Текст книги "Остров (СИ)"

Автор книги: Андрей Кокоулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

– Ты бычишь, – уже утвердительно повторил Чира.

– Да нет.

– Тогда играй.

Ракетка без покрытия проскребла по столу. Как тут откажешься? У Игоря болезненно сжалось в животе. Чира ведь и драться полезет.

– Я с тобой сыграю!

Титаренко, хлопнув дверью туалета, на ходу потер ладони о штанины. Игорь, как к спасителю, исполнился к нему настоящей благодарности.

– А че ты? – спросил Чира, высоко задирая подбородок.

– Потому что я тебя вынесу, – сказал Титаренко.

– Ты? Меня?

– Ага, – Титаренко завладел ракеткой и хлопнул Игоря по плечу. – Давай, свободен, Лага, не мешай.

– Ла… ладно.

Мимо раскачивающегося на полусогнутых ногах Титаренко Игорь двинулся к дивану. За спиной застучал шарик – пок, пок, пок.

Напряжение в паху исчезло, будто его и не было. Как мало, в сущности, понадобилось, чтобы непослушное тело вновь стало послушным. Всего лишь один наглый пацан с холодными глазами. Но ведь задрал! Чего вдруг ему в пинг-понг именно с ним играть приспичило? Еще – быкуешь! То есть, бычишь.

Ромыч тем временем в сердцах бросил карты на стол.

– Ага, играй с вами! Жулики!

Он слез со стула и составил компанию Ляпе на полу.

– Ромчик, ты куда? – весело спросила Королева.

– В баню!

– Но все же честно!

– Ага, только кому-то подбрасывают, а кому-то не подбрасывают, – обиженно ответил Ромыч. – А так честно, сто пудов.

– Садись, Лага, – кивнул на стул, оставленный проигравшим, Чехов.

Игорь сел.

– Кто сдает? – бодро спросил он.

– Ты, конечно! – рассмеялась Королева.

В подвале было тепло, даже жарковато. От труб текла волна сухого, прогретого воздуха. Игорь расстегнул куртку и подобрал карты. Он хотел тасовать колоду быстро и уверенно, чтобы Королева оценила его мастерство, но карты уже были растрепавшиеся, одна вылетела и упала на стол. То ли Шинкарева, то ли Рачкина фыркнула.

Испытав к одноклассницам мимолетный укол обиды, Игорь стал мешать медленнее. Карты терлись друг о друга.

– Тит! Титаренко! – позвал Чехов. – У нас следующий заход. Ты как?

– Не, – сказал Титаренко под стук шарика, – без меня, я тут Чиру выношу…

– Хрен ты выносишь! – вставил Чира.

– Возьмите Ляпу, – предложил Титаренко.

– Ляпа кино досматривает!

– Ну, Ромыча обратно.

– Они жулят! – крикнул Ромыч.

– Блин, тогда Таньку или Ленку!

– Танька, – пихнула Королева подругу, – садись давай вместо Титаренко. Ты же хотела.

– А чего я? – сказала Шинкарева. – Пусть Ленка.

Рачкина возмущенно откинулась на диванную спинку, вздернув худые ноги.

– Вы чего? Я вообще играть не умею!

– Так я раздаю? – спросил Игорь, ища взглядом глаза Королевой, будто спрашивая у нее разрешения.

– Все! Тихо! – повысил голос Чехов. – Раз никто не хочет, на правах хозяина объявляю перерыв. Джипси-тайм!

– Чего? – удивился Игорь.

– О, я тоже хочу! – привстал Ляпа, вдруг совершенно расхотев смотреть свой «День независимости».

– И я! – втиснулся на стул рядом с Игорем Ромыч.

Чехов подошел к шкафчику у стены и вытянул из-за ворота футболки шнурок с ключом. Обернулся.

– Кто будет?

– Я! – высоко вверх вытянула руку Королева.

– И мы тоже, – сказали хором Шинкарева и Рачкина.

– Титыч, ты как? – крикнул Чехов.

– Всегда «за», – сказал Титаренко.

Чехов выпрямился и принялся загибать пальцы:

– Ромыч, Ляпа, Титыч, Чира, само собой, девчонки и я. Итого восемь «кораблей». Лага, ты как, будешь?

– Что буду? – спросил Игорь, не понимая.

Королева звонко рассмеялась.

– Антон, Игорь что, не в курсе? – спросила она.

Глаза ее весело сверкнули.

– Сейчас будет в курсе, – заверил ее Чехов и открыл шкафчик. – Мы, Лага, – сказал он, достав десяток тонких, похожих на сигареты бумажных цилиндриков, – немножко балуемся растительным миром.

