Текст книги "Красавчик. Часть 2 (СИ)"

Автор книги: Андрей Федин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 4

Из записки Сан Саныча я узнал, что Елена Лебедева сейчас проживала неподалёку от Киевского вокзала: на улице Большая Дорогомиловская. Тот район я помнил неплохо. Во время учёбы часто наведывался туда (на улицу Студенческая): посещал общежития Московского горного университета. Сейчас тех общежитий (пока ещё института, а не университета) не было. Я помнил, что их построили к Олимпиаде восьмидесятого года – так мне сказал на первом курсе мой институтский куратор.

Устно Александров добавил (когда я налил ему кофе «из будущего»), что Алёна проживала сейчас в «почти новом» доме – его построили восемь лет назад. Квартиру в этом доме получили её родители. Но три года назад они переехали в сталинский дом на Кутузовский проспект: поменялись жилищем с овдовевшей матерью профессора Лебедева. В доме на Большой Дорогомиловской улице Елена Лебедева жила вместе со своей бабушкой. В двухкомнатной квартире на третьем этаже.

Мы посовещались, поедая купленные мною сегодня колбасу и конфеты. Единогласно решили, что к Лебедевой я поеду сегодня. Прадед сказал, что после начала «обучения» мне будет не до поездок к актрисам. Поэтому я заявил, что отправлюсь к Алёне «прямо сейчас». Сан Саныч и Юрий Григорьевич остудили мой порыв. Они сказали, что актриса вряд ли вернётся домой засветло. Предположили: сейчас я в Алёниной квартире застану только её бабушку. К общению с бабушкой я не стремился.

Поэтому налил нам ещё по одной чашке кофе. По просьбе Сан Саныча вновь приступил к описанию будущего. Александров слушал внимательно; и будто бы надеялся, что отыщет в моём новом повествовании противоречия со вчерашним рассказом. Конфет в вазе становилось всё меньше. Росла на столе гора фантиков. Ровно в десять часов вечера я всё же решительно тряхнул головой и заявил, что «пора». Сан Саныч и Юрий Григорьевич со мной согласились. Александров похлопал меня по плечу, пожелал мне удачи.

Мой прадед сказал:

– Сергей, только оденься прилично. Ты к людям в гости идёшь, а не на тренировку. Оставь дома эти свои синие штаны и белые тапки. Идём. Я подберу тебе что-нибудь из моего гардероба.

* * *

В вагоне метро на меня посматривали едва ли не все женщины. Некоторые кокетливо улыбались мне, поправляли свои причёски и наряды – всё, как обычно. А вот мужчины меня теперь будто бы не замечали. Их взгляды меня обходили, задерживались на фигурах и на лицах женщин. Будто мужчины больше не замечали во мне ничего необычного. Не хмурились теперь при моём появлении и пенсионеры. Хотя они всё же с незлым любопытством посматривали на мой портфель – кожаный, коричневый, заметно потёртый. Портфель мне перед вечерней поездкой к Лебедевой вручил Юрий Григорьевич.

Он же отыскал для меня в шкафу серые брюки с широкими штанинами (в них я сам себе напоминал Маяковского) и собственноручно отутюжил на них «стрелки». Мой прадед настоял, что бы я переобулся в его полуботинки: в те самые, которые я заметил в прихожей в первую же минуту после вчерашнего вторжения в прадедовскую квартиру. Вынудил меня примерить едва ли не все найденные в шкафу рубашки (они попахивали нафталином). Но к Алёне я поехал в своей белой футболке: все рубашки Юрия Григорьевича оказались мне малы (шириной плеч я всё же заметно превзошёл своего прадеда).

Из метро я вышел на площадь около Киевского вокзала. Заметил ряд ларьков и киосков. Не увидел признаки «стихийного» рынка, который окружал вход в метро в девяностых. Отметил, что легковых автомобилей и автобусов около вокзала сейчас было на удивление мало. А вот запахи тут витали столь же неприятные, как и в «моё» время. Солнце уже спустилось к крыше вокзала, окутало вокзал красноватым ореолом. Я сориентировался. Взмахнул почти пустым портфелем и зашагал в направлении Кутузовского проспекта; застучал по тротуару твёрдыми (словно деревянными) каблуками полуботинок.

