Текст книги "Остров (СИ)"
Автор книги: Андрей Кокоулин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)
– Просто я там – не я, – сказала Натка. – Не настоящая. Совсем не я. Свирепая, глупая, изнуренная дура.
Она задержала дыхание. Тепло куснуло пятки. Сначала это был тоненький ручеек, протекший вверх, под левую коленку, потом, словно осмелев, тепло проникло глубже, выше, лизнуло бедра. Натка почувствовала, как слезы радости наворачиваются на глазах. Спасибо. Спасибо тебе. А тепло помедлило, откатилось, будто океан, пробующий берег во время прилива, и вдруг нахлынуло, накрыло Натку с головой, заставляя на всякий случай упереть ладонь в железную стенку.
Ласково.
Ах! Господи, подумала Натка, дыши, дыши во мне. Выдувай гниль из сердца и гниль из души. Сколько же ее налипло! Сколько нагромоздилось! Зиккуратом в сотни ступеней. Надгробием самой себе.
– Так, подожди, подвинься, – завозился рядом Лаголев. – Я бы тоже хотел немного подзарядиться.
– Давай, – сказала Натка.
Они встали друг против друга, боком к «ЗиЛу». Было тесно и тепло. И даже жарко. И смешно. Глаза у Лаголева улыбались.
– Слушай, Саш, – сказала Натка, – а как ты завтра без острова на работу?
– Не знаю, – беззаботно пожал плечами Лаголев. – Как-нибудь выдержу. А ты в понедельник?
– Я постараюсь накопить позитивной энергии за завтра.
Лаголев коснулся ее лба своим. Они обнялись.
– Пустишь в кровать переночевать? – спросил он.
– Обязательно.
– А то кресло раскладное как пыточное.
– Прости.
– Кстати, – сказал Лаголев, – Игорюшка рискует остаться без обеда.
– Почему?
– Потому что мы только и делаем, что обнимаемся за холодильником.
Натка прыснула.
– Ну, у него есть кроссовки.
– Намекаешь, что он может их того, как Чаплин?
– А Чаплин ел кроссовки?
– Эх, темнота! – сказал Лаголев. – Не ел, а со вкусом поглощал. И не кроссовки, а штиблеты. И, кажется, всего лишь подошвы. Я помню, как он гвоздики выплевывал. Фильм назывался «Золотая лихорадка», если я ничего не путаю.
– Давай пока не будем рассматривать обувь в гастрономическом плане, – попросила Натка.
– О, меня радует это «пока».
– Времена тяжелые.
– Угум, – сказал Лаголев.
Они поцеловались.
Нет, Игорю сегодня решительно не везло в том, что и во второй раз, зайдя на кухню, он застал родителей в холодильном закутке. Понятно, что его округлившиеся, вытаращенные глаза смотрели на отца с матерью с глубоким сомнением в умственном здоровье взрослых. Лицо подростка свело в тщетном желании понять, что, в конце концов, за чудеса происходят в их семье. Бедняжка, подумала Натка.
– Эй, вы чего? – спросил сын, бледнея. Голос его взял высокую ноту. – Что вы там прячетесь? Наширялись что ли?
– Что сделали? – не поняла Натка.
– Видимо, наш сын полагает, – сказал Лаголев, выдвигаясь к столу, – что мы с тобой только что употребили наркотики.
Натка не сдержала улыбки.
– Саш, ну, в каком-то смысле…
– Что? – воскликнул Игорь. – Вы совсем?
– Твои выводы поспешны, сынок, – сказала Натка, – и, как следствие, ошибочны. – Она взяла из рук Лаголева кастрюлю и поставила ее на плиту. – Сколько тебе сделать сосисок – одну или две?
– Чего?
– Сосисок тебе сколько?
– Две.
Игорь не утерпел и сунул голову в пространство за «ЗиЛом». Он осмотрел углы на предмет шприцев, порошка и понюхал воздух.
– Это не так работает, – сказал Лаголев, нарезая картофелины на кубики.
– Ага, вы на себя посмотрите!
Натка и Лаголев переглянулись.
– Мы как-то… – начали они хором и умолкли.
Лаголев, кашлянув, жестом дал слово Натке.
– Сынок, с нами что-то не так? – спросила она.
Игорь набрал воздуха в грудь.
– Вы… вы – веселые! – выпалил он. – Понятно? Как под травкой!
– Это под марихуаной что ли? – уточнил Лаголев.
– Да!
– Но мы же не хихикаем.
– Я слышал!