– Чем?

– Травкой, – сказал Чехов.

– Марьей Ивановной, – сказал Ромыч, поправив очки.

– Дымим мы, – сказал Чира от стола.

– Курите? – сообразил Игорь.

– Мы не просто курим, – Чехов пошел в обход компании, каждому раздавая сигаретины, – мы потребляем, так сказать, продукт, позволяющий иначе воспринимать ту реальность, в которой мы только гости.

Ляпа вдруг заржал.

– Ляпа, – обернулся Чехов, – ты что, пыхнул уже где-то?

Он сходил к Титаренко и Чире, а затем встал перед Игорем. Последняя сигаретина лежала у него на ладони, из неуклюже завернутого бумажного конца торчала короткая соломинка.

– Будешь?

– Но это же…

Игорь посмотрел на Ромыча, на Шинкареву с Рачкиной, на Ирку, которая деловито катала свой цилиндрик в пальцах.

– В Штатах, – сказал Чехов, – марихуана, между прочим, разрешена. Считается вообще лечебным препаратом.

– Ага, я тоже слышал, – поддакнул Титаренко.

– Я не знаю, – выдохнул Игорь. – Я вообще не курю.

– И все же? – Чехов с улыбкой покачал сигаретиной перед его лицом. – Другого шанса не будет.

– Я…

– Не очкуй, – подал голос Чира.

Злость вспыхнула в Игоре.

– Я не очкую! – громко сказал он. – Я не очканавт. Мне просто через час дома надо быть.

– Без проблем, – сказал Чехов. – «Косячок» как раз где-то на час действия. Полетишь домой как на крыльях. Кофе только зажуешь, прямо из банки, без воды, насухую, чтоб запаха не было. Итак, Лага...

Игорь так и не понял, как сигаретина оказалась в его пальцах.

– Ну, я не знаю…

– А Ирка тебя поцелует, – сказал Чехов. – За храбрость. Поцелуй за храбрость – круто звучит, да?

– Я могу, – сказала Королева.

– Не, ну это… – смутился Игорь. – Так-то зачем? Как будто я за поцелуй…

– Ты против? – шутливо возмутилась Ирка.

– Нет-нет, – быстро сказал Игорь. – Почему? Я готов.

– Ну, Лага, ты попал! – сказал Чехов.

Все засмеялись. Ромыч потеснил Шинкареву. Ляпа лег на пол. Чира и Титаренко, пихая друг друга, угнездились в кресле. Игорь, глядя на остальных, сунул сигаретину в рот. Чехов снова оказался рядом, предупредительно поднес зажигалку. Пыхнул оранжевый огонек.

– Сильно не затягивайся, – сказал он. – И сядь.

– А то что? – спросил Игорь.

– Ничего. Хорошо будет.

Кончик сигаретины заалел.

– Ну, – сказал Чехов.

Игорь, опустившись на свободный стул, втянул в себя сладкий, какой-то ласковый дым. Секунда, другая – и мир сделался бархатным, мягким, расслабленным, голова улетела под потолок, тело закачалось на невидимых волнах, где-то на небе заиграла музыка, и мысли поплыли ленивые, медленные, как ленивцы. Через час домой. А на черта домой? Что там дома? Дома, представьте, черти.

Игорь засмеялся.

Черти. Папа-черт. Мама-черт. Или чертиня? Ха-ха-ха. Четыре… нет, два черненьких чернявеньких чертенка...

– Ну как? – из мягкого, уютного тумана показалась физиономия Чехова и моргнула заботливыми серыми глазами. – Все хорошо?

– Круто! – кивнул Игорь. – Даже это… совсем...

Его вдруг обволокло такое настоящее, такое бескомпромиссное счастье, что ни говорить, ни куда-то идти, ни вообще двигаться стало незачем. Он смотрел на Чехова и Королеву, на Ромыча, на Шинкареву и Рачкину и любил их всех. Какие они все замечательные! Смеются. Он загоготал в ответ. Никогда не подозревал, что умеет издавать такие звуки. Кайф!

С новой затяжкой голова сделалась еще легче. Игорь даже придержал ее за ухо, чем вызвал взрыв хохота на диване.

– Вы что? – удивился он. – Улетит же!

– Куда улетит?

– У тебя – шея!

– Она что, вытягивается? – спросил Игорь. – Как у жирафа?

– Нет, блин, ты – утконос! – заржал Ромыч.

Утко нос. Утку носит. Что за утка такая, что ее приходится носить? Жирная, видимо. Или дохлая. Игорь захихикал.

