Текст книги "Ярость благородная. «Наши мертвые нас не оставят в беде» (сборник)"

Автор книги: Андрей Уланов

Соавторы: Роман Афанасьев,Леонид Каганов,Олег Синицын,Михаил Кликин,Сергей Чекмаев,Юлия Рыженкова,Максим Дубровин,Олег Кожин,Игорь Вереснев,Юлиана Лебединская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

А Симонов продолжал:

 
Нас пули с тобою пока еще милуют.
Но, трижды поверив, что жизнь уже вся,
Я все-таки горд был за самую милую,
За горькую землю, где я родился,
За то, что на ней умереть мне завещано,
Что русская мать нас на свет родила,
Что, в бой провожая нас, русская женщина
По-русски три раза меня обняла.
 

Тут я заметил, что у наших гвардейцев тоже глаза на мокром месте.

А Симонов уже читал про любовь без амбаров и щекотки:

 
В другое время, может быть,
И я бы прожил час с чужою,
Но в эти дни не изменить
Тебе ни телом, ни душою.
Как раз от горя, от того,
Что вряд ли вновь тебя увижу,
 
 
В разлуке сердца своего
Я слабодушьем не унижу.
Случайной лаской не согрет,
До смерти не простясь с тобою,
Я милых губ печальный след
Навек оставлю за собою.
 

Егоров-то наш не своим делом все это время занимался, подумал я. Лучше бы он писал стихи, как Симонов, и потом зачитывал их нам на политзанятиях. Толку было бы больше. А то: летчик должен любить свою машину!Без тебя не разберемся!

Взвилась в небо зеленая ракета – сигнал на взлет дежурной паре. Где-то рядом с нашим аэродромом появились самолеты врага. Такой поэтический вечер испортили!

Когда я выбежал из КП, в небе уже было несколько зеленых ракет, значит, дело совсем плохо, и надо взлетать всем, кто может. С запада доносился протяжный гул моторов: бомбардировщики. Но солнце клонилось к земле, и я ничего не смог разглядеть. Техники уже стояли у самолетов, а вот летчиков я пока не видел. Под грохот зениток два «мига» выруливали на взлет.

Только бы их не разбомбили на аэродроме! Только бы успели подняться в небо!

Скорее всего будет маневренный бой, тогда и мой «ишачок» себя покажет!

Я взлетел, набрал высоту и сделал круг над аэродромом. Бомбардировщиков не было. Истребителей тоже: ни наших, ни вражеских.

Потом комполка пошутит: «Увидели Стрижа и сбежали». На самом деле они просто перестроились. Не ожидали зенитного огня.

С полосы один за другим поднимались «миги» и «лаги».

В этот раз я решил прямо посмотреть в глаза войне и честно встретиться с врагом лицом к лицу. Сколь можно быть наблюдателем?

Но стоило мне приблизиться к нашим самолетам, как бой уже заканчивался. Я метался от одной группы к другой и каждый раз опаздывал. «Ишачку» банально не хватало скорости. В очередной раз проследив за пикирующим «мессером» и увидев, как наши «миги» ложатся на обратный курс, я вдруг заметил далеко на западе черную точку. Все, прочь сомнения! Я развернул самолет и помчался на врага. «Точка» приближалась. Враг летел мне навстречу. Это не страшно: в лобовой атаке «ишачок» чувствует себя прекрасно. Мне ничего не грозит. Мотор убережет меня от пулеметных очередей. Вот я уже вижу очертания его самолета. Припадаю к коллиматорному прицелу. Ну же, подойди еще ближе. Еще! Вдруг мой противник делает вираж, и я вижу на голубых крыльях красные звезды. Одеревенелыми пальцами веду ручку влево и на себя. Ложусь на обратный курс.

Чуть не подбил комэска.

Он догоняет меня, пристраивается справа и показывает рукой в направлении аэродрома. Я киваю и держу указанный курс. Комэск идет сзади. Прикрывает. Или присматривает, чтобы я снова «геройствовать» не начал?

В очередной раз оборачиваюсь: нет комэска. А, вот он, мчится к россыпи черных точек. Зачем? Они же не на наш аэродром идут!

Сначала я решил полететь за ним, но потом одумался. Какой смысл? От меня толку немного. Лучше я догоню наших и позову помощь. Может, и успеют. Они же гвардейцы! Фашист никуда не денется.

 
Знай: никто его не убьет,
Если ты его не убьешь.
 

