остановился и поднял руку. И мы все мгновенно замерли в тех позах, в которых нас застал жест. Потом Фест, который на ходу поправлял что-то на щиколотке (нож, наверное), медленно опустил ногу на пол.

Дверь слева была чуть приоткрыта, и из-за неё слышался нехороший периодический звук, от которого вдруг поднялась шерсть на спине.

– Это столовая, – прошептал док.

И я понял, почему мне вдруг стало так неуютно. Звук больше всего напоминал чавканье.

61.

В столовой было темно, полоска света, просочившаяся сюда из коридора, бесполезно лежала на полу. Я показал на себя, Феста и Пая, сделал знак: свет. На Скифа: откроешь дверь. Спам: прикрываешь сзади. Лиса: держишь коридор. Док: в сторону. Люба: прикрываешь дока.

Вошли. За обеденным столом боком к нам сидел тощий высокий парень. Перед ним стояла глубокая тарелка с торчащей из неё ложкой, хлебница с ломтями хлеба – и букридер на пюпитре.

Парень был беспрекословно мёртв. Хотя бы потому, что возле хлебницы столбиком сидела белая лабораторная крыса и, тупо глядя перед собой тускло-красными (в луче боевого фонаря) глазками, грызла сухарь.

Букридер-то и чавкал: то ли из-за неисправности, то ли по прихоти настройки его микрофон принимал звук разгрызаемого сухаря, усиливал– и воспроизводил. Получалось страшно.

Ещё более страшено было то, что крыса сухарь не ела; похоже, что в неё просто не лезло; она грызла его с набитым ртом, рассыпая кусочки и крошки…

Я хотел что-то сказать, но тут крыса взорвалась.

В общем, всё стало понятно почти сразу, однако первое – флэш! – впечатление осталось именно таким: обожралась и лопнула. На самом же деле – выстрелил Пай. «Вал» бьёт не так чтобы совсем уж бесшумно, слышна работа механизма и свист пуль, – но недавняя разборка с заклинившими дверьми стоила нам всё ещё заложенных ушей.

В общем, Пай дал короткую очередь, крысу разорвало на куски, – и тут же где-то на границе поля зрения что-то замелькало. Я хлопнул рукой по стене, где стандартно располагаются выключатели. Свет загорелся сразу – лилово-белый, яркий, мерцающий.

Несколько крыс шмыгнули за холодильник, а ещё одна, сидевшая на плите и жравшая что-то из сковородки, вдруг выгнула спину дугой, прыгнула на стол – и, хищно раскачиваясь, пошла на нас.

62.

Всё дальнейшее заняло секунду, нe больше.

Снова свистнул «Вал», но крыса неуловимо-быстро вильнула в сторону, распласталась – и прыгнула. Фест попытался поймать её очередью АКСУ, все пули пришлись в плиту, керамическая панель разлетелась чёрным, сковорода взлетела к потолку, под ней полыхнула сварочная вспышка. Крысу это не испугало, в один прыжок она оказалась на краю стола, оттолкнулась и взлетела. Пай выстрелить не успел, крыса приземлилась на его автомат, отрикошетила в лицо Феста, он увернулся, она изогнулась в воздухе, зацепилась ему за шапочку-«чеченку» и, резко изменив траекторию, метнулась косо вниз – между мной и Лисой, которая стояла вполоборота – и держа коридор впереди, и кося глазом в нашу сторону: куда это мы тут палим? Крыса вёртко проскочила у неё между ног бросилась к стене, но её занесло, повалило на бок, шмякнуло о плинтус… Лиса уже стояла на колене и опускала ствол «КК». Не на!.. – док не успел договорить, пулемёт коротко тукнул, и там, где была крыса, сделалось пыльно-кровавое облачко.

– Мышка, что ли? – спросила Лиса.

– Крыска, – сказал Скиф.

– Ну, ни фига себе.

63.

