Текст книги "Ярость благородная. «Наши мертвые нас не оставят в беде» (сборник)"

Автор книги: Андрей Уланов

Соавторы: Роман Афанасьев,Леонид Каганов,Олег Синицын,Михаил Кликин,Сергей Чекмаев,Юлия Рыженкова,Максим Дубровин,Олег Кожин,Игорь Вереснев,Юлиана Лебединская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

Игорь горько усмехнулся:

– Меня чаще называют Отмороженным. Расскажи еще о ДОТах. Что угодно. Может, меня осенит.

Рома подумал и сказал о наболевшем:

– А знаешь, многие ДОТы давно в мусоросвалку превратились. А некоторые – просто песком засыпают. По самую крышу.

– Да, говорили на экскурсии, – буркнул Игорь. – Жаль, что никто не додумался засыпать ДОТ Ледяного. Может, не было б этих кошмаров.

– Может, еще и додумаются. Они тонны песка привозят. Дешевле, мол, чем поддерживать укрепрайон в нормальном состоянии. Дешевле им! А ведь это – не просто коробки каменные. За каждым из них стоят человеческие жизни, погибшие солдаты…

– Угу, – мрачно протянул Игорь. – И один из этих погибших намертво поселился в моей голове.

Рома не к месту подумал, что друга не зря называют «Отмороженным». А еще подумал, что Алиса – и та сильнее заинтересовалась судьбою КиУР, чем якобы страдающий от него Игорь. Поговорил с ней десять минут, у девчонки аж глаза загорелись. Обещала присоединиться к следующей экскурсии.

– Ну, как, осеняет тебя? – спросил он вслух и демонстративно посмотрел на часы.

– Нет. Песка в моих снах точно не было. А может, вообще ничего не было? После нашей с тобой последней встречи мне ничего и не снилось. Может, у меня это… сны по Фрейду? Что там танковая пушка символизирует?

– Жениться тебе надо, батенька! – зло бросил Роман, все сильнее утверждаясь в мысли, что его попросту разыграли. – И, кстати, о женах, меня моя ждет, так что… – он поднялся, отдал честь и пошел к двери.

– Нет, нет, подожди. А этот твой Суховеев, о нем хоть что-то известно, кроме… Да стой ты. Чего ты взвился вдруг?

– До свиданья!

1941, последние дни августа. Ледяной

Войска полевого заполнения отступают.

То ли отступают, то ли бегут, поди разбери. Говорят, приказ был. Плевать мне на приказ. Я здесь до конца. Я и Женька, рядовой Евгений Петрушин, – все, что осталось от нашего гарнизона. Один боец тяжело ранен и оттащен в полевой госпиталь в Гуте Межигорской, двое – под танки кинулись с гранатами. Вопреки приказу. Мальчишки. Увидели, что двум немецким жестянкам удалось Ирпень форсировать, и бросились наперерез. Герои. Ничего, выстоим. Рука сама гладит шершавую бетонную стену. Хорошая коробочка. Маленькая, но верная наша крепость. Выстоим. Патронов мало, запасов еды почти не осталось, на прикрытие полевого заполнения рассчитывать уже не приходится, но злости хватит на всю немецкую армию.

– Что, Ледяной, покажем им? – рядовой Петрушин. Храбрится. Хотя нет, и правда отважный. Вон, ранение в руку схлопотал, а в госпиталь не пошел. Мол, там люди с оторванными руками-ногами лежат, а я с царапиной попрусь! Хороший солдат! Я его еще в Харькове знал, он и до службы, до войны бойцом был, все местное хулиганье его боялось. И, пожалуй, единственный в армии, кто может обращаться ко мне не по званию, а по призванию – Ледяной.

Говорят, у человека незадолго до смерти вся жизнь перед глазами проходит. Вот и думай, с чего в последние дни то школьные годы в памяти всплывут, то отец не к месту вспомнится. Отец… Приехал ты как-то в гости, даже не в гости, так – алименты занести. Я, малой, пацан десятилетний, выбежал и давай плакать: «Папа, папа!» А ты скривился: «Размазня растет, а не мужик». С тех пор я перестал плакать. И улыбаться почти разучился. И с годами все чаще слышал в спину, а то и в глаза: Ледяной.

– Пить будешь, лейтенант? – Женька протянул мне флягу.