Только вот пока я их догоню, помогать уже будет некому. Ситуация складывалась безвыходная. Надо действовать, а я все думаю. Наверное, это и есть трусость. Но и погибать просто так не хочется. И самолет терять – тоже.

Почему же больше никто не оглянется? Почему никто не летит мне навстречу? Гвардейцы! Ну ладно на моего «ишачка» никто радиостанцию не поставил. Зачем она шуту? Но у комэска-то радио есть! Неужели пулями повредили?

Определенно с этим думаньем надо заканчивать!

 
Опять мы отходим, товарищ,
Опять проиграли мы бой,
Кровавое солнце позора
Заходит у нас за спиной.
 

Нет, это будет не солнце (оно-то как раз впереди), а пылающий «миг-3». И меня сделают виноватым.

Вот ведь вспомнилось не к добру! Товарищ Симонов мне руки не подаст. И водку со мной пить не станет. Ну и не надо! Я вообще непьющий. А Егорову скажу, что ничего не видел. Дескать, погнался за врагом и не догнал!

Эх, Игнатьев-Игнатьев… Фрица, говоришь, на блюдечке подносят? Да тут их целый поднос: бери – не хочу!

Вот если бы у меня был 185-й с тремя синхронными ШВАКами (масса секундного залпа три с половиной килограмма!) плюс восемь эрэсов под крыльями, я бы долго не размышлял: сразу бы сектор газа вперед, а ручку повел вправо и на себя!

Видимо, я серьезно размечтался, потому что тело решило действовать: руки непроизвольно дернулись, и мой «ишачок» пошел на боевой разворот. После такого давать задний ход было бы очевидной трусостью. Что бы подумал обо мне товарищ Симонов? Какой бы стих обо мне написал? А Игнатьев?

Мне ничего не осталось, как следовать за мечтой. Лучше уж так, чем задыхаться от страха и ненависти к себе. Помечтаем напоследок!

Не знаю, почему меня потянуло на высоту, ведь можно было развернуться виражом. Наверное, я уже впал в эйфорию: выше, выше и выше! Оригинальный способ заглушить страх. Но вместо страха я заглушил мотор. На пяти тысячах он стал терять мощность, потом закашлялся и заглох. Этого следовало ожидать, но мы же размечтались о благословенном самолете с тремя синхронными ШВАКами! Об истребителе, который на шести тысячах делает семьсот километров в час! Правильно говорил Егоров: «Летчик должен любить СВОЙ самолет». Вот «ишачок» и отомстил. Теперь пока разгонишь винт пикированием, пока заведется мотор, комэска уже в живых не будет. А мститель из меня никакой.

Страх куда-то исчез, но появилась горечь предательства и обманутых надежд. «Ишачок» устремился вниз. Я закрыл глаза. Когда тебя на земле за человека не считают, это еще ничего. Но когда небо вот так в наглую предает и обманывает, – это уже слишком. Что же ты заглох, «ишачок»? Где же вы, мои ШВАКи? Где вы, семьсот километров в час?!

Двигатель снова закашлялся, задрожал, его тряхнуло в раме так, что я чуть не вылетел из кресла, а в следующий миг в кабине раздался вой, и меня прижало к спинке.

Я открыл глаза: истребитель мчался к земле на форсажных оборотах. Мне осталось только потянуть ручку на себя и нырнуть в облака.

Выныриваю из облаков прямо на четверку «юнкерсов» и два «фокера» сопровождения. Угол атаки – как на заказ.

 
Так убей же хоть одного!
Так убей же его скорей!
Сколько раз увидишь его,
Столько раз его и убей!
 

Две коротких очереди – и «фокеры» отправляются в пламенное пикирование. На «юнкерсы» пришлось потратить все эрэсы. Теперь и комэску можно помочь. Вон он все крутится с четырьмя «мессерами». Уже с тремя: один ко мне мчится. Добро пожаловать в лобовую! Открываю огонь со ста метров. «Мессер» заваливается на крыло. Из-под капота – пламя. Кажется, еще винт отлетел. Оставшаяся тройка у меня как на ладони. Один пытается сделать вираж. Короткая очередь – и у него взрывается двигатель. Второй идет на вертикаль, подставляясь под мои пушки. Снова короткая очередь – хвост отделяется – и «мессер», кувыркаясь, падает.

Остался последний. Уходит пикированием. Пусть. Бомбардировщики сбиты, истребители вышли из боя: можно возвращаться. Комэск держит курс на аэродром, а я снова исчезаю в облаках. Я хочу подольше удержаться в небе, пока сон не закончился.

