Текст книги "Остров (СИ)"

Автор книги: Андрей Кокоулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

– Ты, Олежек, иди, – сказал Марик подручному.

Тот, кивнув, пропал.

– Так что мы делаем? – вскинул голову Лев Арнольдович.

– Люди решили продать мне квартиру, – сказал Марик. – Замечательная семья. Уступают почти что за бесценок.

Лев Арнольдович облизнул губу.

– Понимаю, обстоятельства. – Он нацелил толстые стекла очков на Лаголева. – Квартира приватизирована?

– Да, – сказала Натка, – но продавать ее мы не хотим.

Старик-нотариус оглянулся на Марика.

– Костя, что за разнобой? Я могу выйти на какое-то время, чтобы ты уладил вопрос. Так невозможно работать.

– Не надо выходить, – сказал авторитет. – Витя сейчас уладит.

Витя шагнул от окна.

– Руку парню, – приказал Марик.

Лев Арнольдович предупредительно закрыл глаза.

– Не надо, – Лаголев вложил в голос всю силу убеждения. – Константин Иванович, мы можем договориться.

– Постой, Витя, – сказал Марик. – О чем, Саша, мы можем договориться?

– Вам лучше иметь во мне союзника, чем врага.

– Пап, я вытерплю, – сказал Игорь.

Лаголев посмотрел искоса.

– А мама?

Сын нахмурился. Натка притянула к себе его непослушную голову, зашептала что-то на ухо.

– Как включать остров, знаю только я, – сказал Лаголев, – сам по себе он не включится, иначе тут уже и Витя ваш, и вы совсем бы переменились.

Старик-нотариус открыл глаза, словно выполз из панциря.

– О чем он говорит, Костя? Ты покупаешь квартиру или что-то еще?

Марик поморщился.

– В основном, квартиру, Лев Арнольдович. Квартиру с довеском.

– Как интересно!

– И если нам негде будет жить, – сказал Лаголев, – вряд ли я смогу с вами работать. Возможно, найду способ отомстить.

Он посмотрел бандиту прямо в глаза. Словно в стену посмотрел. В пустоту. Но пустота на мгновение дрогнула.

– Я могу легко убить тебя, Александр. И всю твою семью. Вот прямо здесь, – Марик показал пальцем на пол. – Один на другом будете лежать. И никто ничего не увидит и не услышит, хоть вы криком кричите, а дело объявят загадочным и не раскрываемым. Не понятно как, но вместо живых людей объявились три трупа. Чудеса. Что можно сделать? Ничего. Перекреститься разве что. Да свечку поставить.

Он помолчал. Лаголев сощурился. Остров дышал теплом всего в одном шаге. Жалко было, что бесконтактно невозможно распорядиться.

– Кремень ты, Александр, да? – Марик неожиданно улыбнулся. – Ладно, резон в твоих словах имеется. Действительно, куда вы без квартиры? Считай, подобрел я на какое-то время от твоего острова. Лев Арнольдович, есть ли у меня подходящая для людей недвижимость? Желательно, на другом конце города.

Старик кивнул.

– Две квартиры. Одна двухкомнатная, на улице Талалихина, другая однокомнатная – на Малой Социалистической.

– А откуда у меня квартира на Малой Социалистической? – удивился Марик.

– От сестры, Костя, – сказал Лев Арнольдович.

– Ах, да.

Авторитет, размышляя, побарабанил пальцами по колену.

– Ну, что ж, значит, оформляй, – сказал он, – договор купли-продажи на эту квартиру за десять тысяч рублей и договор дарения на квартиру на Малой Социалистической…

– Дарения?

– Дарения, дарения, Лев Арнольдович. Дом там старый, на балансе у совхоза, который и сам при смерти, бывшее общежитие агротехников. Век бы его не видел.

– Мне нужны документы, – сказал нотариус. – Свидетельство о приватизации, кадастровый паспорт или техплан, паспортные данные владельцев.

– Давай, Александр, ищи, – сказал Марик. – Моя доброта на исходе.

Лаголев направился в комнату.

– В шкафу на верхней полке, – подсказала Натка.

– Понял.

