Текст книги "Остров (СИ)"

Автор книги: Андрей Кокоулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

– Че, все? – спросил Чира. – Зассал?

– Хрен тебе, – сказал Игорь.

Потом он все-таки пропустил удар в живот, и Чира свалил его неумелой подсечкой. Земля перевернулась. Надавив на грудь коленом, Чира дважды ударил его в левую скулу, под глаз. Там сразу сделалось горячо и стянуло кожу.

– Готов?

– Пошел ты!

– Че, еще хочешь?

Вставший было Чира вновь подступил к поверженному противнику. Странно, но Игорь вдруг обнаружил, что от страха перед Чирой не осталось и следа. Вот навис над ним парень со злыми глазами, а ему не страшно. Совсем. И быть битым не страшно, потому что это уже случилось. И вообще, чего тут бояться? Смерти? Чиру вот пожалеть...

Изнутри Игоря словно мазнуло теплом, тем, особым, островным, от ниши за холодильником, и он рассмеялся, словно вместо ударов по физиономии (глаз заплывет, это точно) получил от Чиры бесценный подарок.

– Все? – весело спросил Игорь.

Чира насторожился.

– Ну.

– Наказал выпендрежника? Возвращаемся?

Игорь протянул руку, чтобы Чира помог ему встать. Будто на автомате, Чира сцепил на чужой ладони свои пальцы. Игорь поднялся, чувствуя, как слегка плывет голова.

– Но я победил, – не очень уверенно сказал Чира.

– Само собой, – согласился Игорь.

Ему было тепло. Мир искрился, но свечение его медленно гасло.

– Не, я серьезно, – сказал Чира.

Игорь кивнул.

– И я серьезно, – он поморщился от боли в скуле, тронул лицо пальцами. – Тебе стало лучше?

– Че?

Игорь улыбнулся и заглянул Чире в глаза.

– В следующий раз побить меня уже не получится.

И снова это вырвалось из него само. Словно более совершенная версия Игоря Лаголева на мгновение перехватила управление телом и голосом. Он ощущал, что эта версия прорастает в нем, как новые клетки приходят на замену старым. Лага 2.0, блин. С острова. Почему-то стало радостно. Чира моргнул.

– Я же победил.

– Да, – кивнул Игорь, – но если тебе будет нужна какая-нибудь помощь…

Противник мотнул головой. С его точки зрения это было не правильно. Так победившие свысока, проявляя милость и великодушие, могут говорить побежденным, но не наоборот.

– Какая помощь? – нахмурился он.

Игорь пожал плечами.

– Не знаю. Побить кого-нибудь?

Чира фыркнул. Непривычная, легкая улыбка скользнула по его лицу.

– Ага. Представляю. Вот ты выпендрежник.

– Ладно, пошли уже, – сказал Игорь.

Чира посопел.

– Тебе че-нить холодное надо к глазу приложить, – сказал он. – Быстрее сойдет. Я, ну… ударил удачно.

– Возьму у Чехова пивную банку из холодильника.

Они неожиданно по-приятельски, чуть ли не плечо в плечо, двинулись к углу дома. Вверху плыло облако. За забором, невидимый, оглушительно чихнул автомобиль. Все было как прежде и по-новому. Из подвальной двери выглядывал, ожидая их, Ромыч.

– Ого! – присвистнул он, отправляя в карман электронную игрушку. – Быстро вы!

– Быстро? Полчаса – это быстро? – удивился Игорь.

– Вас всего десять минут не было.

– Чего?

– А дрались минут пять, – уточнил Чира.

– И кто кого? – спросил Ромыч.

Игорь показал на себя и на противника, у которого лишь кнопочный рукав на куртке расстегнулся.

– А по нам не видно?

– Ну, мало ли, – сказал Ромыч, цепко оглядывая драчунов. – Визуально, конечно, тебе, Лага, сильней досталось. И нос у тебя, и глаз…

– Ничья у нас, – сказал вдруг Чира.

– Нет, Чира победил, – возразил Игорь.

– Ничья!

Поправив очки, Ромыч перевел взгляд с одного соперника на другого. На лице его отразилось сомнение, и он заявил:

– Не, сука, не подеретесь.

Первым, надув щеки, захохотал Чира. Затем к нему присоединился Игорь. Ромыч захихикал последним, понимая, что каким-то образом отколол уморительно смешную шутку. Смеялись они, наверное, дольше, чем дрались.

– Классно, – сказал Чира.

В подвале их встретили улюлюканьем и криками.