– Это по другому поводу! – быстро отозвалась Натка.
– Ага! Конечно!
Сын возмущенно засопел. Натка обнаружила вдруг, насколько он вытянулся за последний год, поразилась угловатому, угрюмому лицу, отросшим вихрам, почувствовала его настороженность, неверие, отчужденность. Взрослый, подумала она. Изо всех сил хочет таким казаться. Пыжится. Саша – не авторитет, я – не авторитет.
Я покупаю его кроссовками, поняла она. Получаю любовь, послушание на сдачу. Только разве это правильно? Разве это ему на самом деле нужно?
– Игорек!
Натка качнулась обнять сына, но тот, уловив движение, отпрянул. Конь норовистый! Что он обо мне думает? Любит ли он меня? У него как раз в это время, наверное, начался непростой период, он пытается встроиться во взрослую жизнь. А это, должно быть, сейчас особенно тяжело. К тому же свой собственный опыт подразумевает отрицание старого. А старое – это мы с Лаголевым, родители, которые кажутся ему несовременными, несвоевременными, замшелыми ретроградами. Глупенький!
Натка улыбнулась.
– Что? – тут же вытаращился сын. – Я в ваши игры играть не буду!
Лаголев фыркнул. Звякнула крышка – кастрюля к сосискам заодно приняла и гарнир. Несколько эклектично, зато практично.
– Вы что, уже и в кастрюлю что-то подсыпали? – отшагнул к порогу Игорь. Глаза его сделались совсем дикими. – Хотите и меня на эту дрянь подсадить?
– Все проще, – сказала Натка.
– И сложнее, – добавил Лаголев.
– Да?
– Ты не убегай, а вымой руки и садись за стол, – сказала Натка, добавив командных ноток в голос. – Мы тебе все расскажем.
– Я гулять хотел… – неуверенно произнес сын.
Лаголев кивнул.
– Без проблем. Поешь, и гуляй.
– Серьезно?
– Это обычные сосиски и обычная картошка, – сказала Натка.
– Вы все равно какие-то странные, – сказал Игорь и пошел в ванную мыть руки.
Лаголев подпер щеку ладонью.
– Удивительно, – сказал он, – он послушался. Это наше с тобой воспитание или вид психологической реакции? Большинство людей, оказывается, во время стрессовой ситуации не способны мыслить разумно. Это я из журнала, если что, цитирую. Их поступки инстинктивны, а некоторые и вовсе впадают в ступор. Но мыть руки… С нашим сыном, похоже, что-то не то.
– Психология на марше, – сказала Натка.
– Я все слышу! – крикнул из ванной сын.
– Ты это… воду включи! – посоветовал Лаголев.
Натка рассмеялась.
Простой, ни о чем, в сущности, разговор вдруг стал приносить радость. Ну не странно ли! Когда она нормально с Лаголевым общалась в последний раз? Ага, попытайся вспомнить, прежней Натке не до этого было. Она ж лошадь – удила закусила, шоры нацепила сама себе… Натка задумалась. У них, получается, действительно уже год, наверное, а то и больше, все разговоры между собой происходили в денежной плоскости. Заработок, дорожающие продукты, цены, экономия должна быть экономной, долги, квартплата, даже Игорь обсуждался именно как объект денежных трат. Джинсы, трусы, носки, кроссовки. А впереди предстояло как-то еще отбить его у армии.
Тоже бешеные деньги, по словам Прокоповой. У нее сыну уже девятнадцать. Она чуть ли не пятьсот долларов военкому занесла. Игорь, конечно, об этом еще не думает, обмолвился тут, что ничего страшного, пойдет и отслужит, ну а Лаголев в своем репер...
Ох! Натка бросилась за холодильник. Что ж в ней злости-то столько? Просто фабрика по производству.
– Опять? – спросил Лаголев.
Прежняя Натка рявкнула бы: «Заткнись». Та же Натка, но в исключительно хорошем настроении, сказала бы: «То, что человек на девяносто процентов состоит из воды, – вранье. Он целиком состоит из внутреннего дерьма. Ты, Лаголев, тоже».
Нынешняя Натка сказала:
– Прости.
– Работает?
– Да.
Натка закрыла глаза. Вот оно, тепло. Шелестит, течет по жилкам. Целый мир. Целый остров. Как чудесно, что он нашелся.
– Мам.
Пришлось со вздохом выглянуть из убежища.
– Я здесь, сынок.
Лицо Игоря выразило глубокое сомнение.
– Что ты там делаешь? – спросил он.
