Текст книги "Красавчик. Часть 2 (СИ)"

Автор книги: Андрей Федин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Красавчик. Часть 2

Глава 1

– За волшебством? – переспросил Юрий Григорьевич. – За каким? О чём ты говоришь? Сергей, что конкретно ты от меня хочешь?

Юрий Григорьевич чуть покачнулся, переступил ноги на ногу. Развёл руками. Он посмотрел на меня пристально, будто гипнотизировал. Сан Саныч тоже ожил. Он бросил вопросительный взгляд на моего прадеда, затем снова уставился на меня – настороженно, будто заподозрил в моих рассказах неких подвох.

Тихо «треснула» под чайником остывавшая газовая плита. На улице усилился ветер. Он наклонил к кухонному окну ветви деревьев, с которых вспорхнула мелкая птица.

– Бабушка не говорила, как ты, дед, это делал, – сообщил я. – Да мне и всё равно. Хоть воду заряжай, хоть размахивай руками, хоть заклинания читай – мне без разницы. Бабушка сказала, что ты на такое способен. Значит, ты способен. Тут без вариантов, дед. Бабушка Варя меня никогда не обманывала. Вылечи Алёну, дед. Жалко девчонку. Ей бы ещё жить и жить.

Александров взглянул на обложку журнала.

Я тоже посмотрел на лицо Алёны: на глаза, на губы, на родинку.

Мой прадед по-прежнему смотрел мне в глаза.

– Зачем мне это делать? – спросил Юрий Григорьевич.

Я почувствовал, как ускорило ритм сокращений моё сердце.

Улыбнулся и ответил:

– Потому что ты мне должен, дед. Или ты об этом уже забыл?

Юрий Григорьевич кивнул.

– Забыл, – произнёс он. – Напомни, внучок.

– Теперь ты знаешь, когда умрёшь, дед, – сказал я. – А это значит: вылечишь себя и благополучно проживёшь ещё много лет. Мои родители останутся без твоей квартиры. Первые годы своей жизни я теперь проживу у бабушки. Прости, Сан Саныч. Пока отцу не выделят комнату в семейном общежитии. Если проживёшь лет пятнадцать, дед, то и Сан Саныча подлечишь…

– Ничего я тебе не должен, Сергей, – ответил Юрий Григорьевич. – Даже в том случае, если твоё предсказание сбудется. Тогда я умру. Если немного полежу в больнице, то выкрою ещё полгода. Это в лучшем случае. Но они погоды не сделают. Поэтому прими, как данность: твоя информация о моей скорой смерти интересна, но почти бесполезна. Поэтому подумай и снова ответь на мой вопрос.

Мой прадед приподнял брови и повторил:

– Зачем мне это делать?

– Ну…

Я замолчал.

Заметил, как ухмыльнулся Сан Саныч.

– Кхм. Мы слушаем тебя, Сергей.

Юрий Григорьевич развернул свои руки открытыми ладонями вверх, вновь пошевелил бровями.

– Ладно. Тогда так. Потому что я тебя об этом попросил, дед. Я очень редко прошу: это не по-пацански. Но в этом случае сделаю исключение. Потому что я ничего не предложу тебе взамен, если ты, дед, действительно скоро умрёшь. Что тебе теперь нужно? Деньги? Вон их сколько. Забирай хоть все. Да только зачем они тебе? О родственниках твоих я в любом случае позабочусь…

– Кхм.

Я пожал плечами.

– … Для меня они тоже не чужие люди, дед. Лет через пятнадцать жизнь в СССР станет совсем невесёлой. Моя помощь им точно пригодится. Я к тому времени за границей уже освоюсь, обзаведусь материальными средствами и связями. Вон, Сан Саныча в хорошую иностранную клинику определю. Бабушка «тогда» денег на это не нашла. Уверен, что мне это будет по карману.

Александров ухмыльнулся.

– Я сделаю всё это в любом случае дед, – продолжил я. – Вне зависимости от того: выполнишь ты сейчас мою просьбу, или нет. Но лично тебе… могу разве что мраморный памятник в полный рост поставить. Или сына в твою честь назову, если попросишь. Вот только ты, дед, этого не увидишь. Так что эти мои обещания для тебя сейчас не довод. Вот как-то так, дед.

Я развёл руками.

Юрий Григорьевич нахмурил брови.