– О, Олень, разукрасили тебя! – воскликнул Чехов, встав на диван с коленями. – С боевым крещением!

Игорь поклонился. Королева смотрела со смесью восхищения и брезгливости. Как-то это совмещалось на ее лице.

– Ну, хотя бы жив, – сказал Ляпа.

– Ничья у нас, – сказал Чира, плюхаясь на стул.

– О-о!

Игорь посмотрел на пальцы с засохшими кровяными потеками.

– Пройду я умоюсь, что ли, – сказал он.

– Да, тебе не помешает, – сказал Чехов. – В «дурака» потом будешь?

– Наверное.

Зайдя в туалет, Игорь включил холодную воду, оттер пальцы и умыл лицо, стараясь не задевать распухшую левую скулу. Глаз снизу подзаплыл, смотрелось через него необычно. Нос вроде сломан не был. В зеркале, конечно, отразился тот еще красавец, но Игоря внешний вид почему-то не особо тронул. Бывает, подумал он. Бывает.

Все равно было тепло.

И не страшно.

Вопреки собственному намерению надолго задерживаться у Чехова Игорь не стал. Потянуло домой. Вспомнилась немытая посуда. И многое другое на «п». Присутствие Королевой напротив, в метре, совсем рядом, утратило свою томительную притягательность. Ну, глаза, да, глаза. И колени. Удар Чиры в нем что-то нарушил что ли? Ну, выбрала она Чехова. Господи, совет да любовь. Дура. Или нет, не дура, просто другой человек.

Отыграв кон в «дурака», Игорь сказал, что, пожалуй, ему пора. Дела.

– Покурить на дорожку? – предложил Чехов.

– Не, – улыбнулся Игорь.

– Лед потом приложи, – посоветовал Чира.

– Ложку столовую, холодную, – сказал Ляпа.

– Хорошо.

Прощаясь, Игорь помахал всем рукой. Он пошел по улице, вдыхая прогретый воздух. Город пах бензином и сиренью, землей, свежей светлой краской на стене дома, сухим деревом и ржавчиной сетки-рабицы. Несколько фантиков он подобрал и бросил в близкую урну. У «Кулинарии» пахло выпечкой, в подворотне дальше – мочой.

Странно, размышлял Игорь. Раньше город представлялся ему недружелюбным нагромождением зданий, толчеей крикливых и злых людей, местом, пропитанным безнадегой и отчаянием, и давил, давил, давил на мозги. Соблазнял выставленным в ларьках алкоголем, подмигивал огнями ресторанов и кафе, брызгал пьяным хохотом, урчал дорогими иномарками, шелестел купюрами в чужих руках. И шептал: «Ничего этого у тебя не будет, придурок».

Какая фигня!

Игорь улыбнулся. Показалось забавным так вестись на подначку. Город был разным. Отверни голову, увидишь электриков, поднявшихся на выдвижной площадке к уличному фонарю, старика на костыле в пиджаке с медалями, женщину с детской коляской, усталого мужика, выворачивающего рулевое колесо отечественных «жигули», пенсионерку, сидящую на бетонных ступеньках магазина с букетиками полевых цветов в надежде, что может кто купит. Это тоже город. И не у всех есть возможность жить, как им хочется, брать деньги из воздуха, не знать забот, тревог и долгов.

– Хватит! – услышал он вдруг надрывный детский голос. – Пожалуйста!

Ноги сами понесли его на звук.

На пустыре за домом двое волосатых взрослых парней пинали мальчишку на год или два Игоря младше. В стороне от них захлебывался плачем растрепанный мальчишка лет десяти, видимо, брат лежащего.

– Не надо! Ну хватит уже!

– Эй! – сказал Игорь.

Парни повернулись к нему.

– Слушай, – сказал парень в темной кожанке, серых брюках и сбитых потрескавшихся ботинках, – гуляй отсюда. Тебя, я смотрю, уже отоварили.

– Ага, – кивнул Игорь. – А в чем дело?

– Это денежный вопрос, – ответил ему второй парень.

Он был в грязном короткополом пальто и джинсах. На ногах у него были разношенные кроссовки. Глаза казались мутными слюдяными шариками.

– Насколько денежный? – спросил Игорь.

Первый парень ухмыльнулся.

– А ты что, хочешь вписаться?

Игорь пожал плечами.

– Сотку он нам торчит, понятно? – сказал второй парень и пнул лежащего. – А завтра уже двести будет торчать.

– Хватит! Уроды!