Движок слабеет, вот он перестал тянуть, вот закашлялся и содрогнулся в раме. Я закрываю глаза. Я готов проснуться.

Встряска – и снова гудит мотор.

Я открываю глаза, выныриваю из облаков и пытаюсь догнать комэска…

О, вечер геройской славы! Приятные, чертовски приятные ощущения. Теперь отец может мною гордиться. Я заявил командиру полка о девяти сбитых самолетах. Комэск подтвердил. Кстати, у него действительно пулей пробило радиостанцию.

На следующий день нас вместе с комэском и комполка вызвали в штаб дивизии. Даже «эмку» прислали специально по наши души. К этому времени я уже знал, что Земля подтвердила все сбитые мной самолеты. Думал, награждать будут.

Но нет…

– Присаживайтесь, товарищи гвардейцы, – сказал генерал-майор Сысоев и пододвинул каждому из нас свеженький номер «Красной Звезды». – Непростая ситуация с вами получается.

Смотрю – на первой же странице заголовок:

«И-185: БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ, ИЛИ ДЕВЯТЬ САМОЛЕТОВ ЛЮФТВАФФЕ!»

Подпись: К. Симонов.

А генерал продолжает:

– Рядовой Стриженов, я очень подробно ознакомился с историей вашего вчерашнего полета, и все же кое-что мне бы хотелось уточнить. Вы на каком самолете летаете?

– На «и-шестнадцатом».

– То-то и оно. А про И-185 что-нибудь знаете?

– Я летал на нем несколько раз. Во сне.

– Замечательно! Все, больше вопросов не имею. Итак, товарищи гвардейцы, здравый смысл подсказывает, что или старший батальонный комиссар Симонов ошибся, или рядовой Стриженов по непонятным причинам вошел в преступный сговор с комэском, причем узнал даже то, что комэск знать не мог. Но это еще не все. Мы связались с 728-м гвардейским авиаполком в Старице. Именно там проходят испытания новые истребители Поликарпова. Вчера никаких вылетов на «сто восемьдесят пятых» не производилось. Но при этом у «образцового» в пушках осталось только пятая часть боекомплекта, а эрэсы вообще исчезли. Итак, здравый смысл подсказывает, что доблестные гвардейцы 728-го полка тоже врут. Вот вам объективные данные. Будем делать выводы? Да, кстати, чуть не забыл: еще нужно учесть, что рядовой Стриженов вернулся на аэродром с полным боекомплектом. Такая вот получается загадка. Есть что сказать?

Мы с комэском молчали, а комполка не выдержал:

– Попрошу учесть, товарищ генерал-майор, что девять сбитых самолетов все-таки имеются в наличии, а не являются выдумкой.

– Учтено. И четыре сбитых комэском тоже. Еще реплики будут?

Реплик не было.

– Товарищи, я в этой магии разбираться не хочу. Если девять самолетов люфтваффе сбиты вопреки здравому смыслу, то мне такой смысл не нужен. Мне нужно, чтобы самолеты врага продолжали падать. И если для этого рядовому Стриженову придется летать во сне хоть по двадцать часов в сутки, я готов дать ему официальное разрешение. Вы меня поняли?

– Так точно! – ответили мы хором.

– Тогда слушайте и запоминайте. Рядовой Стриженов совершил взлет на истребителе И-16, потом пересел на истребитель И-185, на котором учился летать во сне, подбил девять самолетов противника, снова пересел на И-16 и вернулся на аэродром. Где именно проходили пересадки – военная тайна. Вы меня поняли?

– Так все и было! – сказал я.

– Замечательно! Сбитые самолеты мы вам полностью подтверждаем. В наградных списках вы уже есть. Официально вы летаете только на И-16. В 728-й авиаполк будет отправлено распоряжение держать «образцовый» всегда в боевой готовности. Все «пересадки» – военная тайна. С вашим техником, гвардии лейтенантСтриженов, необходимые беседы уже проведены, но Бога ради, возвращаясь на аэродром, проверяйте боекомплект. Не пожалейте пару-тройку очередей по березкам.

Сохранить «военную тайну» мне не удалось. Во время очередной тревоги мой техник блаженно завопил:

– Пулеметы не заряжены!

– Это не имеет значения, – сказал я. – Убери колодки и от винта!

– Но какой смысл…

– От винта!!!