Мы вошли на кухню. Лампы под потолком шипели и мерцали, то вспыхивая, то угасая. Я прислонился к стене. Омерзительное настроение, возникшее, едва мы начали спускаться, сделалось ещё омерзительнее. Это было как похмелье, только без физиологии. И если меня и тошнило, так это от отвращения ко всему сущему.

Док осмотрел мертвеца. Сделал соскобы с губ и ушей. Попытался разжать ему кулак – и это оказалось очень непросто. Вообще труп производил впечатление замороженного – во-первых, чуть розоватой белизной кожи (только верхняя губа и кожа под носом были нормальной трупной синюшности), во-вторых неестественной ригидностью тела.

Я довольно много имел дел с трупами разных степеней окоченелости, но такого ещё не видел.

Скиф между тем обходил кухню, ко всему прикасаясь и принюхиваясь.

– Странно, – сказал он. – Сковородка тёплая, а хлеб высох в камень.

– И жратва пахнет нормально, – подхватил Люба. – Не протухла..

– Хочешь доесть? – спросил Фест. – Сытый человек – это звучит гордо.

– Хватит тебе его доставать, – сказал Спам.

– Да чего? Просто спросил.

– Не хочу, – сказал Люба. – Всё с кетчупом, а у меня от него изжога.

– Похоже, чайку мы тут не попьём, – сказал Спам. – Плита вдребезги. Ну что, командир? Дальше?

Я осмотрелся. Меня что-то беспокоило. Что-то мы оставляли в тылу.

– Ребята, – сказал док. – Кто мне поможет оттащить парня в холодильник?

– Это где? – спросил Люба.

– А вот…

Док и Люба подхватили труп и понесли к рефрижератору.

– Лёгкий, – сказал Люба.

– Похоже на то… – в голосе дока звучала вся тщета познания.

Пай открыл перед ними дверь, посветил. Все замерли, как стояли.

Потом Люба и док медленно опустили труп на пол.

Я подошёл, заглянул в камеру.

Камера была не слишком большая, два на два. На полках стояли всяческие коробки и контейнеры, под потолком на крюках висели несколько свиных полутуш. А рядом с дверью, на нижней полке и просто на полу, лежали два покойника. Один абсолютно голый, со связанными руками, и ногами, второй – завёрнутый в простыню, из которой торчали только синие измазанные кровью ступни.

– Это кто? – спросил я.

Док ответил не сразу. Он сидел на корточках, придерживаясь за косяк двери, и думал. Слышно было, как у него скрипит в черепушке. Потом он подошёл (не вставая с корточек, в три утиных шажка) к голому и снял с его шеи жетон. Повернулся, стал распутывать простыню на голове второго. Он первым увидел то, что было под простынёй, и по его внезапно вспружинившим плечам я почувствовал, что там что-то особенное.

Он отодвинулся и дал мне увидеть прежде скрытое простынёй.

Голова и плечи. Угольно-чёрного цвета. Нет, не угольно – графитно. И – светлые спутанные волосы. Длинные. Женские.

– Господи,-сказал я. – Что это?

– Не имею ни малейшего представления… – проговорил док; голос у него был сдавлен, словно он сдерживал кашель.

– И… э-з… док, – сказал я. – Шесть человек. Это-все?

– В том-то и дело… – док встал. – Это ребята из смены «Вега». Я и подумать не мог, что они здесь.

64.

– Ну вот, – сказал док.– Направо – жилой отсек, прямо – лабораторный…

– Ага, – сказал я. – Как могло получиться, что здесь оказались лишние люди?

– Не знаю. Абсолютно.

– Сколько их может быть? Полная смена?

– Тогда бы… – он помолчал. – Нет, вряд ли. Скорее, получилось так: эти двое остались в лазарете. Какое-то лёгкое недомогание, но всё равно положено, пройти карантин…

– И оказалось, что это не лёгкое недомогание?

Док молча кивнул.

– Тогда почему вам не сообщили?

Он не ответил.