Младший, размазывая слезы по лицу, на коленках пополз к старшему.

– Димка, ты живой? Ты живой? – затряс он скрючившегося, закрывшегося руками брата.

Игорь, вздохнув, посмотрел на свою «пуму».

– Вы как насчет бартера, парни?

7.

Удивительное началось время.

Мир никуда не делся, мир оставался таким же жутким, жестоким, искалеченным местом. Он требовал жертв, он питался алчностью и страхами, он щелкал зубами цен и распространял через чумные палочки слухов панику и психозы. Только Лаголев будто приобрел к нему иммунитет. Переболел заразой. Нет, он не отстранился, просто реальность с Кумочкиным и его топором больше не имела на него влияния. И на Натку не имела. И на сына.

Они жили, как на острове. Как в тайге. Как в скиту. Что там в мире? Не важно. Да и Бог с ним, с этим миром. Лаголев спал с женой в одной постели, и им было достаточно друг друга. Хорошо ведь? Хорошо.

Игорь в ту же субботу пришел с синячищем, в каких-то драных, чужих кроссовках, но довольный, светящийся, светлый. Натка сразу поставила его за холодильник, сказала, чтобы стоял, пока гематома не сойдет.

– Он и это может? – спросил сын.

– Может, – сказала Натка. – Ты куда кроссовки дел, горе?

Игорь улыбнулся.

– Двух мальчишек выручил.

Лаголев, дующий голый чай, удивленно поднял голову.

– Что, каждому дал по одной кроссовке? Это были, прости, одноногие мальчишки?

– Не, там другое. Мам, я отработаю, – выглянул из-за «ЗиЛа» сын. – Мой долг – восемьсот рублей.

– Да ладно деньги, – сказала Натка. – Ты еще и в драку полез?

– Драка была до.

Лаголев встретил вопрошающий Наткин взгляд приподнятой кружкой.

– Мальчик вырос, – сказал он.

Гематома рассосалась где-то за три минуты. Игорь не поверил и, трогая лицо, отправился в ванную.

– Пап, – спросил он потом, – а если он еще и мертвых оживлять может?

– Остров-то? Вряд ли, – сказал Лаголев. – Таракана я оттуда вымел совершенно дохлого. И мушек штук пять.

В ванной зашумела вода. Натка пришла на кухню из комнаты, села к Лаголеву вплотную, чтобы чувствовать тепло его тела, дышать одним с ним воздухом, ткнулась щекой ему в плечо.

– Знаешь, – сказала она, – я теперь не знаю, как жить.

– Чего? – спросил Лаголев. – Ну-ка, живо за холодильник!

Натка рассмеялась.

– Дурачок, не в этом смысле. Раньше как-то все на нервах, на жилах – давай-давай, вперед, там занять, здесь ухватить, вас, двух оболтусов, хоть как-то накормить-одеть. В голове – постоянный звон: «Деньги, деньги, деньги!». Знаешь, что я мысленно повторяла чаще всего? Изо дня в день? «Господи, когда же это закончится?».

Лаголев приобнял жену за талию.

– А теперь?

– Теперь Игорюшка отдает кому-то свои новые кроссовки чуть ли не в тысячу рублей, а я думаю, лишь бы они на хорошее дело пошли, – пожаловалась Натка. – А там, между прочим, Поляковские двести рублей.

– Ну, с Поляковыми мы в течение месяца точно рассчитаемся, – сказал Лаголев. – Если не завтра. А вообще… – он легко поцеловал ее в щеку, в уголок губ. – Вот.

– Это успокоительное?

– Это то, что по-настоящему важно.

– Спасибо, но это не прибавит денег в семейный бюджет, – вздохнула Натка.

– Все-таки тебя стоит поставить за холодильник, – сказал Лаголев, выпрямил спину, и голос его обрел шутливо-торжественные нотки: – За сомнения и пессимизм, за проявленную недальновидность, за укор и перекор Наталья Владимировна Ла…

– Постой.

Натка прислушалась. Вода в ванной шумела, не переставая.

– Что? – спросил Лаголев.

– Вода льется и льется.

– Игорь! – крикнул Лаголев.

Шум воды прекратился. Сын появился из ванной в закатанных до колен тренировочных штанах, в шлепках, с ведром в одной руке и шваброй в другой.

– Дорогие родители, прошу освободить помещение для влажной уборки, – известил отца с матерью он.

И для убедительности, как какой-нибудь шпрехшталмейстер или церемониймейстер, воткнул швабру щеткой в пол.