– Колодки убраны! Есть «от винта»!

А потом и вовсе никто не удивлялся, если слышал краем уха, как мой техник вопрошает: «Вам пушки-то заряжать или так «фридриха» воспитаете?» – «Заряжай-заряжай, – отвечал я. – Попробуем для начала по-хорошему».

Говорили же про Покрышкина, что он может летать на бревне! И тоже никто не удивлялся.

После 185-го я наконец-то почувствовал «ишачка», и мне уже не требовались метаморфозы, чтобы ринуться в бой. Я не боялся израсходовать боекомплект, встретив эскадрилью новеньких «фридрихов». Я знал: в нужный момент двигатель «ишачка» закашляет, содрогнется в раме и в следующее мгновение в моих руках окажется вся мощь лучшего истребителя Второй мировой войны.

Андрей Уланов
Долететь до облака

Тринадцать лет. Кино в Рязани,

Тапер с жестокою душой,

И на заштопанном экране

Страданья женщины чужой;

Погоня в Западной пустыне,

Калифорнийская гроза,

И погибавшей героини

Невероятные глаза.

Апрель. Недалеко от станицы Поповическая

– Из-за этих стихов тебя ковбоем прозвали? – помолчав, спросила девушка.

– Что? – парень на миг растерялся. – А-а… нет. Просто когда мы в Аджи-Кабуле машины получали, на моей ковбой был нарисован. В шляпе, с сигарой, револьвер дымится… ну и пошло-прилипло. А кто тебе рассказал?

– Марина из второй. Та, что с вашим Глинкой ходит.

– Со старшим или с младшим?

– Который «ДБ».

– Понятно…

– А кто этого ковбоя нарисовал? И зачем?

– Ну, мне-то не докладывали. Может, его спецом купили от какой-нибудь Мичиганьщины или где там эти ковбои водятся… Оклахомы, во! – вспомнил парень самое экзотическое, на его вкус, название. – Скинулись, значит, всем ихним колхозом, в смысле, ранчо и сказали: постройте на наши трудовые доллары самый лучший на свете истребитель, отправьте его в СССР, вручите там самому лучшему летчику, и пусть он бьет на нем фрицев так, чтобы самому фюреру каждый день с утра до ночи икалось.

– И как, многих уже сбил?

– Ну-у… – парень замялся, – …трех. – И, помявшись еще немного, тоном ниже добавил: – В группе.

К его радости, девушка то ли не расслышала последние слова, то ли не придала им особого значения. А и правда, с надеждой подумал он, с чего бы стрелку бомбардировщика разбираться во всех тонкостях истребительской «кухни». Ну, в группе, и что с того? Зато честно сказал, не накрутил – чужого не надо. А так… в бою был, стрелять – стрелял, даже видел, как попадал… вроде. В конце концов, когда одного «хейнкеля» всем звеном поливают, сам черт не разберет, чья пуля самая распоследняя и решающая. 111-й – зверюга живучая, его из одних пулеметов валить, семь потов сойдет…

Вслух он этого, понятное дело, ничего не сказал. Впрочем, ничего подобного девушка и не ждала.

– Скорей бы уже май, – мечтательно вздохнула она. – Чтобы зеленое все… и тепло.

– Ага, – поддакнул парень. – И чтобы вода теплая. Как раз немцев закончим с Тамани выбивать, а где Тамань, там и Крым. Если будем на Севастополь базироваться, ребята рассказывали – там от аэродрома до моря два шага.

– Да, хорошо бы… только если Крым возьмут, нас ведь наверняка сразу перебросят. Вас-то уж точно.

– Ну почему «сразу перебросят»? – возразил парень. – С Крыма ого-го как можно летать… до самой Румынии.

– Наверно.

– Вот. И нас – в сопровождении. Кому-то ведь нужно, – подвинувшись вплотную, он обнял девушку за плечо, – вас, таких красивых и замечательных, повсюду сопровождать.

– А еще могут в тыл отвести. – Девушка снова вздохнула. – Потери большие.

Парень промолчал.

В начале марта, когда их полк перебросили на фронт, в нем было три десятка самолетов – новеньких, только что полученных по «южному мосту» от союзников «кобр» и «киттихауков». Сейчас, месяцем позже, их осталось семнадцать. Впрочем, для полка, в котором почти половина летчиков шла в первый бой, это был еще очень и очень хороший счет. Особенно по сравнению с прошлыми годами, когда такие же полки за считаные недели выбивались немцами «под ноль».