65.

Я оставил Лису и Спама держать коридор, остальными силами мы прошли по жилому отсеку – и нашли ещё двоих.

Мы сунулись на звук текущей воды. Душ здесь был без наворотов: две простые опанеленные кабинки с серыми пластиковыми занавесками, на которых изображены были пошлые аляповатые алые паруса и смесителями на стене. Из одной кабинки торчали ноги. Стволом пистолета я отодвинул занавеску. Вода из смесителя текла не очень сильной струйкой прямо в рот утопленнику. То, что это утопленник, было ясно без вскрытия… Док отстранил меня достаточно бесцеремонно, наклонился над трупом. Снял с шеи жетон.

– Губан, – сказал он. – Как же так? Странно…

– Что, опять не та смена?

– Да нет, смена та… Не понимаю, командир. Ничего не понимаю. Где– то должны быть какие-то записи…

– Это само собой.

Второго – вторую – нашёл Фест.

66.

Было так: пока мы копались в душевой, он шёл вдоль ряда дверей – а, надо сказать, жилой блок был похож на купейный вагон изнутри, только коридор чуть пошире и двери – скользящие – располагались раза в два пореже. Ну и вагон длиннее. Так вот, Фёст пробовал двери – и в те, которые приоткрывались, заглядывал.

Пай тенью следовал за ним.

В эту дверь Фест заглянул и уже высунулся было обратно, но замер.

На койке под простынёй кто-то лежал. Просто сетка прогнулась, и простыня скрадывала обводы тела.

Фест подошёл к койке и приподнял простыню. Под простынёй лежала девушка с голубыми волосами.

– Ё-кэ-лэ-мэ-нэ… – сказал Фест. – Мальвину замочили. Буратины долбаные.

Он громко вздохнул достал из кармашка «разгрузки» начатую пачку жевательной резинки, одну подушечку отправил в рот, пачку протянул девушке: – Угощайся. Мёд и лимон.

– Зачем ты так, Фестиваль? – спросил Пай.

– Не знаю, – сказал Фест. – Она мне понравилась. Как ты думаешь, я бы понравился ей?

– Ты слишком циничен.

– Да? А по мне так ничего. Там начальство не маячит?

– Ещё нет.

Фест с сожалением посмотрел на Мальвину.

– Всё равно не успеть, – сказал он.

И повернулся, чтобы уйти.

67.

– Я, кажется, сообразил, где может быть передатчик, – сказал док, когда мы вышли из столовой.

– И?

– В конференц-зале. Проще всего переделать в передатчик интерком. Собственно, перепаять один контур… и надо как-то просунуть антенну на поверхность, но это решаемо..

И тут я увидел картину, которая дорогого стоит. Я увидел совершенно охеревшего Феста, который пятился от двери чьей-то жилой комнаты. Обычно светло-шоколадная, морда его сейчас была зеленовато-серого цвета, немигающие белые огромные глаза неотрывно следили за чем-то, двигающимся внутри комнаты.

Пай стоял спиной ко мне, и спина эта показывала, что Пай весьма озадачен. Может быть, по лицу Пая, как обычно, ничего не прочесть, но про спину он забыл.

