Текст книги "Занавес молчания"

Автор книги: Андрей Быстров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

2

В хранилище банка Рольфа Pay ждали заместитель управляющего Кесслер, адвокат Герике из конторы «Герике, Шлоссер и Темпл» и двое свидетелей, образцовых граждан Австрийской Республики. Pay (в сопровождении охранника) вошел со скучающим видом, долженствующим означать что-то вроде «все это замечательно, но давайте покончим с этим поскорее». После взаимных любезных приветствий и представлений Герике раскрыл папку:

– Во исполнение завещания Эберхарда фон Шванебаха, данного в Вене 16 декабря 1952 года… – Он посмотрел на Pay поверх очков и продолжил: – Согласно завещанию Эберхарда фон Шванебаха, умершего в 1953 году, содержимое его личного сейфа, как то: письмо в запечатанном конверте и пять дневниковых тетрадей, переходит к тому из его родственников или потомков его родственников, чье местонахождение удастся установить к январю две тысячи первого года. В случае, если таких лиц оказалось бы несколько, содержимое сейфа было завещано старшему. Есть и другие условия, не оглашаемые согласно воле завещателя. Как выяснилось, господин Pay – единственный претендент.

– Родство очень дальнее, – сказал Pay.

– В случае же, если бы отвечающих всем условиям претендентов вовсе не обнаружилось, – Герике пропустил слова Pay мимо ушей, – мы были обязаны вскрыть сейф, уничтожить письмо и передать дневники в редакцию любой крупной газеты оговоренного направления. К счастью, господин Pay может вступить в права наследства. Господин Pay, сейчас в присутствии двух свидетелей будет произведено вскрытие личного сейфа Эберхарда фон Шванебаха.

Процедура была краткой, но не лишенной ритуальной торжественности – только не для Pay, который откровенно скучал. Заместитель управляющего вложил свой ключ в правую скважину, Герике – в левую.

Дверца приоткрылась с масляным двойным щелчком, Рольфу Pay вручили письмо в ненадписанном конверте и тетради, бережно обернутые в плотную коричневую бумагу. Он положил то и другое в кейс.

– Господин Майер, госпожа Виклицки, – обратился Герике к свидетелям, – поставьте, пожалуйста, здесь ваши подписи. А вы – здесь, господин Pay. Благодарю вас.

Pay вышел из банка, вспоминая недолгую предысторию сегодняшнего события. Когда перед Рождеством ему позвонили от «Герике, Шлоссера и Темпла» и сообщили о наследстве дальнего родственника, он надеялся на что-то более весомое. Позже было уточнено, что в сейфе лишь письмо и дневники – и вот они у него. Сомнительно, чтобы там содержались сведения о нацистском золоте и пароли счетов… Разумеется, ничего столь романтического там быть не может, но сегодня все равно свободный вечер, почему бы не провести его за чтением?

Домой Pay приехал на такси, включил симфонию Моцарта «Юпитер» и распечатал конверт.

3

«Тому, кто читает эти строки в 2001 году… Какое странное ощущение – писать для будущего! Писатель может представить себе абстрактного читателя, открывшего его книгу через пятьдесят, сто, двести лет; я же пишу конкретному (пусть и незнакомому) человеку и конкретному времени».

Так начиналось письмо. Рольф Pay закурил, поудобнее устроился в кресле, убавил громкость музыки и принялся читать дальше.

«Почему я выбрал именно 2001 год? Не только потому, что цифра начала нового века и тысячелетия гипнотизирует футуристическим сиянием. Но потому главным образом, что до того времени большинство людей, о которых идет речь в моих дневниках, а может быть, и все эти люди не доживут. Сейчас еще, узнав о существовании дневников, слишком многие отдали бы слишком многое, чтобы дневники эти исчезли навсегда, а я не могу допустить такого исхода. Других же людей, не считая их виновными, я хочу уберечь если не от обвинений, то от любопытства публики и осуждения общественным мнением. Но в 2001 году я обязан поднять занавес молчания, прячущий от мира правду о программе „Левензанн“.