– А знаешь, – с наигранной веселость предложил он. – Давай так: если сейчас не выйдет, после войны сюда приедем. Я буду в местной авиации летать, а ты свою археологию раскапывать в этом… ну как его… Гликогене. И купаться, купаться, купаться… потом загорать до черноты и опять в море.

– Эльтиген, – девушка негромко засмеялась. – Эльтиген, в переводе с татарского значит: «Край героев».

– А-а… ну, значит, стану героем.

– Ох, Пашка, какой же ты иногда смешной…

– Это хорошо или плохо?

– Хорошо, конечно же.

Девушка встала, одернула юбку.

– Уже уходишь? – расстроенно спросил парень.

– Да. Мне пора. Я же говорила, завтра с утра вылет. У тебя, кстати, тоже.

Он лежал, подложив под голову парашют, и смотрел в небо. Безоблачное. Тучи были на юго-востоке, лейтенант видел их там, наверху, делая круг перед заходом на посадку, но сюда они пока не добрались. Может, через пару часов дойдут, ветер подходящий. Если повезет, с надеждой подумал он, то и дождь на остаток дня зарядит. Поспать можно будет…

– Опять на форсаже гонял? – донеслось от самолета.

Павел не ответил. Не было ни сил, ни желания говорить… только лежать. Остатки воли уходили, чтобы держать глаза открытыми. Чуть ослабь контроль – и разом провалишься в сон, из которого выдернут минут через десять, и будет башка трещать, как от дрянной самогонки.

– Тебе-то хорошо, – продолжал бурчать техник. – Ты-то там себе гоняешь в свое удовольствие. А с меня Михайлов, если что, стружку спустит почище, чем с движка…

– Слышь, Валерьяныч, – окликнул техника сержант-вооруженец, на секунду отвлекшись от шаманства над крыльевым пулеметом. – Замолк бы ты.

– Я-то замолкну, – все так же ворчливо, но уже тоном ниже продолжил техник. – Замолкну. Только меня ж потом товарищ инженер за горло возьмет и нежно так, по-интелехентному спросит: «А скажи, Петр Валерьянович, отчего это у новехонькой машины ресурс двигла в нуль ушел? Корова его языком слизнула?»

– Угу, корова. – Сержант выразительно постучал пальцем по крылу, на котором отчетливо выделялись протянувшиеся от пулеметных стволов полосы копоти. – Проворная такая корова… «Мессер» называется.

При этих словах лейтенант вздрогнул, словно его окатили холодной водой. Слишком уж свежо – меньше часа – было воспоминание о двух черных тенях, свалившихся из пустоты, с чистого неба. Как? Откуда? Двадцать секунд назад их еще не было и в помине, а сейчас они уже падали на его пару в пологом пике. Отчаянный крик ведомого «Ковбой, «мессеры» сверху!» резанул по ушам, рука вперед, переключатель подачи на «фулл рич», пришпоренный двигатель обиженно взвыл, раскручивая вал на запредельные обороты. Павел ушел разворотом вправо, ведомый влево – немецкая пара «охотников» проскочила мимо и ушла, получив напоследок «соли на хвост» в виде заведомо недотягивающей очереди от погнавшейся за ними пары комэска из верхнего эшелона. Считай, легко отделались, даже не зацепило никого, но назвать это «легким испугом» язык бы не повернулся. Испуг был еще тот – после такого сердце начинает стучать в ритме движка.

– Пашка, хорош валяться, – ведомый выглядел просто до отвращения бодро. Ну да, он-то всю ночь дрых без просыпу. – Командир зовет.

Комэск говорил тихо, почти шепотом, скупо роняя слова. Он никогда не повышал голос – капитан, орденоносец, пять сбитых лично и семь в группе, седой как лунь «старик», и все это в неполные двадцать.

– Идем на прикрытие. Девятка «пешек» из 125-го бап-а. Цель – Верхне-Баканская. Их позывной «Береза», наш – «Сосна». Я – в расчистку. Ковбой держит верх, Сергей – ближнее. Вопросы? Нет? Тогда по ма…

– Тарищ капитан, – Павел шагнул вперед. – Разрешите сегодня мне в ближнее.

Комэск размышлял над его просьбой секунды три, показавшиеся Павлу часами.

– Хорошо. Еще вопросы есть? По машинам. Вылет через десять минут.

