Текст книги "Мартиролог. Дневники"

Автор книги: Андрей Тарковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 44 страниц)

Июнь 1983

2 июня

Сегодня вернулся из Милана измотанный, измочаленный. Виделся с Аббадо и с Колей Двигубским. Кое-что придумали. Но я устал. Совершенно измучен. Квартиры нет, надо работать, решать что-то, что-то делать, а я ничего не делаю и жду чего-то.

Ольга сказала, что будет звонить Ростропович.

4 июня

Лара ездила с Франко в Сан Грегорио: там можно снять квартиру на время, пока будет строиться дом.

Работали с Двигубским, после чего он отправился в Париж, чтобы вернуться на следующей неделе. На следующей неделе (м. б.) начну переговоры с Ермашом. Правда сначала хочу переговорить с Ростроповичем.

5 июня

Очень устал: ездили за город к Анжеле. Она совершенно за наш план действий.

Хочет программировать наши события. У нее сейчас появилось двенадцать молодых людей от 13 до 20 лет – экстрасенсы, которые ее разыскали и хотят ее помощи. Они же связаны с инопланетянами и загадочным «Союзом 24-х» – вернее, Советом. Все это чистейшая фантастика, но Анжела говорит, что многое она проверяет и это оказывается правдой.

Сейчас нам надо переезжать. А затем звонить Ермашу и писать заявление в консульство.

6 июня

Сегодня были в S. Gregorio – смотрели квартиру. Тесновато, бедновато… Кухня очень маленькая. Но посмотрим, пообвыкнем.

Сегодня звонил Жиляев – хочет меня проводить к послу. Во всяком случае, говорит, что хочет. А мне хочется его, или их спросить:

– Что ж это вы нас на праздники не приглашаете?

– На просмотр «Ностальгии» тоже.

– Показываете фильм без переводчика, чтобы ваши зрители меньше поняли.

Меня бы пригласили, я бы объяснил, как его смотреть следует.

11 июня San Gregorio

8-го переехали в S. Gregorio с целью быть поближе к дому, который мы с Ларисой хотим купить, чтобы следить за ремонтом. Надеюсь, что мы (с помощью братьев Терилли, конечно) не прозеваем эту выгодную возможность. А то уже многие покупатели интересуются домом.

Это неотправленное письмо Ермашу (январь м-ц) и письмо, отправленное с Янковским из Канн:

«Председателю

Госкино СССР

Ф. Т. Ермашу

Уважаемый Филипп Тимофеевич!

Вынужден обратиться к Вам с этим письмом в связи с Вашим вызовом меня в Москву для переговоров. Хочу прояснить Вам некоторые вопросы, которые могут вызвать у Вас естественные беспокойства.

Прежде всего речь, видимо, пойдет об отмене тех съемок фильма „Ностальгия“, которые по первоначальному замыслу должны были происходить в Москве. Такие перемены „географии“ съемок фильма были связаны с урезанными экономическими возможностями финансирующих меня организаций, но они ни в коей мере не повлияют на выплату „Совинфильму“ всех тех денег, которые были оговорены в окончательном контракте.

В связи с отказом от съемок в Москве могут также возникать вопросы о характере тех перемен, которые в этой ситуации неизбежно возникли в сценарии фильма. Хочу заверить Вас со всей ответственностью и убежденностью, что как смысловая, так и идеологическая установка фильма „Ностальгия“ нисколько не переменилась в сравнении с той версией замысла фильма, которая Вам хорошо известна и Вами санкционирована к производству. Отказ от съемок в Москве лишает меня лишь одного – пейзажных зарисовок города. Но, смею Вас уверить, что не эти пейзажи суть драматургическая пружина действия фильма. Что же касается финальной сцены фильма – „Луна“ – то по давнишней договоренности все натурные съемки „Дома Горчакова“ должны были происходить в Италии в выстроенной декорации. Такие съемки уже действительно произведены и, надо сказать, вполне удовлетворительно. Во всяком случае, они не вызывают у меня никаких сомнений или опасений с точки зрения их соответствия моему замыслу, изложенному в известном Вам сценарии.