Тот факт, что вопреки первоначальному намерению я не уничтожил первые дневники даже во время войны, не должен служить основанием для причисления меня к тайным оппозиционерам нацистскому режиму. Я старался быть хорошим солдатом Германии, переоценка произошла позже. Лучшим доказательством того, что я не хочу лицемерить, явится само содержание дневников. Я не вырвал ни одной странички, не вымарал ни единого слова.

Пожалуй, в моем завещании хватило бы и одного пункта – о передаче дневников газете, – и этот пункт там есть, но лишь на случай крайний. Я не знаю, какими будут газеты или заменившие их средства в 2001 году, какими мотивами будут руководствоваться. Ведь изменится не только технология и политическая ситуация, изменится сама психология людей. Поэтому я завещал дневники в первую очередь человеку, связанному со мной узами родства, хотя близких родственников у меня нет. Надежда моя в том, что если не голос крови, то чувство моральной сопричастности поможет вам, мой наследник, отнестись к дневникам серьезно и добиться их опубликования, сколь неблагоприятной ни была бы сложившаяся конъюнктура.

Теперь приступаю к главному. Почему я считаю, что людям необходимо прочесть мои дневники? Проще всего было бы сказать – читайте и поймете. Но памятуя о том, что я говорю не с современником, а с человеком другой эпохи, хочу прояснить некоторые важные моменты.

Вопрос об ответственности ученого лежит в основе. В любые времена наука не очень-то им задавалась, а звучит он так: «Нужно ли данное открытие человечеству, сумеет ли оно, человечество, справиться с ним?» Мы, ученые, всегда отвечали на два других вопроса: «Возможно ли такое-то в принципе? Если да, как это сделать?» Прочее мы оставляли политикам, подобно дисциплинированному ребенку, нашедшему где-то колбу с гремучей ртутью. Он несет ее отцу, полагая, что «папа лучше знает», и не отвечает за то, как папа воспользуется его находкой. Эйнштейн и компания подарили Трумэну атомную бомбу, и два японских города превратились в радиоактивную пыль. Ракеты фон Брауна могут доставить такие бомбы в любую точку земного шара…

Надо взглянуть правде в лицо и признать, что теперь и в дальнейшем не политики, а мы, ученые, ответственны за выживание человечества. У политиков есть лишь то, что мы им даем, и ничего больше. Мне могут возразить: есть объективные законы развития науки, прогресс не остановить. Это так и не так. Никто всерьез не ратует за остановку прогресса, и я, как ученый, меньше всего. Однако есть опасные, очень опасные игрушки, есть сильные искушения! Они в руках не каких-то абстрактных сил науки, а вполне конкретных немногих ученых. И они – мы – эти немногие, несем всю полноту ответственности. Не ссылаясь на объективные законы, мы можем, мы обязаны остановиться перед опасной дверью.

Я привел в пример атомную бомбу, ее ужасы наглядны. Но мы не имеем права игнорировать угрозы, таящиеся в менее громких исследованиях, да еще таких, что на первый взгляд сулят выгоды. Здесь мы обязаны быть дальновидными и решать сами, стоит ли вручать политикам новые игрушки в наивной надежде, что «папа лучше знает», как обратить их во благо.

Мое письмо может вызвать разочарование. В самом деле, что это – душевные излияния раскаявшегося нацистского физика? Или общие рассуждения об ответственности ученого, каких в последнее время не публикует только ленивый?

Здесь пора возвратиться к дневникам. В них нет общих рассуждений (почти нет, да эти места при публикации можно и опустить). Там подробно показано, как я, Эберхард фон Шванебах, открыл запретную дверь и едва не поставил человечество на грань катастрофы. Показано и то, как я сумел преодолеть любопытство ученого (в данном случае – преступное любопытство!), преодолеть сильнейшее из всех искушений – искушение познанием, и нашел в себе силы прекратить работы, а также принять меры к тому, чтобы они никем не были возобновлены впоследствии. То, что сделал я, под силу и другим. Мой пример лучше прекраснодушных заклинаний – он реален.

Искушение пришло извне. То, что дало толчок и материальную базу моим исследованиям, не принадлежало Земле, и оно не существует более здесь. Но то, что случилось однажды, может повториться, с небес может снова низринуться посланец Зла. Если это произойдет, мои дневники послужат предостережением. Они предостерегут ученых, и только их – этого достаточно, ибо никто другой не способен проникнуть в тайну.