– Игорек!

Из диванного подпространства навстречу ему выдвинулась улыбка. То есть, сначала Игорь увидел улыбку, а потом – зеленые, смеющиеся, игривые глаза. Королева! Огонек сигаретины проплыл, затирая все остальное приторным дымком.

– Ирка? – выдохнул он.

– Я же обещала, – сказала Королева.

Она обвила шею Игоря руками. Лицо ее оказалось совсем близко. Волосы щекотно мазнули по щеке. Губы у Ирки были припухшие, левый зуб-клычок стоял неровно, пятнышко от скорлупы темнело у крыла носа, а в глазах был он, Лага, Игорь Лаголев собственной персоной.

Остановись, мгновенье, ты прекрасно! – чуть не заорал Игорь. Он не знал, что с ним. Он не знал, где он. Он был все. Внутри него, стиснутая грудной клеткой, пыталась образоваться новая вселенная.

Кто-то заухал, с кресла, кажется, присвистнул Чира, Чехов, подняв руки, захлопал ладонями над головой.

Поцелуй у Королевой вышел короткий, но чувственный. Сладковатый. Игорь ощутил, как чужие губы втиснулись в его губы, ощутил касание, единение кожи, Иркины ресницы ласково укололи переносицу.

Где-то под черепом запустили фейерверк.

– Ну, как? – спросила Королева, отступив.

– Еще! – попросил Игорь.

Он протянул руки. Ему казалось, достаточно попросить. Как, как можно отказать в том, что необходимо?

– Ну, Лага, ты не наглей, – сказал Чехов, усаживая Королеву обратно на диван. – Это было поощрение, а не постоянная привилегия.

У меня есть писюн, то есть, член, подумал Игорь. Надо сказать об этом. Тогда все станет ясно. Я видел, как это делается. Видеосалон на Кузнечной, вечерний сеанс, по пятерке с носа. Мы – взрослые люди...

– Лага! – захохотал Ромыч. – Ты руки-то опусти!

Он спародировал позу Игоря после поцелуя. Получилось смешно. Как будто милостыню выпрашивал. Еще голову наклонил, придав лицу жалостливое выражение. Подайте копеечку!

Взвизгнула, застучала ногами по полу Рачкина.

– Ой, не могу!

С минуту подвал трясся от смеха, рычал, фыркал, икал, подвывал и колыхался в зыбких конопляных волнах.

– Шинкарева, поможешь?

– Вот еще!

– Может ты, Рачкина, подаришь поцелуй?

– Ой, ха-ха!

– Давайте я! – поднял руку с пола Ляпа.

Игорь смеялся вместе со всеми. Его корчило. Поцелуй горел в углу рта. Пробуешь языком – сладко. Сигаретина куда-то делась, выродилась в чинарик на полногтя. Но круто! Кайф! Кайф оф лайф!

– Что, Лага, – крикнул Чехов, – распробовал?

Игорь закивал. Все было классно. В голове звучала музыка. Или это в подвале кто-то врубил мафон? Ха, не важно. Он выстучал ритм по спинке стула – тра-та-та-та. Вечно так и сидел бы. Или лечь, как Ляпа?

– Сегодня вообще приход кайфовый, – авторитетно заявил Ромыч. – Травка – супер.

– Дерьма не держим, – сказал Чехов.

Игорь запрокинул голову. Потолок странно пульсировал. Он был серый, с видимыми швами, но волны по нему бежали зеленые. Он отдалялся, уносился вверх, в квартиры живущих над ним людей, увлекая за собой, как в трубу или в воронку.

Какие-то новые, необычные мысли елозили в голове. О жизни, о школе, о Королевой. Что отец – старательный неудачник. Что мать – без пяти минут истеричка. Что все вокруг связано невидимыми нитями. Дернешь за одну, а отзвук через сотню километров слышится. И вообще, надо открыто спросить, нравится ли он ей. В смысле, у Ирки. Хи-хи. Все сделается проще. А то ходит она тут, а джинсы для эрекции не приспособлены. В отказе, конечно, мало приятного, но тогда с чистой совестью можно переключиться на Куликову Аньку.

Или вот на Таньку.

Игорь улыбнулся Шинкаревой и зачем-то помахал ей рукой.

– Может, еще по одной? – спросил кто-то.

– Ай-яй-яй, Титыч, – расслабленно отозвался Чехов, – ай-яй-яй. Я же не… – он замялся, подбирая слово. – Ну, ты понял, я думаю.

– А если я попрошу? – спросила Королева.

