Текст книги "Путь на Хризокерас (По образу и подобию - 2) (СИ)"
Автор книги: Андрей Франц
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)
Рассказ длился долго, но мессер Полани не перебивал разговорившегося купца. Вместе со словами тот выплескивал накопившуюся трехмесячную усталость, злость, горечь непонимания и ощущение полного своего бессилия. Наконец, рассказчик умолк и, опустошенный, замер на стуле. Его собеседник тоже молчал. Наконец, тяжело вздохнул:
– Да... Боюсь, вы подтвердили самые худшие мои опасения.
Ладно, сегодня еще отъедайтесь, мойтесь, приводите в порядок костюм. Хотя, последнее – лишнее. Все необходимое для путешествия вам привезут. Завтра с отрядом сопровождения вы выезжаете в Венецию. На сегодняшний день ваша голова, пожалуй, – одно из самых ценных достояний Светлейшей Республики, так что будем ее по возможности охранять. Обо всем, что вы мне только что рассказали, должен услышать мессер Себастьяно Сельвио.
Из первых уст!
***
Лимузен, Шато-Сегюр,
18 апреля 1199 года
Большой круг для судебного поединка отчертили на ристалищном поле. В центр вкопали столб в человеческий рост с закругленной верхушкой. Затем к нему привязали веревку длиной где-то метров двадцать пять – тридцать. Второй конец веревки подвязали к упряжи лошади, впряженной в самый обычный деревенский плуг. Если конечно можно называть этим гордым именем ту пародию на сельхозинвентарь, каковую на полном серьезе считали плугом в эти нелегкие времена. Н-да, даже до древнеримских образцов местным сельскохозяйственным орудиям еще совершенствоваться и совершенствоваться...
Как бы то ни было, лошадка, натягивая веревку, обошла вокруг столба полный круг, а усердный селянин, компенсируя своим старанием сомнительные достоинства сельскохозяйственной техники, пропахал вокруг столба борозду.
Все, что внутри – это и было Большим судебным Кругом.
– Слушай внимательно, Серджио, – объяснял облаченному в сталь господину Дрону правила судебного поединка неразлучный Меркадье. – Правым будет признан тот, кто останется в круге. Тот, кто окажется снаружи, не важно – живой или мертвый, тот признается виновным. Ты должен выдавить, выкинуть, вытащить или еще каким-нибудь образом переместить де Донзи за пределы судебной борозды. Убивать его для этого или нет – решишь по ходу дела. Поединок закончен, когда виновный находится за пределами круга, а правый, подойдя к судебному столбу, возложит на него руку.
– Таки слушайте Меркадье, Сергей Сергеевич, – не преминул вставить свои пять копеек неугомонный доцент. – Помнится, когда лет этак сто с лишним назад благородный кабальеро Диего Ордоньес убил в судебном поединке под городом Саморой благородного кабальеро Диего Ариаса и решил выйти из круга, полагая поединок законченным, присяжные не выпустили его. Справедливо указав, что мертвец еще не побежден. Лишь когда победитель вытолкает его за границы круга, вместе со всем оружием и доспехами, да еще умудрится при этом сам не переступить борозды – вот тогда поединок завершен.
Пораженный глубиной познаний почтенного историка, Меркадье с полным одобрением закивал головой. Олигарх же лишь хмыкнул про себя на языке, совершенно неизвестном капитану брабансонов:
– Ну да, ну да... и здесь священная борозда, как же...
– Большой круг, – продолжил между тем введение в средневековую юриспруденцию неутомимый Меркадье, – строится лишь для благородных и знатных сеньоров. Они сражаются верхом, вооруженные копьями, щитами и все тем, что еще сочтут необходимым для защиты своего доброго имени. Простонародье сражается в Малом круге, ибо бьются пешими.
– Постой-постой, – прервал приятеля господин Дрон. – Ты что, хочешь сказать, что я должен буду для боя забираться на лошадь?
– А то как же! Клянусь Распятьем, все благородные сеньоры так делают. – Ну, я-то не благородный сеньор. Так что мне вполне позволительно драться в пешем порядке. Тем более, что конному бою я никогда в жизни и не учился.