– Ну, а зачем это нужно тебе, внучок? – спросил он. – Чем важна тебе эта актриса? Всех людей не спасёшь. Они умирают ежедневно: мужчины, женщины, дети. На всех волшебства не хватит. Я уверен: ты и сам это понимаешь. Ни одно волшебство не даётся задаром. У всего в этом мире своя цена. И у твоей просьбы она тоже есть. Кто её заплатит? Ты? Что ты уже пообещал этой актрисе?

Я покачал головой и ответил:

– Ничего не пообещал. Честное слово, дед. Алёна вернулась в Москву, чтобы умереть. Ничего я о тебе ей не говорил. Я и вспомнил-то о тебе только в этот четверг. Почти случайно. Когда беседовал на пляже с Аркадием о моём внутреннем компасе. Вспомнил… и рванул в Москву. Пока ты ещё жив. И пока жива она. Вылечи её, дед. Сделай доброе дело. Я за него заплачу. Чем скажешь.

Юрий Григорьевич кашлянул, едва заметно дёрнул головой. Его губы дрогнули, но улыбку я на лице своего прадеда не увидел.

Сан Саныч спросил:

– Красавчик, ты решил, что женишься на этой Лебедевой? Да? Задурила девка тебе голову? Влюбился в неё? Вот только я тебе так скажу: выкинь эти мысли из головы. Елена Лебедева теперь знаменитость. Может, она и даст тебе чего… если вдруг поправится. Но потом устроит тебе от ворот поворот. Не её ты уровня птица, Красавчик! За этой Лебедевой бегают женихи и повыгоднее.

Александров скрестил на груди руки.

Я невольно отметил, что Сан Саныч сейчас уже не походил на своего сына: от Аркадия я подобных слов точно бы не услышал.

– Это не важно, Сан Саныч, – сказал я. – Жениться я пока не намерен. Даже на Елене Лебедевой. Хотя на ней бы я женился. Если бы не мои планы. Говорю же вам: в Союзе я не останусь. Плановая экономика, комсомол – всё это не для меня. Я из другого поколения. Из того, которое требовало перемен. Уеду за границу. Это без вариантов. Следующий год встречу в Париже или в Лос-Анджелесе.

– Кхм.

Юрий Григорьевич плотно сжал губы.

Александров хмыкнул.

– В Париж он захотел, – произнёс Сан Саныч. – В Лос-Анджелес! Как ты, Красавчик, туда попадёшь-то? Уже решил?

Александров взмахнул руками – в точности, как это делал Аркадий.

– Есть варианты, – ответил я. – Обдумываю их. Но мы сейчас не о моей поездке за рубеж говорим.

Я снова поднял глаза на своего прадеда.

Спросил:

– Вылечишь Лебедеву, дед?

Юрий Григорьевич взял со стола мои паспорта; заглянул сперва в российский, затем в советский. Закрыл оба, задумчиво посмотрел поверх моей головы на окно. Свет лампы жёлтыми огоньками отразился в его глазах.

– Что тебе непонятно, Красавчик? – спросил Сан Саныч. – Юрий Григорьевич тебе уже ответил. Приводи свою актрису в приёмный покой. Там её осмотрят, проверят диагноз. Только после этого можно будет говорить о лечении.

В его голосе я различил металлические нотки.

– Дед? – произнёс я.

Столешница подо мной вновь простонала.

Юрий Григорьевич опустил на меня взгляд.

– Ты ведь только с поезда… внучок? – сказал он. – Ехал в Москву больше суток. Устал. Ещё не помылся с дороги. Ты ступай в ванную, ополоснись. Дам тебе чистое полотенце. Чувствуй себя, как дома. Раз уж ты прожил в этой квартире всю жизнь.

Юрий Григорьевич взмахнул моими паспортами и добавил:

– Мы с Сан Санычем тебя подождём. На кухне посидим, посовещаемся. Хорошенько рассмотрим и изучим все гостинцы, которые ты нам привёз… из своего двухтысячного года. Мойся, внучок, не торопись. Чуть позже мы с тобой снова побеседуем.

* * *

Ванная комната в квартире прадеда сейчас заметно отличалась от той, которую я пару недель назад видел в квартире родителей. Тут пока не было на полу и на стенах чёрных и белых квадратов кафельной плитки (из-за которых ванная комната в родительской квартире походила на шахматную доску). Но стояла хорошо знакомая мне чугунная ванна (я и не представлял раньше, что она такая древняя). Прадедовский унитаз с цепочкой и с грузиком на сливном бачке я тоже узнал – он здесь был и во времена моего детства (уступил место «современному» унитазу, когда я учился в восьмом или в девятом классе).