– С поцелуем, как для Лаги? – уточнил Чехов.

– Антоша, – сказала Королева, небрежно запуская руку в его волосы, – я способна не только на поцелуи. Ты просто меня не знаешь.

– Не знаю?

– Нет.

– Э!

Игорь сфокусировал зрение на диване.

Ирка, оказывается, уже перекинула одну ногу через ноги Чехова и прижималась к нему всем телом. Курточка снята. Красно-белый свитер слегка задрался вверх, открывая светлую полоску голой спины. Носом Королева тыкалась Чехову в челюсть. Чехов улыбался, кайфовал видимой Игорю половиной лица, а свободная рука его путешествовала по интересным девчоночьим местам.

Игорь вскочил.

– А я?

Все рассмеялись. Королева повернула голову. В глазах ее, таких притягательных, таких зовущих, стоял туман.

– Ты?

– Я, может, тоже...

Игорь двинулся к дивану.

– К нам? – Королева захохотала.

– Куда? – лениво оттолкнул его ногой Ромыч, который головой уже лежал у Шинкаревой на животе.

Игоря, впрочем, это не остановило.

– Я с вами. Я умею. Я фильмы…

– Какие фильмы?

Веселый Чехов, освободившись от Королевой, поднялся и отбросил Игоря обратно на стул. Падая, тот под общий смех задел стол, сшиб пустую бутылку и карты.

– Вы чего?

Обида обожгла, выдернула с четверенек на ноги. Посыпалась шелуха. Игорь посмотрел на сидящих, лежащих, таких, казалось бы, свойских ребят.

– Вы вот так?

Голос его сделался тонким. Словно ржавая пружина, разворачиваясь в животе, острыми краями врезалась в кишки. Прочь! Прочь! – зазвенело в голове. Они сами по себе, значит, ты тоже сам...

Со всей душой...

– Идите вы!

Он кинулся из подвала к двери.

– Блин, как он громко! – сказала Рачкина недовольно.

– Ты куда, олень? – крикнул Чехов.

– Все! Пока!

Игорь проскочил мимо стола для пинг-понга.

– Не туда! – захохотал Чехов. – Там туалет!

– Ой, не могу! – застонала Королева.

– Олень! У Лаги новая кличка! Он теперь Олень!

Игорь развернулся.

– Сами вы!

– Возьми кофе, зажуй! – потряс жестяной банкой Чехов. – Спалишь всю контору, олень.

– И спалю!

Под хохот и стоны, словно подхваченный мутной, шипящей, гремящей волной, Игорь за секунду пролетел через тамбур и задергал железную дверь, преградившуюю ему путь. На воздух! На волю! Отклонившегося сторожа Саню, взирающего на него с удивлением, он заметил только через минуту.

– Открой! – потребовал он.

– Ты как? – спросил Саня, складывая на коленях книжку.

– Я в порядке! – заявил Игорь.

Он притопнул ногой в дурацком ботинке и затряс дверь снова, чувствуя, как в уголках глаз копится злая обида.

– Подожди, здесь просто, – сказал Саня.

Он протянул руку, громыхнул запором, и вечер распахнулся перед беглецом, а свежий воздух ударил в лицо.

– О-о! – выдохнул Игорь.

Полутона и оттенки темноты, запахи, звуки ошеломили его. Во всем была удивительная красота, гармония, даже в шершавой бетонной стенке, которую косой полосой пометил свет лампы.

– Прошу, – показал рукой Саня.

– Ты это… Они там – дураки, – сказал Игорь. – Смеются, над чем… Сами… Я фильмы смотрел! Ты видел Королеву?

– Видел.

– Глаза – зеленые, заметил?

Посчитав, что сказал все, что хотел, сказал понятно, Игорь взбежал по ступенькам на тротуар, будто из одного мира в другой. Сизый дымок поплыл рядом, дружелюбно обвивая руки, ноги. Зажевать, да. Обязательно зажевать. А зачем? Ах, да, чтобы что-то там…

Улица танцевала под ногами. Взбрыкивала, как норовистый жеребец. Фонарные огни оставляли дымные следы. Дома прорастали в темноту. Или темнота оформлялась в дома, это было не до конца ясно. Странную силу вдруг приобрел ветер. Легкого порыва теперь было достаточно, чтобы сдвинуть его с места, сбить с шага, вытащить на проезжую часть. Ветер играл им, мотая по всей улице. Игорь смеялся. Потом свет фар заставил его забраться в кусты, и минут пять, напуганный, он наблюдал оттуда за шуршащей, обманчивой темнотой. Как он очутился у ларька, где к стеклам прилипли цветные обертки от конфет, водочные и пивные этикетки, Игорь, даже если бы напрягся, сказать не мог. Вылепилось окошко, в него, наверное, стоило постучать. Тук-тук, кто-кто в теремочке…

– Чего тебе? – дохнуло теплом из ларька.