Как раз Меркадье-то это было более чем понятно. Выйдя из самых низов, из простых латников став капитаном наемников, он также рассматривал лошадь исключительно как средство передвижения. Но, как же быть с обычаями, гласящими, что благородные должны биться верхом?
– Вот пусть де Донзи и бьется верхом. А мне лошадь только мешать будет. И что, есть какие-то законы, запрещающие пеший бой?
– Нет, но обычай...
– Poher, – резюмировал господин Дрон на своем индийском. – Давай дальше, что там еще?
– Да, в общем, и все. Запрещено ранить коня противника. Бой можно вести сколько угодно, хоть год. Противники сражаются от рассвета до заката, ночь отдыхают, а со следующим рассветом продолжают бой.
– Какие-нибудь запрещенные удары, недостойные или считающиеся подлыми приемы существуют?
– Это как это? – не понял вопроса Меркадье. Кем запрещенные, почему запрещенные? Что значит 'недостойные'?
– Ага, – снова себе под нос пробурчал почтенный депутат, – слухи об особом благородстве рыцарских поединков оказались несколько преувеличенными...
– Так, что еще? – задумался Меркадье. – Ага, атаковать обязан обвинитель. То есть, конечно, чаще всего оба сразу бросаются в бой. Но вот, если особого желания драться нет, то обвиняемый может и постоять себе спокойно. Ему с этого ничего не будет. А вот, если обвинитель уклоняется от боя, то присяжные могут ему и поражение засчитать.
– И сколько же нужно стоять, чтобы обвинителю баранку записали?
– Значения последнего оборота Меркадье не понял, но общий смысл вопроса уловил вполне.
– Тут общего правила нет. Как присяжные решат, так и будет. Но ты не волнуйся, де Донзи стоять не будет.
– Это почему же?
– Не хочу тебя расстраивать, приятель, – Меркадье невесело ухмыльнулся, – но барон – один из лучших бойцов в этой части христианского мира. Не знаю, как там за Пиренеями или, допустим, у рыцарей короля Имре. Но во Франции, Англии, Нормандии, Бургундии, Аквитании, Фландрии, да и в германских землях – немногие сумеют биться с ним на равных.
Может быть, лучше было бы проиграть суд.
Ричард тебе, конечно, благодарен, что ты снял с него груз принятия решения. Но денег на выкуп он бы, пусть и со скрипом, нашел. А вот биться с бароном, это...
– Ладно, не умирай раньше времени, – грубовато прервал его господин Дрон. – Бог не выдаст, свинья не съест. Тем более, что нам уже и пора.
И верно. Один из присяжных как раз направлялся к ним, дабы ввести в круг второго поединщика. Ибо первый уже гарцевал внутри, демонстрируя стати и великолепную выучку своего рыцарского жеребца.
– А где же ваш... – начал было присяжный.
– На конюшне, – ответил почтенный депутат и, отодвинув присяжного рукой, вступил в круг.
И снова с голливудскими штучками вышел полный облом. Ни тебе фанфар, флагов, бросаний платков. Никто не напутствует поединщиков всякими ритуальными фразами, типа 'И пусть Бог поможет правому!' Или еще чего-нибудь в этом же духе. Все просто, хмуро и конкретно. Пришли биться, ну так бейтесь! И нечего выделываться!
Собственно, выделываться господин Дрон и не стал. Оставив судебную борозду сантиметрах в пятнадцати у себя за спиной, он встал в стойку, поднял меч над правым ухом навстречу противнику и замер в ожидании. Это не могло не озадачить его оппонента, рассчитывавшего на конную сшибку. Хм, а ведь и в самом деле, 'колдун' атаковать не обязан. Но если даже барон, разогнавшись, и выбьет его копьем из круга, то непременно вылетит и сам. Места для остановки коня просто не остается. Да к тому же это железное чучело может еще и попробовать увернуться от удара. И, если увернется, то что? То-то и оно, что чистый проигрыш.