Вас, видимо, не должно огорчить, что в процессе работы над фильмом мною была выброшена сцена, цитатно заимствованная мною из „Преступления и наказания“ Достоевского. А за счет высвободившегося местя я сумел ввести линию духовного взаимодействия моего героя, советского человека, с т. н. „простыми“ людьми Италии. Эту функцию не могли вобрать в себя взаимоотношения моего героя с центральным женским персонажем картины. Доменико – новый персонаж фильма, о котором мы разговаривали с Вами в Риме, – как бы воплощает для моего героя образ протестующей Италии. Его нежелание, как теперь говорят, „интегрировать“ в современное ему капиталистическое общество, его протестанство, как мне кажется, и как Вы согласились со мною во время нашей беседы в Риме, – многообразит и углубит образ той Италии, которая предстает взору героя фильма „Ностальгия“…

Теперь хочу объяснить Вам, почему обращаюсь к Вам с этим письмом, а не лечу попросту в Москву, чтобы объясниться с Вами изустно. Тому есть несколько причин разного характера, но равно для меня важных в самый ответственный период завершения работы над фильмом.

Во-первых, должен Вам сказать, что производству картины сопутствует сложная экономическая и производственная атмосфера. Обстановка для меня крайне нервная и напряженная. Я вынужден следить буквально за каждым движением административной группы, которая готова завершить работу над фильмом в самые короткие сроки, даже если это понесет за собою существенные качественные потери для будущей картины. Как Вы понимаете, это намерение идет вразрез с моими собственными авторскими намерениями, от которых я никогда не отступал и не отступлю. Вы понимаете, что в такой ситуации выбиваться из ритма работы для меня совершенно немыслимо – тем более, что завершающий монтировочный период работы над фильмом всегда был для меня самым важным и напряженным временем работы. Я просто не могу позволить себе отвлекаться и рассредоточиваться в интересах наиболее полнокровного воплощения замысла, в котором, не сомневаюсь, заинтересованы и Вы тоже.

Во-вторых, приезд в Москву на два-три дня ставит меня перед необходимостью встречи меня с моим сыном, даже телефонные разговоры с которым в последние месяцы становятся для меня глубоко травмирующим фактом. Наше общение неизменно оканчивается его слезами, которые мне непросто переносить – шутка сказать, что нас разлучили с ним уже на год. Такая ситуация представлялась и представляется мне столь бессмысленно антигуманной, что нанести ему (да и себе) еще одну травму „молниеносностью“ нашего свидания кажется мне и вовсе недопустимым.

Сейчас я мечтаю только об одном – о завершении работы над фильмом. У меня нет ни сил, ни возможностей ни на другие, посторонние мысли, ни на другие дела. Кстати, мне делают целый ряд предложений для работы в кино, театре, так же, как и на педагогическом поприще, но я регулярно отказываюсь, ибо все мои мысли и чувства отданы сейчас фильму.

Поэтому еще раз прошу Вас понять меня в моем нежелании приехать сейчас в Москву. Это не каприз и не прихоть, а тяжелая необходимость теперешнего момента. Напротив, я очень прошу Вас, Филипп Тимофеевич, походатайствовать о пролонгации нашего (моего и Ларисы Павловны) срока пребывания в Италии до конца мая, т. к. в предусмотренные договором сроки (конец апреля) я не уложусь и не укладываюсь.

Еще раз повторяю Вам, что условия моей теперешней работы крайне тяжелы, но я не стану и не смогу поступиться качеством работы, чего бы это ни стоило. Надеюсь, Вы меня понимаете и окажете мне эту поддержку, на которую я всегда от Вас рассчитываю, чтобы я мог спокойно довести до конца работу над фильмом.

Должен сознаться Вам, что ко всему прочему, я еще очень неважно себя чувствую – и даже в этом смысле два перелета в несколько дней кажутся мне крайне тяжелыми.