Хрюп!

– Так сразу? – удивилась Натка. – Нет, постой, мне нужно чуток времени.

Она метнулась в нишу за холодильником.

– Мам, у тебя минута, – сказал Игорь.

– Саш, – выглянула Натка, – я тебя жду.

– А, я тоже? – спросил Лаголев. – С удовольствием!

Он оставил кружку у раковины и шагнул на остров к жене. Звякнуло ведро. Сын помялся и отвернулся.

– Я не смотрю.

Тепло. Золотистый свет. Лаголев смотрел, как теряет морщинки Наткино лицо, как начинают светиться ее глаза.

– Если бы еще остров мог отматывать время назад, – улыбнулась Натка.

– Увы, – сказал Лаголев. – Я вымел из-под холодильника совершенно дряхлого таракана и трех старых мушек.

– Пять.

– Что?

– Сыну ты рассказывал, что мушек было пять.

– Я хотел его напугать и слегка увеличил количество насекомых.

– Я все слышу, – сказал Игорь.

– Нет, ничего не скроешь у нас в семье, – сокрушился Лаголев.

О глубине сожаления говорили его сжатые, чтобы не рассмеяться, губы.

– Давай-ка мы занавески в комнате поменяем, – предложила Натка. – Хочу светлые. Чтобы солнце – круглый день.

– Это просто физически невозможно. Окна у нас глядят на восток, и поэтому мы максимум можем наблюдать его часов до десяти-одиннадцати. И то...

– Лаголев, ты – невозможный человек!

Лаголев хмыкнул.

– Игра слов?

– Эй! – подал голос сын. – Вы уже все?

– Да.

Они поменяли занавески, отсортировали белье, сделали небольшую перестановку, разобрали полку с лекарствами, застелили диван новым покрывалом, Натка пропылесосила ковер, Лаголев сбегал во двор и выхлопал две дорожки и четыре половичка.

Игорь из кухни перешел в коридор. Управлялся со шваброй он не слишком умело, но компенсировал это упорством и повторными проходами. Челка сваливалась ему на глаза, и он по-лошадиному, фыркая, выдохом пытался сбить ее в сторону.

– Я на тебе, как на войне, – бормотал сын, – а на войне, как на тебе…

Смешно.

Невозможное по нынешним временам счастье. Но кто сказал, что невозможное? Сдвиньте холодильник, отыщите энергетический канал, подключитесь и – пожалуйста. Но Наткино беспокойство Лаголев понимал. Как жить дальше? Ответ был простой: не так, как раньше. По-другому. Лучше.

Ужинали гречей с сосисками и вытащенным из кладовки лечо, купленным по большому случаю, но которое никому тогда не понравилось. Оказалось удивительно вкусно. Чай был с сушками, тоже объеденье, особенно, если капелюшку сливочного масла намазать поверх. Поблескивали вымытые полы. В открытую форточку залетали звуки улицы, там, во внешнем, темнеющем мире тарахтели автомобили, шумел ветер и звенели голоса.

– Мам, пап, а что дальше? – спросил Игорь.

– Я думаю, пока не стоит торопить события, – сказал Лаголев. – Вообще-то еще и дня не прошло, сын.

– А у меня ощущение, что дня три уже, – сказала Натка. – Серьезно, Саш, не меньше трех дней.

– Неделя! – выдал Игорь.

Лаголев кивнул.

– Знакомое дело. Событийный эффект. Я об этом читал.

– Просвети, пожалуйста, – попросила Натка.

– Ну, что ж, – Лаголев поерзал, подбирая себе позу рассказчика, – представь, что ты сидишь в тюрьме…

– Интересное начало, – фыркнул сын.

– Ну, да, – улыбнулся Лаголев. – Но ты представь. Ты сидишь в тюрьме и кормят тебя раз в день. И больше ничего не происходит. То есть, один раз в день включается свет, тюремщик приносит тебе миску, – он посмотрел в тарелку, – скажем, гречневой каши, ты ешь, потом свет выключается, и, собственно, больше ничего не происходит. Что делается снаружи, тебе не слышно.

Каша съедена. Поговорить не с кем. И так изо дня в день. Но вдруг через какое-то время к тебе в камеру набивается целый ворох тюремщиков, одни красят стены, другие вешают гирлянды, третьи танцуют и поют, и ко всему этому кормят тебя завтраком, обедом и ужином, состоящими из доброго десятка самых экзотических блюд. Что получится в результате?