Нет, можно, конечно, тихонечко подъехать и начать просто и тупо тыкать супостата копьем. Вот только этой толстенной оглоблей, приспособленной для таранного удара с локтя, в ручном режиме особенно-то не потычешь. Рука отсохнет. Да и скорость ударов при этом будет лишь чуть выше, чем нужно, чтобы попасть в черепаху. А этот, по всему видать, вояка бывалый. И не черепаха ни разу.
Трудно сказать, так размышлял барон де Донзи или как-то иначе. Одно можно сказать точно: времени у него на это ушло раз в десять меньше, чем у вас, государи мои, на чтение этих двух абзацев. Затем он тронул коня, подъехал к судебному столбу, легким прыжком соскочил и накинул поводья на столб. Потому вынул из седельной петли некий инструмент, отдаленно напоминающий глефу, хотя точно не ее. В общем, какой-то древний предок алебарды с примерно полутораметровым древком, с обоюдоострым лезвием длинной сантиметров шестьдесят, заостренным крюком в месте крепления лезвия к древку с одной стороны и солидным металлическим шипом – с другой. Вынул и легким, почти танцевальным шагом направился к господину Дрону.
Тот абсолютно синхронно зашагал навстречу. При таком раскладе иметь борозду за спиной – уже не самая лучшая позиция. Сошлись на пару метров, так же синхронно встали.
– Вы рассчитывали, мессир, на длину вашего меча, – донесся из-под лицевой пластины потхельма все такой же спокойный голос де Донзи. – Она вам не поможет. Моя Старушка Марта нисколько не короче. И мы с ней – большие друзья!
Сказал, и молниеносным высверком послал лезвие вперед, метя в глазницу шлема противника.
Мама дорогая! Вот теперь до почтенного депутата стало доходить, чем опоясанный рыцарь, с четырехлетнего возраста не выпускающий оружия из рук, отличается от простых латников, с которыми ему до сих пор приходилось скрещивать клинки. Примерно тем же, чем пилот болида Формулы-1 отличается от автолюбителя, пусть даже и с двадцатилетним стажем.
Сверкающее на солнце лезвие стремительной змеей обвивалось вокруг длинного и ставшего вдруг ужасно неуклюжим меча и било, било, било... В глазницы шлема, в шею, в пах, под мышки, в локтевые и коленные суставы – пытаясь отыскать уязвимые места в его чудо-броне. Лишь она одна спасала Капитана от неминуемой смерти.
Невероятная сила и скорость наносимых бароном ударов потрясали, а его легкие, танцующие перемещения не позволяли даже задуматься о контратаке. Ведь в том месте, куда только еще собирался ударить господин Дрон, его противника уже целую секунду как не было. Очень быстро начала накапливаться усталость. Шестой десяток – он и есть шестой десяток. Где уж тут сравниться с двадцатичетырехлетним рыцарем, находящимся на пике формы! Воздух со всхлипами рвался в легкие, но его все время не хватало.
'Контроль клинка противника, – всплыло вдруг в начинающем паниковать мозге ...' Так... не прерывать касания... не пытаться атаковать... просто не давать ему наносить прицельные удары... отклонять клинок от идеальных траекторий, заставлять ошибаться, скользить, мазать...
Это оказалось невероятно трудно! Примерно так же, как отклонить от избранной траектории несущийся по рельсам трамвай. Но, если перехватиться меч за рикассо и укоротить хват... Что-то начало получаться. Колющие удары де Донзи постепенно теряли былую точность, уже не потрясая Капитана до самого основания, а чаще соскальзывая по рациональной кривизне доспехов.
Более того, укоротив хват, господин Дрон перешел со средней – на ближнюю дистанцию боя. Как выяснилось, значительно менее удобную для Старушки Марты. И все же, перелома в сражении не произошло. Барон был сильнее, быстрее, выносливее. Похоже, поняв, что 'колдовские' доспехи ему не пробить, он пока просто играл с Капитаном в удары, финты, переводы, защиты. Сам же тем временем – подняв лицевую пластину шлема, ибо опасаться было совершенно нечего, а весенний ветерок приятно холодил лицо – размышлял о дальнейшей стратегии боя. Впрочем, размышлял недолго.