14.1.83

Андрей Тарковский»

«19. V.1983 (Черновик)

Добрый день, Филипп Тимофеевич!

Вот и кончается моя „ностальгическая“ эпопея, причем очень неприятным образом: всему Каннскому фестивалю известно, что С. Ф. Бондарчук, объединившись с американским президентом жюри, вел яростную борьбу против фильма „Ностальгия“.

Все наши – работающие в Риме, такие, как Нарымов и приезжавшие туда по делам Костиков, Суриков и Мамилов – так настоятельно убеждали меня, что Ф. Т. Ермаш беседовал с С. Ф. Бондарчуком с тем, чтобы тот вел себя корректно и лояльно по отношению ко мне и моей (нашей, советской!) картине, представленной на фестивале, что задолго до Канна мне стало ясно, что против фильма готовится серьезная погромная акция.

Но, памятуя о том, что инициатива поездки в Канн с картиной была Вашей (за несколько дней до начала фестиваля я просил Сурикова уточнить по телефону из Рима Ваше отношение к моей поездке туда), мне было трудно себе вообразить, что меня обманывают, заманивая в Канн с тем, чтобы расправиться с фильмом, сделанным мной с единственным намерением рассказать о драме человека, оторванного от своей Родины. Я считал своим долгом сделать такую картину – ту, которую ждали от меня не только Вы, но и многие и многие советские зрители. И я сделал эту картину, несмотря на некоторое недовольство итальянцев образом той Италии, который возник в моем рассказе.

Вместо ожидаемой, нет-нет, не благодарности! уверяю Вас! (разве можно ждать от Вас благодарности!), я столкнулся с нечеловеческой ненавистью С. Ф. Вы скажете, что я ошибся в своем впечатлении. Но факт борьбы Бондарчука с „Ностальгией“ стал уже общеизвестен. И во-вторых, я видел лица С. Ф. и Скобцевой в день вручения мне призов.

Вы, конечно, знаете, что „Ностальгия“ получила их три. Два из которых чрезвычайно важны.

Вы помните историю с „Рублевым“, вошедшим в число 100 лучших фильмов всех времен и народов? Сейчас произошло что-то в духе Рублевской истории, только хуже, т. к. все это происходит на новом этапе и сегодня. Принесла советскому искусству травля этой картины пользу? Нет, никакой, кроме вреда.

Но тем не менее, я спешу поздравить Вас с победой (огромной победой! Вы, конечно, познакомитесь с прессой) советского киноискусства, хоть фильм и был сделан за рубежом. А может быть его особая заслуга именно в этом.

Завтра я возвращаюсь в Рим собирать чемоданы.

Конечно, мне не хватит нескольких дней на это, так как я должен получать окончательный расчет на телевидении (вторую половину денег), встретиться с послом.

Андрей Тарковский

PS: Я понимаю, что Вы никак не можете согласиться с тем, что я режиссер не самого последнего разбора, но что поделать – не могу же я из-за одного только чьего-то желания стать таковым – в такого превратиться. Не будем выдавать желаемое за действительное».

Снова будто бы возник министр, занимавшийся моим письмом к Пертини. Сказал, что будто бы «все сделано». В понедельник, кажется, можно будет выяснить, что именно сделано, чтобы я не выглядел идиотом при разговоре с Ермашом. Кстати, я, может быть, уже выглядел таким образом, когда виделся с послом и говорил насчет машины. Он спросил меня о планах в связи с Достоевским. Я ответил, что не уверен в Достоевском. Но почему – не объяснил, т. к. у посла было мало времени. А несколько дней тому назад наш консул будто бы спрашивал Лору Яблочкину о том, буду ли я ставить «Годунова». Очень страшно.

Мы оба (с Ларой) устали за эти дни и плохо себя чувствуем. Два или даже три дня не могли разобраться с ящиками и вещами. Завтра надо будет предпринять последние усилия. Пачифико (Pacifico) сегодня сказал, что при правильной организации, на которую уйдет не меньше месяца, можно сделать ремонт за два месяца. Значит:≈15 июня – 15 июля – организация дела (контракты и проч.) и с 1 августа по 1 ноября (пусть 3 месяца) – ремонт.