* * *

Я подошёл к Алёниному дому – на улице уже светили фонари. Небо пока не почернело, над крышами ещё алел закат. Мне показалось, что автомобильное движение по улице Большая Дорогомиловская сейчас было на удивление вялым. Не слышал я пока и привычного гула со стороны Кутузовского проспекта, который мне всегда казался самой шумной улицей Москвы. Я скользнул взглядом по однотипным невзрачным вывескам: «Аптека», «Ателье»… С середины девяностых годов этот фасад выглядел совершенно иначе: там светились разноцветные огни на ярких броских рекламных вывесках и витринах.

Во дворе мне показалось, что уличные звуки стали на порядок тише. Я невольно вспомнил свои ночные прогулки по территории пансионата «Аврора». Там в это время уже стрекотали цикады, шумело море. В московском же дворе на закате шелестела листва, из приоткрытых окон доносились звуки музыки и обрывки разговоров. Всё это звучало едва слышно, будто я внезапно заполучил тугоухость. Чётко звучал лишь стук моего сердца и топот моих каблуков. Я зашагал вдоль светившихся болезненно-желтоватым светом окон первого этажа. Чётко чеканил шаг – убеждал себя, что не утратил слух.

На ходу я окинул взглядом уже погрузившийся в полумрак двор. Заметил притаившиеся под кронами деревьев автомобили (два светлых ГАЗ-21 «Волга», и белый «Москвич»), огороженную бордюром овальную клумбу и окружившие эту клумбу лавочки. Вечер казался тёплым. Однако людей я во дворе не заметил. Хотя услышал отзвуки человеческих голосов. Ветер принёс их со стороны невысоких подстриженных кустов, которые виднелись позади клумбы и лавочек. Вместе со звуками ветер метнул мне в лицо запахи. В московском дворе пахло сухой травой, пылью, выхлопными газами и бензином.

Над дверями подъездов я не обнаружил светильников. Но свет горел в подъездах. Он проникал на улицу через расположенные над дверями окошки, подсвечивад нарисованные белой краской цифры – номера находившихся в подъезде квартир. Мимо первого подъезда я прошёл (лишь равнодушно мазнул по нему взглядом). Обратил внимание на мятую водосточную трубу и на изрисованный мелом тротуар. Свернул к двери второго подъезда. На номера квартир взглянул лишь для порядка: уже подсчитал, что Алёна проживала именно в этом подъезде. Замок на двери ожидаемо не обнаружил. Потянул за дверную ручку – скрипнули дверные петли.

Я шагнул в подъезд, чуть зажмурился от жёлтого света лампы. Вдохнул пропитанный табачным дымом воздух. Курили здесь совсем недавно: мне почудилось, что дымок ещё вздрагивал и клубился среди натянутой в углах под потолком паутины. Я тряхнул портфелем: деловито и уверенно, будто шагавший к любовнице важный чиновник. Подсчитал каблуками ступени, на лестничной площадке первого этажа взглянул на обтянутые дерматином и толстой леской двери, заметил стеклянные глаза дверных глазков. Лампа под потолком едва слышно затрещала и мигнула – она будто бы испуганно вздрогнула при моём появлении.

Я решительно поднялся на третий этаж, нещадно нарушил тишину топотом своих ног. Взглядом отыскал дверь Алёниной квартиры (украшенную коричневым дерматином, декоративными шляпками гвоздей и паутиной из лески). Замер в шаге от неё и ткнул пальцем в кнопку звонка. В прихожей у Лебедевой задребезжала стандартная резкая трель, напомнившая мне жужжание стоматологической бормашины. Лампа у потолка засветилась ярче – она будто бы удивилась моей наглости и напористости. Я выждал пару секунду и снова нажал на чёрную кнопку. Повторная трель звонка вновь не пробудила в квартире Лебедевой жизнь.

Зато звякнули запоры в квартире Алёниных соседей. Я повернул голову и увидел выглянувшую из-за двери соседней квартиры женскую голову. Женщина пару секунд разглядывала меня – мне показалось, что её смутило странное сочетание в моей одежде: стрелки на брюках и белая футболка. Поэтому я тряхнул коричневым портфелем: помог женщине определиться. Из-за двери появилось прикрытое выцветшим разноцветным халатом плечо, а затем и вся женщина целиком. Она шаркнула по полу тапками со стоптанными задниками и с потёртыми носами. После затянувшегося раздумья всё же улыбнулась.