– Заворот кишок, – сказал Игорь.

– Нет. Ну, может быть, но я не об этом. В результате мозг получает слишком много информации, которая грозит, грубо говоря, обрушить, перегрузить систему. Поэтому он начинает разносить событийный ряд во времени.

Это не происходит так, будто ты начинаешь считать, что завтраком тебя кормили неделю назад, а обедом – в прошлый четверг. Ну а тюремщики скакали перед тобой с понедельника до среды. Нет. Весь массив полученной и избыточной, несущей эмоциональную, стрессовую нагрузку информации мозг как бы отодвигает от себя подальше, на периферию системы, и не просто так, а для дальнейшего и вдумчивого анализа. В результате создается спасительная иллюзия, что события произошли не в узком промежутке времени, не сегодня, не сейчас, а длятся уже, как минимум, несколько дней.

– Ты понял что-нибудь? – повернулась Натка к сыну.

– Нет, – честно ответил Игорь.

– А зачем спросил?

– Ну, так.

– Теперь знай, что отец у тебя весьма начитан.

– Я не зря сижу в журнальном киоске! – гордо сказал Лаголев. – «Плейбой», «Бурда моден» и «Огонек» – мои бессменные учителя.

– Эй! – воскликнул Игорь. – Мам! Это же ты спросила, а не я!

– Тебе завтра к семи? – спросила Натка, раскладывая постель.

Лаголев снял рубашку.

– Да, но я встану пораньше, – сказал он. – Минут сорок пешком, и я на рынке.

За окнами было темно. В комнате горел ночник, обозначая себя бледно-желтым пятном на стене. Белели подушки. Натка в ночнушке двигалась соблазнительным привидением.

– Возьмешь сосиску на завтрак? – спросила она.

Лаголев приспустил штаны.

– Объесть сына? Раньше мне такое никто не предлагал.

Натка рассмеялась.

– Ну хотя бы сделай себя яичницу. Там еще два яйца есть.

– Это намек? – спросил Лаголев, оставшись в темно-синих семейных трусах. Одна бровь его приподнялась в удивлении. – Сосиска и два яйца. Я в смущении.

Он прикрыл пах руками.

– А я думала, ты – лев, – сказала Натка.

– Я – лев! – подтвердил Лаголев.

Он убрал руки. Под ними обнаружилось, что ткань трусов спереди существенно натянулась. Вот что делают разговоры о завтраке!

– О!

– Тс-с-с, – прижал палец к губам Лаголев. – А то Игорь скажет, что он все слышит!

– А я плохо, но вижу.

– Мне приблизиться?

– Нет, Сашка, снимай уже трусы.

– Серьезно? А у тебя не случится так называемого событийного эффекта?

– А у тебя? – спросила Натка и приподняла сорочку к животу.

Под сорочкой у нее ничего не было. Лишь слегка темнел лобок.

– Е!

Лаголев икнул. Трусы полетели на пол. Поцелуй был долгим. Натка пахла шампунем и чуть-чуть зубной пастой. Сорочка только мешала и поэтому заслуженно отправилась в эротическое путешествие к дивану.

В субботние и воскресные дни рынок оживал рано. С грузовиков и рефрижераторов выкладывались на тележки мясо, рыба, овощи, фрукты и ягоды, сами же продавцы или их подручные раскатывали товары к лоткам, к столам и витринам, раскладывали пирамидками, рядами, горками, зелень сбрызгивали водой, помидоры, сливы, яблоки протирали тряпочками, чтоб блестели в свете высоких ламп. Выходные приносили основную выручку, поэтому старались подбирать помидорку к помидорке, огурец к огурцу, отщипывали и выбрасывали гнилые виноградины.

Даже открывались на час раньше, не в девять, как обычно, а в восемь. Все для покупателя, все для клиента.

Кярим Ахметович уже стоял у стола номер тридцать четыре, перебирал огурцы в выставленном ящике, качал головой. Вокруг происходило деловитое шевеление, стелились бумага и полотно, ставилась внаклон фанера, глухо постукивали на неровностях колеса тележек. Перекрикивались продавцы и птицы под фермами. Небольшие желтые дыни смотрели на бледных потрошенных кур, а те в свою очередь таращились на ранние иранские груши.

– Доброе утро, Кярим Ахметович.

Подойдя, Лаголев достал с полки под столом халат.

– А-а! Александр! – изобразил полнейшее радушие хозяин места. – Ты вовремя сегодня. Ай, молодец!

– Спасибо, – сказал Лаголев.