Белобрысый подручный давил спиной простенок и читал какую-то книжку, чуть ли не братьев Вайнеров. Лаголев прошел мимо него. Включил свет, открыл дверцы шкафа. Страха в нем так и не было, в груди шевелились лишь недоумение и легкая обида. Как же так? – думалось ему, пока руки в автоматическом режиме сновали среди постельного белья, сорочек, носков, полотенец и вязаных жилеток и кофт. Почему вдруг появляется человек и начинает распоряжаться моей жизнью, моей семьей, моей квартирой, моим островом? Разве это правильно, разве это справедливо?

Потом он подумал: возможно, это реакция действительности на то, что остров из нее выбивается. Мир не таков, как остров. Мир холоден, дик, жесток, полон крови и сломанных пальцев. Остров послужил раздражающим фактором. И мир послал фагоцита. Фагоцита Константина Ивановича по кличке «Марик».

– Саша! – крикнула из кухни Натка.

– Уже!

Лаголев нащупал большую жестяную коробку из-под печенья. Натка хранила в ней все имеющие ценность документы. Лаголев не стал в ней рыться, а сразу определил ее под мышку, потом из ящика серванта выудил паспорта. И что? – вдруг растеряно подумалось ему. Острова больше не будет? Нет, нет, он не согласен.

– Саша! – уже с испугом в голосе крикнула Натка.

Лаголев скрипнул зубами.

– Иду!

Выхода он не видел.

Лев Арнольдович просто-таки засыпал их вопросами, аккуратно записывая в договор необходимые сведения. При этом ответы ему часто были не нужны, он все видел в бумагах. Кто считается владельцами приватизированной квартиры? А, вижу, вы и вы. Лаголев. Лаголева. Паспорт такой-то, паспорт такой-то. А ребенок включен в свидетельство? Нет, не включен. Так даже лучше. Адрес? Вижу адрес. Прописаны, соответственно, там же…

Марик зевал, плотоядно поглядывал на Натку, чесал голень. Минут через десять встал, заглянул в холодильник, угостился бутербродом.

– Это наше, – сказал ему Игорь.

– Хлебало закрой, – отрезал Марик, – по бумагам все почти уже мое. Хотя холодильник… – он смерил взглядом изделие советской промышленности. – Холодильник я поставлю нормальный. Не это чудо-юдо. Олежек!

Олежек просунул голову в дверь.

– Да, Константин Иванович.

– Вызови через Диму или Рустама «Газель» грузовую. Людей с вещами перевезти надо.

– Так вечер.

– Вызови, Олежек. Им необходимо срочно отправиться на Малую Социалистическую. Ты понял?

– Понял.

Лаголев с Наткой подписывались там, где показывал им тонкий палец Льва Арнольдовича, Лаголев пробегал глазами: «...Александр Степанович… года рождения… именуемый в дальнейшем… обязуются продать...», старик переворачивал листы: «Здесь, пожалуйста… И здесь». Затем они писали расписку о том, что получили десять тысяч рублей, хотя, конечно, никаких денег никто им платить не собирался.

– Это формальность, – жуя, невнятно объяснил им Марик. – Вы ж нищета, вам никакие тысячи впрок не будут.

Тикали часы. За окном совсем потемнело. На ночном небе, поверх крыш, высыпали звезды.

– Ну, что, – подытожил Лев Арнольдович, укладывая договора, документы и расписки в портфель, – с куплей-продажей, в сущности, все, а завтра-послезавтра я забегу в БТИ, и сделку можно будет считать юридически оформленной.

Натка торопливо завладела сдвинутыми на край этажерки паспортами.

– Так, – распорядился бандит, – жена с сыном могут быть свободны, собирайте там потихоньку вещи, скоро подъедет «Газель», будьте готовы грузиться.

– Договор дарения оформляем? – спросил старик.

– Оформляй, оформляй, Лев Арнольдыч, – сказал Марик, – у нас же, так сказать, полюбовное соглашение.

Нотариус качнул головой.

– Как скажешь, Костя.

Из портфеля появились новые бланки.

Снова заглянул Олежек, сообщил, что договорился, грузовая «Газель» будет через полчаса, за рулем Дима, Дима готов работать до упора, отвезет, куда скажут. Марик показал Натке и Игорю на дверь.

– Давайте, давайте. Время – деньги.

Натка посмотрела на Лаголева. Над переносицей у нее пролегла тонкая, отчаянная морщинка.

– Собирайся, – вздохнул Лаголев.