Я поздоровался, поинтересовался: есть ли кто сейчас в Алёниной квартире. Узнал, что Алёнина бабушка не жила тут с начала лета. Сейчас она обитала на подмосковной даче. Вернётся в Москву только к осени. В квартире сейчас проживала только её внучка. Которая уже вернулась «с морей». Алёнина соседка снова окинула меня взглядом: осмотрела меня с ног до головы. Только теперь она спросила, к кому я пришёл. Я снова сэкономил улыбку. Серьёзным тоном ответил, что разыскиваю Елену Лебедеву. Вновь предъявил свой «солидный» портфель, который вместе с брюками и туфлями нивелировал влияние футболки.

– Так это… репетиции у неё, – сказала женщина. – Занятая она очень. Раньше полуночи наша Алёна домой не придёт.

* * *

Место для наблюдательного поста во дворе я выбрал, ещё спускаясь по ступеням. Протопал каблуками по асфальту, смело уселся на скамью около клумбы (не проверил её на предмет чистоты). Отсюда я прекрасно видел дверь Алёниного подъезда и окна её соседки: уже знакомое мне женское лицо мелькнуло за оконным стеклом на фоне светившейся в квартире на третьем этаже люстры.

Женщина меня увидела. Я сохранил солидный вид: лишь сдержанно ей кивнул – женщина отшатнулась и спряталась вглубь комнаты. Всё ещё звучали голоса за кустами. Небо над домом всё же почернело. Я взглянул на часы. Прикинул, что до полуночи я вдоволь налюбуюсь красотами московского двора образца семидесятого года.

* * *

Сколько ни вглядывался в небо, но звёзды я всё же не рассмотрел. Хотя не заметил и облака. Решил, что звёзды исчезли с ночного московского неба ещё до моего рождения: я сам в этом сегодня убедился. Шелестевший листвой ветер посвежел. Зато запах бензина я уже почти не ощущал. Наблюдал за тем, как возвращались домой жильцы дома (поодиночке и группами). Они меня не замечали: свет от окон до моего наблюдательного пункта не дотягивался, а стоявший рядом с клумбой фонарный столб маскировался под лишённое ветвей дерево. Изредка посматривала в мою сторону из окна Алёнина соседка. Вот только мне казалось, что она меня уже не видела.

Автомобили дважды проезжали через двор за время моего дежурства. Свет их фар пробегал по двору, на мгновения отгонял мрак от кустов и деревьев. Третий автомобиль свернул во двор в начале второго ночи. Я к тому времени уже подумывал размять ноги: прогуляться вокруг клумбы. Позабыл о своих намерениях, когда автомобиль остановился около Алёниного подъезда. Светлый «Москвич». Его модель я точно не опознал: то ли «Москвич-408», то ли «Москвич-412» (в советских ретро автомобилях я разбирался плохо). Распахнулись дверцы. С водительского места выбрался мужчина. Он обошёл автомобиль и приоткрыл дверцу для пассажира.

Женщину я разглядел не сразу. Но услышал её голос. По моим рукам скользнули знакомые мурашки. Я невольно улыбнулся. Увидел на фоне всё ещё светившихся окон подъезда женскую фигуру: стройную. Светлые волосы, причёска «каре». Я отметил, что приехавшие на автомобиле мужчина и женщина примерно одного роста. Цокнули по асфальту каблуки. Захлопнулась дверца. Я всё же поднялся с лавки и пошёл к автомобилю. Всматривался в фигуры застывших около машины людей. Услышал их голоса. Тихие. Я поначалу не разобрал слов. Но чётко различил в женском голосе знакомые интонации: те самые, которые слышал в пансионате «Аврора».

Я подошёл к автомобилю – около ещё светившихся фар кружили насекомые. Женщина сейчас стояла ко мне лицом. Алёна. Она улыбалась, смотрела на своего спутника. Не видела меня. При скудном уличном освещении я толком не рассмотрел узор на её платье. Лишь заметил некоторые его детали: воротник, короткие рукава, подчёркивавший стройность талии тонкий поясок. Стоявший ко мне спиной темноволосый мужчина выглядел на фоне Лебедевой низкорослым и узкоплечим. Я взглянул на его наряд: заправленная в тёмные брюки светлая рубашка, узкие штанины без видимых «стрелок». Заметил, что пальцы мужчины удерживали Алёнино запястье.

– … Женя, мы с тобой это уже обсудили, – сказала Лебедева. – Помнишь?