Лаголев, негодяй, подмигнул. Мол, объясняйся, раз опять попалась. Натка незаметно для сына показала ему кулак. Лаголев развеселился еще больше. Покашливая, он встал к плите на проверку готовности сосисок с картошкой.
– Ты садись, – сказала сыну Натка.
– Вы по-уродски стол поставили, – сказал Игорь, не трогаясь с места.
– Садись, садись.
Лаголев одну за другой ловко, накалывая вилкой, сбросил невозможно-розовые сосиски в общую тарелку. Потянулся вверх ароматный парок. Разве можно устоять перед таким аппетитным зрелищем? Игорь осторожно подвинул стул.
– Вы прятки кончайте, да? – буркнул он.
– А вот папа тебе все объяснит, – мстительно сказала Натка.
Она медлила, стараясь провести на острове лишнюю секунду. Хотя бы одной ногой, бедром, рукой, мизинцем. Придет послезавтра на работу и скажет: а я, дорогие мои, отдыхала на острове. Угадайте с трех раз – каком? Не Тенерифе, не Куба, не Мальорка. Хотя Мальорка – ах, давняя мечта, бирюзовое море, песок, солнце. Но этот остров – лучше.
Лаголев тем временем слил из кастрюли воду.
– Могу и я объяснить, – сказал он, рассыпая горячие картофельные кубики по тарелкам. – Но, наверное, после, когда поедим. Натка, ты чего? Садись тоже.
– Мне две сосиски, да? – спросил Игорь.
– Да, – сказала Натка, подсаживаясь с краю стола.
Так остров оставался для нее в шаговой доступности. Если что.
– Супер.
Вооружившись вилкой, сын тут же перекинул две сосиски себе в тарелку.
– Слушай, Нат, – поместив опустевшую кастрюлю в раковину, Лаголев открыл холодильник, – у нас вроде бы еще соленый огурец оставался. Который вырвиглаз. Помнишь, его деть было некуда? Сейчас настрогали бы...
– Я съел, – сказал Игорь.
– Когда? – удивился Лаголев.
– Ну, ночью.
– Это ты погорячился.
Игорь вдруг надулся и механически разделал одну из сосисок на три части ребром вилки.
– Да я это… Я аппетит нагулял. А пришел, мама меня сразу спать погнала. Я бы оставил, если б знал.
– Так себе оправдание, – сказал Лаголев.
– Бедный огурец! – вырвалось из Натки.
– Кто? – удивился Игорь.
Лаголев захохотал. Натка сначала крепилась изо всех сил, но потом не выдержала и сама. Ей представились это сморщенное, бледно-зеленое, пупырчатое существо, доживавшее свой соленый век в банке в дальнем углу холодильника, переставшее даже гадать, когда его пустят на салат или рассольник, и сын, под голодным взглядом которого даже сухари и галеты каменной твердости приобретали гастрономическую ценность.
– Смейтесь, смейтесь, – обиделся, склонился над тарелкой сын.
Лаголев тронул его за плечо.
– Прости. В нас сейчас дури много.
Игорь выпрямил спину.
– То есть, это все-таки дурь?
Он набил рот, но не успел прожевать и теперь говорил с надутой, как у больного флюсом, щекой. Все, я не смеюсь, сказала себе Натка.
– И где вы ее взяли?
Сын краснел, когда горячился.
– Мы тебе все расскажем, – сказал Лаголев и показал глазами на тарелку. – Ты ешь давай.
– А вы?
– Мы тоже.
Лаголев начал с картофеля. Натка отломила хлеб. Игорь, ко всем телодвижениям родителей воспылавший нешуточной подозрительностью, с великолепной трагической паузой, воскликнул:
– А сосиски?
– Пожалуйста, – пожала плечами Натка.
Секунд пять сын с недоверием наблюдал, как она жует, отделив ножом кусочек пахучего розового мяса.
– Я тоже могу, – сказал Лаголев и пригвоздил свою сосиску к тарелке. – Смотри. – Он откусил сразу половину и заработал челюстями. – Вкусно, кстати.
– Папа, блин. Сам знаю, – буркнул Игорь.
Он занялся своей порцией, не забывая, впрочем, бросать быстрые взгляды то на отца, то на мать.
– Чайник? – спросил Лаголев.
– Да, Саш, поставь, пожалуйста, – попросила Натка.
Сын фыркнул.
– Вы даже не слышите, как разговариваете! – заявил он, подгребая кубики картофеля к вилке ломтем хлеба. – Вы раньше так не разговаривали!