– Вы еще пожалеете, – уходя, сказал Игорь.

– Заткнись, придурок!

Марик отвесил Игорю полноценный поджопник. Лаголев спрятал руки за спину и сжал кулаки. Схватить бы и держать, пока вся муть в этом уроде не выдавится наружу. Схватить и держать.

Собирались в спешке. Сосредоточенная, сердитая Натка навязала узлов из простыней и покрывал, упаковывая в тюки нижнюю и верхнюю одежду, носки, шапки, обувь, посуду, хрусталь и книги. Лаголев помогал, чем мог. Лицо у Натки было спокойным, почти скорбным, но он замечал, как оно дергается, комкается на долю мгновения, когда он смотрит в сторону. Они почти не разговаривали. Подай, придержи, затяни сильнее. Все раздражение Натки выплескивалось в порывистые, резкие движения рук.

Он вновь стал Лаголевым. Это было больно. Но Натке, он чувствовал, было куда больнее. Не будь острова, возможно, она перенесла бы оскал бандитской действительности гораздо легче, была бы готова.

Сын не взял ни игровую приставку, ни магнитолу. При нем был небольшой рюкзак и сумка через плечо. Смена белья, учебники, несколько плакатов. Лаголеву удалось с ним пошептаться наедине.

– Как погрузимся, – сказал он, – беги через двор.

– Зачем? – спросил Игорь.

– Предупредишь Машу, что к нам больше нельзя. Чтобы какой беды не вышло. Пустит она тебя переночевать?

Сын кивнул.

– Ну тогда утром уже к нам, – сказал Лаголев.

– А какой план? – спросил Игорь. – В милицию? Надо только не в местную.

Лаголев улыбнулся, чтобы как-то поддержать сына.

– Посмотрим.

Потом они тряслись в «Газели», пронзающей ночной город светом фар. Тюки бултыхались в кузове. Натка сидела между Лаголевым и водителем, крепко прижимая к животу жестянку с документами и переданные Мариком ключи. Лаголев чувствовал, как она давит в горле слезы. На него Натка старалась не смотреть. Он попытался было с ней заговорить, но жена просто отвернулась, перестала его слышать.

Игорь благополучно бежал. Его вещи Лаголев положил себе в ноги. Еще он вытащил из холодильника остатки бутербродов и прихватил чайник. У чайника на ухабах противно позвякивала крышка, но прижать ее было нечем. Разве что подбородком. Только Лаголев не смог бы так изогнуться.

Ему казалось, что он до сих пор чувствует остров. Остров словно бы тянулся за ним, разматываясь в теплую желтую ленту. Лента истончалась, опасно потрескивала с каждым метром. В этом треске чудилось: назад, назад! Сердце у Лаголева вдруг зачастило, как разогнавшийся мотор, ему стало жарко, ворот рубашки бы рвануть к чертям, да руки заняты. Но скоро стало никак. Связь с островом лопнула.

Дзынь!

Какое-то время Лаголев не дышал. Мимо, как в безвоздушном космосе, проносились серые дома и такие же серые столбы. Дома наплывали из темноты, попадали в свет и теряли космическое очарование, выпячивая трещины и заплатки. Столбы поворачивались лишаем рекламных объявлений.

Разгрузились быстро.

Квартира была маленькая и слабо пахла лекарствами. В узкой прихожей на вешалке висело бордовое драповое пальто, лежал тапочек. Застеленная желтым покрывалом кровать была рассчитана на одного. Впрочем, имелся крохотный диванчик.

Сложенные в центре единственной комнаты на вытертом ковре тюки почему-то будили в Лаголеве ассоциации с пиратскими сокровищами. Напиратили. Утащили все, что были в силах утащить. И больше не вернемся. Он вздрогнул от этой мысли.

Натка стояла спиной к стене у дверного проема в комнату, лицо ее было глубоко пустым. Потом она встряхнулась.

– Прекрасная работа, Лаголев!

– Нат.

Натка подступила к мужу.

– Игорь куда убежал?

– К Маше, – сказал Лаголев.

– А, ну, тогда…

Натка замолчала. Взгляд ее с тоской прошелся по зеленовато-сиреневым обоям, бледным занавескам на окне, ковру, повешенному над кроватью.

Все чужое.

– Не хочу жить, – вырвалось из нее вдруг.