– Что, обсуждали? – сказал «Женя». – Что я не должен пить чай? Или что тебе жаль для меня чашки чая?

– Уже поздно для чаепития, Женя. Завтра утром репетиция. Или ты забыл?

Лебедева говорила тихо и спокойно.

Мужчина ответил ей будто бы с вызовом:

– О чём ты, Алёна? Время ещё детское! Я утром тебя на машине до театра в два счёта домчу!..

– Женя, не надо. Поезжай. Пожалуйста.

Лебедева дернула рукой, но не высвободила её из хватки мужских пальцев.

Мужчина покачнулся и чуть приблизился к Алёне.

– А если я не хочу? – сказал он.

– Дальше я сама дойду, Женя, – тоном строгой учительницы произнесла Лебедева. – Спасибо, что подвёз меня. Всегда знала, что ты хороший друг. На чай тебя сейчас не приглашу: уже поздно, я устала и хочу спать. Тебе пора домой, Женя.

Алёна приподняла подбородок и взглянула на своего собеседника будто бы свысока.

Мужчина качнул головой.

– Никуда мне не пора! – заявил он. – Рано ещё! Пока только час ночи…

Я перешагнул бордюр. Каблуки моих туфель громыхнули о тротуар.

Мужчина замолчал и обернулся. Посмотрела в мою сторону и Алёна.

Мне почудилось: в полумраке я увидел родинку на лице Лебедевой. Я прошёл мимо бампера автомобиля. Оценил длину Алёниного платья: оно было почти до колен. Уловил в потоке воздуха ароматы мужского одеколона и женских духов (оба приятные, но в букете явно несовместимые). Всё же рассмотрел лицо Алёниного собеседника. Большеглазый, темнобровый, с пухлыми губами. Мне показалось, что это лицо я раньше уже видел. Вот только сейчас я не сообразил: где и когда с этим мужчиной встречался. Мужчина всё же выпустил Алёнину руку – после того, как я положил свою руку ему на плечо.

Я поздоровался, сказал:

– Товарищ Женя, разве вы не услышали Алёну? Поздно уже. Вам пора домой.

Мужчина встрепенулся.

Но мою руку с себя не стряхнул: не сумел. Он шумно вздохнул, нахмурил брови. Посмотрел на меня снизу вверх.

Я прикинул, что он старше меня лет на пять, если не на все десять.

– Что вам надо? – спросил «Женя». – Кто вы такой?

Говорил он неуверенно и будто бы испуганно. Мужчина дёрнулся назад – я удержал его на месте.

– Товарищ Женя, вы меня не услышали? – сказал я. – У себя дома чай попьёте. Перед сном. Для хорошего сна.

Я одарил мужчину своей «рабочей» улыбкой – с такой миной на лице я обычно разнимал дебоширов в ночном клубе.

– Вы… кто⁈ – повторил мужчина. – Я… милицию позову!

Его голос дал петуха.

– Я тот, кто испортит вам эту ночь, товарищ Женя, – спокойно сообщил я. – Если вы не прислушаетесь к Алёниному совету и не поедете домой. Будьте благоразумны! Ведь вы же умный и воспитанный человек… на первый взгляд.

Я заглянул мужчине в глаза и уже строгим тоном повторил:

– Вам. Пора. Домой.

– Женя, Серёжа прав, – сказала Лебедева.

Она прикоснулась к моей руке, но посмотрела при этом на своего низкорослого приятеля.

– Поезжай, Женя, – добавила она. – Спасибо тебе. Увидимся завтра на репетиции.

– Серёжа? – произнес мужчина.

Он взглянул сперва на меня (оценивающе и будто бы ревниво), затем снова посмотрел на Алёну.

Спросил:

– Так вы знакомы?

– Разумеется, знакомы, – ответил я. – Товарищ Женя, вы оставите Алёну в надёжных руках. Не волнуйтесь. Езжайте.

Я указал портфелем на автомобиль.

Мужчина вскинул брови – мне почудилась в его взгляде обида.

– Алёна? – сказал он. – Кто это? Ты его знаешь?

– Это мой друг, – сказала Лебедева. – Хороший друг. До завтра, Женя. Спокойной ночи.

Я убрал руку с Жениного плеча, шагнул к Алёне. Алёнин приятель взглянул на мой портфель, нахмурил брови.