Взяв пластиковое ведерко, он сходил в туалет и набрал воды, затем несколько минут под пристальным взглядом Кярима Ахметовича оттирал прилавок от грязи и овощного сока. После острова все было легко.

Кярим Ахметович засопел. В сопении слышались недоумение и растерянность.

– Говорят, ты искал меня позавчера, – сказал он, торопливо отступив перед Лаголевым, закончившим с одной половиной стола и переместившимся на другую.

– Да, – ответил Лаголев.

Он сходил сменил воду и вновь принялся за прилавок.

– Дыру протрешь, Саша, – пошутил Кярим Ахметович.

– Я аккуратно.

– А зачем искал меня?

Лаголев выпрямился и улыбнулся.

– Вы же знаете, Кярим Ахметович.

– Саша, – прижал руку к груди владелец стола под номером тридцать четыре, – самому стыдно! Обнадежил человека, а денег нет, все деньги в обороте. Этому дай, тому дай, брат приехал – ему помоги, аренду плати, Тофику плати, Гульнар и жене приятное делай. Когда до тебя дело дошло, в кошельке, Саша, веришь, всего один рубль оставался, и тот юбилейный.

– Ничего, – сказал Лаголев.

– Именно, что ничего, Саша, – растянул губы Кярим Ахметович и по-приятельски потрепал работника по плечу. – Может, подождешь еще недельку?

– Нет, Кярим Ахметович.

– Но нет денег, Саша.

Лаголев отжал тряпку и посмотрел на хозяина места.

– Вы думаете, что счастливы?

Кярим Ахметович моргнул. Его крупное, носатое, в оспинках лицо на мгновение сделалось бледным.

– Это угроза, Саша?

– Нет.

Кярим Ахметович постучал пальцем по прилавку.

– Ты не смеешь мне угрожать, Саша. Меня здесь все знают. Я – уважаемый человек. Эй, Рахматулла, салам! – поздоровался он с продавцом-соседом. Махнул рукой куда-то дальше: – Акиф, Тимур Леонидович, салам!

Ему ответили.

– Видишь, Саша? – сказал Кярим Ахметович. – Я позову людей, они все здесь встанут. Что ты можешь против меня?

Лаголев улыбнулся. Вот мир, подумал он. Вот я. Что он может мне сделать? Ничего. Я – на острове. Кярим Ахметович заволновался.

– Ты изменился, Саша, – он всмотрелся в Лаголева. – Очень изменился. Раньше не такой был. Ты заболел, Саша?

– Скорее, выздоровел, Кярим Ахметович.

– Ой, нет, Саша! Боюсь, что нет.

– В «Криминальной России» была статья, – сказал Лаголев, вытаскивая и расставляя ящики на столе. – Про маньяка Кумочкина. Не читали?

– Зачем? Я такое не люблю, – нахмурился и опять заволновался Кярим Ахметович.

– Он гонялся за своими жертвами с топором.

Кярим Ахметович вздрогнул.

– Саша, зачем ты об этом?

– Я к тому, Кярим Ахметович, – сказал Лаголев, – что раньше для меня наши нынешние времена были как тот Кумочкин. Догонят и прибьют.

– Топором?

Лаголев кивнул.

– Топором. Безденежьем. Неустроенностью. Безработицей. Чем угодно.

– Да, времена… Криминал сплошной, Саша!

– А сейчас я посмотрел на это по-другому. Я вдруг подумал… – Лаголев с натугой поставил между ящиками весы. – Я подумал: если я изменюсь вслед за этими шкурными временами, значит, они, как Кумочкин, догнали меня и снесли мне голову. И стал бы я тем, кого вы вполне могли бы опасаться. Подворовывал, пил, пакостил бы по-тихому. Поэтому я решил не меняться. Стоять, как скала.

Кярим Ахметович качнул головой.

– Ты философ, Саша.

Лаголев положил несколько гирек у основания весов.

– Я думаю, что вокруг нельзя смотреть гадкими глазами. Иначе гадким становишься сам. Я почему-то уверен, что и вы хотите видеть мир светлым. Значит, у вас нет иного выхода, как расплатиться со мной.

– Ай, Саша!

Кярим Ахметович передернулся, словно что-то противное и склизкое заползло ему за воротник. Лаголев пожал плечами и принялся безмятежно натирать плоские чаши.

– Ты не философ, Саша, ты – идеалист.