Конечно, то, что я называю «событием А» в моих дневниках, может произойти и задолго до 2001 года – в любой день, в любую минуту (а может и не произойти никогда). Но по указанным выше причинам дневники не могли быть опубликованы раньше – и вдобавок я не слишком обольщаюсь на свой счет. Я не Зигфрид, и мои дневники – не пылающий меч, способный одним взмахом остановить вторжение. Я не рвусь в спасители человечества и не думаю, что такая миссия кому-то по плечу, но я обязан сделать свою скромную попытку. Проще отказаться от исследований самому, чем убедить кого-то поступить так же, – я помню споры с моими коллегами и ассистентами! Я обыкновенный человек, и я делаю то, что могу. Искать в моих прошлых или теперешних поступках героизм так же бессмысленно, как упрекать меня в бездеятельности. Да, я обычный человек, и мне свойственны те же страхи, опасения, колебания, то же малодушие и, надеюсь, те же благие порывы, что и большинству других. Я ученый, а не герой, вот именно поэтому я сделал свой негероический выбор. Обращаясь к ученым новых поколений, я отдаю себе отчет в том, что могу предстать обскурантом или самозваным пророком, но меня это не пугает. У меня есть надежда, что те немногие, кому адресованы мои дневники, для кого они единственно и могут иметь значение, поймут меня. Я верю в разум и будущее Земли.

ЭБЕРХАРД ФОН ШВАНЕБАХ

ВЕНА, 12 НОЯБРЯ 1952 ГОДА»

Закончив чтение, Рольф Pay сложил письмо, убрал его в конверт и задумался. Фон Шванебах уже не был «каким-то родственником», умершим до рождения Pay. Письмо создавало образ человека. Pay отметил, что написано оно было, видимо, не на едином дыхании. Вероятно, фон Шванебах обдумывал его долго, писал и редактировал отдельные фрагменты, а потом собрал все вместе, переписав заново. Отсюда противоречивость, стилевые, эмоциональные и, если придраться, логические нестыковки. Тон письма был то подчеркнуто сухим, то цветистым до выспренности («небесный посланец Зла…»), то растерянно-оправдывающимся. Ученый то ли не заметил этих несоответствий в окончательном варианте, то ли не придал им значения, что в общем неудивительно для человека, привыкшего изъясняться формулами. Так или иначе, письмо давало представление о личности фон Шванебаха, и сам себя он характеризовал, по-видимому, довольно точно: подвержен колебаниям и малодушию, но не чужд благих порывов…

Однако решение прекратить некие исследования нельзя объяснить порывом, импульсивно такие вещи не делаются. Очевидно, решение было продуманным и нелегким, а значит, и опасность в тех исследованиях крылась немалая. «Едва не поставил человечество на грань катастрофы» – так писал фон Шванебах. Что это – взволнованное преувеличение? И что за искушение пришло с небес, что называл автор письма «событием А»?

Рольф Pay вынул из кейса дневники. Первая тетрадь была датирована 1943 годом. Открывая ее, Pay ощутил смутное беспокойство, и одновременно к нему пришло жгучее предчувствие чего-то значительного, сильного и неизбежного. Чего-то такого, что может изменить его жизнь.

… Когда стемнело, Pay все еще сидел над дневниками. Он оторвался только чтобы зажечь в комнате свет. Миновала полночь, забрезжило утро, а он все читал и читал.

Pay лег в шесть утра и проспал, вернее продремал, всего два часа. В восемь он был уже на ногах, а в половине девятого звонил Михаэлю Хенингу, владельцу маленького, но очень оперативного сыскного агентства.

– Доброе утро, Михаэль. Говорит Рольф Pay.

– Рольф Pay! – воскликнул Хенинг, всеми обертонами голоса подчеркивая гамму отрицательных эмоций. – Мне было бы приятнее услышать «говорит налоговый инспектор».

– Спасибо, – усмехнулся Pay.

– Я до сих пор просыпаюсь в холодном поту, когда снится то дельце во Франкфурте, что ты мне подсунул…

– Ты неплохо заработал на нем.