Дай Бог сил и помоги!

13 июня

Вчера приезжал Франко и сказал, что надо покупать дом, иначе купит кто-то другой. Сразу следует заплатить 50 млн за дом, 2 млн – Pacifico за обмен земли и 7 млн налога за покупку. Подсчитаем: 58 млн. После оплаты останется – 48 млн внести к концу года, плюс – 30 млн за ремонт. Сейчас я расчитываю получить от А[нны]-Л[ены] – 45 млн и 30 млн от Тули = 75 млн. К концу осени Тули заплатит мне еще 20 млн, А.-Л. – 35 млн = 55 млн.

Итого от А.-Л. 75 млн

От Тули 50 млн

125 млн

Заплатить за дом: 58 млн

48 млн

30 млн

136 млн

Расплатившись за дом, не хватит 11 млн. Но есть надежда, что будут деньги за докум. фильмы. Сколько? «Гофман»? Блоки к/ф?

15 июня

Блок – 10 фильмов по 1 час 30 мин. х10 = 15 часов. Каждые 45 мин., сказал Франко, вернее каждый фильм по 45 мин. будет стоить от 10 до 15 млн, т. е. 250 млн. В М. блок будет стоить 75 млн.

Значит, заработок 175 млн = Франко -15, нам 80 и Т. – 80. Не знаю, что-то слишком хорошо… Что-то не верится.

Вчера заплатил 50 млн принцессе за домик.

Сегодня приезжает К[оля] Двигубский, и я еду в Рим с ним работать.

«Ностальгия» в Риме и Болонье собирает по максимуму. В Милане была пока только треть в первые два дня. Все безумно довольны. Американская фирма («Гранд Фильм») купила картину для американского проката.

Изя сказал, что разыщет мне самого крупного издателя в Германии для «Сопоставлений».

Вчера же разговаривал с Кау. Уже первая встреча с ней оказалась очень полезной. (Надо иностранные деньги класть в особое отделение банка, лучше в швейцарский.) Иначе я теряю на обмене.

16 июня

Написал письмо Ермашу, но еще не отправил. Подожду два дня результатов от министра.

Работал с Колей довольно неудачно. Совершенно запутался в возможностях перестройки.

Звонила Анна-Лена, сказала, что в шведских газетах сказано, что я сделаю фильм со шведами. Господи! Час от часу не легче!

А в доме должно быть, конечно, три этажа. Во втором и третьем вместе сейчас 4 + 1,5 потом.

19 июня

Решил написать, вернее, послать Ермашу два письма: одно по почте, другое (копию) через наших кого-нибудь. Сегодня говорил с Нарымовым.

Франко прислал мне Codice Fiscale[17]17
  личный код налогоплательщика, итал. – прим. ред.


[Закрыть]. Также soggiorno продлили нам до конца августа. Теперь – Москва и визы в Лондон (английские и итальянские) для поездки в «Covent-Garden».

21 июня

Вчера отправил письмо Ермашу, одну копию почтой. Другую оставил Нарымову. Он сказал, что для того, чтобы отправить письмо диппочтой, оно должно быть незапечатанным и иметь сопроводительную бумагу. Но в любом случае дойдет оно лишь к началу июля, т. е. поздно для меня. Я сказал Нарымову, что, если письмо будет прочтено, Ермаш будет недоволен, т. к. оно может его скомпрометировать в глазах свидетелей. Короче говоря, любопытство Нарымова таково сейчас, что он, конечно, письмо тут же вскрыл. И может быть, сообщил в Госкино (а в КГБ наверняка) о его содержании. Сейчас они примут решение, как со мной быть – а у них есть запас времени – на почту и на ответ.

Сейчас во временном смысле я в проигрыше. Позвонил Пио в пятницу, может быть, надо с ним встретиться с тем, чтобы поговорить о некоторых беспокоящих меня аспектах.