– Кофе!

Игорь кинул десятку на приколоченное блюдечко.

– Этого мало, – сварливо сказала возникшая из глубины недовольная физиономия.

У физиономии имелись маленькие глаза, крупный нос и обведенный красной помадой большой, громкий рот.

– А мне и надо мало, – сказал Игорь. – Я же не прошу много. Я прошу отсыпать на десять рублей. Ложечку, буквально…

– Может, тебе в пакетике? – смягчилась физиономия.

– Ложечку, сударыня. Пакет для меня слишком большой. Вот сюда.

Игорь высунул язык. Физиономия свела брови.

– Наркоман, что ли?

Игорь хохотнул и тут же зажал себе рот ладонью.

– А как вы узнали?

– Все! – Женщина взяла десятку и бросила на блюдечко коричневый пакетик. – Бери кофе и иди отсюда! Пять рублей сдачи.

К пакетику добавилась монета.

– Спа… – Игорь поклонился. – Бладарю!

Пакет он оприходовал тут же, и двух метров не отойдя от ларька. Сладко-горькая смесь склеила губы, заскрипела на зубах. Пытаясь как-то прожевать ее, Игорь медленно побрел к свету одинокого фонаря. Спасение приходит неожиданно, думалось ему. Как в кино. Мы все – герои кинофильма. Главное, уметь ждать. Кто терпеливей, того и спасение.

Минут через десять, когда эффект от марихуанны притупился, он обнаружил, что сидит на корточках не понятно где, вокруг темно, а в руках у него – мокрая, осклизлая палка. Где он ее достал и от кого прячется, так и осталось загадкой.

Место Игорь, слава богу, узнал, выбрался из узкой траншеи, что прокопали ремонтники недалеко от детской площадки, мелкими перебежками, влетев ногой в лужу, добрался до подъездной двери. Притормозил, обнюхал куртку, дохнул на ладонь – пахнет ли травкой. Ничего вроде бы не учуялось. Отец-то ладно, а вот от матери могло и влететь.

Носок в левом ботинке намок, и подаренное сигаретиной настроение улетучилось. Ни денег, ни кроссовок. Супер!

А Королева с Чеховым сосется!

И, наверное, каждый день. Или раз в два дня. А что они еще там делают, лучше не представлять. Лучше башкой в стенку.

В квартиру Игорь влетел злым. Содрал куртку. Скинул ботинки. Мать, конечно, ждала. Стояла в дверях в большую комнату.

– Игорь!

Не принюхивалась, просто была на взводе. Губы поджаты, глаза узятся, щеки вот-вот пойдут пятнами. В общем, здравствуй, мама.

– Что?

– Ты где был?

– Где надо.

Дальше мать прочно присела на уши, распаляясь до крика, а Игорь отвечал на автомате, почему-то представляя разговор, как игру в пинг-понг. Мать подает, он отбивает. Пок-пок. Пок-пок. Тебе никто не разрешал… Это мое дело… Да как ты разговариваешь с матерью! А как? Я нормально, у меня ботинки протекают!

Даже в комнате спрятаться не вышло. Мать то ли с ума сошла, то ли находилась близко к этому. Кричала на уровне ультразвука. Наверное, отец довел. У него это как-то само собой получается. Чья комната? Моя комната! Хочешь кроссовки – драй комнату! Вылизывай. Скобли. Бешенство матки, блин.

Пришлось взять тряпку, налить ведро воды. Хорошо, мать над душой стоять не стала, выперлась на поиски заплутавшего папани. Ей-то все равно, что Королева с Чеховым с утра до ночи… Эх, Ирка, Ирка. Ирочка.

Ладно, полы он кое-как вымыл, но мать, вернувшись с пришибленным, проворонившим сына отцом, зашла проверить и, конечно, нашла, к чему придраться. Углы сухие, под кроватью вообще едва протерто. Не выбесила, но настроение убила. Ругаться с ней Игорь не стал только потому, что стало лениво. Ну ее.

Хорошо хоть кроссовки пообещала. Мечты сбываются, блин. А Ирка классно целуется. И все уже знают, что он к ней неровно… Игорь потрогал уголок губы. Пальцы липли. Блин, кофе.

Ближе к полуночи его пробило на хавчик.

4.

Уснуть Лаголеву долго не удавалось.