– Лучше бы не видел я этих денег… А ты легок на помине, Рольф. Только что по радио сообщили об очередной авиакатастрофе, и я подумал: вот бы ты оказался в том самолете…

Pay отрывисто засмеялся:

– Пока не мой рейс.

– Рольф, ты уже понял, как тепло я к тебе отношусь. Какую бомбу для старика Хенинга ты приготовил на этот раз?

– Тебе знакомо имя Эберхард фон Шванебах?

– Кажется, нет. Но стольких людей встречаешь… Хочешь, чтобы я порылся в памяти?

– Нет, не нужно. С фон Шванебахом ты встречаться не мог, он умер в пятьдесят третьем… Мог слышать об этом ученом – но ладно, не важно. Ну а Вернер фон Браун?

– Ракетный барон, отец американской космической лунной программы? Этого Вернера фон Брауна ты имеешь в виду?

– Его самого. Во время войны фон Шванебах работал с ним, не под его руководством, но бок о бок, только не в Пенемюнде, где работал фон Браун, а рядом, в исследовательском центре Шпандоверхаген.

– И что же?

– Я дам тебе одиннадцать имен – сотрудников и ассистентов фон Шванебаха. Эти люди работали с ним до сорок пятого года в Шпандоверхагене, а некоторые и позже, в Брентвуде, в Калифорнии. Я хочу, чтобы ты выяснил, жив ли кто-нибудь из них до сих пор, и если да, кто где находится.

– Помилосердствуй, Рольф! – Pay почти увидел, как Хенинг в своем кабинете схватился за голову. – Гоняться за призраками спустя полвека! Если бы ты нанял меня, чтобы слетать на Луну и привезти скрывающегося на темной стороне Бормана, тогда пожалуйста, вылетаю хоть завтра. Но это… О господи… Когда тебе это нужно?

– Вчера.

– Рольф!

– Не стесняйся в расходах, Михаэль. Счет пришлешь обычным порядком, и я не обижусь, если цифры в нем будут слегка завышены.

– Понял. Когда я получу имена?

– Сейчас, пришлю тебе по электронной почте.

– Я позвоню, как только что-то узнаю, но не жди от меня чудес.

– От кого же еще ждать…

В кабинете Рольф Pay приготовил файл для отправки Хенингу. Туда вошли одиннадцать имен из дневников фон Шванебаха и некоторые отрывочные сведения об этих людях, разбросанные по страницам пяти тетрадей.

4

Германия, Гамбург

12 января 2001 года

Прилетевшего утренним рейсом «Люфтганзы» Рольфа Pay ждал на стоянке заранее заказанный автомобиль. Pay неплохо знал Гамбург, поиски нужного адреса не составят труда. Сложнее было договориться по телефону о встрече. Единственный, кого нашел Хенинг, бывший ассистент фон Шванебаха восьмидесятишестилетний Вольфганг Роде поначалу наотрез отказался говорить о чем-либо, имеющем отношение к его работе в Шпандоверхагене и Брентвуде. Лишь когда Pay определенно намекнул на возможность публикации дневников фон Шванебаха, где фамилия Роде фигурирует неоднократно, старик согласился принять его. Перед отлетом в Гамбург Pay сделал ксерокопии отдельных страниц дневников.

Вольфганг Роде жил в многоквартирном доме в далеко не престижном, но и не в самом унылом районе. Если у Pay и имелись сомнения насчет здравого ума и твердой памяти старика (восемьдесят шесть лет!), то они отпали, как только Роде открыл ему дверь. Бывший ассистент доктора фон Шванебаха стоял перед ним совершенно седой, сгорбленный, с пожелтевшей кожей и висящими как плети худыми руками, но глаза на морщинистом лице светились живо и проницательно. Такие глаза не могли принадлежать впавшему или впадающему в маразм старцу.

– Я Рольф Pay, – сказал Pay.

– Проходите, – просто ответил Роде.

Скромная квартира старого ученого была обставлена без претензий. Внимание Pay привлекли четыре портрета на стене: Эйнштейн, Иммануил Кант, Бетховен….. Четвертого он не знал.