– Как? – спросил Лаголев, зажигая конфорку под чайником.
– Ну, как будто…
Игорь смутился. Он хотел сказать: «Как будто мама передумала разводиться». Это было нетрудно прочитать по его лицу.
– Как будто у нас все хорошо? – выручила его Натка.
– Да!
– Ну, на самом деле, все не так уж и плохо, – сказал Лаголев, доставая кружки. – Просто иногда нужно сдвинуть холодильник, чтобы это понять.
– Понять, что важно в жизни, а что нет, – поддержала Натка.
У Игоря вдруг задрожали губы.
– Вы что, в секту вступили? – спросил он.
– В какую?
– Ну, в которой обещают радость и просветление. Я видел, ходят такие с книжками по домам. То бритые, в белом. То с сумками через плечо, в черном. «Отрекитесь от суетного, жизнь есть любовь».
– Они не так уж не правы, – сказал Лаголев. – Только цели у них как раз суетные. Меркантильные. Ты доел?
Игорь посмотрел на отца.
– Пап, если вы все же вступили…
– Тарелку давай, – протянул руку Лаголев.
– ...то я убегу из дома, так и знайте, – сказал Игорь.
Он передал пустую тарелку отцу. Лаголев показал ее Натке.
– Даже мыть не нужно.
– Это наш сын! – гордо сказала она.
Тарелка отправилась в раковину. Закипел чайник, и Лаголев ловко снял его с огня. Кипяток пролился в кружки.
– Пьем, и к делу, – объявил Лаголев.
– Эх, конфетку бы, – вздохнула Натка, наливая чаю из заварочного чайника.
– Я завтра куплю.
– Думаешь, у твоего Кярима Ахметовича совесть проснется?
– Куда он денется?
Лаголев, задумавшись, долго взбалтывал пустой кипяток ложкой, потом долил чаю, сыпнул сахарного песка. Натка заметила, что его движения, повороты головы, жесты, мимика обрели ясность и спокойную неторопливость уверенного в себе человека. Она почувствовала, что снова в него влюбляется. Это мой Лаголев, прошептал кто-то в голове. Мой Сашка. Александр. Мой! Что-то будет ночью!
– Мам.
– Да?
Натка с трудом отвлеклась от созерцания мужа. Как бы ее за слишком вольными мыслями сын не застал врасплох. А то думается всякое, не целомудренное, постельное. Бежать с этим за холодильник – пф-ф!
Бежать от этого – еще большее пф-ф!
– У тебя еще сосиска осталась, – сказал Игорь.
О, вечно голодное дитя!
– Ешь, разрешаю, – сказала Натка, размышляя о сосиске как… кхм… символе.
Лаголев, у тебя же есть сосиска?
– Спасиб.
Цап – и тарелка опустела. Они допили чай. Натка по привычке оставила на донышке. Она любила вдруг обнаружить остатки, пусть даже холодные, в своей кружке. Бывает, запершит в горле, а там как раз на глоток.
– Ну, что? – хлопнул ладонями по коленям Лаголев. – Пора?
Простые слова, а момент сделался торжественным. Игорь прочувствовал, подобрался, тряхнул гривой.
– Я готов.
– Готов? Вставай, – сказал Лаголев. – Нат, ты могла бы?
– Конечно.
Натка задвинула стул, освобождая проход к нише за холодильником. Перебралась к плите, к раковине, чтобы не мешать. Так, граждане, подумала она, в отдельно взятой городской квартире и происходит процедура посвящения младшего члена семьи в семейную тайну. Что ему откроется, вот что интересно.
– Эй, герой, заправься, – сказал Лаголев.
– Это обязательно? – спросил сын, тем не менее, заправляя футболку в джинсы.
– Для порядка не помешает, – Лаголев был строг. – Теперь проходи за холодильник.
Игорь оглянулся на Натку.
– Это тоже обязательно?
– Разумеется, – сказала Натка. – Без этого ничего не работает.
– Разыгрываете?
– Сам же вызвался. Вставай, – поторопил Лаголев. – Там на линолеуме гвоздиком нацарапаны границы.
– Не вижу.
– Встань сначала.
Игорь посопел и шагнул за холодильник. Лицо его было хмурым.
– Видишь теперь? – спросил Лаголев.
Сын нагнулся к едва заметным отметинам.
– А, ну да, что-то есть.
– За границы не выходи.
– И что?
– Не сутулься.
– Ладно.
– Закрой глаза.
– Блин, пап. Я на такое голимое разводилово не подписывался.
Лаголев приблизился к сыну.