Ремо Терилли уже разговаривал с геометром коммуны, и ему кажется, что много можно добиться (в смысле строительства), правда, нам в любом случае стоит все поделить на два раза: из-за архитектурного плана террасы-кухни и из-за денег.

30 июня

Письмо, видимо, уже попало к Ермашу. Позвонил Нарымову, который почти не разговаривал со мной, т. е. говорил очень неохотно и адресовал меня к Жиляеву в посольство, как к человеку, который (намекнул он), видимо, в курсе дела. Жиляев захотел со мной встретиться в посольстве; я сказал, что лучше будет, если это произойдет в другом месте. Он настаивал. Я сказал, что завтра позвоню ему в 3.30 и скажу, где мы увидимся.

Надо где-нибудь в кафе. Завтра назначена встреча с министром обороны и Пио. Посоветуюсь с ними. Хочу показать письмо Жиляеву.

Июль 1983

2 июля

Вчера был ужасный день. Встреча с Жиляевым и Нарымовым, которые уже получили, конечно же, указание провести со мной беседу, «промыть мне мозги», но, по-видимому, вежливо, с надеждой на мое обращение, вернее, возвращение в лоно прежней жизни.

Жиляев:

1. Я не прав в том, что делаю выводы в письме к Ермашу (которое я дал ему, только ему одному, – не Нарымову – прочесть), будто бы моя творческая судьба так беспросветна. А как же контракт с Италией? Мой последний фильм. Не доказательство ли это моих тесных контактов с руководством на основе взаимопонимания.

2. Я напрасно акцентирую свои творческие (артистические) аспекты, т. к. есть и другие, более важные, как, например, аспект политический, гражданский: мой срок пребывания и моей жены за рубежом окончен, и мы должны вернуться в Москву.

Я: Нет!

3. Для обсуждения возможности моей работы на Западе мне надо вернуться в любом случае в Москву, для встречи с руководством. Кстати, этот третий пункт очень ярко отстаивает и Нарымов.

4. Я подрываю авторитет культурных связей и компрометирую советских культурных деятелей.

Я: Все будет выглядеть так, как решит руководство: или я расширяю контакты, или компрометирую советского артиста.

Нарымов:

1. Я ошибаюсь в оценках отношения к себе Ермаша. – ?!!!

2. Что решения руководства, которое я ожидаю здесь, в Италии, никакого без меня невозможно.

Я: Не будет решения, начну работать без разрешения!

Нарымов: В качестве кого?

Я: В качестве русского режиссера.

Нарымов: А социально? В смысле твоего статуса?

Я: Это будет решать руководство. Захочет сделать из меня диссидента – сделает, захочет продолжить через меня в культурном смысле контракт с Италией – продолжит. Все будет так, как решит руководство.

Я приехал в гостиницу «Leonardo da Vinci» с Франко, там нас уже ждал Никола, которого мы пригласили приехать. Представил их Жиляеву. Ушли они злые и понявшие, что я не уступлю, и принял решение твердо. Единственное, что неприятно: ожидание их непредвиденных шагов. А что если они решатся на насилие? Хотя секретарь военного министра, у которого я был с Пио Де Берти, сказал, что это вряд ли возможно, вернее, невозможно. Может быть, это просто вечное непонимание Западом нашего безграничного беззакония? Если это так, то как нам уберечься?

Устал как собака от этого разговора, издергался и, приехав в Сан Грегорио, поссорился с Ларисой, которая была тоже не на уровне, а как всегда зла, подозрительна и раздражена.

7 июля

Письмо к Пертини (забыл вклеить раньше) [перевод с итал.]:

«Рим,

25 января, 1983

Уважаемый и дорогой Президент Пертини,

Как Вы наверняка знаете, я уже более года являюсь гостем Италии – страны, которую почитаю и люблю и в которой заканчиваю съемки фильма „Ностальгия“, постановку которого осуществляет Второй канал РАИ совместно с „Гомоном“. Если я нашел в себе силы написать Вам это письмо и поделиться малой частью своих проблем, то это потому, что верю, что Ваше авторитетное вмешательство смогло бы хотя бы временно облегчить мое положение.