– Отставить. Воду экономить надо.

Вообще-то, рядом Ирпень, но, во-первых, к нему еще проберись под обстрелом, во-вторых, дисциплина – превыше всего.

– Ты бы лучше рану промыл.

– Прорвемся, спиртом промою, – отмахнулся рядовой. – А не прорвемся – смысл в том промывании?

Кажется, после подобных фраз люди улыбаются. Вот только не смешно почему-то. Тем более что новая порция танков уже подползает к Ирпеню. После полученного позавчера отпора немцы стали осторожней. Но наглости и напора не убавилось. М-да, застряли мы. Гитлер рассчитывал на молниеносный захват Киева. Наши солдаты, узнав об июньской бомбежке, смеялись в уверенности, что выбьем немцев на раз-два, завершив войну в первый же месяц. Ошиблись все.

Танки, стреляя на ходу, упорно ползли к реке. Три, четыре, пять… Сколько ж вас? Словно почуяли, что огневые точки остались без поддержки полевых бойцов. Не сговариваясь, бросаемся с Евгением к пулеметам. В кои-то веки меня порадовало отсутствие герметизации на амбразурах. Можно стрелять вдвоем, одновременно.

Да уж, август выдался на славу. Весь июль войска укрепрайона Киева прочно держали оборону, а с первого числа – как прорвало. Помню первый бой на северном участке, доверенном 161-му – нашему! – пулеметному батальону. Пехота фрицев материализуется на противоположном берегу Ирпеня, марширует, как на параде. Затем расступается, на ходу разделяясь на взводы и отделения, пропуская вперед колонну танков. Красиво шли. Вот только «психологическая атака» не сработала. Не французики мы какие-нибудь, которых напугать легко. Мы и сами ужас наводить умеем, если понадобится. Встретили их слаженным огнем пулеметов и артиллерии, ДОТов и полевой армии, заставили сбиться с картинного ритма, рассредоточиться, сбавить темпы. Четыре дня назад встретили, а кажется – в прошлой жизни.

– Ледяной! Ледяной, очнись! Хватит. Патроны экономь, отступил немец! – И правда, попытка форсировать Ирпень снова закончилась для фрицев неудачей. Отползают, а я и не заметил. Отбили речушку. В который раз. И в этот момент я вдруг поверил, что мы выберемся. И я еще вернусь к матери. И к Лизе. Девочка моя. Единственная, кто разглядел за ледяной маской человека, все еще способного смеяться, а иногда даже плакать. Познакомились на годовщине свадьбы друга, в первый же день моего последнего отпуска. Последнего… – какое нехорошее слово. В первый же день моего крайнего отпуска. Вот, так лучше! Она заразительно смеялась весь вечер, а потом выяснилось, что нам домой по пути. Я отстранялся от нее, как и от всех людей, а она… она танцевала под луной и гонялась за ночными бабочками, словно шальной котенок. Я смотрел, как она резвится посреди темной улицы, и неожиданно понял, что хочу видеть ее снова и снова. Мы встречались почти каждый день, а потом я уехал, так и не сказав главного…

Но сейчас мне хотя бы есть ради чего возвращаться.

И я вернусь.

Я знаю. Я верю.

2010 год. Алиса

«Держаться подальше от Игоря. По-даль-ше! Как же, будешь тут держаться! Вышла прогуляться к озерам, а он – уже там! Сидит у воды, в никуда пялится. – Парень на берегу зашевелился, поднимаясь. – Ой-ой, сейчас увидит – скажет, что преследую его».

Алиса завертела головой, ища укрытие. В озеро прыгать поздно, в кусты – глупо. Еще и футболку красную надела, за километр видно. Может, пройдет мимо, не заметив? Он часто ходит «на своей волне»… На озера и то небось забрел случайно. Сколько лет гуляю по оболонскому оазису, ни разу не встречала. И почему его именно сегодня сюда занесло? Размышляя, Алиса все же забилась в кусты. Пушистый пекинес деловито ее обнюхал, фыркнул и побежал дальше. Так, на псов конспирация не действует, а на отморозков? Ага, кажется, уходит… Идет к дороге. Меня или не засек, или вида не подал. В любом случае, считаю до десяти, нет, до двадцати лучше, и иду дальше.

Визг тормозов.