Я протянул ему руку и сказал:

– Спокойной ночи, Женя. Рад знакомству.

С секундной задержкой, но Алёнин провожатый всё же мою руку пожал.

Его ладошка мне показалась мягкой и хрупкой. Я стиснул её аккуратно, чтобы в ней не треснули кости.

– Спокойной ночи, – буркнул Женя.

Он обжёг моё лицо недовольным взглядом, посмотрел на Лебедеву и добавил:

– С…спокойной ночи, Алёна. До завтра. Увидимся.

Мужчина поправил покосившийся воротник рубашки и повернулся к нам спиной.

Мы с Лебедевой стали плечо к плечу. Наблюдали за тем, как Женя уселся в машину.

Он громко хлопнул дверью. Из салона бросил на нас прощальный взгляд, уже с натянутой на лицо улыбкой махнул нам рукой. Будто своим друзьям. Мы дружно помахали ему в ответ. «Москвич» зарычал и тронулся с места, разогнал собравшуюся около его фар мошкару. Первые метры автомобиль преодолел рывками, словно неохотно покидал Алёнин двор. Лучи его фар заплясали по тротуару, по кустам, по стволам деревьев и по фасаду здания. Мы наблюдали за тем, как «Москвич» с монотонным утробным рычанием проехал вдоль дома. Рычание смолкло, когда автомобиль свернул за угол.

Только тогда мы с Алёной вновь посмотрели друг другу в глаза.

– Сергей, как ты меня нашёл? – спросила Лебедева.

Она тут же тихо добавила:

– Зачем?

Её лицо я сейчас почти не видел – как и при нашей первой встрече там, но пляже. Моё воображение дорисовало Алёнины черты на спрятанном под вуалью тьмы лице: в том числе и родинку под губой.

Я тряхнул портфелем и ответил:

– У меня к тебе дело, Алёна. Важное. Поговорим у тебя дома.

Глава 5

Алёна вошла в квартиру, включила в тесной прихожей свет – он был ярче того, что светил на лестничной площадке. Я переступил вслед через порог. Запашок табачного дыма остался на лестничной клетке, а запах Алёниных духов усилился, хотя и сменил оттенок. Лебедева прикрыла за мной дверь, повесила на крючок сумку. Положила связку ключей на полку около висевшего на стене овального зеркала. Сняла туфли и поставила их под полкой – я установил рядом с ними дедовские полуботинки. Поднял с пола портфель, пробежался взглядом по узкой прихожей: от вешалки с женской одеждой до самого шкафа, что стоял у стены в комнате.

Вопросительно взглянул на Алёну.

– Проходи на кухню, Серёжа.

Я кивнул. С портфелем в руке прошёл в сторону рычавшего у окна в кухне холодильника.

Кухня в квартире Лебедевой габаритами напомнила мне кухню в моей съёмной квартире: в той, что осталась в двухтысячном году. Она была на пару квадратных метров больше прадедовской. Узкая. Обстановка в ней походила на киношную реконструкцию советского быта: мебель выглядела новой, но старомодной. Из общей картины выбивался холодильник. Он и выглядел так, будто десятки лет простоял в гараже. Я не заметил на нём ни наклеек-вкладышей из жевательной резинки, ни дешёвых магнитов-сувениров. Зато увидел замазанные желтоватой краской царапины на корпусе и сетку трещин на блестящей ручке.

– Присаживайся, Серёжа. Сейчас поставлю чайник.

Я уселся за стол, поставил на соседний табурет портфель. Наблюдал за тем, как Алёна набрала в эмалированный чайник воду и взгромоздила его поверх решётки на газовую плиту. Лебедева щёлкнула электрозажигалкой – вокруг чайника над конфоркой заплясали языки пламени. Алёна взглянула на меня, прижала руку к виску. Я отметил, что выглядела она неплохо (заметно лучше, чем после того «приступа», случившегося в пансионате), но казалась уставшей. Яркая вишнёвого цвета помада на губах – как на той фотографии, которая красовалась на обложке журнала «Советский экран». Подкрашенные ресницы и веки.

– Серёжа, как ты меня нашёл?

Я покачал головой и ответил:

– Сейчас это не важно.

– Сергей, я думала, что ты ещё в пансионате. Ведь ты же утверждал, что пробудешь там ещё дней десять.

Алёна говорила тихо, спокойно.

– Я передумал. Уехал в Москву.

– Почему?