– Адмирал Канарис, – пояснил старик, перехватив взгляд Pay. – Странное соседство? Он был одним из нас, и он не только раньше нас понял, что представляет собой великий фюрер, но и осмелился действовать, и был за это казнен… Фюрер! О, эти флаги в синем небе, молодость мира… Мы, немцы, совершили ошибку перспективы, отождествив идею и одного человека. Вы немец, господин Pay?

– Я австриец. Родился в Линце.

– В городе фюрера. К вашему счастью, вы опоздали на его праздник… Не угодно ли чаю?

– Нет, благодарю.

– Ничего крепче я давно не пью… Есть немного коньяка, принимаю как лекарство. Если хотите…

– Нет, нет. Ничего не нужно.

Роде предложил гостю большое удобное кресло у окна, сам сел в другое, поменьше, в тени.

– Итак, господин Pay. У вас есть дневники Эберхарда фон Шванебаха, которые вы собираетесь опубликовать… Позвольте полюбопытствовать, как они к вам попали?

– По завещанию. Я дальний родственник фон Шванебаха.

– Понятно.

– Прежде чем решить вопрос о публикации, я хотел увидеться с вами. Я пытался разыскать и других людей, упоминаемых в дневниках, но…

– Да, да… Прошло столько лет… Но что же вас смущает, господин Pay?

– Кроме дневников, есть еще письмо доктора фон Шванебаха, – произнес Pay, поглаживая бок лежавшего на его коленях кейса. – В нем он говорит, что не хотел бы, чтобы публикация задела чьи-то интересы.

– Прошло столько лет, – отрешенно повторил Роде. – Я ученый, каким был и он. Я не замешан в военных преступлениях. Уж если фон Браун не военный преступник, то я и подавно. Тем не менее я буду очень признателен вам, если вы покажете мне те места дневников, где говорится обо мне. Видите ли, господин Pay, я не знаю, что он там написал. Мне восемьдесят шесть лет, я рассчитываю еще лет на пять жизни и надеюсь, что они будут спокойными. Думаю, судебные неприятности мне не угрожают, а вот неприятности с прессой – вполне возможно. Некоторые аспекты моей совместной работы с доктором фон Шванебахом способны вызвать нездоровый интерес газетчиков.

Щелкнув замками кейса, Pay приоткрыл крышку и тут же вновь захлопнул ее.

– Пожалуй, – сказал он, – интерес газетчиков вам обеспечен. Фон Шванебах пишет о «событии А» и программе «Левензанн».

– О, вот как… Тогда прощай, спокойная старость.

– Но я еще не решил, стоит ли предавать дневники гласности.

– Почему?

– Потому что все это слишком невероятно. Меня объявят фальсификатором, а за подтверждением или опровержением прибегут к вам.

– Я ничего не стану ни подтверждать, ни опровергать. Я вообще не стану разговаривать с прессой.

– Боюсь, что придется, господин Роде. Эти ребята умеют быть очень настойчивыми.

Из груди старика вырвался тяжелый вздох.

– Чего же вы хотите от меня, господин Pay?

– Я хочу оградить вас от них. Помочь вам, если вы поможете мне.

– Как я могу помочь вам?

– Ответить на ряд вопросов.

Внезапное подозрение блеснуло в глазах Вольфганга Роде.

– Э, господин Pay… Не газетчик ли вы сами?

– Нет, – лаконично сказал Pay.

– Тогда зачем вам мои ответы?

Pay немного помедлил, прежде чем заговорить.

– Постараюсь быть искренним, господин Роде. По складу характера я очень любопытен, и подробности тех событий чрезвычайно интересуют меня. В обмен на них я готов отказаться от публикации дневников.

– Отказаться от сенсации? От больших денег?

– Сенсация, деньги? – Pay махнул рукой. – Сомневаюсь. Помните историю с дневниками Гитлера? А с дневниками Анны Франк? Здесь будет то же самое. Бесконечные проверки и перепроверки подлинности, а если дневники подлинные, правду ли написал их автор… Расследования, розыски… Меня как публикатора просто задергают, вот и вся слава и деньги. Плюс, более чем вероятно, репутация шарлатана. Но я – сам я, для себя – хочу знать правду о событии А. Ведь теперь, выслушав и поняв меня, вы не откажетесь рассказать мне правду?