Лаголев кое-как смог уговорить ее на чай.

Кухня была побольше их прежней, на подоконнике стояли засохшие до ломкости букеты из едва определимых цветов, стол был покрыт клетчатой клеенкой, во всю стену за раковиной и газовой плитой розовела кафельная плитка. Натка сгорбилась на круглом стульчике и казалась Лаголеву опустошенной и сломленной.

– Нат, – сказал он, – не переживай.

Натка опустила лицо в ладони.

– Господи, Лаголев, какой ты дурак, – глухо произнесла она. – Ты не понимаешь, что все кончилось?

– Нат…

– Я уже на тебя злюсь, Саша. У меня островного тепла почти не осталось, и я не знаю, на сколько меня хватит. Думаешь, ты завтра увидишь нормальную Натку?

– Я что-нибудь придумаю, – сказал Лаголев.

Натка рассмеялась каркающим смехом.

– Ты сам-то в это веришь?

– Верю.

– Ну-ну. Лучше скажи, когда Игорь вернется.

– Утром, – сказал Лаголев.

Натка выдохнула и подняла голову.

– Где твой чай?

– Сейчас.

Лаголев порылся в тюках и наковырял две чашки, сахар и упаковку чая. И что? – подумал он в полутьме комнаты. Я тоже на грани. Кто об этом знает? Никто. Держите меня. Дайте мне топор. Я читал, это помогает. Он вздохнул.

– Нат, придется по-походному.

– Лей по-походному.

Лаголев отмерил в ладонь чая, просыпал жене в кружку, отмерил и себе, залил кипятком. Несколько чаинок всплыли.

– Будешь у него работать? – спросила Натка.

– Не знаю, – честно ответил Лаголев.

– Чтоб его кто-нибудь шлепнул!

– Думаешь, так будет лучше?

Тянулся вверх парок. Гипнотически кружились чаинки.

– Он раздавил нас, – грея о кружку пальцы, мертвым голосом произнесла Натка. – Раздавил и выкинул из квартиры.

– Тебе надо поспать, – сказал Лаголев.

– Не хочу. Я изменюсь. Я не хочу. Я лучше дождусь Игоря.

Лаголев отпил чаю и обжегся.

– Уже два часа ночи, Натка.

– Хоть три.

– Значит, я тоже спать не буду. Из солидарности.

Натка грустно улыбнулась.

– Я не вспомню этого, Саш.

Через полчаса Лаголев начал задремывать. Он вскидывался, открывал глаза и таращил их на Натку, но через минуту или две снова погружался в странное, зыбкое, ласково обволакивающее забытье.

Ему снились дома. Высотки, одетые в бетон и стекло, бриллиантовые, сверкающие на солнце иглы и дикие, изломанные башни. Некоторые были похожи на вздутые ветром паруса, другие – на гигантские, многогранные сверла, третьи, казалось, и вовсе балансировали на грани самораспада – завивались каменными лепестками, клонились в стороны или вырастали к небу обратными пирамидами.

Во сне Лаголев сторонним наблюдателем плыл по воздуху.

Он застал конец жизненного цикла этих зданий. Они были пусты. Их густо пятнали то ли плесень, то ли мох. Стекла были мутны и слепы, как глаза отживших свое стариков. Одна из высоток рядом с ним неожиданно просыпала с верхних ярусов облицовочную плитку и элементы отделки, а затем принялась оседать сама в себя, выдыхая вверх, на многометровую высоту пыль и серые хлопья. Пых-пых-пых-пых.

Этажи складывались. Пыль поднималась расходящимся колоколом. Лаголев почему-то испугался. Он полетел прочь. Но обрушение высотки, видимо, стало спусковым крючком для всего города, поскольку вокруг него одно за другим стали распадаться и умирать здания. То справа, то слева, то впереди. Лаголева накрыло штукатуркой, как прощальным выдохом. Зеркальным ливнем устремились вниз осколки, за осколками последовали ограждения и кронштейны, болты и заклепки, с устрашающим треском стал рваться металл.

Как в гигантском лифте понеслись перекрытия и балки, участки оклеенных обоями стен, еще в воздухе сталкиваясь и превращаясь в пыль, в мусор.