Поверьте мне, я не „диссидент“ в своей стране, и моя политическая репутация в России может даже считаться благонадежной. Более двадцати лет я работаю в советском кино и всегда стремился по мере своих сил и таланта добиться его более широкого признания. К сожалению, за эти минувшие двадцать лет мне удалось – и не по моей вине – сделать всего лишь пять картин.

Основной причиной этого – а мои фильмы никогда не были политическими или направленными против Советского Союза, но всегда поэтическими произведениями – было мое желание снимать лишь „свои“ картины, задуманные по написанным мною же сценариям, то есть, как их называют в Италии, „авторские фильмы“, а не заказанные руководством советского кинематографа ленты.

В результате этого снимать кино в своей стране становилось для меня все сложнее и сложнее. И всякий раз, когда мой фильм выходил на экраны, руководство советского кино всегда пыталось сломить и приуменьшить его успех, к примеру, запрещая прессе писать о нем. Советская же публика, особенно молодежь, любит мои фильмы, как оно происходит в других странах помимо России. Однако успех этот не нравится властям, и пресса систематически о нем умалчивает.

В Советском Союзе я не получил ни одного приза или премии за свою работу. Ни один из моих фильмов не был удостоен наград на советских фестивалях. Хотя во всем мире они были восприняты благосклонно и удостоены высоких премий на международных кинофестивалях, которые способствовали престижу советского кино. Мои фильмы продавали в прокат на Запад, но я ничего не получал от этих продаж. Несмотря на мою склонность к преподаванию, мне даже не предлагалось заняться педагогической деятельностью в каком-нибудь из киноинститутов Москвы.

Каждый раз, когда я приезжал на Запад представлять советское кино, я всегда получал большое количество приглашений работать, в том числе в театрах и в киношколах. Но как Вы знаете, нам запрещены любые контракты, если они не санкционированы руководством нашего кинематографа.

Поэтому только по счастливой случайности после четырехлетней борьбы министр от кино Ермаш, руководитель Госкино СССР, разрешил подписать контракт с РАИ на этот фильм, который я снимаю по собственному замыслу. При этом предпринималась любая попытка, чтобы оттянуть время и разуверить РАИ в правильности выбора автора. Но в РАИ терпеливо ожидали заключения контракта. И я бесконечно благодарен им за это.

Теперь мой фильм „Ностальгия“ монтируется. В апреле он приглашен в конкурс Каннского фестиваля. Я не уверен, смогу ли я там быть, поскольку советское киноначальство не желает участия этой картины в Канне и всячески пытается этому помешать. Уже около месяца они звонят, под разными предлогами отзывая меня в Москву, для того, чтобы я остановил работу и передал монтаж и завершение работы в чужие руки.

Существует официальный телекс от „Совинфильма“ (отделение Госкино по совместным постановкам с зарубежными странами под руководством Сурикова) Второму каналу РАИ, в котором меня призывают в Москву вместе с дирекцией РАИ для обсуждения производственных аспектов фильма. В РАИ заявили в ответ, что работа над монтажом не допускает моих отлучек.

Второй телекс „Совинфильма“ настаивал на моем обязательном присутствии в Москве. На что руководство РАИ пригласило советское руководство в Рим для обсуждения возникших вопросов.

Я знаю, что теперь меня ожидает. Закончив этот фильм, если мне удастся его закончить оставшись в Риме, меня вернут в Советский Союз и оставят без работы. Как мы сможем жить – я и моя семья, – мне неизвестно.