Вот, обведя клинок господина Дрона, барон вновь нанес сокрушительный – как в начале боя – колющий удар в капитанский шлем. И, тут же сделав длинный стелющийся шаг назад, крюком подцепил опорную ногу противника. Рывок! Все произошло так быстро, что господин Дрон не успел ни сгруппироваться, ни как-то подготовиться к падению. Он просто и незатейливо грохнулся на спину всеми ста тридцатью килограммами своего немолодого организма и двенадцатью килограммами доспехов. Меч, выскользнув из латных перчаток, отлетел далеко в сторону.
'Конец!' – пронеслось в мозгу, а тело само, на автомате увернулось от вонзившейся рядом в песок Старушки Марты. 'Песок?!' – рука в латной перчатке загребла полную горсть и метнула прямо в лицо замахнувшегося для нанесения следующего удара де Донзи. Его запоздалая попытка прикрыть рукой лицо показала, что маневр удался. Отскочив на шаг, барон судорожно пытался проморгаться и протереть глаза. Сделать это рукой в кальчужной перчатке – не самая тривиальная из задач!
В то же мгновение господин Дрон провел один из тех очень немногих приемов, которые когда-то до посинения отрабатывали на рукопашке в Чирчике. Слегка довернув тело, он правой стопой зацепил голеностоп барона, а левой в это же время что есть сил ударил ему под колено. И тут же, собрав последние крохи сил, мгновенно накинулся на упавшего противника, выхватывая по пути из ножен узкий кинжал. Секунда, и острие уперлось под челюсть.
– Барон, – задыхаясь прохрипел господин Дрон, – признаете ли вы себя побежденным?
Из-под почти полностью закрытых, покрасневших век де Донзи текли обильные слезы, но даже это не помешало ему каким-то образом изобразить на лице нешуточное удивление. Затем удивление сменилось все той же привычной насмешливой полуулыбкой:
– Ну, разумеется, мессир! Разумеется!
– Тогда мы сейчас аккуратно встаем и идем к границе круга. Там вы выходите наружу. И не пытайтесь увернуться – не получится.
Острие кинжала еще плотнее притиснулось к шее де Донзи, разрезав кожу и выпустив наружу несколько капель крови. Тем самым показывая, что увернуться действительно не получится. Улыбка же барона из насмешливой превратилась в откровенно глумливую. Казалось, он едва сдерживает себя, чтобы не расхохотаться в голос над незадачливым победителем:
– Уворачиваться? Что вы, мессир, и не подумаю!
Впрочем, господину Дрону было не до анализа тонких душевных движений противника. Чудом избежав неминуемой гибели, он все оставшиеся силы – коих было откровенно немного – направил на то, чтобы довести дело до конца. Подняв барона на ноги, он, не отрывая кинжала от его горла, зашагал с ним к границе круга. Пять шагов, четыре, три два, один – все!
Де Донзи легко и непринужденно перешагнул границу, все так же с закрытыми глазами обернулся и, продолжая насмешливо улыбаться, помахал победителю рукой. После этого скинул кольчужные рукавицы и начал из какого-то корытца, поднесенного подбежавшим оруженосцем, плескать себе воду в глаза.
Почтенный же депутат, вспомнив, что ему перед боем говорил Меркадье, подошел к торчащему в центре круга судебному столбу и положил на верхушку ладонь. Затем, почти не думая – просто на автомате – оглянулся на то место, где перед началом судебного поединка стояла графиня. Маго де Куртене была все там же. Распахнув глаза и прижав обе ладони к широко открытому рту, она, не отрываясь, смотрела на господина Дрона. Чего было больше в этом взгляде – потрясения, непонимания, гнева, презрения? Заметив обращенный на нее взгляд почтенного депутата, она опустила руки, привычно вздернула подбородок, повернулась и пошла прочь. Ее вытянутая стрункой спина что-то напоминала. Что-то уже забытое, но очень, очень знакомое. Ах да, конечно! 'Доброе утро, мессиры'...
А к господину Дрону уже подбегали светящийся от радости Кайр Меркадье и несколько отставший от него историк-медиевист.