«Пешек» они встретили почти сразу же после взлета. Еще подлетая к ним, лейтенант разглядел номера на ведущей машине и едва не заорал в полный голос от радости. Номера с пятерки, значит, это ее эскадрилья, Танина. Таня-Таня-Танечка-Танюша…

Он прошел над строем «пешек» и, увидев знакомую светловолосую головку в колпаке блистера, не выдержал – закутил самолет в бочку, свечой ушел вверх, на петлю, нырнул под строй и тут же выскочил буквально перед носом ведущего бомбера.

– Ковбой, прекращай джигитовку! – фыркнули наушники голосом командира верхней пары. – А то схлопочешь месяц губы за воздушное хулиганство, и будет потом твоя зазноба передачи таскать, хе-хе-хе, орлу молодому в темнице сырой.

– Ладно, ладно.

Сбавив обороты, Павел подвел самолет к Таниной машине. Девушка, нарочито хмурясь, погрозила пальцем… и не выдержала, рассмеялась. Лейтенант улыбнулся в ответ и тут же, посерьезнев, качнул ручкой, уходя в сторону. Время шуток закончилось, дальше начиналась чужая земля и чужое небо.

Самолеты шли над линией фронта, хваленая немецкая «Голубая линия», с воздуха выглядевшая черной, тянулась внизу. Десятки километров траншей, дотов и дзотов, сплошные минные поля: полоска кубанского чернозема, в которую за прошедшие месяцы было вколочено столько взрывчатки, свинца и стали, столько пролито пота и крови, что порой казалось – из-под земли здесь должны тянуться не зеленые ростки травы, а багрово-ржавые прутья боевого железа.

И сейчас там стреляло, горело, взрывалось, в дымно-черной мясорубке перемалывая очередные тонны металла и человеческие судьбы. За спиной у немцев был пролив, а впереди – Кавказ, нефть, к которой они так рвались в прошлом году и почти дошли. А сейчас опять весна, и чем не шутит черт: до сих пор лето было их, они, оттаяв и обогревшись, снова рвались вперед, проламываясь танковыми клиньями. Они отлично знали цену таманскому плацдарму, до последнего цепляясь за каждый клочок земли.

Цель: станица Верхне-Баканская, россыпь коробок-домиков, рассеченная блестящей стальной ниткой железной дороги, показалась впереди через двадцать минут. От комэска – ни звука, только у края неба, если вглядеться, скорее угадывалось, чем виделось, суматошное мельтешение черточек. Дрался там капитан, уведя за собой вражеский патруль, или кто-то другой – сейчас это никакого значения не имело. Небо над целью было чистым – вот что сейчас было важно, единственное, что сейчас было важно.

– «Сосна», уходите наверх, ждите нас, – донесся сквозь треск помех голос лидера группы. – «Березкам»… р-р-работаем!

Лейтенант плавно взял на себя ручку, и самолет, послушно приподняв нос, принялся карабкаться вверх. Ведомый повторил его маневр. Под ними «петляковы» разомкнули строй, увеличивая дистанцию между самолетами. Почти сразу же вокруг них начали вспухать облачка разрывов – ударили зенитки.

«Все-таки нам проще, – тоскливо подумал Пашка, – много проще. В воздушном бою от нас хоть что-то зависит, а заход в зону зенитного огня – голая статистика. И чтобы держать бомбардировщик на боевом курсе, когда по тебе лупят десятки стволов, машину ежесекундно трясет от близких разрывов, осколки рвут плоскости, дырявят фюзеляж, а самолет ведущего только что превратился в огненный шар от прямого попадания, для этого нужно больше, чем просто смелость. Для этого нужно верить в свое бессмертие».

Он увел свою пару на семь тысяч, когда там, под ними, медленно ползущие среди вспыхивающих облачков «пешки» одна за другой принялись нырять вниз. Вот на земле вспух первый грибок, с высоты казавшийся игрушечным, совсем не страшным – и спустя долгие секунды до него низким, на грани слышимости, «ах-х-х» донесся грохот. И еще один, и еще!

Там, внизу, фугасные пятисотки перемешивали небо с землей, оставляя на месте заставленных вагонами путей лишь череду дымящихся воронок.

Прошла, казалось, вечность, пока бомбардировщики вновь стали различимы на фоне земли – освободившись от бомб, они быстро набирали высоту и скорость. Три… пять… шесть… семь! Двух машин не хватало!

Нет!