Я мылся неспешно; прислушивался к голосам, доносившимся из кухни (из-за стены с окошком у самого потолка). Слов я не разбирал. Но различал голоса. Поначалу они звучали тревожно. Затем их тон успокоился. Пару раз я слышал, как хохотнул Сан Саныч. Я отметил, что больше говорил Александров. Мой прадед подавал голос нечасто и говорил коротко. Юрий Григорьевич выдал длинный монолог, когда я уже выбрался из ванны и громыхнул стоявшими под раковиной тазами. Прадед заговорил тише. Я вышел из ванной комнаты, наряженный в чистые китайские трусы. Шлёпая босыми ногами по полу, прошёл в кухню.

Сан Саныч и Юрий Григорьевич замолчали при моём появлении. Они оглядели меня с ног до головы.

– Всё ещё занимаешься спортом, Красавчик? – спросил Александров.

– На борцовском ковре уже пару лет не был, – ответил я. – Но грушу покалачиваю и в тренажёрке бываю регулярно… бывал.

– Что такое тренажёрка? – поинтересовался Юрий Григорьевич.

– Тренажёрный зал. Там занимаются со штангой, с гантелями, с гирями, на силовых тренажёрах…

– Кхм.

– Тяжёлой атлетикой, что ли?

– Ну… типа того.

– По тебе заметно, – сказал Александров. – Парень ты крепкий, подтянутый. Бабы, небось, на море о тебя глаза сломали?

Я усмехнулся, замер в шаге от кухонного стола. Мой прадед сейчас занимал место, на котором я полчаса назад пил кофе. Сан Саныч сидел спиной к газовой плите. Я отметил, что едва ли не все лежавшие на столе предметы за время моего отсутствия сменили своё местоположения на столешнице. Чуть сместились к окрашенной в голубой цвет стене стопки советских денег. Российские рубли теперь лежали вперемешку с долларами – рядом с моими паспортами. Около бутылки с туалетной водой и тюбика с пеной для бритья я заметил футляр из-под очков. Сами очки (в широкой оправе) блестели стёклами на лице у Юрия Григорьевича.

– Скажи-ка нам, внучок, – произнёс Юрий Григорьевич, – как долго ты будешь в Москве?

Я скрестил на груди руки и ответил:

– До октября точно.

– Кхм.

– А что случится в октябре? – спросил Сан Саныч.

– В октябре я из Москвы уеду.

Я улыбнулся – продемонстрировал прадеду и Александрову ровные ряды отбеленных зубов.

– Почему именно в октябре? – спросил Юрий Григорьевич.

– Есть на то причина, дед. В октябре откроется окно возможностей. Или приоткроется железный занавес. Это как посмотреть. В октябре я отсюда свалю. Из Советского Союза. Делать мне здесь нечего. Совершенно. Я вам об этом уже говорил.

Сан Саныч хмыкнул и уточнил:

– В Париж?

– Не сразу, Сан Саныч. Но в Париже побываю обязательно. С детства этого хотел. Говорят, с Эйфелевой башни открывается хороший вид. Вот я это и проверю. А ещё загляну в Лувр и на Елисейские Поля. В общем, прогулка по Парижу в моих планах есть.

Александров и мой прадед переглянулись.

– Знаешь французский язык? – спросил Юрий Григорьевич.

– Нет, но в школе учил английский. Худо-бедно говорю на нём. Иностранцы меня поймут – проверено.

Сан Саныч сощурился.

– Ты способный парень, Красавчик, – сказал он.

Александров ухмыльнулся, взмахнул руками – потоком воздуха потревожил советские банкноты.

– Кхм.

Мой прадед поправил на лице очки.

– Сергей, нас сейчас интересует другая твоя способность, – произнёс Юрий Григорьевич. – Та, которую ты назвал «поиск» или «внутренний компас». Поясни нам, Сергей, что именно ты подразумевал под этими словами?

Я пожал плечами. Вкратце описал, как нахожу потерянные или спрятанные предметы. Рассказал, что эту способность я обнаружил ещё в детстве. Точнее, нашёл её, когда играл с бабушкой. Бабушка Варя рассказала мне, что похожая способность была у её отца, моего прадеда. Мне эта способность сразу не понравилась. Потому что после «поиска» всегда болела голова. Обычно я пользовался этим внутренним компасом, чтобы удивить приятелей или победить в споре – но очень редко. Чаще я разыскивал потерянные бабушкой ключи: бабушка Варя их часто теряла в своей квартире, когда я был ребёнком.