Дорогой Президент Пертини, у меня в Москве трое детей, вполне взрослые дочь 23 лет и сын 21 года и несовершеннолетний сын Андрей 12 лет, который живет с моей тещей, Анной Егоркиной, пожилой и очень больной женщиной. У моего сына нездоровое сердце. Поскольку моей жене, Ларисе, разрешили выехать ко мне в Рим, где она работает со мной в качестве второго режиссера, Андрей практически остается в Москве заложником. Мне запретили взять его с собой в Италию.

Надеюсь, мне удалось описать Вам, в каком положении я ныне нахожусь. В Италии у меня реальные возможности продолжать профессиональную работу. Меня просят поставить оперу в Муниципальном театре Флоренции. У меня есть новые кинопроекты, к примеру, экранизация „Гамлета“, которая всегда была моей сокровенной мечтой. РАИ и Экспериментальный киноцентр в Риме также готовят мне предложения. Но, главное, итальянские друзья предоставляют мне возможность организовать школу повышения квалификации для профессионалов кино – режиссеров, сценаристов, операторов, монтажеров. Эта инициатива могла бы быть очень полезной как для итальянского, так и для европейского кинематографа в целом. Стоит ли говорить, насколько меня заинтересовала эта идея!

На данный момент у меня нет другого выхода, чем просить Вас, Президент Пертини, обратиться с письмом к главе советского правительства Андропову с просьбой – во имя дружбы и сотрудничества между нашими странами – о продлении срока моего пребывания в Италии до двух или трех лет, чтобы я смог посвятить себя работе преподавателя в этой новой киношколе.

Также прошу Вас обратиться к руководству моей страны с официальным приглашением, чтобы моей теще Анне Егоркиной, моей жене Ларисе и моему младшему сыну, Андрею, было дозволено выехать ко мне в Рим, на тот же срок, что и мне, для того чтобы я смог непосредственно заботиться об их содержании и заниматься здоровьем ребенка.

Мне пятьдесят лет. Я хочу работать и нуждаюсь в работе. Я продолжаю уважать и признавать авторитет своей страны, но также хочу ответить благодарностью на гостеприимство той страны, в которой сейчас пребываю, предлагая ей свою работу еще в течение нескольких лет.

Надеюсь, Президент Пертини, что Ваше авторитетное вмешательство поможет мне быть услышанным руководством моей страны.

Заранее благодарен за то, что Вы в силах сделать.

С глубоким уважением,

Андрей Тарковский».

Вчера встречался с президентом Экспериментального центра в Риме (Киноцентр). Он дал мне письмо с приглашением для меня провести цикл киносеминаров на тему «Что такое кино» в течение 83–84 учебного года. Копию письма он отправит в Москву на имя Ермаша. Звонила Ольга. Сказала, что меня очень ждут в Америке – на фестивале (Том Лади) и продюсер, вернее, прокатчик. Что надо послать по две фотографии для виз и сообщить, откуда я поеду.

Сегодня ночью Лариса проснулась в 4.10 от звука проезжающей машины. Через десять минут она услышала шаги. Потом кто-то долго и упорно старался открыть внизу нашу дверь. Открыл и вошел внутрь. Лариса подошла к окну и никого не увидела, машины также. Через час после того, как она снова легла, кто-то вышел из нашей двери. Было 5.20 утра. Я позвонил Франко. Тот поговорил с Луиджи и выяснил, что никого из местных быть не могло, т. е. из своих. Франко говорил с Николой, и тот сказал, что вряд ли стоит беспокоиться. Вот, может быть, появился микрофон или в телефоне или отдельно. Не знаю… Я очень обеспокоен.

11 июля

Никаких новостей. Был Никола. Ему кажется, что ничего страшного нет – просто «их» работа. Мне кажется, что до конца фестиваля в Москве не будет никаких решений.

Вчера к нам приезжал Кшиштоф Занусси, удивительно милый, интеллигентный человек. Поляки все надеются отстоять свою независимую линию. Напрасно! Нам же он сказал, что у меня не было другого выхода.

Завтра на два дня лечу в Лондон по поводу «Бориса».