***

Портал TiranNoTaurus ReXXX

Бывший канцлер Германии – самка снежного человека? Сенсационные откровения камердинера РПЦ назвала ересью интернет-храмы и виртуальных священников. Апостольская церковь с этим не согласна. Самая большая дубина! Прошло испытание оружие, которое может уничтожать планеты. Сообщения об испытании так называемой «системы HEnTEl», в просторечии «брандскугель», или «горящее ядро», прошли почти незамеченными. Между тем они проводят черту в нашей истории – не менее жирную, чем та, которая была проведена первыми ядерными испытаниями в 1945 году. Да, заявлено, что это оружие предназначено для разрушения комет и астероидов, которые могут угрожать Земле (как известно, в 2096 году не исключено столкновение нашей планеты с астероидом Вулкан диаметром 250 метров). Да, это оружие разработано гражданским международным консорциумом и не предназначено для военного использования. Но мало ли в истории случаев, когда то, что предназначалось для блага человечества, было использовано для его истребления? Динамит – это самый хрестоматийный пример. Предпосылки к созданию «брандскугеля» сложились в 2005-2007 годах, когда независимо друг от друга несколько групп учёных сумели создать антивещество непосредственно из нормального вещества, минуя фазу энергии. До этого, антивещество можно было получить, использовав его энергетический эквивалент – то есть как бы сгустив, сконцентрировав энергию до плотного, вещественного состояния. После открытия так называемого «эффекта Иоганссена» наука вплотную подошла к превращению вещества в энергию по известной формуле Эйнштейна Е=МС2. Теперь оставалось только разработать технологии, которые позволили бы достаточно безопасно манипулировать этими океанами смертельной радиации – поскольку энергия при превращении в неё вещества выделяется в основном в виде ультрафиолета, рентгеновского и гамма-излучения. Но нашлась одна область, где этот эффект оказался востребован сразу, немедленно. Борьба с астероидами. Что собой представляет «HEnTEl»? Это многоступенчатая и многоствольная протонная пушка, прицельные приспособления плюс средства доставки – уже ставшие привычными межпланетные зонды. Зонд подлетает к цели (допустим, к ядру кометы) на предельно близкое расстояние и выстреливает по участку её поверхности пучками заряженных частиц, разогнанных практически до скорости света. Под действием этих частиц вещество, находящееся на поверхности цели, начинает как бы вибрировать, превращаясь в антивещество и обратно с немыслимой скоростью. А поскольку удары протонами наносятся не одновременно, а с задержкой как раз на период вибрации, то рано или поздно в очаге вещество начинает встречаться с антивеществом, аннигилирует, превращаясь в энергию – и этот взрыв испаряет весьма значительный объём ядра кометы, заставляя её менять траекторию. Достаточно сказать, что экспериментальный образец «HEnTEl», весящий полторы тонны, вызвал взрыв такой же силы, что и термоядерная боеголовка весом семь тонн. Причём, как говорят нам специалисты, наращивание мощности «HEnTEl» ничем не ограничено… Представляет ли опасность для человечества технология «HEnTEl»? Безусловно. Уже хотя бы потому, что для изготовления протонных пушек не нужны делящиеся радиоактивные материалы, что почти исключает возможность обнаружить их производство. Да, это высокая технология, доступная пока ещё немногим, но это технология компактная, не требующая ядерных реакторов и обогатительных заводов. Поэтому режим нераспространения соблюсти будет исключительно трудно.

***

68.

– Любу не пускайте сюда, – сказал я, но было уже поздно: Люба успел в дверь заглянуть и сейчас, чуть отбежав в сторонку, блевал.

Девушка с голубыми волосами снова встала с койки, деревянным движением поправила волосы, шагнула вперёд, врезалась коленом в столик, отшатнулась. Вернулась на койку, села. Помахала руками, словно отгоняя мух. Снова встала, поправила волосы, шагнула вперёд, врезалась коленом в столик. Замерла. Снова шагнула, её развернуло немного, следующим шагом она проскочила мимо столика и врезалась в стену. Её отбросило назад, она снова шагнула, ударилась сильнее, док поймал её за плечо, она все теми же движениями, словно отгоняя мух, помахала руками. Расслабилась, опустила руки и плечи, ссутулилась. Вернулась к койке, села, потом легла. Долго искала простыню, нашла, натянула, укрылась с головой.

Док сделал знак: выйдем. Я с готовностью вышел.

– Что это? – спросил Пай. Он вроде бы слегка оклемался.

– Она сгорела, – сказал док. – От мозга остались ошмётки… В фигуральном смысле, – добавил он, подумав. – Но изменения всё равно необратимы.