Сан Саныч взглянул на моего прадеда.

Юрий Григорьевич кашлянул и спросил:

– Получается, ты можешь отыскать что угодно?

Я пожал плечами.

– В принципе, да. Если человек точно знает, что мы ищем. Или кого ищем.

– Людей тоже находишь? – спросил Александров.

– Пробовал один раз. На море. Получилось.

Я рассказал, как прошли Васины поиски – в пансионате «Аврора».

Мой прадед снова кашлянул и сказал:

– Продемонстрируешь нам свои способности, Сергей?

Я невольно скривил губы.

– Надо, внучок, – добавил Юрий Григорьевич. – А уже после этого мы с тобой поговорим… о Елене Лебедевой.

Я пожал плечами, ответил:

– Ладно, дед, уговорил. Кто мой подопытный? Что ищем?

– Подопытным буду я, – сообщил Юрий Григорьевич.

Он поднялся со стула, указал мне на дверной проём и сказал:

– Проходи в большую комнату, внучок. Поэкспериментируем там.

* * *

Большую из двух жилых комнат мой прадед сейчас использовал, как гостиную – это я понял ещё при первом её беглом осмотре. Теперь я вновь в неё вошёл и снова тут огляделся – на этот раз внимательнее. Снова отметил, что почти все находившиеся сейчас в гостиной предметы сегодня увидел впервые: и старенький сервант, и застеленный лоскутным покрывалом диван, и стоявший около окна столитровый аквариум (там сейчас лениво плавали пёстрые рыбки, названий которым я не знал). А вот висевший на стене над диваном ковёр я вспомнил – в моём детстве он лежал в этой же комнате на полу (лет пять назад папа отвёз его в гараж).

Я замер посреди комнаты, подтянул так и норовившие соскользнуть с меня трусы. Мазнул взглядом по приоткрытой форточке (на улице кричали дети, невидимые из-за густой листвы кустов, и чирикали птицы). Взглянул на шагнувших вслед за мной через порог Юрия Григорьевича и Сан Саныча. Я снова отметил, что Александров был того же роста, что и его сын Аркадий. А мой прадед если и выглядел ниже меня, то только из-за своей сутулости. Я заметил в зеркале на стене своё отражение. Первым делом привычно проверил рельеф мускулатуры. Только затем увидел, что глаза моего прадеда походили не только на мамины, но и на мои.

Юрий Григорьевич потёр пальцем переносицу (очки он оставил на кухонном столе) и сказал:

– Ну? Что мне делать, внучок?

– Что будем искать, дед? – спросил я. – Выбери то, что находится сейчас в квартире: на улицу я сейчас не побегу.

– Хорошо. Кхм. Выбрал.

Сан Саныч прошёл мимо меня и уселся на диван: бесшумно, пружины под ним даже не скрипнули.

– Опиши мне этот предмет, – сказал я.

– Это носовой платок, – сообщил Юрий Григорьевич. – Из хлопчатобумажной ткани. Изначально он был белым, с жёлтой каймой. Сейчас он чуть надорван. Разрыв примерно сантиметровый. Около разрыва есть сделанная вручную вышивка: красный цветок, похожий по форме на ромашку. Ширина платка примерно тридцать сантиметров. Кхм. Платок пропитан кровью. Человеческой. Сейчас кровь на платке уже высохла. Она похожа на ржавчину. Запах у неё слабый, металлический.

Мой прадед развёл руками и спросил:

– Достаточно подробно?

Я кивнул.

– Сойдёт.

Я описал Юрию Григорьевичу наши с ним дальнейшие действия – тот слушал меня, кивал. Спросил, почему я прикоснусь рукой к его голове. Я ответил, что прикосновение именно к голове не принципиально (могу взять и за руку), но обычно так мои действия выглядели эффектнее. Прадед с серьёзным видом кивнул: показал, что «принял» мои пояснения. Прикрыл глаза и сообщил: «Готово. Представил». Я с небольшой задержкой всё же взял его за запястье, а не дотронулся до исчерченной морщинами кожи на лбу. Тоже на секунду зажмурился и прислушался к своим ощущениям. Воображаемая стрелка качнулась.

Я скривил губы (в мои виски вонзились две иглы боли) и сказал:

– Вот там он находится. В той стороне.