***
Лимузен, Шато-Сегюр,
19 апреля 1199 года
Приговор суда присяжных, собранных вчера для проведения судебного поединка, ни на йоту не отличался от любого другого приговора в таком же процессе, где обвинитель проигрывал бой и признавался тем самым клеветником. Барон Эрве IV, сеньор де Донзи и прочая, и прочая, приговаривался к бессрочному изгнанию за пределы Аквитании. Где у него, впрочем, и так не было никаких особых дел. Территорию герцогства виновный должен был покинуть в три дня.
Хотя нет, одно отличие от множества себе подобных вынесенный приговор все же имел. На этот раз изгнание из Аквитании могло быть заменено двухлетним паломничеством 'конно и оружно' в Святую землю. И тогда уже срок вступления приговора в законную силу зависел от того, когда будет объявлен поход. К всеобщему удивлению, барон выбрал второй вариант и теперь с полным правом находился в Лиможе, ожидая призыва Ричарда. Правда, долго ждать ему не пришлось.
Король опять сумел удивить всех. Оказывается, еще два месяца назад им были высланы грамоты знатнейшим сеньорам Англии, Франции, Бургундии, Фландрии и иных христианских земель, кои приняли уже крест и готовились к святому паломничеству. В оных грамотах содержалось приглашение прибыть на христианскую Ассамблею, посвященную освобождению Святой земли из-под пяты неверных. Каковая и должна была состояться девятнадцатого апреля в славном своей святостью лиможском Аббатстве святого Марциала. Так что, уже к вечеру после поединка во все окрестные замки и даже пользующиеся особо доброй славой постоялые дворы начала съезжаться знать обоих королевств, а также герцогств и графств, чьи сеньоры сочли для себя невыносимыми обиды, причиненные сарацинами христовой вере.
Одо Бургундский и Симон Эльзасский, Тибо Шампанский и Теобальд Труасский, Луи Блуаский и Симон де Монфор, Рено де Монмирай и Бодуэн Фландрский, Гуго де Сен-Поль и Матье де Монморанси – эти и множество других могущественных и достойных герцогов, маркизов, графов, баронов, опоясавшись силой меча, поспешили откликнуться на призыв короля Ричарда. И вот, наступила славная дата.
Широко распахнув ворота для именитых гостей, Сен-Марсьяль едва вместил всех прибывших на зов короля и Святой церкви. Торжественный молебен вели поочередно его высокопреосвященство Анри де Сюлли – кардинал и архиепископ Буржский, его преосвященство Жан де Верак – епископ Лиможский, его высокопреосвященство Пьетро да Капуа – легат его святейшества Папы и, конечно же, преподобный отец Антуан – настоятель аббатства.
О, лиможской братии было чем удивить самых искушенных ценителей доброго молебна! Уже который десяток лет местные святые отцы раскладывали песнопения одноголосого григорианского хорала на три, четыре и даже пять голосов певчих. Нигде более в христианских землях это искусство не пустило еще корней. И вот, сегодня то, что столетия спустя музыковеды назовут Аквитанской полифонией, пленяло и будоражило сердца собравшихся под сводами аббатства суровых воинов.
'Domine labia mea aperies' чередовалось с 'Pius Angelus ad pastores', за 'Jube Domine' шло 'O magnum misterium', одинокий голос певчего взлетал к потолочным сводам и тут же обретал поддержку еще нескольких голосов, создавая ни разу еще не слышанную многими из приезжих многоголосую гармонию. Окрыленные неведомой доселе магией звука, души будущих воинов господних взлетали вместе с голосами певчих, исторгая помыслы оных воинов из-под суетной власти мира сего и, совсем даже наоборот, – внушая им просто невиданное ранее благочестие.
Ни господин Дрон с господином Гольдбергом, ни даже Кайр Меркадье – надо полагать, по худородности своей – к торжественному молебну званы не были. Что и понятно – и так яблоку некуда упасть. Зато они прекрасно устроились совсем рядом, в небольшой, но чистенькой монастырской гостевой трапезной, из открытого окна которой были видны не только широко открытые ворота монастырской церкви, но даже и спины участвующих в молебне знатных гостей. И уж конечно, было слышно почти все, происходящее внутри.