– А зачем? – Роде прищурился с хитрецой баварского крестьянина. – Вы же так или иначе не хотите публиковать дневники.

– Вы не поняли, господин Роде, – терпеливо проговорил Pay. – Вы не поняли главного: я любопытен. Если вы удовлетворите мое любопытство, я откажусь от публикации. Если нет, опубликую, и его удовлетворят другие – журналисты, которые бросятся раскапывать эту историю. Мне это дорого обойдется, но я хочу знать правду.

Старик долго молчал, затем пожал плечами:

– Почему бы и нет? Я и так говорю с вами, трачу драгоценное время заката. Потрачу еще пару часов, мне нужен только покой… Вы готовы дать мне письменное обязательство, что не опубликуете дневники до… моей смерти?

– Да, – кивнул Pay.

– А также, что от вас не будет исходить никаких других публикаций с упоминанием моего имени?

– Да.

– Тогда давайте составим документ.

5

Бумага, скрепленная подписями Pay и Роде, исчезла в ящичке старинного бюро. Согласно ей, в случае нарушения обязательства Рольфу Pay предстояло компенсировать моральный ущерб в огромной сумме. Pay не стал объяснять старику, что, будучи адвокатом, он знает как минимум пять способов дезавуировать это соглашение, но на данный момент истина состояла в том, что он намеревался его придерживаться.

Из кейса Pay вынул коричневый пакет, где лежали ксерокопированные страницы дневников, и передал его Вольфгангу Роде.

– Прочтите, пожалуйста. Здесь немного, но это основное.

Надев круглые очки в стальной оправе, Роде открыл пакет, вынул тонкую пачку листов. Пока он читал – медленно, внимательно, – Рольф Pay смотрел в окно с подчеркнуто безучастным видом и старался думать о ночной жизни Гамбурга. Роде прочел последний лист, положил на стол поверх остальных, снял очки.

– Да, – скрипуче произнес он. – Так все и было.

Pay повернулся к нему. Роде продолжал говорить, словно обращался не к слушателю, а куда-то в неопределенность пространств и времен.

– В сорок третьем, в ночь на восемнадцатое августа – я никогда не забуду этой даты! – англичане подвергли Пенемюнде кошмарной бомбардировке. Казалось, горит сам воздух… Падали подбитые самолеты, наши и английские, и то, что упало на пустоши за аэродромом, поначалу тоже приняли за самолет. Правда, необычность конфигурации все отметили… Эта штука падала вся в огнях… Какой-то новый самолет – так думали. Перспективными системами вооружений занимался доктор фон Шванебах, и спустя неделю – да, раньше было не до того, все разрушено! – спустя неделю мы отправились посмотреть, что же там упало.

Вольфганг Роде умолк, перевел дыхание и заговорил вновь, с неожиданной страстностью:

– Это был космический корабль, господин Pay! Корабль, прилетевший из Вселенной. Одного взгляда на конструкцию было довольно, чтобы понять: это построено не на Земле. Он был похож на исполинского паука… Всем нам было страшно. Не от вида корабля, не от его чуждости даже. Он излучал страх, излучал зло. Физически. Боюсь, вы не поймете, для этого надо там быть.

Роде снова замолчал, теперь надолго. Рассказ старика поразил Рольфа Pay, хотя он уже знал о корабле из дневников фон Шванебаха. Эмоции Роде передались и ему. Он не мог говорить. Спустя какое-то время Роде возобновил свой рассказ:

– Корабль был перевезен в Шпандоверхаген, в подземный исследовательский комплекс. На нем не было команды, никого – ни живых, ни мертвых. Мы изучали его – ясно, что нас интересовали в первую очередь технологии, которые можно было применить в системах вооружений. Двигателями занималась группа фон Брауна – полагаю, он много почерпнул оттуда для своих ракет. На нашу долю достались корпус, коммуникации, управление. Там были, безусловно, вычислительные машины – то, что теперь называют компьютерами, но на иных принципах. Они частично описаны в тех листках, что вы мне дали… Но фон Шванебах, наверное, где-то в другом месте рассказывает, что корабль получил сильные повреждения – снаружи и внутри? Это очень затрудняло работу, и мы мало в чем сумели разобраться. Все же к концу сорок четвертого года на основе технологий корабля мы разработали оружие для борьбы с авиацией союзников. Это были «Кугельблиц» автоматические летающие шары… К сожалению, они оказались малоэффективными. Я говорю «к сожалению», потому что после относительной неудачи с программой «Кугельблиц» на нашу работу стали смотреть свысока, поддержки почти не оказывалось. А в успех программы «Левензанн» вообще никто не верил…

– Вот именно программа «Левензанн», – вставил Pay, – интересует меня больше всего.