Я указал рукой на стену комнаты, за которой некогда находилась моя, а затем родительская спальня; теперь (в семидесятом году) в той комнате спал мой прадед. Я не выпустил руку Юрия Григорьевича, повёл его к порогу. Прадед послушно двинулся за мной. Скрипнул паркет у меня за спиной – там поднялся с дивана Сан Саныч. Только сейчас я сообразил, что по выработавшейся ещё в детстве привычке обходил скрипучие планки паркета стороной. Я вышел в прихожую. Прадед последовал за мной. Стрелка компаса тоже сдвинулась. Теперь она чётко указывала в угол тесной спальни на накрытую пледом тумбу.

В спальню я не пошёл, замер у её порога.

Выпустил руку прадеда и указал на тумбу.

– Платок там, – сказал я. – В той тумбочке. Внизу.

Кончиками пальцев я потёр кожу на висках.

Юрий Григорьевич подвинул меня в сторону, прошёл в дверной проём. Сан Саныч, как и я, остался в прихожей. Он посматривал то на меня, но на спину моего прадеда, загородившего в спальне узкий проход между кроватью и столом. Юрий Григорьевич дошёл до окна, приподнял на тумбочке край пледа. Я не заметил, откуда у него в руке появился большой «ушастый» ключ. Услышал, как звякнул металл и дважды глухо щёлкнул замок. Увидел, как приоткрылась железная дверца (тумба оказалась сейфом). Юрий Григорьевич вынул из сейфа небольшую стеклянную банку (примерно на четверть литра), показал её мне и Сан Санычу.

– Вот, он, – сказал мой прадед, – платок. Внутри.

Вслед за банкой Юрий Григорьевич достал из сейфа запечатанную бутылку с трёхзвёздочным коньяком «Апшерон».

Он примерно две секунды пристально смотрел мне в глаза, затем скомандовал:

– Возвращаемся на кухню. Кхм. Там поговорим.

* * *

Юрий Григорьевич поставил на стол рядом с моими паспортами бутылку с коньяком и банку (в ней на дне под капроновой крышкой лежал смятый носовой платок, будто испачканный ржавчиной). Уселся за стол. Сан Саныч примостился по правую руку от него. Я занял место напротив своего прадеда.

Юрий Григорьевич приосанился; выждал, пока стихло шарканье ножек табуретов о деревянный паркет.

Он посмотрел на меня и заявил:

– Я выполню твою просьбу, Сергей. Будет тебе волшебство. Но только при одном условии.

Он кашлянул и добавил:

– Точнее, у меня есть целых три условия.

Прадед поднял руку и показал мне три оттопыренных пальца с коротко остриженными ногтями.

Глава 2

Аромат кофе уже почти выветрился из кухни. Запах одеколона вернулся сюда вместе с Александровым. Чирикали птицы за окном. Чиркали по оконному стеклу листвой ветви росших около дома кустов. За стеной, в соседней квартире, бубнили голоса – там сейчас разговаривали на повышенных тонах. По сложенным на столе в стопки советским деньгам ползала обычная домовая муха. Сидевшие за столом люди её будто бы и не пугали.

Муха перебралась с советских рублей на российские. Там не задержалась – пробежалась до баллона с пеной для бритья. Я прижал ладонь к правому виску, под которым всё ещё пульсировала боль (в левом виске боль уже стихла); чуть сощурился, не спускал глаз с лица прадеда. Сан Саныч смотрел на бутылку с коньяком, изучал надписи на её этикетке. Юрий Григорьевич опустил руку и будто бы невзначай положил её поверх моих паспортов.

– Слушаю тебя, дед, – сказал я. – Что за условия?

Сан Саныч стрельнул в меня взглядом и снова повернулся к бутылке.

– Сперва я поясню, Сергей, почему информация о дате моей смерти сейчас бесполезна, – сказал Юрий Григорьевич.

Он кашлянул и продолжил:

– Твой внутренний компас и мои умения похожи. Даже не похожи. Нет. Это одно и то же умение, которое мы с тобой пока используем по-разному. Когда-то и я развлекал приятелей «поиском». У меня при этом тоже болела голова. Поэтому я понимаю, что ты сейчас чувствуешь. Я тоже недолюбливал свои способности. По той же причине, что и ты, Сергей. Не люблю я их и сейчас, но уже по другой причине. О ней я расскажу тебе позже. Сейчас я говорю о другой стороне наших с тобой способностей.