Я встретился взглядом с Алёниными глазами. Заметил, что сейчас они не казались яркими, а их радужки приобрели сероватый оттенок – как круги, что были вокруг Алёниных глаз тогда, в нашу последнюю ночь в пансионате. Я щёлкнул пряжками портфеля. Выложил на покрытую белой скатертью столешницу полученный от прадеда белый футляр с застёжкой-молнией. Поставил на стол банку из-под майонеза «Провансаль» (на ней сохранилась старая этикетка), прикрытую капроновой крышкой с чистым белым носовым платком на дне. Лебедева устало приподняла брови – она будто бы через силу изобразила удивление.

Алёна перевела взгляд на моё лицо.

– Серёжа, что это? – спросила она.

Я расстегнул футляр и продемонстрировал лежавший в нём стеклянный шприц, иглу и резиновый жгут.

– Ты боишься уколов и крови? – спросил я.

Лебедева покачала головой.

– Нет, – сказала она. – Только… зачем всё это, Серёжа?

Алёна указала рукой на стол – блеснули её покрытые красным лаком ногти.

У Алёны за спиной всё громче шумел на плите чайник.

– Возьму у тебя кровь, – сказал я. – Двадцати миллилитров хватит.

Лебедева пристально взглянула мне в глаза. Тряхнула волосами – тут же вновь прижала руку к голове. Обронила: «Сейчас». Поспешила из кухни. Я проследил за тем, как её стройная фигура исчезла за поворотом. Фыркнул чайник – привлёк к себе моё внимание. Я взглянул на газовую плиту, на раковину, на расставленные над раковиной на «сушилке» чашки и тарелки. На фоне ещё витавшего в кухне аромата Алёниных духов почувствовал запах валерианы (такой же сейчас ощущался в спальне у моего прадеда). Я снова услышал шаги. Вернулась Алёна. Она положила передо мной на стол выглядевшую новой картонную папку.

– Вот, – сказала Лебедева, – здесь моя амбулаторная карта. Там все анализы и снимки. Взгляни, если тебе интересно. Папа позавчера звонил в Ленинград. Договорился. Меня там ждут в следующий понедельник.

Я кивнул.

– Прекрасно.

– Смотри, Серёжа. Не стесняйся. Я тебя не обманывала.

Я покачал головой.

– Не разбираюсь во всех этих снимках и анализах, – сказал я.

– Зачем тогда вот это? – спросила Алёна.

Она вновь показала на футляр со шприцем. Потёрла висок – в точности, как это делал я после работы с «поиском».

– Голова болит?

Алёна дёрнула плечом.

– Приступов после того… пока не было, – сказала она. – Я просто очень устала, Серёжа. Первая репетиция после моря… да и вообще. Рада, что ты пришёл, Серёжа. Я думала о тебе. Но сейчас у меня нет ни сил, ни времени на общение с тобой. Прости.

Лебедева качнула головой, изогнула губы в улыбке.

Я поднял руки и показал ей свои ладони.

– Надолго не задержусь. Не переживай.

Я указал на шприц и заявил:

– Возьму у тебя кровь. И сразу уйду. Обещаю.

Алёна вздохнула, уселась на табурет.

– Для чего тебе, Серёжа, этот анализ? – спросила она. – Я не понимаю.

Алёна покорно положила на столешницу левую руку.

– Мне он не нужен, – ответил я. – Он нужен тебе.

Лебедева подняла взгляд на моё лицо.

– Сергей, кому ты рассказал о моей болезни? – спросила она. – Маме и бабушке мы пока не говорили. Решили, что ещё не время. После Ленинграда сообщим. Или позже. В театре о моём диагнозе тоже пока не знают. Там все считают, что у меня депрессия и нервный срыв. Подозревают, что у меня случилась несчастная любовь – это на фоне частых репетиций и съёмок.

Алёна вздохнула и добавила:

– Сергей, я не хочу, чтобы пошли слухи… уже сейчас.

– Слухов не будет, – сказал я.

Лебедева посмотрела на шприц и спросила:

– Кому ты сказал?

Я покачал головой.

– Лучше тебе этого не знать. Обманывать тебя не буду. Но правду не скажу.

– Почему?

Мне показалось, что во взгляде Лебедевой промелькнуло любопытство.

– Алёна, ты жить хочешь? – спросил я. – Не год-два. Гораздо дольше.

Я выложил на скатерть содержимое футляра.