Все никак не могло успокоиться взбаламученное болотце, называемое душой. То оно клокотало и дергало, то надувало кислотные пузыри и заставляло жаться в разложенном кресле и переворачиваться с боку на бок. Таков мир, шептал кто-то внутри Лаголева, перлюстрируя события дня. Что ты можешь? Ничего. Ты посмотри, это же паноптикум, сборище уродов вокруг. Это не твое время, это их время.

В памяти, как в промоине, всплывали Руслан, бабка с протянутой рукой, пожилая клуша на остановке, решившая вдруг, что Лаголев имеет на нее виды, манекены, дурной ребенок с пистолетом, Кярим Ахметович и Левончик.

Всплывала Натка.

И ты, Натка, с ними, шептал Лаголев. Что с тобой случилось? Почему? Ты же была другая. Как же тебя перекрутило, Наточка моя. Коснуться невозможно. Улыбнуться невозможно. Обнять невозможно. Разве я плох? Я такой же, каким был. Лет, конечно, прибавил, но я просто… я не могу угнаться за изменениями. Не хочу я, как Кумочкин, с топором… Понимаешь? А мне говорят, что без топора никуда. Соответствуй. Обрастай. Становись зверем.

Ты тоже этого хочешь? Ты этого хочешь? Но кем я стану тогда? Я свихнусь. Наверное, беда моя в том, что я, оторопело фиксируя изменения привычной мне реальности, не следил, как эта искаженная реальность меняет тебя. По сантиметру, по кусочку, по мысли она поглотила мою Натку. А вместо нее появилось существо с твоей внешностью. Может быть поэтому мне так сложно расстаться с иллюзией, что мы все еще семья. Я все еще считаю, существо, которое ты, тобой прежней.

Дурак.

Но холодильник я подвину. Хоть он и туша, пожалуй, больше меня весом. Я еще не разучился включать мозг. Я его подвину. С помощью плеча, рычага, лебедки, в конце концов. Я придумаю. Только оценишь ли ты это, Натка? Или посчитаешь, будто так и должно быть? Знаешь, я надеюсь, я не прочитаю в твоих глазах, что в кои-то веки косорукое чудо сподобилось на полезное действие.

А там и Кярим Ахметович отдаст обещанное. За два месяца, Натка. За два месяца! Этак можно и на поход в ресторан разориться. Лаголев почти усыпил себя, представляя, как перед ним распахиваются высокие стеклянные двери ресторана. Дамы, конечно, вперед. Он идет за Наткой, которая крутит головой от великолепия холла. Люстры, лепнина, позолота. Ростовые зеркала в старинных, вековой давности рамах. Они сдают куртку, пальто в гардероб. Лаголев – в костюме еще советской поры, плотная ткань в «елочку», сноса нет. При галстуке. Натка – в шикарном платье, купленном как-то по случаю у подруги, притаранившей его из-за границы. Из Италии что ли? В общем, прет-а-порте, высокая мода. Темное, с блестками. Напыщенный метрдотель сгибается у стойки. Извольте, я проведу вас к вашему столику? А почему бы и не изволить? Они изволяют. Натка смеется.

Ах, как она смеется!

Душа Лаголева наполнилась тихим светом, он почти уплыл в сон, как в другую, счастливую жизнь, но сын, решивший среди ночи проверить холодильник, вернул его обратно. Лаголев поднял голову.

– Игорь! – прохрипел он.

Сын не услышал. Стукнула крышка кастрюли. Зазвенела упавшая на пол ложка. Раздались шлепки босых ног туда-сюда.

– Игорь, – приподняв голову, снова позвал Лаголев.

– Встань, зараза, и посмотри, – отозвалась из кровати Натка. – Достали уже! Один жрать придумал, другой вдруг голос обрел.

Под ее телом раздраженно скрипнули матрасные пружины.

– Прости.

Лаголев сбросил одеяло. Сын на кухне стучал ложкой – бум-бум-бум-бум. Как будто никого, кроме него, в квартире не было. Когда ума прибавится? Он ведь тоже, как Натка, совсем другой стал. Чужой.

– Игорь.

Сын, поднявший голову от тарелки, едва не показался ему каким-то инфернальным существом. В одной руке у него была ложка, в другой – толстый кусок хлеба, покрытый двумя ломтями вареной колбасы. Глаза выпучены. Подбородок влажно блестел, словно Игорь то ли торопился, то ли изредка промахивался мимо рта. Челюсти ходили, перемалывая начинку борща – капусту, свеклу, картошку.

– Ты чего? – спросил Лаголев, встав на пороге в одних трусах.