– Как это у вас говорят – «овощ»? – спросил Скиф напряжённым голосом.

– У нас говорят «растение»… – протянул док, глядя куда-то мимо. – Нет, это не совсем растение, двигательные функции не затронуты. Но в поведенческом плане это даже и не животное…

– Тогда, может, продадим её на органы? – хихикнул Фест. Док странно посмотрел на него, а Скиф врезал по шее, но Фест, похоже, не заметил ни того, ни другого.

69.

Я разобрался с замком и запер дверь. Эту проблему мы отложили до лучших времён. Если только наступят когда-нибудь лучшие времена…

Куда дальше? Я посмотрел на дока. Лицо его, и так не слишком округлое, осунулось, скулы торчали, вокруг глаз образовались чёрные круги, как у лемура.

– Это – биохимия, – кивнул он на правую дверь. – Это – наносборка, – на левую.

– Куда пойдём?

– Не знаю… Остался только Тихон. Если никаких нежданчиков… По штатному расписанию Тихон здесь, в нано. Как на самом деле – не имею представления.

– Тогда я не понимаю… – я опять полез в план-схему, – а где же конференц-зал?

– Тоже здесь. В сущности, вся наносборка – полтора на полтора…

70.

Я вообще-то ожидал разгрома и копоти, поэтому вид ярко освещенного и вылизанного помещения меня озадачил. Оно не имело никаких внутренних перегородок, кроме чего-то, напоминающего пластиковую душевую кабину, в дальнем углу. Справа и слева, вдоль полупрозрачных стен, стояли длинные столы с рядами приборов, которые я поначалу принял за большие микроволновки: шкафы с прозрачными дверцами и кнопочными панельками управления. У непрозрачных стен стояли высокие, до потолка, металлические стеллажи и металлические же шкафы. В центре комнаты под широким кольцеобразным бестеневым светильником стоял кольцеобразный же стол с несколькими белыми стульями вокруг него.

На одном из этих стульев спиной к нам, упав лицом на стол, сидел человек в белом халате. Одна его рука была подложена под голову, другая – мёртво висела к полу.

– Тихон! – позвал док. – Тихон!

Звякнуло эхо.

Подтянулись наши – все, кроме Спама, он держал тыл. Думаю, у них уже начинался предфинишный синдром, тем более что дистанция досталась не из лёгких. Да и разболтались ребятишечки на гражданке, форму утратили…

Впрочем, пока это проявлялось только в общей тяжеловатости и смазанности движений, не более. Но скоро наступит срыв, и он неизбежен. Моя задача будет: сделать так, чтобы это произошло не у всех одновременно.

Пока я первым планом сознания оценивал окружающую обстановку, вторым планом – выстраивал возможную схему действий. Итак, у меня имелось два слабых звена: Фестиваль и Лиса; два сильных звена: Люба и Скиф; более или менее надёжные середнячки: Пай и Спам; и две тёмных лошадки: док и некто Гудвин.

(С какого-то момента я перестал себя полностью контролировать. То есть я контролировал себя на восемьдесят – условно, конечно, – процентов. Но что сейчас происходит в никак не проявляющих себя двадцати, я не имел представления.)

Тем временем док, прикрываемый Любой, подошёл к сидящему. Я почувствовал какую-то неправильность, какое-то нарастающее напряжение в этих трёх фигурах. Будто на них подули из-за невидимых кулис струёй воздуха или подсветили снизу, или что-то ещё…

Но это длилось секунду, не больше. Потому что через секунду человек в белом халате поднял голову и медленно распрямился.

Док заглянул ему в лицо и дал мне знак подойти.

Человек очень медленно повернул голову в мою сторону. Глаза, в густой малиновой сетке сосудов, чуть скосились, тут же дёрнулись обратно, и, хотя мимика у него была никакая, я понял, что он терпит нестерпимую боль.

– Вы… кто?..

– Министерство по чрезвычайным ситуациям, – соврал я. – Спа сательный отряд. Мы приняли ваш сигнал.