– Хорошо, тогда скажи, что ты чувствуешь. Тепло? Вибрации?
– Ничего не чувствую.
– Я серьезно.
– Я тоже серьезно! – заявил Игорь, делая попытку выбраться из ниши. – Нашли, блин, дурачка…
– Стоять!
Лаголев приказал это негромким, но таким твердым голосом, что Натка, хоть это ее и не касалось, застыла на месте, боясь пошевелиться. Вот это муж. Мой муж. Лев.
Игорь медленно-медленно выпрямился. Рот он закрыть забыл.
– Не чувствуешь – значит, не чувствуешь, – спокойно сказал Лаголев. – Сосредоточься. Ты в состоянии сосредоточиться?
Игорь кивнул – осторожно, словно боясь движением повредить челюсть. Речь у него, видимо, на какое-то время отнялась.
– Хорошо. Глаза все-таки лучше будет закрыть. Просто потому, что так легче будет воспринимать остров.
– Чт-то? – проскрипел Игорь.
Лаголев мягко улыбнулся.
– И еще: мне придется взять тебя за руку.
– Ма-ам, – предпринял попытку воззвать к материнским чувствам сын.
В голосе его прозвучал неприкрытый страх. Натка благоразумно промолчала.
– Закрывай, – попросил Лаголев.
Игорь судорожно выдохнул и зажмурился. Лицо у него сложилось в гримасу великого страдания.
– Поехали.
Лаголев подступил, поставил ногу носком тапка за границу, взял Игоря за локоть. Натка следила с замиранием сердца. Неуловимое мгновение, и началось – остров потек через сына. Она почти ощущала сама, как волна тепла проходит сквозь вытянувшегося за последний год обладателя новых кроссовок. Она видела, как распрямляются его плечи, как напряжение покидает мышцы, как розовеют щеки, как лицо вдруг, теряя гримасу, становится странно-светлым, одухотворенным, притягательным. С Лаголевым происходили такие же метаморфозы, только более мягкие, более плавные.
Натке захотелось к ним.
Лаголев словно почувствовал. А может действительно почувствовал. Поди пойми, чем там еще остров наделяет человека – шестым, седьмым, восьмым чувством. Он сместился в угол, освобождая близкое к подоконнику место, качнул головой.
– Присоединяйся.
Улыбка его была настолько доброй, что Натка, скользнув к нему и сыну, даже не поняла, что плачет.
6.
Это круто, подумал Игорь.
В голове, как чудесные цветы, тут же расцвели синонимы. Изумительно, волшебно, великолепно, умопомрачительно, сногсшибательно, бесподобно. Богатство похожих слов само по себе вызвало у него какой-то безумный фейерверк под черепом, искры на языке, семантический рахат-лукум.
Это что-то, подумал тогда он. Свет оседал внутри, будто волшебная пыльца. Жуткое чувство, на самом деле. Тебе все объяснили, показали, дождались понимания, обдали теплом, как паром, – ты готов, приготовлен, лети! Все шишки, синяки, ошибки, беды, слова, улыбки, ложь, сказки, любовь – все впереди.
Это неизбежно. Это неостановимо. Ты растешь, клетки делятся, погибают и обновляются, время переваривает твои оболочки, старую кожу, старые мысли, формируя из тебя – нового тебя. И все это – не важно.
Важно – о чем ты. Как ты звучишь. Что для тебя мир и люди вокруг. Что для тебя те, кто идет с тобой рядом, а раньше вел за ручку, учил садиться на горшок или писать в унитаз, кормил грудью, покупал мороженое, показывал, как колюч огонек на спичке, играл с тобой в «города», служил утешением и светом.
Игорь открыл глаза.
Мир остался прежним. И вместе с тем неуловимо изменился. Словно он смотрел на него с одного места, привычного, но не очень удачного, замыленного, а его подвинули, и раскрылся простор. Отец держал его за руку, мать прижималась плечом к отцу, и от них веяло такой любовью к нему, в общем-то, бестолковому сыну, что Игорь мысленно несколько раз казнил себя об стену. Он их, в сущности, и за людей-то уже не считал. Родаки, предки. Нечто само по себе существующее, как соседи за стенкой. Никаких пересечений. Но зато кроссовки выклянчил, супер. Словно восемь килограмм сосисок из семьи уволок.
– Мам. Пап.
– Все хорошо, сынок? – спросил отец.
– Простите меня, – сказал Игорь.
Отец наклонил голову. В глазах его он увидел понимание.
– Хорошо.