Сын замер, будто вопрос застал его врасплох. Вор-домушник, прищученный хозяевами.

– Ничего, – ответил он.

– А зачем ложкой стучишь?

– Так это… суп, – показал глазами сын.

– А времени сколько? Мы с мамой уже спим, – сказал Лаголев.

Отпрыск фыркнул, словно что-то ему показалось смешным.

– Ну, меня че-то пробило… – сказал он.

– Пробило?

– Жор напал, – сын не замедлил загрузить в рот полную ложку. Проглотил. – Наверное, болезнь роста.

– Ты можешь хотя бы есть потише? – спросил Лаголев.

– А я громко?

– Да!

– Да я это… почти все.

Сын шумно всосал в себя остатки борща через край тарелки и утер губы ладонью.

– Ложись давай, – сказал Лаголев.

– Ага.

Игорь затолкал в рот большую часть бутерброда. Секунд пять Лаголев смотрел на его раздутые щеки, украшенные прыщами. Потом сказал:

– И свет выключить не забудь.

Вернувшись в комнату, он зябко поежился и забрался на кресло. Одеяло сползло на пол, у простыни завернулся угол.

– Что там Игорь? – спросила Натка.

– Жрет, – ответил Лаголев, укладываясь.

– Весь в тебя.

Возражать смысла не было. Что он мог возразить? Что это также и ее сын? Что мужчины еще не научились рожать? Что он пытался его воспитывать, но с этим слетевшим с катушек, повернувшимся на деньгах миром все пошло наперекосяк? Увы, он утратил свое влияние, он стал Игорю не интересен, потому что джинсы – интересней, девочки – интересней, одноклассники, одногодки, автомобили, игровые приставки, американские фильмы, пиво и взрослые журналы – все интересней, чем он.

Возможно, подумал Лаголев, слушая, как сын шныряет по квартире – в туалет, на кухню, в ванную, опять на кухню, – в этом есть и его вина. Он растерялся. Он не знал, как жить. Не кричать же на каждом углу: «Свобода!». От чего свобода-то?

Он с ужасом, с замиранием следил, как страна, подобно самолету, оставшемуся без пилотов, сваливается в пике. Господи, он был всего лишь пассажир. Пассажир! Один из миллионов. Он даже не смотрел на соседние кресла.

Ни на Игоря. Ни на Натку.

А земля – вот она. Тр-рямс! – и в мелкие осколки. Бартер! Неплатежи! Долги! Демократия! Гуманитарная помощь!

Не было времени. Не было воздуха. Не было денег. Новая реальность прожевала его и нашла невкусным. Горло не дерет, наглостью не страдает, в психических отклонениях не замечен. Нет, чтоб как Кумочкин с топором.

Лаголев засопел и сердито шевельнулся. Все, привязался маньяк. Засел в голове. Где бы найти толкового экзорциста?

– Спи! – прикрикнула вдруг Натка.

Лаголев замер. Кому это она? Игорю или ему? Сын наконец утопал в свою комнату и там затих. Сквозь вязкую ночную тишину проклюнулось тиканье часов. Ток-ток-ток. То громче, то тише. Ток-ток.

– Я и так сплю, – негромко сказал Лаголев.

Он перевернулся на живот и действительно уснул. Правда, ему показалось, что он лишь на мгновение сомкнул глаза. Шторка, отделяющая его от реальности, опустилась и тут же приподнялась.

– Лаголев, ты храпишь, как свинья.

Лаголев почувствовал, как в районе ребер подопнули подушку кресла.

– Что?

Он перевернулся на спину и сразу же зажмурился от света, текущего из окна.

– Вставай, Лаголев, – произнесла Натка, белой ночной рубашкой маяча где-то за поворотом головы, – тебя ждут великие дела.

– Уже утро? – сообразил Лаголев.

– Господи, глаза-то разуй.

Натка скрипнула дверцей шкафа и спряталась за ней. Лаголев приподнялся.

– Нет, серьезно? Сколько?

– Половина восьмого.

– Да, что-то я…

– Что-то ты! Это уж точно!

Натка стянула ночнушку через голову и повесила на дверце.

Со своего места Лаголеву переодевание видно не было, но в зеркале поставленного к стене трюмо отражались Наткины голая спина и ноги. И синие трусики. Когда Натка, зацепив пальцами, спустила их вниз, Лаголев почувствовал, как внизу живота у него, преодолевая тяжесть одеяла, выпрямляется...

– Игорь! – крикнула Натка. – Игорь, ты встал?