Перевернувшись, он спикировал вниз и, пристроившись чуть выше «пешек», принялся до рези в глазах всматриваться в номера. Так и есть, «пятьдесятдвойки», Таниного самолета, не было в укоротившемся строю.

Лейтенант с трудом подавил желание завыть, до крови прикусил губу, оглянулся назад – и увидел на фоне темных столбов над разбомбленной станцией силуэт еще одной «пешки». Та медленно карабкалась вверх, за левым крылом тянулся дымный след.

Это была «пятьдесятдвойка». Левый мотор горел, фюзеляж и плоскости были в густой ряби осколочных дыр, в блистере стрелка – стрелка! – было пусто, но самолет упрямо тянул, пытаясь нагнать быстро уходящую на восток группу.

И совсем не было времени думать, просчитывать варианты. Сейчас, на отходе, немцы наверняка навалятся всей толпой, какую только смогут стянуть, и одинокий, да еще без стрелка, бомбер будет расстрелян за пару секунд первым же «мессером». Но семеро одного не ждут, на войне – особенно. Здесь один, там семь, жестокая в своей простоте арифметика боя…

– Володька, уходи к основной группе.

– Ковбой, ты чего?

– Уходи, я приказываю!

– Пашка, ты что, рехнулся!?

– Уходи. Втроем вы справитесь, а я доведу подбитый.

– Пашка! – ведомый, казалось, вложил в этот крик всю свою рвущуюся напополам душу. – Пашка, не дури! Один ты ничего не сможешь, тебя сожрут, ну, е-мое! Серегина пара справится, они ж идут все вместе, на крайняк, отмахаются пулеметами!

– Володька… – лейтенант сглотнул подступивший к горлу ком. – Уходи. Не хрен вдвоем под трибунал подставляться. Уходи… я прошу тебя… как друга, лучшего друга, какой у меня в жизни был. Уходи.

Сквозь треск помех он расслышал какой-то неясный звук, но так и не понял, что это плачет его ведомый – в кабине истребителя некого стесняться, и сержант плакал, утирая слезы затянутым в перчатку кулаком. Он ушел вперед, нагоняя основную группу, и Пашка с «пятьдесятдвойкой» остались позади. Остались одни.

Это было, как наваждение, но, глядя на уходящий строй, лейтенант вдруг увидел хвост длинного каравана, а рядом – одинокий отставший фургон, верх из выцветшего на солнце полотна, лошадь хромает, и держащая поводья девчонка закусила губу. А на поясе два «кольта», карабин в руках, и патрон уже дослан – плевать, что на этой равнине по индейцу за каждым кустом!

Откуда оно взялось? Черт его знает… может, каким-то мистическим образом передалось из далекой страны за океаном, вместе с тонкой пачкой долларов, которые старик с выдубленным ветром и солнцем лицом передал в ихний фонд обороны – и вошло в дюраль на заводе Кертисса, вместе с заклепками. А потом дальняя дорога: в порт, морем через кишащую «волчьими стаями» Атлантику, вокруг Африки, «южный маршрут», выгрузка в иранском Хорремшехре, сборка в Абадане, дальше уже своим ходом до Азербайджана. Ну или, может, просто пришло ниоткуда. Кто знает…

Лейтенант и не пытался думать – его внимание уже полностью заняли черные точки, быстро приближавшиеся справа. Черт, сколько же их? Шесть? Восемь? Нет, шесть. А может, все-таки пролетят мимо? Нет, точки, уже ставшие крестиками, сменили курс, подходя ближе. Спустились до семи… сбавили скорость, присматриваясь к будущей добыче. Торопиться им было некуда, а значит, можно спокойно, со вкусом спланировать атаку – зная, что у тех, внизу, каждое мгновение этого растянутого ожидания смерти сжигает нервы не хуже форсажного режима. Смерти ведь боятся все, вернее, почти все. Только бывают моменты, когда отдельные представители рода человеческого просто забывают о ней, по разным причинам, но чаще всего заранее списав себя со всех счетов, потому что не так уж важно на самом деле, сколько минут, дней или десятилетий ты коптил небо. Важно лишь то, что ты успеешь сделать.

«Ну давайте же, давайте, – лихорадочно шептал лейтенант, облизывая враз пересохшие губы. – Вот он я, «сидячая утка», давайте, бейте! Бомбер уже подбит, он от вас никуда не денется, с ним вы успеете разобраться после. Ну же!»