[Текст вырезки из «Советской культуры», 21.5.1983 г., см. Приложение^{11}]

18 июля

Вчера вернулся из Лондона, где работал с Двигубским над макетом «Годунова». Какое несчастье, что я именно его пригласил на спектакль! Он сломался и, по-моему, болен. Создается впечатление, что он все время играет какую-то роль – роль иностранца. Вплоть до того, что ответил мне (когда я объяснил, почему я решил работать с ним по той причине, что он – русский): – «Какой же я русский?» Он хочет быть иностранцем. Боже! Какое ничтожество! И ни одной мысли, ни одной идеи! Когда я увидел впервые сделанный им (после стольких бесед и обсуждений) макет, я не поверил своим глазам. Пришлось все переделывать, переиначивать, начинать практически заново. Это называется «не повезло». Устал страшно.

В Лондоне была дикая жара, влажность и духота. Надо будет поехать туда в конце августа или в начале сентября. Но возникает проблема виз: в моем паспорте осталась только одна чистая страничка для виз, а идти в консульство (советское) бесполезно. Что же будет со Стокгольмом, Америкой и снова с Лондоном? Надо всех предупредить об этом. Может быть, будет возможность оформить мне визу на отдельных вставных страницах.

В Римини выходит «Рублев» как роман в конце месяца. Надо будет ехать туда на один день. В Милане очень заинтересовались «Сопоставлениями». Получил письмо от Луиджи Паини.

Слух от Лоры Яблочкиной («из верных источников» – что-то вроде Караганова): Тарковский остался в Италии и будет требовать сына через Красный Крест.

Анна-Лена говорит, что для разговора по поводу новой заявки «Жертвоприношения» надо ехать в Стокгольм. Это слишком сложно, надо ей позвонить и все устроить без меня. <…>

25 июля

Из Москвы ни слуха ни духа… Звонил Жиляеву. Он сказал: «Я же говорил тебе, что ответа не будет». «Нехотя» взял телефон Франко «на всякий случай». Написал письмо Шауре в ЦК. В следующий приезд в Рим – отправлю.

Жду ответа от Анны-Лены по поводу новой заявки. Надо начинать работать.

23 августа в Римини праздник по поводу выхода моей книги «Рублев». Надо ехать, но не хочется из-за Тонино.

27 июля

Вчера отправил письмо Шауре. Две копии. На всякий случай, если потеряется хотя бы одно…

Купил в антикварном магазине бронзовый крест с эмалью XVIII века, за 900 крон (120 долларов). Там бывают самовары, и не очень дорого.

28 июля

Вчера звонил прокатчик (итало-американец Mario De Vecchi) «Ностальгии» в Америке. Очень хочет, чтобы я приехал в Америку – там намечаются два фестиваля: один у Тома Лади, другой – в Нью-Йорке. И турне: Сан-Франциско, Лос-Анджелес, Чикаго, Нью-Йорк. Я объяснил мою паспортную проблему. Он обещал помочь. Хоть мне не хочется всей этой суеты (я чувствую себя очень усталым) – надо ехать. Это поможет прокату в США.

Прочел избранное Гумилева. Боже, какой бездарный и претенциозный субъект!

Звонил Франко Терилли и сказал, что и он разговаривал сегодня с De Vecchi и что тот сказал, что у него также ко мне какое-то предложение. Обстоятельства за то, чтобы мне ехать в США и встретиться с ним во время выхода «Ностальгии» на экраны. А дубляж? Неужели он дублировал «Ностальгию»! Этого никак нельзя было бы делать. Надо картину показывать с субтитрами. Только этого не знают прокатчики, RAI наплевать, а сами они не додумаются.

Здесь, да и вообще в Италии стоит жара, какой не помнят старожилы. Сегодня на горах у выезда из Сан Грегорио вспыхнул лес. Кто-нибудь бросил окурок или может быть, еще что-нибудь… Горит уже несколько часов. С темнотой зрелище стало устрашающим. Слышен треск пожара. Хорошо хоть, что нет ветра. Неприятный какой-то, нечеловеческий, безнравственный спектакль.