– Оружие… есть?..

– Есть.

– Застрели меня… скорее…

– Есть другой способ.помочь вам?

– Времени… не… оста… лось… всё… че… но…

И он пошевелил левой рукой -той, на которой лежал.

Предплечье его, от кисти и почти до локтя, было испещрено следами уколов – не меньше двадцати, и рядом с каждым стояли цифры, выведенные шариковой ручкой. Как я понял, дата и время. Потом – просто время.

– Пожа… лу… ста…

Он почти скулил. Я посмотрел на дока. А док смотрел на сидящего, и лицо у него было, как у Пая, то есть ничего не выражающее.

– Тихон, – ещё раз позвал док. – Тихон, ты меня узнаёшь?

Тихон медленно полез в карман, достал очки, криво нацепил их на нос. Потом снял и положил в карман. Снова достал и надел. Снова снял.

– Готов, – сказал док.

Я так и не понял, с какой интонацией он это сказал. Но уж точно без сожаления.

Потом он достал из кармана маленький ПСМ, поднял Тихону левую руку вверх – и выстрелил в подмышку.

Было двадцать часов четырнадцать минут. С момента высадки прошло четыре часа.

72.

Я отправил разведчиков с заданием: методично прочесать весь этаж. Вряд ли остался кто живой, но порядок должен быть. Передатчик нашёлся здесь, в конференц-зале: комбинация из пульта проводной связи, плоской коробки с ручками настройки, пучка проводов, нескольких конденсаторных банок и грубо намотанной проволочной катушки. От всего этого безобразия под заглушку на стене уходил тонкий провод.

Я его оборвал.

Пункт первый задания был выполнен.

Теперь предстояло начать выполнение пунктов два и три одновременно. С пунктом три мог справиться док единолично, а про себя я решил, что прикрывать его будет некий Гудвин. Будем считать, что Гудвину надоело бегать. Возраст, старые раны, «колено горничной»… Остальным предстояло спуститься на ту площадку с лифтовой развязкой и посадить Спама на лифт, ведущий в самый нижний уровень, в отсёк обслуживания ракетных капсул.

Пройти же им предстояло сквозь полчища очень агрессивных лабораторных крыс…

Ладно, подумал я, полчаса отдыха ребятам не повредят. Даже час… И я скомандовал привал, предупредив, что это не навсегда и спать лучше не заваливаться.

Вернулась разведка, доложив, что этаж чист. Их я тоже отправил отдыхать, а сам подсел к доку. Тот листал тетрадку – обычную ученическую, с голой Сандрой Юю на обложке.

– Никакой ясности, – сказал он, предупреждая вопрос. – Они сообразили, что что-то происходит, когда мозги уже начали закипать.

Это, – он прошелестел листами тетрадки, – написано буквально на другом языке.

– На каком? Может, я знаю?

– Нет, формально это русский… Просто другая семантика, другой уровень смысловых связей…

– Типа как если подсунуть первоклашке Канта?

– Вы хорошо схватываете, Гудвин.

– Залог выживания… Что произошло с крысками? У них тоже выплеск гениальности?

– Подозреваю, что да. Непонятно только, почему крысы. С ними опыты не ставили, их держали для сыворотки.

– Сыворотки?

– Долго объяснять. Да и зачем это вам?

– Праздное любопытство, скорее всего… Ладно, не буду мешать. Если что, свистите.

– Свистну…

Скиф чистил автомат, Лиса курила трубку, Люба хрумкал «кис-кис» – похожие видом на знаменитые ириски брикетики белково-глюкозного концентрата, – запивая их водой из фляжки. На вкус «кис-кис» кошмарные, говорят, их специально делают такими, чтобы не возникало соблазна погрызть от нечего делать, потому что четырёх-пяти кубиков хватает, чтобы обеспечить нормального бойца энергией в обычных условиях, а десяти – в экстремальных, на марш-броске там или в горах. Но Люба был не вполне нормальным бойцом…

Пусть жрёт, не жалко. До сих пор ему ничего плохого не делалось.