Чей-то крик, заливистое тявканье. Вдруг становится невыносимо жарко, и отчего-то тяжело дышать. Алиса сама не заметила, что бежит. К дороге, туда, где, раскинув руки, лежит мужчина. Будто отдыхает. Красная машина, «Мерседес», кажется, застыл метрах в десяти от Игоря, красное пятно расползается по асфальту. А воздух вязкий, и потому бежать все труднее. Но все-таки она добегает. Падает рядом. Пульс, где этот чертов пульс нащупывается? Игорь открывает глаза и беззвучно шевелит губами. Что ты хочешь сказать, что? Это сон, снова сон, да? Как там мама говорила: кошмары снятся всем, но далеко не всегда что-то значат. «Скорую»! «Скорую»! Что вы стоите, как бараны?!» Кто это кричит? Она? Это ее голос? Толстая тетка в синем платье испуганно смотрит на Алису, встряхивается, хватается за телефон. И ощущение сна в тот же миг пропадает.

Игорь

Больно.

Я на войне? Хуже. Я здесь и сейчас. Герой своего времени. Кто заплачет о герое?

(– Позвонишь мне?

– Зачем? – равнодушный тон. – Завтра в клубе другую найду.

– Отмороженный!)

Прав Ромка – жениться надо было. Вот только не довелось. Не встретил родную душу. Полюбил одну – через полгода после похорон матери. Сильно полюбил, как ненормальный. А ей, стерве, не я был нужен, а одинокий холостяк с квартирой. Так сама мне и сказала, когда ее с другим застукал.

Ой, больно-то как. И свет в глаза.

Мама, мама! А через год после твоей смерти отец пришел. Знакомиться. Двадцать пять лет спустя. Был спущен с лестницы. Потом пытался заяву в участок на меня написать. Отвертелся. Но с людьми общаться как-то перехотелось.

Лиза, Лизонька, ты пришла ко мне. Ты здесь. Да, положи руки на лоб. Какие холодные руки. Они – как спасенье.

Лиза? Кто такая Лиза?

Не знаю никаких Лиз. И знать не хочу.

И я сейчас не под обстрелом, я в «Скорой». Огня нет, есть только озеро, на которое я, неизвестно зачем, потащился, есть подземный переход, которым я, непонятно почему, не воспользовался.

А танки, танки-то прут и прут. Суки!

Что вы там говорите? Я не брежу, я знаю, что я в «Скорой».

Лиза, Лиза, я вернусь к тебе.

Танки, фрицы, мы окружены.

Песок. Песок засыпает огонь, тушит лучше воды. Тем более что до воды не добраться, хоть она и рядом. Песок. Фрицы захлебываются в песке. Пес-с-с…

Ледяной (где-то вне времени)

 
– Не скажет ни камень, ни крест, где легли
Во славу мы Русского флага…
 

Не знаю, успел ли я пропеть эти строчки живым, или допевал уже мертвым. Знаю одно – мы победили. Сопротивление Киевского – нашего – укрепрайона задержало немцев на целых два с половиной месяца. И пусть оно было сломлено, но «молниеносного захвата» у гитлеровцев не получилось. Мы проиграли огромную битву, но выиграли целую войну.

А я хоть и умер, но остался жить.

Остался здесь. И пока я – МЫ – здесь, не пройдет враг. Не тот, старый – хоть странно это, но мы уже давно дружим с Германией – есть много иных супостатов, от которых надо отчизну охранять. И на прошлом свете, и на этом. Много войн, которые нужно выиграть. Как явные, так и незримые. Много людей, которым нужна помощь, хоть и не всякий помощь эту поймет и заметит.

Вот только мне все чаще кажется, что меня все же нет. Нет нас. То есть одной ногой мы еще тут, а второй… А второй уже не существует.

Я не боюсь исчезнуть, я боюсь оставить пост. Однажды, в 41-м, я его уже оставил, пусть и вынужденно, вместе с земной жизнью. Но тогда виною был немецкий огонь, а сейчас – кто?

2010 год. Роман

Девчонка встретила его у входа в больницу. Бросилась в объятья, как к родному.

– Слава богу, ты пришел! Я не знала, кому звонить. У Игоря же – родных никаких. А твой номер у него в телефоне нашла. Я больше никого из его друзей не знаю.

– Я понял, – он мягко отстранил девушку, приобнял за плечи. – Ты правильно сделала, что позвонила. Как он?