– Я это… – Игорь шмыгнул носом. – Ну, наверное, не очень хороший сын.
– Хм, – сказал отец, – мы все когда-то были такие. Однажды за мной, лет, наверное, двенадцати, а то и меньше, отец, твой дед, с прутом от нашей Стрельцовки чуть ли не до Тутаевки добежал. Два раза успел стегнуть поперек спины.
– А за что?
– Веришь, не помню.
– Не знаю, я была хорошей девочкой, – возразила мать.
Отец вздохнул.
– С девочками все совсем по другому, – словно делясь тайной, сказал он. – Ну, что, семья, пора и честь знать?
Мама выбралась первой, помолодевшая, светящаяся. Отец, какой-то совсем другой, чем раньше, шагнул следующим, подал руку.
– Ну, как тебе остров?
Игорь сел на стул. Тепло отпускало. Ощущения, мысли, эмоции – все медленно гасло, укладывалось на дно души.
– Не знаю. Как-то перекрутило всего, как космонавта на центрифуге. Круто.
Мама рассмеялась.
– Что? – спросил Игорь.
Отец хлопнул его по плечу.
– Физиономия у тебя, брат, говорит сама за себя.
– Серьезно?
Игорь встал. Отец, конечно, подтрунивал, но, на самом деле, было действительно любопытно, что там у него стряслось с лицом. Не разорвало же. Он вышел из кухни, скользнул в ванную. Из зеркала на него внимательно посмотрело чужое отражение. Открыло, закрыло рот, повернулось в профиль, вытянуло губы. Двойник был похож и не похож одновременно. Тот же нос, тот же подбородок, те же уши и космы. Даже глаза те же. Но все вместе детали складывались в незнакомую картину.
Игорю из зеркала не коверкала нутро недоступность дорогих шмоток и автомобилей, не грызло желание быстрых денег, не хотелось повеситься или накричать на отца и мать из-за того, что они не могут дать ему все и сразу.
Странный, спокойный парень с гаснущим огоньком в глазах.
– Пап, пап!
Он рванул обратно в кухню.
– Это кончается!
– Есть такое, – кивнул отец. – Сначала эффект держится недолго, но чем чаще ты находишься на острове, тем, похоже, он дольше работает по времени. Доказано опытным путем.
– А можно еще?
– Вставай, вставай, – улыбнулась мама.
Игорь забрался за холодильник. Ему сделалось смешно, что буквально полчаса назад его, наверное, в нишу не затащили бы и волоком. Спасите! Помогите! Родители что-то курят! Он замер. Остров не работал. Игорь проверил, стоит ли в границах, и снова закрыл глаза.
– Пап.
– Что? – обернулся отец.
Он протирал стол. Мама ушла в комнату. Оттуда слышалось, как она негромко напевает про старый клен.
– Не работает, – сказал Игорь.
– Прости, забыл сказать. На остров нужно настроиться. Он вроде как должен тебя признать. Понимаю, что мистика, но вот так.
– И что нужно сделать?
Отец почесал висок тыльной стороной ладони.
– Не знаю. Попросить его. Открыться ему. Иначе мне или маме придется все время держать тебя за руку. Так что ты постарайся.
– Хорошо.
Игорь выпрямился, вытянул руки по швам. Скажете, как на торжественной линейке? Ну, пусть так. Он еще застал Советский Союз и был октябренком. Под веками плавало пятно светлого окна.
Я здесь, остров, – сказал Игорь. Я тоже хочу… Он мотнул головой, подумав, что это не правильно. Сразу «я хочу». Будь он островом, нефигово удивился бы, что это за хрен с горы встал и желания ему загадывает. Давай-давай, еще ножкой притопни. Хочу, как у Пушкина, быть владычицей морскою…
Игорь вдохнул и выдохнул. Прости, я это… Он сжал челюсти. Я дурак. Молодой дурак. Перед тобой это не зазорно… Просто помоги мне.
Он сжал пальцы в кулаки. Где-то внутри, под ребрами, возникло напряжение. Сердце кольнуло, оно словно раздулось, уперлось в грудную клетку. Мгновение – и распадется, лопнет. Уши заложило, как в самолете. Игорь до боли закусил верхнюю губу. Слушай, остров, слушай, – торопливо подумал он, я хочу научиться быть лучше. На самом деле! Я не вру. Даже если это будет очень сложно. Конечно, это опять «я хочу», но, пожа…
Мысль так и не удалось закончить. Тепло, хлынувшее в него, через него, вымыло ее без остатка. Вымыло все. Осталось только ощущение огромного, прозрачного счастья. Глубокого, как небо. Оно затаилось в нем, но, как чувствовал Игорь, его можно было в любой момент испытать заново. Закрой глаза, сосредоточься – и оно здесь, с тобой. Счастье.