Он даже боялся поворачивать до конца голову, лишь краем глаза следя за немцами – и потому едва не пропустил момент, когда ведущая пара «худых» разом завалилась набок, заходя в атаку на одинокий русский истребитель. Ближе, ближе… пора!

Закусив губу, он рванул ручку – «аллисон» обиженно взвыл, откашлявшись дымом, самолет рванулся вперед и сразу же накренился: Павел закрутил нисходящую бочку, небо поменялось местами с землей. Немецкая пара проскочила вперед, и лейтенант, выводя машину обратно в горизонталь, поймал наползшие на прицел узкие силуэты и вдавил гашетку – длинно, щедро расходуя боекомплект. Красная сшестеренная «гребенка» ушла вперед, и там, впереди, то ли законы вероятности, а скорее всего – немыслимая шальная удача свели несколько крупнокалиберных пуль и «стодевятый» в одной точке пространства. Ведомый немецкой пары дернулся, просел, вытягивая за собой белый шлейф из пробитого бака, и лейтенант, совсем по-детски восторженно взвизгнув, подался вперед, наваливаясь на ручку – достать, достать, добить гада! Но почти в тот же миг перед ним почти впритирку прошли дымные нити трасс. Вторая пара «худых», падавшая сверху, издалека открыла огонь, отсекая чертового «ивана» от подбитого товарища. Быстро опомнились твари, ничего не скажешь, «эксперты», мать их н-на…

Остаток даже не фразы – мысли – пропал, вдавленный назад жуткой, до темноты в глаза, перегрузкой. Павел вздернул самолет вверх, навстречу «мессерам», черные силуэты промелькнули мимо. Главное, не потерять скорость, иначе – все, конец! И поменьше лезть на вертикали…

Лейтенант отчаянно мотнул головой – третья пара, начавшая уже заходить на «пешку», с отворотом ушла вверх. Вторая разворачивалась внизу, эти сейчас не опасны, им еще высоту набирать. Подбитый – ага, вот он, похоже, решил уковылять домой к мамочке и ведущего в няньки выклянчил, чтобы никакой случайный русский истребитель не обидел калеку по дороге. Ладно, черт с ним, главное, здесь и сейчас теперь счет: четверо против двоих.

«Пешка» уже успела уйти вперед, и одно мгновение он дернулся было нагнать ее, дать шанс штурману поучаствовать в беседе, чем черт не шутит. Но почти сразу передумал и резко, «на кончике крыла» развернувшись, бросил самолет в атаку на нижнюю пару.

Обер-лейтенант Альфред Кабиш очень устал.

Это был уже третий его вылет за сегодняшний день. Первый, на сопровождение корректировщика, прошел без происшествий – судя по всему, русские наблюдатели проспали их появление, да и пилот «рамы» явно не горел желанием особо задерживаться по ту сторону «Голубой линии». Но уже во втором вылете им пришлось драться всерьез – с шестеркой новых «лагов», упорно рвавшихся к подопечным штурмовикам. Будь возможность, Кабиш бы вообще не ввязывался в этот бой – четверо против шести в небе Кубани звучало вовсе не так заманчиво, как год назад, когда одного вида «сто девятых» обычно хватало, чтобы русские истребители становились в оборонительный круг. Но вчера он уже имел одну крайне неприятную беседу с командиром группы на тему больших потерь у прикрываемых. И выслушивать ее второй раз… лучше уж подраться с «иванами».

Это был тяжелый бой, в котором явно не было новичков ни у одной из сторон. У русских были слетанные пары – исключение, с каждым днем все больше становившееся похожим на правило – их никак не удавалось разбить, да и в целом они дрались грамотно и упорно. Лишь на пятой минуте Альфреду наконец удалось вогнать очередь в тупорылый капот одного из ведомых «лагов»: черно дымя, тот завалился на крыло и ушел к земле, а на лейтенанта тут же насела еще одна пара. Когда он стряхнул их с хвоста и глянул вниз, костра там не было. Может, русский не взорвался, а скорее всего – снизившись, выровнял самолет и ушел. Впрочем, это было неважно: фотопленка зафиксировала победную очередь, и сбитый ему, скорее всего, зачтут, а что там было на самом деле – да какая разница?! Одним «иваном» больше или меньше, все равно их прибавлялось день ото дня. Эскадра в прямом смысле разрывалась на части, пытаясь хоть как-то даже удержать не господство – какое уж тут господство! – хотя бы шаткое равновесие на этих проклятых бесконечных просторах. И таяла, словно кусочек сахара в кипятке.