Вот псалмы и гимны, наконец, закончились, сменившись размеренным речитативом. Вот закончился и он. Вот чей-то голос – по всей вероятности, Петра Капуанского, представляющего здесь самого Папу – перешел от прославления Господа к, если можно так выразиться, текущему моменту.
Доносящиеся до трапезной обрывки речи более чем внятно доводили до публики всю сложность оного момента. 'Иерусалим, где покоилось когда-то почитаемое тело Господа' ... 'взяты врагами креста Христова' ... 'приумножают тьму нечестивых деяний, причиненных Ему' ... 'взяты также другие города и крепости' ... 'сохранилось лишь немного таких мест, которые не попали бы под их владычество' ...
Решив, что прогулка под весенним солнцем более соответствует его душевному настроению, нежели церковная политинформация, господин Дрон оставил друзей далее угощаться монастырским красненьким, пообещав, что присоединится к ним через полчаса-час. Но прогулка по монастырской аллее закончилась, так и не начавшись. Ибо, не пройдя и пятидесяти шагов, владелец заводов-газет-пароходов столкнулся нос к носу с бароном де Донзи и графиней. Они ехали верхом, явно от монастырских конюшен, направляясь к открытым крепостным воротам. Шестеро гвардейцев барона рысили чуть поодаль. На лице мессира Эрве змеилась его обычная снисходительная полуулыбка, тогда как юная Маго о чем-то весьма оживленно говорила, была мила и вполне жизнерадостна.
Увидев замершего в изумлении Капитана, де Донзи остановил коня и весьма вежливо – впрочем, не спешиваясь – поклонился. Графиня также слегка обозначила поклон, правда еще незаметнее, чем при ежеутреннем 'Доброе утро, мессиры!'
– Мессир, – все так же любезно проговорил барон, – рад сообщить вам, что завтра пополудни состоится наше венчание. Отец Антуан был столь добр, что согласился провести обряд в монастырской часовне. Вы проявили немалое участие в судьбе графини, так что я весьма рад просить вас почтить это событие своим присутствием. Вас и вашего ученого друга. Поверьте, вы окажете нам большую честь!
– Графиня... – потрясенно начал было Капитан...
– Почему вы не убили его там, в Круге?! – почти прорычала леди Маго. Жизнерадостная улыбка испарилась, как будто ее и не было. Побелевшие, крепко сжатые губы, раздувающиеся ноздри аккуратного носика, мечущие молнии глаза... И все то же, столь удивившее его два дня назад, выражение гнева и презрения.
– Ведь вы же могли это сделать!!! – Графиня вонзила аккуратные небольшие шпоры в бока своего скакуна. Тот, обдав недоумевающего депутата мелким щебнем из под копыт, рванулся вперед. И вот, спустя всего лишь несколько секунд, пылкая наездница исчезла за монастырскими воротами.
Де Донзи легким кивком приказал гвардейцам следовать за ней. Сам же спешился и, ведя жеребца в поводу, подошел к ничего не понимающему господину Дрону.
– Увы, мессир, теперь даже я верю, что вы прибыли откуда-то издалека. Скорее всего, прямо с Небес. Коли уж не понимаете самых простых вещей, очевидных здесь, на грешной земле, даже ребенку. Ведь согласитесь, графиня еще ребенок. Но каких кровей! – барон восторженно прищелкнул пальцем и продолжил, – Я вам обязан немалым, мессир. Как минимум, жизнью, которую вы великодушно решили мне оставить. Вы позволите в качестве ответной любезности развеять всю глубину вашего непонимания?
– Развеять...? Ну, развейте.
– Это займет некоторое время. Как насчет слегка промочить горло?
– Промочим.
Спустя минуту вчерашние поединщики уже размещались за свободным столиком в той самой трапезной, которую так некстати покинул перед этим господин Дрон. Барон на глазах у изумленного историка и еще более изумленного Меркадье потребовал у монастырского служки лучшего вина 'и всего, что там еще есть', откинулся на деревянную спинку скамьи и задумчиво уставился на собеседника.