Лебедева будто бы с равнодушием следила за моими действиями.

– Лечиться я не буду, Серёжа, – произнесла она. – Так я решила.

Алёна взглянула мимо моего плеча на окно.

– Пусть лучше год… и всё, – сказала она. – Чем эти мучения продлятся два года. Все эти сочувствующие взгляды… я уже видела их в больнице. И папа… Не хочу. Если в Ленинграде всё это подтвердят…

Она положила руку поверх папки.

– … То всё. Будь, что будет. Только поскорее.

Лебедева глубоко вдохнула, задержала дыхание. Подняла взгляд к потолку – её глаза влажно блеснули.

Алёна дёрнула головой. Посмотрела на меня, улыбнулась.

– Что-то я совсем расклеилась, – сказала она. – Это от усталости.

Лебедева приподняла над столешницей руку.

– Делай, что нужно, Серёжа. Я не возражаю.

Дальше я проделал всё то, чему меня сегодня обучил Юрий Григорьевич. Не забыл и фразы: «Поработай кулаком», «Сожми кулак». Алёна безропотно выполнила мои указания. Даже не вздрогнула, когда игла вошла в её вену. Будто бы с безразличием наблюдала за тем, как стеклянный шприц наполнялся густой кровью. Послушно прижала к ране сухую вату (склянку со спиртом я не прихватил). Я убрал с Алёниной руки жгут, снял со шприца иглу. Откупорил банку. Выдавил в неё тонкую струю крови: полностью опустошил шприц. Кровь смочила мятую ткань, окрасила её в бурый цвет: неравномерно.

Я по-хозяйски взял из ящика кухонного стола вилку из нержавеющей стали. Её металлической рукоятью потыкал в платок, промокнул тканью скопившуюся на дне банки жидкость. К запаху валерианы и духов в воздухе добавился металлический запашок крови. Он едва ощущался, но придал букету запахов неприятный оттенок. Я отметил, что платок окрасился не весь – на нём всё ещё осавались светлые пятна. Юрий Григорьевич предупреждал, что так и случится. Я закупорил банку. Сунул в футляр окровавленный изнутри шприц, иглу и жгут. Закрыл его на молнию. Увидел, как Алёна приподняла брови.

– Серёжа, что ты сделал? – спросила Лебедева.

Она будто бы с опаской показала на банку.

Я сунул футляр и банку в портфель, защёлкнул пряжки.

– Сергей, что это за анализ такой? Ты объяснишь?

Я улыбнулся и повторил:

– Алёна, ты жить хочешь? Не год, не два – гораздо дольше. Без опухоли в голове.

– Как это? – спросила Лебедева.

– Обыкновенно. Как захочешь.

Я развёл руками.

Алёна нахмурилась.

– Сергей, я не понимаю тебя. Объяснись.

– Я предлагаю тебе жизнь и здоровье. То самое чудо, о котором мы говорили, помнишь? Оно случится.

Лебедева моргнула.

– Какое ещё чудо? – спросила она.

– Ты скоро поправишься, – заявил я. – Без лекарств и без операций. Вылечишься полностью. От всех болезней. Исчезнет и опухоль из твоей головы. Безболезненно и внезапно. Точно не скажу, когда именно это случится. Но точно: в ближайшие дни.

– Я… не понимаю, – сказала Алёна. – Как такое может быть? Серёжа, ты шутишь?

Я взял за ручку портфель, встал с табурета. Алёна тоже стала на ноги, словно я поднял её своим взглядом. Она моргнула, посмотрела мне в глаза: точно силилась прочесть мои мысли.

– Сначала ты проспишь на работу, – сказал я. – Ты уснёшь надолго: проспишь сутки, если не дольше. Проснёшься – вспомни эти мои слова. Сразу же взгляни на свой шрам на животе – тот, что остался после удаления аппендикса. Ты его не увидишь…

Я заметил, что Алёна прижала руку к своему животу.

– … Потому что шрам исчезнет так же, как и опухоль, – договорил я. – Чудеса случаются, Алёна. Скоро ты в этом убедишься. Надеюсь, что уже на этой неделе. Только… чудо пусть останется чудом, ладно? Никому не говори, что я предупредил тебя о нём заранее.

Лебедева улыбнулась, кивнула.

– Не скажу, Серёжа, – произнесла она. – Обещаю.