Лаголев заметался в поисках открытого пространства, но из одной гущи зданий все время влетал в другую, где поспевал аккурат ко все той же картине жуткого обрушения. Скользили балконы, падали рамы, фасады взрывались трещинами, дома со стоном кренились, проседали, заваливались друг на друга.

Одна из высоток вдруг напомнила ему Натку. У нее были Наткины плечи и тонкая Наткина шея. А выше комплекс этажей смотрел на Лаголева Наткиными глазами. И когда это здание, подчиняясь общей тенденции, брызнуло первой крошкой распада, Лаголев сказал: «Стоп».

Стоп.

И все остановилось.

– Лаголев, ты спишь?

У Натки были воспаленные, красные глаза.

– Нет, – сказал Лаголев, поднимая голову, – уже нет.

Он вытер обслюнявленную ладонь о живот.

– Семь часов, – сказала Натка.

– Утра?

– Утра. Я чай вскипятила.

Лаголев ожесточенно потер лицо. В окно лезло серое, туманное утро. Зыбким пространством виделся двор. Сарай в дальнем его конце походил на плохо скроенный, уменьшенный в размерах библейский ковчег. Плыть бы ему отсюда...

– Ты хоть поспала? – спросил Лаголев.

– Нет. Но я придумала, – поднимаясь, сказала Натка напряженным голосом. – Я дождусь Игоря и пойду обратно в свою квартиру. Пусть меня убивают, пусть ломают пальцы, но это моя квартира. Моя. И ты меня не остановишь.

Ее боль звенела, как струна. Лаголев чувствовал.

– Нат, – сказал он.

И поднялся тоже.

– Что? – спросила, почти выкрикнула Натка.

– Я тебя люблю.

Наткин рот треснул косой усмешкой.

– Нашел время…

– Нашел, – сказал Лаголев. – Ты пойдешь, и тебя убьют.

– И пусть. Пусть! – Слезы заклокотали у Натки в горле. – Господи! Жрут и жрут, все им мало! Когда же они нажрутся, Саш? Воруют и тащат, обманывают, убивают, лишь бы карманы набить. Все себе и себе! Ничего никому. Себе! Куда, Саш? Что бандиты, что власти, никакого спасения. Куда не ткнешься – гроши. А у них – все. И хотят еще больше. У нас уже один цех закрыли, а с осени, говорят, еще треть работников уволят. Куда я пойду, Саш, если и меня? Торговать на рынок тем, что есть в доме? Скатертями и салфетками? Старовата для гетеры. Все развалили, – с ожесточением произнесла она, – и радуются! И жрут, жрут, до чего могут дотянуться, все к себе тащат. А мы сдохнем, и ладно. Так, да? Почему у них сила, Саш? Ну ведь не должно такого быть! Не должно! Что это за мир такой гадский! Ответь мне! Скажи, что мы сделали не так? Мы остров разве для себя оставили? Мы же не стали им втихую пользоваться. Как им не поделиться? Это тепло, это счастье...

– Натка, – сказал Лаголев.

– Нет, ты послушай, послушай! – торопливо проговорила Натка. – Я тебя скоро возненавижу, Саша, так что ты просто выслушай. Я тебе очень благодарна. Потому что… никогда я так на жизнь не смотрела и на людей. И на тебя. Даже когда вокруг… оказывается, совсем немного нужно…

– Натка, – шагнул к ней Лаголев.

Он обнял и притянул ее к себе.

– Пусти, – сказала Натка.

Она дернулась, он Лаголев держал крепко.

– Почему? Почему обязательно надо отнять? – спросила Натка, бодая лбом его грудь. – Нужен этому бандиту наш остров? Ведь нет. Он его боится! Урод! Настоящий урод! Тварь! А мы теперь...

Она всхлипнула.

– Тише, тише, – Лаголев принялся поглаживать ее по затылку. – Мы как-нибудь...

– Ты не понимаешь, – сказала Натка, обнимая его в свою очередь. – Он разрушил мою, твою, Игореву жизнь, жизнь Маши и ее матери, и еще много-много жизней просто потому, что привык только жрать, брать…

Она зарыдала.

– Натка.

– Я скоро лаять начну, Саша. Гавкать. На… на тебя. На всех. И все… все мне будут враги, а не люди.

– Нет, – сказал Лаголев.

– Почему нет?