Кярим Ахметович вздохнул и погрозил работнику пальцем. Глаза его сделались печальными. Он постоял, глядя, как чаши весов под руками Лаголева приобретают мягкий блеск, и медленно побрел к выходу на задний двор.

– Работай, Саша.

Вернулся Кярим Ахметович через пять минут и выложил на стол две стопки мятых купюр.

– За первый месяц – пятьсот. За второй – четыреста семьдесят, – сказал он. – Ты, Саша, два раза в том месяце опоздал, поэтому меньше. Это честно, мне кажется. Я вообще сейчас ради тебя денег одолжил, да.

К лотку с журналами Лаголев добрался где-то к пяти. Торговли уже не было, лоток за решетчатыми жалюзи белел сучковатой фанерой. Всю не распроданную типографию Руслан погрузил на «каблучок» и уехал. Впрочем, Лаголев имел цель, отличную от того, чтобы выступить продавцом прессы. Наверное, с час он высматривал старушку в сером пальто с рукавом, обшитым белыми нитками.

Мимо шли люди с работы, с комбината ЖБИ, с торговых площадок, с завода «Пламя», усталые, озабоченные, мрачные, с сумками и без. Лаголев смотрел на них и думал, что каждого второго стоит отвести на остров. Нет, каждого первого. Бери за руку и веди к себе в квартиру. Он думал, что поговорит с Наткой, и она будет не против. Сделаются практикующими целителями. Чем плохо?

К остановке, наполняющейся народом, с перерывами подруливали дребезжащие автобусы и увозили часть людей в тускло подсвеченных чревах в их дома. Темнело. У киосков с выпивкой закручивались ручейки страждущих. Шелестели выброшенные газеты бесплатных объявлений. В темно-синих куртках прошли милиционеры.

Старушку Лаголев увидел, когда дал себе последние пять минут.

– Бабушка!

Он сорвался с места и мимо цветочной будки побежал к измызганному фасаду, к темной, похожей на провалившийся рот арке, к выставленным там мусорным бачкам.

– Бабушка!

Тяжелый пакет так и норовил ударить по ноге. Старуха, услышав его, сначала повернула от бачков в сторону, потом застыла, поняв, видимо, что от него, молодого, здорового, ей никак не уйти.

– Я не трогаю, не трогаю чужое! – заявила она, закрываясь от Лаголева перевязанной ладонью.

Сгорбленная маленькая фигура сжалась в ожидании толчка или пинка.

– Бабушка.

Болью схватило сердце. Лаголев остановился, протянул пакет. В пакете были собранные на скорую руку продукты. Огурцы, помидоры, куриная тушка, килограмм картошки – все, что удалось купить до закрытия рынка.

– Что это? – повернулась к нему старуха.

Глаза у нее, как и раньше, слезились, на морщинистой, впалой щеке тянулось к уху кривое бледное пятно. То ли заболевание кожи, то ли давний ожог.

– Вам, – сказал Лаголев.

– Мне?

У старухи затряслись тонкие, бескровные губы. Ее качнуло.

– У меня ничего нет, – сказала она.

– Вот вам еще сто рублей.

Лаголев вложил в перебинтованную ладонь денежные купюры. Сколько у него останется самого, как они с Наткой и Игорем будут жить дальше, было совсем не важно. Старуха подняла на него растерянные глаза.

– Вы куда столько-то?

– Берите-берите, – сказал Лаголев и вдруг сообразил, что старуха вряд ли дотащит пакет до дому.

В нем было килограмм шесть веса.

– Давайте я вам продукты донесу, – предложил он. – Говорите, куда.

– Ох, сынок, – повернулась старуха. – Сюда. Только я уж не могу быстро.

– Ничего, – сказал Лаголев. – Я не тороплюсь.

– Вы, наверное, с сыном моим служили, – сказала она, так с деньгами в ладони и хромая сквозь арку во внутренний двор.

– Нет, не довелось.

– Мой сын погиб в Афганистане.

Лаголев не знал, что сказать. Он промолчал.

– У него было много друзей, – старуха вздохнула. – Часто могилку навещали. Теперь уж нет. У всех семьи, дела.

Они прошли двор и оказались у подъезда старого пятиэтажного дома. Дом давно не красили, кое-где он облез до штукатурки, подъездные двери украшали цветные рекламные объявления о покупке металла и поездках в Турцию за кожаными куртками. Внутри пахло старостью и кошачьей мочой.

– Подниметесь? – спросила старуха, кое-как уложив деньги в карман пальто.

Лаголев пожал плечами.

– Как скажете, так и сделаю.