– Она родилась после тщательного изучения корпуса. Результаты анализа показали, что материал корпуса композитный – матрицей был кремний, поэтому мы использовали термин «металлическое стекло». Ничего точнее не смогли придумать. Мы обнаружили сорок элементов периодической таблицы в самых странных сочетаниях. Материал был армирован кальциево-железо-кремниевыми волокнами, присутствовали магний, бериллий и бог знает что еще. Сотовая структура, и вот самое интересное мы нашли в узлах сопряжения этих сотов. Сначала мы назвали это дельта-включениями, из-за формы, похожей на греческую букву дельта, но вскоре поняли, что ошибались. О включениях или вкраплениях можно говорить, если они чужеродны для материала, врезаны или вплавлены извне, понимаете? А дельтавидные образования состояли из тех же элементов в тех же пропорциях, но… Они были чем-то вроде, как сказали бы сейчас, микросхем, отпечатанных прямо в плитах внутренней обшивки. Аналогия, разумеется, очень грубая… Даже когда мы поняли, что дельта-включения по сути никакими включениями не являются, мы все равно продолжали именовать их так – это, знаете, как-то устоялось… Так я и сейчас буду их называть. Немыслимая сложность дельта-включений не позволяла изучать их непосредственно, и мы прибегли к методу «черного ящика». Вы знаете, что это такое?

– Черные ящики, – сказал Pay, – конечно. Регистраторы параметров в самолетах.

– В самолетах, да. А в физике черным ящиком именуется любой объект, происходящие процессы в котором неизвестны и не могут быть наблюдаемы. Черный ящик закрыт, но изучать его все-таки можно. Для этого на вход подают определенную информацию и смотрят, что получится на выходе. Мы узнали поразительные вещи о свойствах дельта-включений. Это позволило доктору фон Шванебаху разработать теорию, давшую начало программе «Левензанн».

Все сообщенное до сих пор старым ученым было отчасти известно Pay по дневникам, хотя кое-что звучало иначе и получало новое освещение. Но теперь беседа близилась к тому, ради чего Pay и приехал в Гамбург.

– Уже в январе сорок пятого, – говорил Роде, – стремительное наступление русских заставило нас готовиться к эвакуации. Военные заботились прежде всего о ракетах фон Брауна, а мы, с их точки зрения мечтатели и фантасты, могли вывезти немногое. Их можно понять. Не хватало грузовиков, бензина, того и сего, а тут еще мы со своей алхимией. Но мы сняли с корабля все, что могли, главное – сумели вырезать плиты внутренней обшивки с дельта-включениями. Сам корабль был взорван саперами из частей СС.

– Взорван? – перебил Pay. – To есть уничтожен полностью?

– Материал корпуса был исключительно прочным, но все же не сверхъестественным. В конце концов, он состоял из обыкновенных элементов периодической таблицы. Я сам присутствовал при взрыве. Не думаю, что русским досталось что-то, кроме обгоревших обломков.