– Говорят, серьезных травм нет, он даже не в реанимации, в обычной палате, но, – Алиса всхлипнула, – с сердцем что-то. И все время бредит. Не узнает меня. По-моему, вообще не понимает, где он. Твердит про танки и какую-то Лизу. Кто это? Его девушка?

– Н-нет, вроде. То есть, может, и девушка, но я о ней ничего не знаю.

– Понятно. На какой-то миг, еще в «Скорой», Игорь пришел в себя и начал твердить: «Передай Ромке, чтобы чертов ДОТ песком засыпал. Пока он меня не убил». Собственно, после этого я и вспомнила о тебе… А что за бред? Какой песок?

– Неважно. Бредил, наверное. Пойдем к нему.

Друг умирал. Уже третий день подряд. Умирал непонятно от чего. Машина его еле задела, серьезных травм нет, переломов – тоже. Да, затылок рассек, швы наложили. И сотрясение мозга схлопотал, но, по словам врачей, небольшое. Тогда почему же он не приходит в себя? Почему не восстанавливается сердечный ритм? И что вообще случилось с сердцем, Игорь же никогда на него не жаловался. Врут врачи? Врут датчики? Не работают лекарства?

Да и с самим несчастным случаем что-то неладно. Водитель «Мерседеса» – дамочка средних лет – и очевидцы в один голос заявляют, что Игорь сам с разбега бросился на машину. Не под колеса, а именно НА авто!

Поговорить бы с Игорем, но… Рома вздохнул.

Ему стало стыдно. За последний с приятелем разговор. И страшно – вдруг разговор был последним? Он приходил в больницу каждый день, сидел рядом, надеялся, что друг придет в себя, узнает, улыбнется… Пойдет, наконец, на поправку.

Алиска вот тоже постоянно прибегает тайком от матери. Волнуется. Сильнее, чем хочет показать. Хорошая девочка. Добрая, заботливая, что этому нелюдиму не нравилось? Впрочем, ладно. Главное, чтобы выжил. А там, может, и Алиску оценит.

Рома вспомнил, как наутро второго дня девушка, услышав от врача неопределенное: «Мы не знаем, что с ним», рыдала на его, Романа, плече.

– Эти ДОТы твои… Может, и правда их песком? Нехорошее место какое-то. Игорь как с экскурсии вернулся, осатанел весь. Раньше просто нелюдимым был, а стал – как зверь. Плохое место.

– Нет, Алиса, – он осторожно гладил ее по волосам, длинным, пушистым. – Место хорошее. То есть печальное место, мрачное, но не злое.

– Тогда почему же. Почему?

Он не знал.

Игорь и Ледяной

Лес дышал белым облаком. Пушистым и невидимым. Дышал, слушал и ждал, ловил каждое мгновение, каждую секунду. Нельзя пропустить ничего. Каждое изменение в пространстве может быть судьбоносным: для одного человека или для целой страны. Заметить, передать, донести до сознания. Вот только люди толстокожие – шлешь им сигналы, шлешь, а они лишь глазами хлопают… А кто повосприимчивей – у тех нервная система ни к черту. И здоровье – соответственно.

Игорь стоял на окраине леса, у ДОТа, который так долго не давал ему покоя. Стоял и прислушивался к невидимому облаку. Ледяной там, наверху, мужчина был уверен. Отважный лейтенант звал его все время, но Игорь только сейчас смог прийти.

Страха нет. Именно потому Игорь уверен, это – не сон. Во сне было жутко, а здесь – спокойно и легко. И складывается ощущение бесконечной правильности. Подобное чувство возникает, когда что-то долго ищешь, а потом, наконец, находишь.

Но… Страх все-таки был. Только не его, не Игоря. Чужой и родной одновременно он пронизывал насквозь, окутывал душным одеялом.

«Не скажет ни камень, ни крест, где легли…»

Огонь, заливающий глазницы амбразур. Немецкий лейтенант в черном кителе с железным крестом на левой груди выпрыгивает из танка. Подходит к уже мертвому ДОТу, смотрит задумчиво. За ним – рядовой.

– Взрываем, как и все остальные? – выплевывает солдат.

– Найн, – отрезает лейтенант и возвращается к танку.