На фоне этого меркли и кроссовки, и выкуренная сигарета с марихуаной. Обиды, мечты о миллионе долларов, яхте, белом «мерсе», злость, неуверенность в себе, стремление быть как все, прыщи, стеснение, острое, безответное чувство первой почти взрослой любви. Все это казалось таким мелким, пустым, далеким.
А еще обнаружилось, что счастье легко раскладывается на составляющие. Мама. Папа. Школа. Дыхание. Свет. Шаг. Жизнь. Дед первый и дед второй. Бабушка. Воробей. Смех. Дождь. Прогретый асфальт. Дома.
– Ох…
Игорь шагнул из ниши, склонился над столом.
– Это как зарядка для батареек, да? – сказал отец.
– Круче.
– И что это по-твоему?
– Машина счастья, – сказал Игорь.
– Как версия – имеет право на жизнь, – улыбнулся отец.
Игорь обнял его.
– Пап…
– Ты чего?
– Спасибо.
– Принято.
– А это… – Игорь смутился. – Ну, это нормально – подзаряжаться? Чуть что – сразу за холодильник?
– Не совсем, конечно. Но если не можешь справиться с тем, что происходит вокруг и в тебе, в частности, то лучше, я думаю, не усугублять.
– Не, я в том смысле, что это же как наркотик. Привык и уже трудно отказаться.
Отец кивнул.
– Интересный момент. Только тут важно что: становимся мы лучше или хуже после того, как постоим на острове? Ты стал хуже или лучше? Я стал хуже или лучше? Вот и ответ. И еще: со временем необходимость в его частом использовании, похоже, отпадает. Не находишь, что получается совсем не наркотик, а наркотик наоборот?
– Ну, если так…
– Технология, правда, еще не прошла апробацию. Ей всего день. Но ты, знаешь, просто замечай, когда в тебе происходит переключение с островного, скажем так, мировосприятия на прежнее. Если чувствуешь, что не можешь справиться с этим сам, то добро пожаловать к нам с мамой за «ЗиЛ».
Игорь фыркнул.
– Ладно, я понял.
– Теперь можешь идти гулять, как хотел, – сказал отец. – Только, я думаю, рассказывать об острове никому не стоит. Пока.
– Само собой. Ну, я это…
Игорь махнул рукой в сторону прихожей.
– Давай-давай, – подбодрил его отец.
Мама в большой комнате подшивала пододеяльник, телевизор негромко шелестел голосами, шел мексиканский сериал.
Как же было здорово по-новому смотреть на родителей! На отца – не как на неудачника, простофилю или рохлю, который не способен заработать достаточно денег. И не как на предмет мебели, который только и может в квартире, что скрипеть. С комом в горле – как на старшего товарища. Серьезного, вдумчивого, обладающего гораздо большим опытом, чем он сам.
А на маму – как на человека, который подарил жизнь. Бесконечно любящего человека. Почему он забыл об этом? Что же он за сын? Придурок с идиотскими капризами: дай приставку! Дай «варенки»! Дай кроссовки! Дай, дай, дай. Как она еще вытерпела и не прибила его? Провалиться бы куда-нибудь со стыда.
Ведь из них троих она была самая уязвимая. Они-то – два мужика, самой природой предназначенные стойко переносить тяготы и лишения. Стукнуло, ахнуло, прилетело, выбило пол-башки – отряхнулся и пошел. Мама – другое дело. Женщины – вообще другое дело. Они восприимчивей и слабей.
Ох, сдвинулась область восприятия. Кардинально сдвинулась.
– Мам.
Игорь подсел, ткнулся лбом в плечо.
– Что, Игорюшка? – спросила мама.
– Может сдать кроссовки нафиг обратно?
– Теперь уже, наверное, поздно.
– Прости.
Игорь сунулся губами к маминой щеке.
– Щекотно, – качнув головой, улыбнулась мама. – Ничего, прорвемся.
– Тогда работа по дому теперь моя, – пообещал он. – Посуда, полы, половики.
– Пыль.
– Пыль. Все на «п».
– Приятно слышать. Но ты же вроде на улицу рвался?
– А-а, да. Это после. После улицы. Я буду где-то в семь.
Мама, сделав стежок, бросила взгляд на настенные часы.
– Может, в шесть?