Господин Дрон без особого труда выдержал его взгляд, постепенно приходя в себя и гадая, что принесет ему эта столь неожиданная встреча. Наконец, монастырский служитель со стуком установил весьма объемистый кувшин, пару изрядных размеров стаканов и начал сервировать стол под будущие кушанья.
– Позвольте, – начал де Донзи, дождавшись, когда служитель уйдет, – позвольте мне угадать, о чем вы сейчас думаете. Ну, или подумали, встретив нас с графиней на аллее.
Почтенный депутат согласно кивнул, и барон, отсалютовав собеседнику стаканом, залил в успевшее пересохнуть горло изрядную часть его содержимого. Затем дождался, пока то же самое сделает его собеседник, и продолжил:
– А подумали вы примерно следующее. 'Как же так? Ведь она любит меня! А к барону еще вчера не испытывала ничего, кроме неприязни. Так почему же она идет под венец с ним, а на месте любви в ее сердце поселилась лишь ненависть и презрение?' Ну, признавайтесь, мессир, ведь такие мысли бродят у вас в голове?
– Хм, барон, – против воли улыбнулся его собеседник, – и кто из нас с вами колдун? Уж, наверное, читать мысли – это мое искусство. Впрочем, у вас и впрямь неплохо получается. Продолжайте, прошу вас!
– О да! – вернул собеседнику, пусть кривоватую, но все же улыбку, барон. – Нам, де Донзи, только дай поколдовать на досуге! Ну, так вот. Ответ на ваш вопрос, он ведь прост. И порожден самой жизнью. Жаль, что мало кто нынче готов с ней считаться. Люди предпочитают питаться нелепыми фантазиями, а не реальными фактами, даже если те держат их за обе ноги, пытаясь удержать от витания в облаках.
– Вот как?
– О, еще как! Многочисленные трубадуры, слетавшиеся как мухи на мед ко двору матушки короля Ричарда – покуда она еще не заперлась от мира в монастыре – они как-то незаметно приучили всех нас к тому, что любовь – это все, что требуется благородному и возвышенному сердцу. Как же! Куртуазность чувств, суды любви, кансоны, альбы, пасторелы... 'Туда ушел и милый мой, красавец с доблестной душой. О нем вздыхаю я с тоской...' – глумливо продекламировал он. – Любовь, любовь! Всюду только и разговоров, что о любви.
Барон разлил вино по незаметно опустевшим стаканам и на какую-то секунду задумался. Паузой не преминул воспользоваться господин Дрон. Придав физиономии и голосу черты незабвенного Генерала из 'Особенностей национальной охоты', он поднял свой стакан повыше:
– Ну, за любовь! – Тост прозвучал решительно, бескомпромиссно, не оставляя ни единой возможности не выпить. Что тостующий и исполнил с присущей упомянутому киноперсонажу виртуозностью. Полностью опустошенный стакан стал весомым доказательством искренности прозвучавшей филиппики.
– О! – округлил глаза барон. – Кажется, с вами, мессир, будет приятно посидеть в одном из подвальчиков Аккры. Из тех, что держат греки или евреи. Подданным султана, как известно, вино запрещено законом. Зато иноверцам там полное раздолье. Да... Ну, так вот. О любви.
Дело в том, что кроме любви есть еще жизнь, друг мой! Жизнь, где нужно содержать в порядке замок, крепостные стены и постройки. Держать в страхе божьем многочисленную дворню, иначе она тут же сядет к тебе на шею. Защищать свои земли от врагов, а также получать с этих земель то, что по праву причитается сеньору. Да много еще чего требуется от господина в этой жизни. И тот сеньор, кто об этом забывает, очень скоро остается и без замков, и без земель. А нередко и без штанов. Стоит лишь на минуту забыть о своем долге.
О-о, долг господина – это ненасытный Молох, что ежедневно требует все новых и новых жертв. И каждый из нас приносит их недрогнувшей рукой. Истязает себя и дружину в воинских упражнениях. Интригует. Заключает оборонительные и наступательные союзы. Разрушает союзы врагов. Засылает к ним шпионов и соглядатаев, а еще паче – засылает их к друзьям, чтобы уловить тот момент, когда они попытаются стать врагами. Ставит новые и новые крепости на границах земель. Следит, чтобы всегда были полны кладовые, здоровы кони, чтобы водились деньги в кошелях у дружины, чтобы всегда было исправно оружие, чтобы хватало запасов у оружейников и кузнецов... И, самое главное, делает все, чтобы не допустить у вассалов и подданных даже мимолетной мысли о бунте, о мятеже.