Юрий Григорьевич выдержал паузу и заявил:

– Ни «поиск», ни «лечение» не действуют на того, кто их применил. Вот такой вот прискорбный факт. Ты никогда не воспользуешься своим внутренним компасом без посторонней помощи. Не найдёшь потерянный предмет при помощи своей способности, сколько его не представляй. Уверен, что ты уже и сам это понял. Для «поиска» всегда нужен посредник: тот, кто представит «цель». «Волшебство», которое ты просишь для Елены Лебедевой, способно исцелить кого угодно, но…

Мой прадед повёл рукой – согнал со столешницы муху.

– … Оно не сработает на том, кто его использует. Я никогда не исцелю сам себя. Вот такой вот факт, Сергей. Сердце у меня пошаливает ещё с войны. Лечу его в меру сил… обычными методами. Но видно пришло моё время. Ресурс мотора исчерпан. Обычные механики уже бессильны. Очередной курс лечения подарит мне разве что ещё полгода. Да и то… сомневаюсь. Поэтому внучку в квартире я уже прописал. Не случайно, как ты понимаешь. Понимаю, что не вечен. Хотя на Вариной свадьбе я бы погулял.

Юрий Григорьевич взглянул на Александрова.

– Кхм.

Сан Саныч втянул голову в плечи и приблизил к своим глазам бутылку с коньяком, словно полностью погрузился в разглядывание узоров на этикетке.

Муха спряталась на кухонном шкафу.

– Поэтому я выполню твою просьбу, Сергей, – сказал Юрий Григорьевич, – только если ты пообещаешь выполнить мои условия.

Он ткнул пальцем в лежавший на столе журнал «Советский экран» – его палец прикоснулся к обложке в сантиметре от родинки под губой у Елены Лебедевой.

– Мне нравится эта актриса, – сообщил Юрий Григорьевич. – Я два раза смотрел её новый фильм: этот… «Три дня до лета». Но я прямо сейчас назову тебе, Сергей, имена десятка человек, которые совсем скоро умрут. В моей больнице таких людей гораздо больше, чем десять. В больницах нашего города их тысячи, если не десятки тысяч. Среди них есть и дети, и красивые женщины. А сколько смертельно больных людей во всей нашей стране!.. Твоя актриса лишь одна из многих, Сергей. Не лучшая и не худшая.

Мой прадед пожал плечами, прижал ладонь к левой стороне своей груди.

– На всех «волшебства» не хватит, Сергей, – сказал он. – Чуть позже ты поймёшь, почему. Но сейчас мы с тобой говорим не об этом. А о моих условиях. Так вот. Кхм. Лебедеву я исцелю. Но только после того, как ты пообещаешь, что выполнишь мои требования. Они будут посложнее, чем охмурить разведёнку. Но я уверен: тебе они по силам. Три моих условия сводятся в итоге к одному. Хочу, чтобы ты, Сергей, освоил новую способность: научился лечить… «волшебством». Это моё первое условие…

– Дед, я…

Столешница под моими локтями скрипнула.

Юрий Григорьевич вскинул руку.

– Подожди, Сергей, – сказал он. – Выслушай меня до конца. Если ты освоил «поиск», то справишься и с «лечением». Вопрос только в том, как быстро ты это сделаешь. А нужно быстро внучок. Потому что второе моё условие: ты вылечишь меня. Звучит это эгоистично с моей стороны. Но мне за это совершенно не стыдно. Семьдесят лет, конечно, приличный срок. Скажу тебе по секрету, внучок: у нас, семидесятилетних стариканов, желаний не меньше, чем у юнцов. Правнука хочу увидеть. Дочку замуж выдам…

Сан Саныч дёрнул плечами, но голову не повернул.

Мой прадед прикоснулся к его плечу, и сообщил:

– … Санька вон через двадцать лет подлечу. Это, кстати, моё третье условие, Сергей. Если я всё же до девяностолетия не доживу, то Сан Саныча вылечишь ты. Вернёшься из своего Парижа и избавишь моего будущего зятя от всех болячек. Вот и всё, что я от тебя прошу, внучок из двухтысячного года. Без выполнения первого моего желания два других ты не осилишь. Ну а как с первым разберёшься – справишься и с остальными. Пообещай, Сергей, что выполнишь желания старика. И мы займёмся твоей красавицей актрисой.

Я усмехнулся и спросил:

– Получается, что к моему происхождению у вас вопросов больше нет?

Сан Саныч всё же повернулся – ко мне.