Алёна прикоснулась к моему плечу, но тут же одёрнула руку. Опустила взгляд.

– Спасибо за поддержку, Серёжа, – сказала она. – Только на чудо я и надеюсь. Хотя… этой надежды становится всё меньше. Съезжу в Ленинград, Серёжа. Выслушаю, что скажут врачи. А дальше… посмотрим. Рада, что снова увидела тебя, Серёжа.

Алёна сдвинулась к столу – освободила мне проход.

– Выздоравливай, – пожелал я.

Обогнул Алёну, чиркнул портфелем по газовой плите. Прошёл в прихожую. Будто бы почувствовал на спине между лопатками пристальный Алёнин взгляд. Обулся. Шагнул к входной двери.

– Сергей!

Я услышал шаги – обернулся. Алёна буквально врезалась в меня; она прижалась щекой к моей груди, обхватила руками мою талию. Я склонил голову, вдохнул аромат её волос.

Услышал, как Лебедева шмыгнула носом и сказала:

– Серёжа, ну куда же ты пойдёшь? Ночь уже. Останься… хотя бы до утра.

* * *

Молодая звезда советского кинематографа Елена Лебедева ютилась в комнате площадью девять квадратных метров (похожей размерами на нынешнюю спальню моего прадеда). В комнате, которая была побольше, жила Алёнина бабушка. Сейчас та комната пустовала – я заглянул в неё лишь из прихожей (полюбовался на стоявший у стены напротив входной двери массивный шкаф). Окна квартиры выходили на проезжую часть. Автомобили за Алёниным окном проносились в сторону Киевского вокзала и в направлении Кутузовского проспекта. Рёв их двигателей то усиливался, то становился тише. Но полностью он не смолкал. Как не исчезал и освещавший стены комнаты свет автомобильных фар.

Алёна уснула, едва только легла в кровать. Она прижала щёку к моему плечу, положила ладонь мне на грудь. Я не обменялся с ней в кровати и парой фраз до того, как услышал её тихое сопение. Положил руки под голову, посмотрел на театр теней, устроенный на оклеенной светлыми обоями стене комнаты шаставшими по шоссе машинами. Временами за окном раздавались голоса припозднившихся прохожих. Стрелки настенных часов отсчитывали секунды, минуты, часы. Я посматривал на них: иногда – зачастую в те мгновения, когда свет автомобильных фар становился особенно ярким. Прислушивался к звукам Алёниного дыхания. Чувствовал, как Лебедева то и дело вздрагивала во сне; изредка слышал её тихие стоны.

За четверть часа до открытия метро я убрал со своего живота Алёнину руку, поцеловал Лебедеву в лоб и встал с кровати. Заметил, как Алёна нахмурилась и печально вздохнула во сне. Пару секунд я рассматривал её лицо – Алёна спала. Я скрипнул пружинами кровати, взял со стула свою одежду и вышел в прихожую; прикрыл за собой дверь. Взглянул на небо через кухонное окно – звёзды там снова не увидел, как не заметил пока и признаков рассвета. Почти бесшумно натянул одежду, взглядом попрощался с рыкнувшим на меня холодильником. Сжал в руке ручку портфеля, вдохнул напоследок растворенный в воздухе прихожей запах Алёниных духов. Особенно не таясь, вышел из квартиры и загрохотал каблуками по ступеням.

* * *

Я приехал домой – мой прадед уже проснулся. Юрий Григорьевич встретил меня на кухне, поинтересовался, «удачно» ли я съездил к Лебедевой. Я щёлкнул пряжками портфеля, поставил на стол перед дедом банку с окровавленным платком.

Юрий Григорьевич кивнул и сказал:

– Неплохо. Молодец.

– Когда ты её вылечишь? – спросил я.

– Когда мы подготовим остальные ингредиенты, – ответил Юрий Григорьевич.

– Какие ещё ингредиенты?

Мой прадед взглянул на часы, отодвинул от себя тарелку со следами яичницы.

– Вечером об этом поговорим, Сергей, – ответил он. – Сейчас у меня на рассказы уже нет времени.

Перед уходом на работу Юрий Григорьевич вынул окровавленный платок из банки. Повесил его при помощи двух деревянных прищепок на бельевую верёвку над ванной. Я снова отметил, что платок окрасился кровью не полностью.

– Сойдёт, – заверил меня Юрий Григорьевич. – Увидимся вечером, Сергей.