– Да вы же сами...
– Да, я сам, – невозмутимо согласился барон, разлив из кувшина остатки вина и взмахом руки потребовав следующий. – Я сам поднял мятеж. Нехорошо говорить такое о родственнике, но граф Пьер – был неважным господином и своей земле и своим людям. Я буду намного лучшим. К счастью, у него хватило ума это понять. Так что, на суде он сказал чистую правду. Он и впрямь добровольно, без тени принуждения, подписал брачный договор. Понимая, что отдает и свою дочь, и своих людей – в хорошие руки. Да и каких таких своих людей? Графствами Невер, Осер и Тоннер он владеет всего лишь по праву жены. И после смерти Агнес Неверской он стал их сеньором лишь до замужества дочери. Которая и является подлинной наследницей всех трех графств. Фактически, это ее земли и ее люди. Которые все равно уплыли бы от него после вступления юной графини в брак. А так он получил договор, оставляющий Осер и Тоннер за ним даже после замужества Маго. Плохо ли?
В трапезную приходили и уходили какие-то люди, менялись блюда на столе, исправно поглощаемые здоровыми организмами собеседников. Никто особо не прислушивался к их негромкому разговору. За исключением, разумеется, историка и Меркадье, сидевших за соседним столом.
– Л-ладно, – слегка заплетающимся голосом проговорил господин Дрон, – с Пьером все ясно. Но мы, кажется, говорили не о нем.
– Да, – согласился де Донзи, – мы говорили о графине Маго. Вот кто чистый бриллиант! Душа чистая и благородная, как меч рыцаря! Поверьте, мессир, это будет великая женщина. Правда, совсем не в том смысле, какой была, например, Алиенора Аквитанская, мать нашего короля. Да, Алиенора заставила весь христианский мир говорит только о себе. Она забавлялась миром, как любимой игрушкой.
И мир отвечал ей тем же.
Но Алиенору вели по земле страсти, интриги, необузданная энергия и жажда жизни. А путеводной звездой Маго де Куртене уже сейчас является долг. Долг госпожи. И я не встречал еще женщины, которая бы столь остро чувствовала свой долг и была бы столь же беспощадна к себе и другим в его выполнении. – Барон очередной раз наполнил стаканы и уже на всю трапезную провозгласил:
– За Маго де Куртене!
Стаканы вновь столкнулись, расплескивая капли вина, и вновь показали дно. В отдаленных углах трапезной тост барона тут же подвергся комментариям весьма иронического, а где-то и откровенно скабрезного характера, но собеседники уже никого не слышали, кроме себя.
– И вот мы подошли к главному, – голос барона также потерял былую четкость, но еще не дошел да степени пьяной застольной болтовни.
Удивительно – и господина Дрона это поразило едва ли не больше, чем сам разговор с вчерашним поединщиком – но по мере их опьянения змея, взирающая на мир из глаз барона, никуда не исчезла. Толстый и смертельно опасный удав по-прежнему поглядывал на мир из баронских глазниц. Вот только теперь это был слегка пьяный удав. Что ничуть не делало его где-то там извивающиеся кольца менее опасными.
– Да, теперь мы подошли к главному, – повторил барон. – Долг госпожи. Тот долг, что с самой ранней юности ведет графиню Маго по жизни. Долг перед своей землей и перед своими людьми. Кроме всяких важных, но мелких деталей, главное в нем вот что. Госпожа обязан дать своим людям господина. Лучшего господина из всех возможных! Того, чья тяжелая рука остережет от недобрых мыслей и врагов, и подданных. Того, чье одно лишь имя вызовет страх у одних и опасливое почтение у других. Позволяя тем самым проливать кровь не слишком часто. Ведь страх – лучший заменитель прямому кровопролитию.