Найн… Даже враг склонился перед твоей смелостью, Ледяной. От Гуты Межигорской до Мощуна – все огневые точки подорваны немцами, а твоя нетронута. Тогда, в 41-м, ты не боялся ничего и ни о чем не просил, а сейчас…

– Чего ты боишься? – мужчина закричал в высоту. – Скажи мне! Я пришел, я здесь, ответь мне! Чего? Ты? Боишься?

– Мы здесь. Пока не исчезнем. Отставить! Мы здесь нужны, – под вечер третьего дня Игорь посмотрел на них. И увидел ИХ. Не призрачное нечто из кошмарных снов, а Алису и Рому – своих друзей. Роман был уверен, он сотню раз видел этот взгляд. Бредят иначе. Вот только говорит приятель по-прежнему…

– Что ты говоришь? – Алиса склонилась над Игорем.

– Исчезнуть. Это страшно. А мы нужны. Он боится. И я… боюсь.

– Игорь!

– Отставить… – Взгляд потух, мужчина бессильно откинулся на подушки. Предательски запищали датчики.

– Игорь! Игорь, ответь. Кто-нибудь, помогите!

– Уведите ее!

– Алиса, не мешай врачам.

– Игорь!

– Дефибриллятор. Уведите, сказал! Разряд!

– Алиса, пошли!

– Еще! Разряд! Разряд… Время смерти…

– ИГОРЬ!!!

Марина Михайловна

– Расскажите мне о ДОТах, – Роман, застыв на пороге, устало смотрел на красивую синеглазую женщину. Поверил бы он месяц назад, что эта фраза однажды начнет вводить его в ужас? Раньше лишь о них и говорил. О ДОТах.

– Э… – только и смог выдавить парень.

– И об Игоре. И, – она смущенно повела плечами, – я забыла представиться. Марина Михайловна. Вы знакомы с моей дочерью. Я видела вас на похоронах и нашла в ежедневнике Алисы ваш адрес.

– Я знаю, кто вы. Проходите.

Рома провел гостью на кухню. Поставил чайник. Говорить с кем-либо не хотелось, но выбора, похоже, не было. Да и пора уже выбираться из берлоги. Игоря похоронили неделю назад, а он… На работе взял отгулы. Даже с женой лишним словом не перекинулся за эти дни. Слишком как-то все произошло… быстро, неожиданно, неправильно.

Он заварил чай, сел рядом с синеглазой.

– Что вы хотите знать?

– Все. Все, что можете рассказать о Киевском укрепрайоне, об Игоре и, – она на секунду запнулась, – его снах. Ему же снилось что-то, верно?

Рома неуверенно кивнул.

– Алисе вот тоже снилось. И снится.

– Как она? – Роме стало стыдно перед худенькой темноволосой девушкой. За неделю не позвонил ни разу, не зашел.

– У нее нервный срыв, – медленно ответила Марина Михайловна. – Постоянно плачет, говорит о ДОТах и о том, что Игоря можно было спасти. Винит себя неизвестно в чем. Успокоительные помогают, но ненадолго. Мама не отходит от нее. Но вы так и не ответили на мой вопрос.

– Да, – кивнул Рома и начал говорить.

– Я примерно так и думала, – сказала Марина, когда он закончил.

– Простите?

– Я много думала все это время. И много читала. Мне ведь тоже снились сны. Только не война. Мне лес снился, а над ним… Что-то вроде гигантского белого решета. А по нему бегут светлые волны. И оно зовет меня, зовет, а я… стою и не знаю, подходить или нет. И чувства смешанные – вроде мне и легко, и страшно одновременно.

Рома подавил вздох. Что ж ему так везет на откровения сумасшедших? Впрочем, эта дама похожа на кого угодно, только не на безумную.

– И я подумала… Знаете, я работаю на радио. Так вот, представьте себе: диджей запускает в эфир песню. Сколько людей ее услышит?

Рома пожал плечами. В логике дамы он запутался окончательно.

– Кто-то вообще не слушает радио, кто-то слушает, но другую волну, у кого-то – в данный момент помехи. Но какое-то количество людей включит свой приемник именно в это время и услышит песню. Но опять же – один запомнит музыку, второй слова, третий – просто уловит настроение.

– К чему вы клоните?

– Существуют теории об информационных полях. И так называемых «полях сознания». Вы не раз повторили, что стены ДОТов еще помнят бои. А если не только стены?