– Не, не нагуляюсь.
– Тогда уж и кроссовки надень.
– Да ну! – скривился Игорь. – Пачкать только.
– Ты же, наверное, друзьям хотел похвастаться.
– Так это я до холодильника хотел. А посидел в холодильнике…
Мама рассмеялась.
– Юморист! Беги уже!
Раньше с мамой и не пошутить было. Больше огрызаешься, чем шутишь. А она больше орет, чем слушает. Хотя как с ним не орать? Если он только один крик и понимал, то как с ним не орать? Голова пустая, звонкая.
Кроссовки Игорь все-таки надел. Тепло. Дождя вроде не предвидится. И суббота. Если Ирка в подвале, то почему бы и нет? Но курить он, конечно, больше не будет. Так, посидит, в карты поиграет. Потреплется. Взнос, кстати… Он выковырял из кармана джинсов монету в пять рублей. Треть платы в наличии. Но нужна еще десятка.
Игорь постоял у вешалки, снял куртку. У отца спросить? У него, правда, вечно денег нет. Но мелочь-то, блин, на пиво у каждого мужика имеется! Должен же он от матери хоть какую-то заначку при себе держать.
Ага. Он поймал себя на том, какой резкий крен в сторону дали мысли. Прихожая потемнела, черепную коробку словно сжали, ты – волк, ты вышел на тропу…
– Пап!
Отец оторвался от чтения газеты.
– Да?
– Можно еще раз?
Голос дрожал. Пальцы дрожали. Внутри все дрожало. Отчаяние, холод, погружение во тьму. Вот как это бывает.
– Вставай, конечно, – сказал отец.
– Ага.
Игорь торопливо шагнул за холодильник, прижался спиной к вибрирующей боковой стенке, выровнял ноги по острову. Он вдруг осознал, что не хочет возвращаться к прошлому себе. Не хочет той скукоженной, беспросветной жизни, сплетенной из клокочущих обид, зависти, лени, игры в приставку и ослепительной мечты, что однажды он найдет «дипломат», полный денег, и тогда все приползут к нему на коленях – и мама, и папа, и Мельник, и Чехов, и даже Ирка Королева со словами: «Возьми меня, Игорь, я – твоя!».
Нет уж, спасибо, не надо.
Тепло куснуло пятки сквозь новые кроссовки. Игорь выдохнул, ощущая, как оно проходит сквозь него. Вся чушь и грязь в сердце, в душе растворялись без остатка, порождая свет. А свет бил в небо.
Почему, подумал он, почему я не могу быть таким всегда? Или могу? Надо просто как-то задержать свет в себе.
– Пап, а эффект точно дольше с каждым разом? – спросил он.
– Ну, я сужу по себе, – отозвался отец. – По крайней мере, мне кажется, что да, время эффекта увеличивается от сеанса к сеансу.
– А если час простоять?
– Я пока не знаю, сын. Я сдвинул «ЗиЛ» только сегодня утром. Но вы с мамой сможете завтра поэкспериментировать.
Игорь помолчал и решился. Присел напротив.
– Пап, а ты не дашь мне десятку?
Отец хмыкнул.
– Как быстро беседа теряет в высоких материях, когда дело заходит о деньгах. Тебе, надеюсь, не на пиво?
Он полез в карман.
– Почти, – сказал Игорь. – На пропуск в клуб. Ну, на тусовку. Сказали: пятнадцать, у меня пять есть.
– Понял. Но ты уж соображай сам, что при наших финансах… при наших финансах это может оказаться...
Отец полез уже в другой карман. Через мгновение его пальцы замерли.
– Так, а где же… Постой.
Он поднялся и исчез в комнате. Секунд тридцать Игорь слушал, как отец ходит вокруг дивана в поисках своих старых брюк.
– Что ты ищешь, Саш, – не выдержала мама.
– Счастье, – сказал отец. – Размер сорок восьмой, заношенное, но еще крепкое. Лежало, кажется, там, где ты сидишь.
– Я переложила. Это потертое счастье сейчас обитает в шкафу на средней полке слева.
– Бик зур рахмат.
Вернулся отец, крепко зажав купюру в пальцах.
– На!
– Спасибо. А у тебя на рынке подработки никакой нет? – спросил Игорь. – Пусть за небольшие деньги.
– Я узнаю, – сказал отец. – Но не гарантирую, что мне скажут: «Вах, дорогой! Почему так долго за сына молчал? Мы подарим ему бурку, коня, маузер и пусть скачет за узбекскими дынями».