Фест валялся на матраце серым таким чучелком, он явно устал больше всех нас. Известно, что привычка даже к легальным, то есть особо чистым и якобы обезвреженным наркотикам выносливость снижает. А Фест, когда подрабатывал «тележкой», баловался и нелегальщиной, в том числе экстремальной – например, «скипом». «Скип» известен тем, что практикующие его ничего об ощущениях не рассказывают. Похоже, они действительно всё забывают. Что не мешает им вновь и вновь искать и покупать эти зелёные ампулы – которые в семьдесят раз дороже золота… А пока душа их странствует и скитается где-то не здесь, тела делают всё что угодно, и эта неопределённость, неизвестность, незнание того, куда ты вернёшься, – придаёт дополнительную остроту. Более того, многие утверждают, что до приёма препарата они жили в другой, немного, но всё же отличающейся от нашей вселенной. Улицы назывались по-другому, в записных книжках список знакомых менялся, какие-то памятники появлялись или исчезали… ну и так далее.

Пай читал книжку. Спам просто маялся. В тюрьме ему надоело, но привычка к постоянному, двадцать четыре часа в сутки, насильственному общению с людьми, которых ты в других обстоятельствах к себе на пистолетный выстрел не подпустил бы, ещё не выветрилась. В тюрьме нельзя расслабляться, вот он и отвык от расслабления. Когда-нибудь привыкнет снова, но это будет не сегодня.

– Что читаешь? – спросил он Пая.

– Книжку, – ответил Пай.

– Покажи, – попросил Спам.

– Ты этих букв не знаешь, – сказал Пай и показал обложку: чёрную с алыми иероглифами.

– А это про что? – спросил Спам.

– Про то, как самураи хотят умереть, – сказал Пай и снова уткнулся в книжку. Демонстративно шумно перевернув страницу.

– Если с первого раза не получилось, то парашютный спорт не для вас, – вздохнул Спам и повернул голову. – Люба, – сказал он изменившимся медовым голосом. – А может, в картишки?

– Не буду, – сказал Люба, дожёвывая последний «кис-кис». – Ты жульничаешь.

– Ну так следить же надо! – возмущённо вскинул руки ладонями вверх Спам, на миг сделавшись похожим на индийскую танцовщицу.

Я всегда жульничаю!

– Ну и жульничай. Вон с Лисой сыграй.

– Я с тобой хочу. Ты очень прикольно бесишься.

– Иди в жопу.

– Ну вот, чуть что, сразу в жопу.

– Настоящему мужику, если разобраться, -пробормотал Фест, – жопа вовсе и не нужна.

– О! – сказала Лиса. – Устами идиота… А почему ты не хочешь со мной играть?

– Ты меня убьёшь.

– Да я тебя и так когда-нибудь убью.

– Но это же будет ещё не очень скоро?

– Может, и не очень. Сдавай.

– Я не могу. Мне моя религия не позволяет играть ни с, кем, кроме Любы.

– А какая у тебя религия?– спросил Скиф, со щелчком загоняя шомпол на место.

– Такая, знаешь…-? Спам развёл руки с растопыренными пальцами сантиметров на семьдесят в стороны, сделал вид, что взвешивает что-то тяжёлое; усомнился, свёл руки поближе, снова взвесил, кивнул: – Вот такая примерно.

– С дыркой посредине? – поинтересовалась Лиса.

– С какой дыркой? Ты о чём думаешь, грубая ты женщина? Я тебе говорю о религии, о высоком, а ты в этот момент о чём думаешь? Ты бы лучше, чем о всяком таком думать, уговорила бы Любу раскинуть со мной картишки. А потом он будет очень прикольно беситься, и мы все будем смеяться. Ы?

– Спам, – позвал я. – Иди сюда, есть тема.