– Какие вопросы, Красавчик? – сказал он. – Твоё происхождение у тебя на роже написано.

Он взял мой российский паспорт, открыл его на странице с фотографией и поднёс к лицу моего прадеда.

– Вот, погляди, – сказал Александров. – Ты же вылитый Григорьич в молодости!

Я сверил изображение на фотографии с лицом прадеда. Отметил, что главным нашим отличием был цвет волос и наличие морщин. Да ещё подбородок у меня был иной: отцовский.

– Морду могли и переделать, – сказал Сан Саныч. – Я бы так и подумал. Если бы не эти ваши фамильные штучки…

Александров повертел кистью руки.

– Эти ваши семейные фокусы хрен подделаешь. Иначе бы нашим советским сыщикам их в мозги ещё во время обучения вставляли. Так что всё вот это полная ерунда…

Сан Саныч показал на разложенные по столешнице вещи.

– … Такое за границей в два счёта бы состряпали. Так что зря ты, Красавчик, морочил нам голову своими тюбиками и фантиками. Сразу бы начал с этого своего «поиска» – мы бы кучу времени сэкономили. По большому счёту, нет никакой разницы: приехал ты к нам из будущего или из Владивостока. Всё равно, кто ты: правнук Григорьича, или его дальний родственник. Догоняешь?

Александров хмыкнул.

– Важно, Красавчик, чтобы ты мне Григорьича починил. Даже если дату его смерти и мою болезнь ты выдумал, проблемы-то с сердцем Григорьича от этого меньше-то не станут. Да и возраст уже у него солидный: семьдесят лет, как-никак. Поэтому, Красавчик, мы в тебя верим. Не тебе верим, а верим в тебя. Почувствовал разницу? Григорьич сказал: ты всему научишься. Поэтому… учись, Красавчик!

Сан Саныч вскинул руки.

Юрий Григорьевич усмехнулся.

– Вот за что я тебя, Саня, люблю, – сказал он, – так это за умение говорить. Молодец. Объясняешь ты всё чётко и понятно. Тебе бы политруком быть.

– А чего тут непонятного-то? – спросил Александров.

Он взглянул на меня, вскинул над столешницей руки.

– Что ещё тебе пояснить, Красавчик? – сказал он. – Спрашивай. Я растолкую.

Я посмотрел на своего прадеда и сказал:

– Я согласен на твои условия, дед. Вообще не вопрос. Вопрос в том, как я научусь этому твоему «волшебству»? Да ещё меньше чем за три месяца. Я так понял, что первые два пункта в твоих условиях ограничены по времени. Для меня время тоже имеет значение. Как я уже вам сказал, окно возможности свалить из Союза откроется в октябре. Тогда же оно и закроется.

Юрий Григорьевич пожал плечами.

– Всё в твоих руках, Сергей, – сказал он. – Между обретением способности «поиска» и первым успешным применением «лечения» в моём случае был отрезок в семнадцать лет. Но это только потому, Сергей, что я до всего дошёл своим умом. Методом проб и ошибок. Без чужих подсказок. Как быстро бы я освоил «лечение», будучи сейчас на твоём месте? Честно тебе скажу: не знаю.

Мой прадед развёл руками.

– Я правильно тебя понял, дед? Ты вылечишь Лебедеву только после того, как я выполню первые два твоих условия? Если вообще их выполню. Ведь у меня в запасе не семнадцать лет…

– Неправильно! – сказал Юрий Григорьевич.

От звука его голоса вздрогнуло оконное стекло, испуганно заметалась вокруг лампы под потолком муха.

– За Лебедеву я возьмусь, когда получу твоё, Сергей, обещание, – сообщил Юрий Григорьевич. – Не всё в этой жизни нам по силам. Научишься ли ты «лечению» за эти два месяца? Я не знаю. Мы это не узнаем, если не попробуем. Вот такое обещание мне от тебя и нужно, внук. Хочу, чтобы ты попробовал. Взялся за эту учёбу со всем возможным старанием и усердием.

– Да не вопрос, дед, – сказал я. – Буду пахать, как проклятый. Надеюсь только, что от этих попыток у меня не расплавится мозг. Когда приступим?

– Кхм. Скоро приступим, Сергей, скоро. Но не сегодня.

Сан Саныч поставил на стол бутылку.