– Я не верю в призраков.

– Я тоже. И я сейчас не о них. Ученые спорят о существовании «полей сознания». Допустим, они существуют, и человек ничего сам не придумывает, не изобретает, а лишь получает уже имеющиеся в пространстве знания, исполняет роль приемника информационных потоков. Но тогда можно предположить и обратный процесс: есть локальное «поле сознания», и оно способно не только транслировать информацию, но и впитывать ее. Особенно если происходит большой информационный выброс… На линии укрепрайона за короткий срок погибло столько людей. И все думали лишь об одном…

Она закурила и продолжила:

– Представьте себе: один ДОТ – один сгусток информации. Цепь ДОТов – целое информационное поле, отпечатанное на общем «поле сознания», но в то же время привязанное к огневым точкам. Эта привязка не дает нашему «полю» рассеяться в пространстве. И оно живет, помнит и хочет, чтобы помнили о нем. Вернее – о причинах его появления. А сейчас, когда укрепрайон на грани разрушения, «поле» посылает сигналы о бедствии! Вот только слышат его далеко не все, а те, кто слышит и воспринимают каждый по-своему. В силу своего мировоззрения. Игорь видел танки, влюбленная в него Алиса – умирающего Игоря.

– Она говорила, что не влюблена, – машинально вставил Рома.

– Все так говорят, – отмахнулась Марина. – А я увидела лес и некую субстанцию с бегущими волнами. Но не придавала значения своим снам, пока не началась вся эта история с Игорем. И Алисой. Но если свести воедино наши сны, случившееся с Верником, происходящее с ДОТами – что получается?

– Если вы правы… Почему же я ничего не услышал, не почувствовал? Я ведь жил укрепрайоном, изучил его вдоль и поперек.

– Возможно, находясь внутри проблемы, сложнее ее заметить в полный рост. А может, вы, несмотря на всю любовь к ДОТам, находились на другой «радиоволне». Я не знаю.

– Хорошо, допустим, вы правы. Но что же нам делать? По линии обороны проводятся экскурсии, мы рассказываем людям, как важно сберечь укрепрайон. Периодически устраиваются вылазки волонтеров, которые убирают из ДОТов мусор. Мальчишки – школьники! – приходят и вычищают позеленевшие амбразуры, выпалывают траву вокруг ДОТов. И их НИКТО не заставляет!

– А другие мальчишки понятия не имеют, что творилось в мире в сороковые года, и путают Вторую мировую с Первой, – Марина печально покачала головой. – Вас слишком мало. Нас слишком мало. Завтра же с утра мы поедем и вычистим ДОТ Суховеева. Он ведь тоже загажен небось. Я готова выделить средства, например, можно повесить табличку: «Здесь сражался и погиб лейтенант Алексей Суховеев». Мы организуем новые экскурсии. Сделаем передачу на радио. Цикл передач. Будем добиваться, чтобы ДОТы внесли в Государственный реестр памятников Украины. Вот только Алису увезу из города. Подальше от этого «поля». У нас в Севастополе мамина квартира простаивает. То есть мы ее сдаем, конечно, но… Я уже давно подумываю о том, чтобы перебраться поближе к морю, природе. Отвезу девочку, окончит университет заочно. И маму с ней отправлю. Но самой придется задержаться. На время.

– Вы и правда верите… – Роман осекся. – То есть я понимаю, вы хотите защитить дочь…

– Не только, – женщина гордо вскинула голову. – Вначале, разумеется, я думала лишь об Алисе, но потом, чем больше читала об информационных полях и укрепрайоне… Знаете, при описании боев слезы на глаза наворачивались. А что до полей… Может, это все бред. Может, ваш друг сошел с ума и просто так кинулся под машину, а вовсе не заподозрил в ней вражеский танк. Может, сны – это лишь игра подсознания, а мертвые исчезают после смерти без следа, не оставив никаких мыслеформ. Но это не значит, что мы не должны ничего делать для укрепрайона. Да и вашим энтузиастам лишняя пара рук не помешает.

– Что ж, – Рома понял, что дальше сопротивляться и спорить бесполезно, – если так – добро пожаловать!

Он не стал спрашивать, посылает ли, по мнению Марины, «поле» другие сигналы, кроме мольбы о помощи. Возможно, еще спросит. Когда-нибудь…