Лаголев промолчал. Он обнимал жену и пытался вызвать в себе островное тепло. Казалось, в груди что-то ворочается, тихонько скребет о грудную клетку, едва-едва дышит, как прогоревший уголек. Связи с островом не было. Сволочь этот Марик! Ну зачем ему остров? Доллары сшибать?

Натка вздрагивала в его руках.

На мгновение Лаголев перенял ее боль и зашипел сквозь зубы, готовый сойти, как Кумочкин, с ума, сделаться в десять, в тысячу раз страшнее Марика, чтобы сожрать его с потрохами, и жрать, жрать, жрать дальше.

Жрать. Господи, как противно! Лаголев выдохнул. Нет, он не станет превращаться ни в Кумочкина, ни в еще одного Марика. Он все-таки лев. Яблоня. Муж. Отец. Свет. Где-то у сердца, под ребром, он вдруг уловил крохотное шевеление тепла, словно маленький, едва пробившийся сквозь отчаяние, ненависть, бессилие, желание завыть и выброситься из окна росток подал признаки жизни. Ах, как он ухватился за него! Как обрадовался! Расти, едва сдерживаясь, прошептал ему Лаголев, ты мне нужен. Давай! Крепни, звени, пылай, я не хочу, чтобы мир кончился так. И не хочу терять Натку.

Я сам – остров.

Он представил себя пространством, простирающимся на многие километры, распахнул ростку всю свою душу: пожалуйста, вот он я. Бери.

И был услышан.

Завиток тепла распрямился в нем, развернулся, заклокотал жарким протуберанцем. Еще, попросил Лаголев. Но это оказалось трудно. Протуберанцу для дальнейшей трансформации не хватало места, и Лаголеву пришлось, как дробины, застрявшие под кожей, выковыривать из себя мелочные обиды, пришибленную, ущербную гордыню, колкую зависть, обморочный, хрипящий страх. И хорошо, что Натка за рыданиями не замечала, как его трясет.

Но зато потом, потом…

– Саша?

– Да, – ответил он, стараясь быть серьезным.

Натка подняла на него удивленные, не верящие глаза. Провела ладонью по мокрой щеке. Улыбнулась.

– Ты чувствуешь?

– Что я чувствую? – спросил Лаголев.

Натка замерла, как радист, напряженно слушающий эфир.

– Остров, – несмело произнесла она.

– Остров?

– Ну, да.

Натка отступила, шагнула в сторону и вернулась к Лаголеву.

– Остров. Маленький. Но остров.

– Ты уверена?

– Я на нем стою!

Лаголев скривил губы.

– Серьезно?

– Лаголев! Саша! Это ты! – воскликнула Натка и, хохоча, бросилась его обнимать. – Это ты!

– Что – я?

– Ты украл его!

– Постой, – с достоинством сказал целуемый в щеки, в подбородок, в висок Лаголев, – я его не крал. Мне кажется, я его родил.

– Пусть!

Натка закрыла глаза.

– Теперь он будет расти, расти, – мечтательно произнесла она, – и однажды дорастет до таких размеров, что всех людей сделает лучше!

– Или превратит в яблони, – сказал Лаголев.

Натка прыснула.

– Никогда!

– На самом деле, – сказал Лаголев, убирая растрепавшиеся волосы со счастливого, светящегося Наткиного лица, – мне кажется, этот остров – он у каждого внутри. Его просто очень сложно найти в себе. И еще сложнее прорастить. А то, что появляется снаружи, это всего лишь его проекция.

– Значит, и во мне? – спросила Натка.

– Конечно, – с улыбкой кивнул Лаголев.

Он закрыл глаза и мысленно, сгустками тепла, потянулся за стены, полетел по сонным дворам и улицам. Он видел людей, закрывшихся в своих квартирах, еще спящих и бодрствующих, видел идущих на работу мужчин и женщин, озабоченных и угрюмых, сжавшихся внутри себя, заключенных в тиски безденежья и тревожного будущего. Каждому он дарил немного тепла. Лица тогда светлели, на них появлялись улыбки. Люди почему-то поднимали головы и вглядывались в небо.

Он увидел в просторном коттедже за городом распластавшегося поперек огромной кровати Константина Ивановича Маркова и просто коснулся теплом его сердца. Этого было достаточно.

А еще Лаголев обнаружил за окном Игоря с Машей. Они с Наткой, оказывается, забыли сказать сыну номер квартиры.