– В общем, договор таков, Красавчик, – произнёс он. – Григорьич лечит твою актрису. Как только ты соберёшь для этого лечения всё необходимое. Затем ты со всем усердием приступаешь к учению. Это значит: ты делаешь всё то, что Григорьич тебе велит. Не ноешь и не скулишь. Времени на нежности у нас нет. Вариант с отрицательным результатом мы не рассматриваем.

Александров посмотрел мне в лицо.

– Если Григорьич в октябре… или вообще в этом году умрёт…

Мне показалось, что глаза Александрова сейчас походили на куски льда.

– … Не дай бог я решу, что ты, Красавчик, недостаточно старался!

Сан Саныч погрозил мне пальцем.

– Правнук ты Григорьича, или нет – это мы ещё выясним, – сказал он. – Ты в любом случае научишься этому вашему семейному умению: «лечению». Так сказал Григорьич. Потому что ты уже знаешь о такой способности и освоил «поиск». Вопрос только в том, когда это случится. И воспользуемся ли мы твоим умением себе во благо, Красавчик. Так, как твоя Лебедева воспользуется умением Григорьича.

Александров хмыкнул.

– Время покажет, кто ты такой, Красавчик. Понарассказывал ты нам много чего. Глядишь, что-то и сбудется.

– Надеюсь, что не всё, – сказал Юрий Григорьевич.

Сан Саныч кивнул.

– Да уж, – сказал он. – Про развал-то СССР в девяносто первом году – это ты, Красавчик, загнул. Лучше бы ты про зелёных человечков с Марса соврал. В такое бы мы скорее поверили. Поэтому вот давай ещё раз проговорим наш уговор. Григорьич лечит актрису. Ты в авральном темпе осваиваешь новый навык и лечишь Юрия Григорьевича. Там, глядишь, вылечишь и меня… если понадобится.

Александров взглянул на моего прадеда и уточнил:

– Я ни о чём не забыл?

– Ты всё правильно сказал, Саня. Всё чётко и понятно.

Александров усмехнулся и спросил:

– Что ответишь, Красавчик?

Он улыбнулся: открыто, по-доброму, как часто улыбался мне в пансионате «Аврора» его сын Аркадий.

– Я уже ответил, Сан Саныч. Я согласен. Без вариантов.

Александров тряхнул головой.

– Вот и чудно, Красавчик, – сказал он. – Вот и ладушки.

Сан Саныч показал рукой на моего прадеда и произнёс:

– Григорьич, тебе слово. Расскажи нашему Красавчику, что тебе нужно для лечения актрисы.

Александров добавил:

– Слушай, Красавчик, и запоминай.

Мой прадед указал на меня пальцем.

– Перво-наперво уясни Сергей, что о нашем с тобой уговоре никто не должен узнать. Даже Елена Лебедева. Не знаю, что ты ей скажешь. Ври, что угодно. Лишь бы не говорил обо мне. О своих способностях тоже не распространяйся. Особенно если мечтаешь уехать из СССР. В таком случае тебе тем более чужое внимание ни к чему. Ты и так уже разболтал лишнее в этом своём пансионате.

Я кивнул.

– Уяснил, дед. Что дальше?

Юрий Григорьевич взял со стола банку с платком и показал её мне.

– Дальше, Сергей… мне понадобится вот такой вот платок. Не точно такой же. А пропитанный кровью Елены Лебедевой. Как ты его раздобудешь – придумай сам. Но помни, о чём я тебе только что говорил: меньше болтай. Размер и материал платка значения не имеют. Сразу тебе скажу: кровь – это не единственный вариант. Но я опытным путём установил, что он оптимальный.

– Оптимальный для чего?

– Для «лечения», разумеется, – ответил Юрий Григорьевич. – Возможен так же контакт с телом пациента. Или с частью его тела: с отрезанным пальцем или с ухом, например. Но кровь заполучить проще, как мне кажется. Сомневаюсь, что ты отрежешь Лебедевой палец. А на личный контакт с твоей актрисой не согласен я. Кхм. По уже озвученной причине не согласен. Поэтому: кровь.

Я взглянул на платок в банке, потёр подбородок.

Мой прадед усмехнулся.

– Я не прошу перерезать актрисе горло или вскрыть вены, – сказал он. – Достаточно пятнадцать-двадцать миллилитров крови. Как при обычном анализе в поликлинике. Выльешь кровь в банку с платком, она впитывается в ткань. Что делать с платком дальше я тебе покажу. Но в другой раз. Как и то, для чего нужна эта кровь. А пока… Сергей, ты когда-нибудь брал кровь из вены?