– Мы еще вернемся к этому…

– Как хотите. Итак, мы двинулись на запад и попали под бомбежку возле Гюстрова. Мощная бомба угодила в грузовик, где мы везли снятые с корабля объекты. Не знаю, что это была за бомба, какая-то новинка. Я бывал под бомбежками, но никогда не видел, чтобы одно-единственное попадание буквально развеяло в прах огромный военный грузовик. Фон Шванебах был в отчаянии. Все кончено, повторял он, все кончено… Потом он убедил штурмбаннфюрера Реслера задержать движение колонны. Он надеялся найти хотя бы одну уцелевшую плиту с дельта-включениями, вы понимаете… И нашел ее – одна плита, отлетевшая метров на пятьдесят, каким-то чудом почти не была повреждена. Очевидно, взрывная волна отразилась от других плит и прошла вдоль ее плоскости. Это была удача. Ведь как бы мы ни изучали дельта-включения, воссоздать их было невозможно. Земная технология не была готова к этому тогда, не готова сейчас и не будет готова через сто лет… Быть может, никогда… Поэтому в программе «Левензанн» мы могли использовать лишь те дельта-включения, которые находились на корабле, без них же программа теряла смысл… Кстати, фон Шванебах поначалу допустил недооценку объективных трудностей и препятствий. Мечта о быстром успехе обернулась химерой.

– Что произошло потом, после эвакуации?

– Опуская промежуточные этапы, мы продолжили программу в Америке. Там она получила название «Рэйджин Форс», оно никогда мне не нравилось… Первых обнадеживающих результатов мы добились лишь к сорок девятому году. А в пятидесятом фон Шванебах сжег плиту с дельта-включениями в электрической высокотемпературной печи, объявил американцам о том, что исследования зашли в тупик, и распустил группу. Потом он уехал в Европу, и я потерял его из вида… Я работал в Америке до шестьдесят третьего над другими секретными программами, затем вернулся в Германию. Разумеется, и фон Шванебах, и я, и все мы дали обязательство о пожизненном неразглашении, но теперь, пожалуй, оно особого значения не имеет… Что вы хотели спросить о русских?

– Скорее, о корабле, – произнес Pay, теребя уголок ксерокопированной страницы дневника. – Существует ли вероятность, пусть минимальная, что хоть одно дельта-включение уцелело?

– Трудно сказать. Корабль был огромным, дельта-включения повсеместно… Но еще перед взрывом мы уничтожили на нем все, что не могли увезти. Мы применяли ацетиленовые факелы и вольтовы дуги. Я лично выжигал дельта-включения на площади около десяти квадратных метров. Остальное довершил взрыв. Саперы СС знали свое дело.

– Но, судя по дневникам, фон Шванебах не был так уверен в этом.

– Что вы хотите сказать? Что русские, захватив обломки корабля, нашли дельта-включения и осуществили программу, аналогичную «Левензанну»?

– Возможно.

– Нет, НЕ возможно, – подчеркнул Роде.

– Почему?

– Оглянитесь вокруг! Разве мир был бы таким, каким вы его видите, если бы кто-то завершил подобную программу?

– Не обязательно завершил. Они могут продолжать работы.

– У вас есть какие-то сведения?

– Нет.

– Тогда почему вы об этом говорите?

– Потому что такое не исключено.

– Ну, не знаю. – Старик развел руками. – В принципе ничто не исключено.

– И другие такие же корабли, да?

– Едва ли. Я много думал об этом корабле… Что он такое, откуда пришел, почему оказался в ту ночь над Пенемюнде? Был ли он разведчиком, авангардом галактической цивилизации или мертвым космическим скитальцем, случайно добравшимся до Земли, приведенным сюда автоматами со сбойной программой, первоначально предназначавшейся совсем для других задач, условий и координат? Я склоняюсь ко второму предположению, господин Pay, в его пользу говорит многое. Вспомните многочисленные сообщения о летающих блюдцах! Зная теперь наверное, что среди звезд существуют иные цивилизации, мы можем допустить, что по крайней мере некоторые сообщения верны и летающие блюдца – это чужие корабли. На американской базе Райт-Паттерсон в ангаре-18 якобы изучался один из них… Не знаю, у меня не было доступа. Одно несомненно: никто не описывал корабль, даже отдаленно похожий на тот, что разбился под Шпандоверхагеном. Если чужие корабли посещали или посещают Землю, они совсем не такие. Тот корабль заблудился, его появление случайно и единично. Может быть, его планета невообразимо далека от Земли или создавшая его цивилизация давно погибла. Я не могу твердо обосновать свою правоту, но я в ней уверен. Вы скажете, веры недостаточно? Да, я могу ошибаться… Мало ли кто в чем уверен… Я уверен, что на мой дом не рухнет метеорит, а ведь он может рухнуть, только вероятность исчезающе мала.