– Второй этаж.

– Хорошо.

Он принялся подниматься.

– Так вы не знали моего Юрика? – спросила старуха.

– Нет, – сказал Лаголев, смиряя шаг, чтобы не торопить собеседницу.

– Жалко. Он был хороший человек. Вы бы подружились.

– А что у вас с рукой?

Старуха посмотрела на замотанную ладонь.

– А что с ней? Ничего. Заживает плохо.

Она долго возилась с ключом у простой, обитой дерматином двери. Ключ никак не хотел попадать в замочную скважину. Лаголев предложил помощь и легко справился с задачей. Замок щелкнул два раза.

– Славик! Славик, к нам гости!

Старуха засеменила в терпкий, желтоватый сумрак квартиры.

– Стойте, стойте здесь, – сказала она Лаголеву на пороге.

– Хорошо.

Он взглянул на светлые, выцветшие обои, на ветхий половичок под ногами, на этажерку в простенке и вздохнул, ожидая. В глубине квартиры послышался скрип кроватных пружин, за этим скрипом вспыхнул отрывистый, резкий кашель, потом слух Лаголева уловил два голоса, старушечий и иной, хриплый. Разобрать, о чем шел разговор, он не смог, слишком уж тихо общались между собой жильцы.

– Я все же думаю, что вы как-то с Юрочкой связаны, – сказала, появляясь, старуха.

Она повесила пальто на вешалку к такой же старой, потрепанной, замызганной одежде и набросила на плечи платок. Вспорхнула, ударилась куда-то в темноту моль.

– Сюда, – пригласила старуха Лаголева.

Он прошел на бедную, тесную кухню с холодильником в одном углу и узкой раковиной в углу наискосок и поставил пакет на пустой стол.

– Ну, все, я побежал.

– А чай?

Старуха застыла перед пакетом. Нагло выкатился на девственную поверхность помидор-разведчик. Встала вымпелом куриная нога.

– Нет-нет, не могу, – сказал Лаголев.

– Так и уйдете?

– Я к вам забегу завтра или послезавтра. Руку вашу посмотрим.

Лаголев шагнул в коридор и очутился перед плотным, заросшим стариком в телогрейке, в коричневых штанах и в тапках на босу ногу. Старик посмотрел на пакет на кухонном столе и свел к переносице седые брови.

– Спасибо. Но что бы вам Галина не говорила, квартиру мы вам не продадим, – прохрипел он.

Лаголев улыбнулся.

– Мне и не надо.

Остров, кажется, грел его весь день. Даже в восемь вечера, когда Лаголев добрался наконец до своего дома, он чувствовал в себе его отголоски. Он впитывал в себя мир, его неправильность и его красоту. Он улыбался солнцу, застывшему на коньке крыши, и ребенку, взирающему на него из коляски большими, испытующими глазами. Он слушал пьяный ор с площадки за кустами и колол сердце об использованные шприцы у бетонной ступеньки. В груди вибрировала, раскачивалась, звенела душа.

О плохом Лаголев думал: ничего, это ничего, это уйдет.

Он почему-то точно знал, что в скором времени все изменится. Остров не возникает просто так. Это предвестник. Предтеча иных событий. Другого порядка. Может, он пророс не только в их квартире. Это было бы замечательно и чудесно. Но даже если остров – единственный в своем роде…

– Саша!

Натка бросилась к нему с поцелуем, едва он ступил на порог. В одной руке у нее была прихватка, в другой – деревянная лопатка.

– Что готовим? – спросил Лаголев.

– Гречу.

– Ага. – Лаголев покопался в кармане куртки и достал огурец. – Сойдет как дополнение для стола?

– Конечно. Раздевайся.

– Погоди.

Лаголев покопался в другом кармане и вытащил помидор. Натка прыснула.

– И сколько в тебе таких сюрпризов?

– Еще один.

Вручив жене овощи, Лаголев предъявил деньги от Кярима Ахметовича.

– Все, мой муж и лев, – торжественно сказала Натка, – тебя ждет гора гречи. Она твоя и только твоя. Заработал. Мы ее недостойны.

Глаза ее смеялись.

– Но хоть с маслом? – спросил Лаголев.

– А как же!

– Слава богу!

– А потом, без масла, десертом, пойду уже я.

Натка обернулась и посмотрела на Лаголева так, что у того мгновенно разыгралось нескромное воображение. Вот ведь, без масла и без одежды, вся, льву и мужу, эх, помедленнее кони, на кой черт тогда греча?