Словно пойманный врасплох, Лаголев нырнул вниз. Нет, это, конечно, не к нему относилось, слава богу, а к сыну, но достаточно было Натке оглянуться… Скрючившись, он прижал одеяло к животу.

– Лаголев!

– Что? – выглянул он из своей позы, как сурок из норы.

– Ты что там, самоудовлетворяешься? – спросила Натка, возникая перед ним через секунду.

Она успела надеть свободную блузку и чисто домашние серые штаны в мелкую светлую полоску. Лицо выглядело со сна злым, как-то ужалось что ли, усохло. Нижнюю челюсть обтянуло, как у мумии.

– Нет, ты это… глупости-то оставь, – сказал Лаголев, изображая обиду. – Я, если захочу, то сделаю это в одиночестве.

– Давай, делай, инструмент в руку, – сказала жена, выходя в коридор с полотенцем. – У тебя есть десять минут. Потом у тебя свидание.

– Совсем, да? – повернул голову Лаголев.

– Тогда заправляйся и приготовь завтрак, – уже из ванной ответила Натка.

«Яволь! – чуть не сказал Лаголев. – Яволь, гестапо-фюрер Наталья Владимировна!».

– И Игоря разбуди, – добавила жена и закрыла дверь, отсекая возможность оспорить внезапную обязанность.

– Ага, всегда готов, – пробормотал Лаголев.

Как так? Он считал, что во сне человек проходит перезагрузку. Обновляются клетки, вымывается негатив, укрепляется иммунитет, подсознание ковыряет жизненные проблемы, чтобы утром ты встал посвежевший, светлый, с желанием жить и творить добро. Но Натка разбивала это построение в пух и прах. Заснула злой, проснулась еще злее. О, господи, не слететь бы в самом деле с катушек.

Лаголев скинул одеяло и несколько секунд тоскливо смотрел на свои ноги с отросшими ногтями. Глухое раздражение росло в груди. На мгновение его чуть не вынесло в коридор. Мысленно с ноги он уже выбивал дверь ванной, заскакивал и с оттяжкой бил полотенцем по голой спине, голой заднице жены. Как ты, зараза, с мужем разговариваешь! Но очнулся стоящим у кресла со скрученной простыней в руках. Воин-простыненосец! А дальше, дальше что? Шлепнешь, а дальше?

Этого он не знал.

Лаголев сокрушенно вздохнул. Он на грани, на грани. И если Натка этого не видит, она – дура. Уйти только некуда. Натянув тренировочные штаны, майку и рубашку, Лаголев сходил в туалет. За стенкой зло шипела вода. Просто шипела, не меняла тональность, не прерывалась вмешательством человеческой руки. Возможно, Натка сидела на бортике ванны и беззвучно ревела о том, какой Лаголев урод.

Только что он может сделать-то? Напасть на Кярима Ахметовича с ножом? Договорились же, что завтра...

«Нат», – чуть не сказал Лаголев через стенку, но вода вдруг ударила сильнее, застучала о капроновую шторку, и порыв рассосался. Ладно.

На кухне он достал из нутра газовой плиты сковородку, сполоснул ее, поставил на конфорку. Почесал лоб, соображая. Завтрак так завтрак. Четыре яйца и помидоры. Демократично и вкусно. Можно добавить пару ломтиков колбасы, если Игорь не сожрал ее всю. И если у них есть помидоры.

Рутинные действия Лаголева чуть успокоили. Он наливал масло, выкладывал нарезанные кружками помидоры, бил яйца. Натка любила, когда желток не растекался, и ему удалось сделать это в двух случаях из четырех.

Пригасив огонь и накрыв яичницу крышкой, Лаголев направился к сыну.

– Игорь.

Комната, служившая отпрыску личным пространством, оказалась не заперта. Висели плакаты. В щель между шторами сочилось утро. Имелась хоть какая-то видимость порядка, хотя белье комками лежало на стульях. Игорь уснул на кровати, не раздеваясь, едва до середины бедер стянув джинсы. Лаголев подумал, что спать так, должно быть, жутко неудобно.

– Игорь.

Он включил свет. Пол был в разводах. Джойстик свисал со стола на шнуре, будто странная, короткокрылая бабочка траурно-черного цвета. Рюкзак на столе. И там же – пятиэтажная постройка из учебников. Лаголев шагнул в комнату.

– Игорь, вставай.

Сын со стоном повернулся.

– Бли-и-ин!

– Давай-давай, – поторопил Лаголев. – А то мать передумает.

– И чего? – спросил сын, протирая глаз тыльной стороной ладони.

– Ничего. Кроссовок не получишь.