Текст книги "Просто механический кот (СИ)"

Автор книги: Андрей Кокоулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Мурлов хмыкнул и снова принялся за чистку картофелин. От сковороды с маслом тем временем принялся подниматься едва заметный дымок.

Ага. Мурлов достал нарезанную кусочками, уже замаринованную свинину в контейнере, вскрыл упаковку и аккуратно выложил чуть ли не половину килограммового контейнера на дно сковороды. Быстро нарезал колечками луковицу и побросал туда же. Масло принялось шипеть и поплевывать вверх. Мурлов, шипя в ответ, поперчил свинину и накрыл блюдо крышкой. Вот так. Замечательно.

Он дочистил картошку и настрогал ее тонкими ломтиками. Перевернул начинающие золотиться кусочки свинины, поджег огонь под второй сковородой. Могла бы так Татьяна? – подумалось ему. Конечно. Ничего сложного. Но чем она его кормила? Правильно, полуфабрикатами, суши и сэндвичами, прихваченными в кулинарном отделе супермаркета. Нет, претензий к сэндвичам не было. Но как она там сказала? «Я и кухня находимся в разных плоскостях бытия». Дура. Выкопала же где-то изречение. Все ей куда-то надо было сунуть свой любопытный нос, все у нее вермишель крутилась в голове, деньги, деньги, деньги, проекты… Сын вообще редкостным существом получился.

Впрочем, это не испортило Мурлову настроения. Он даже принялся насвистывать, выкладывая картошку. Потом еще раз перевернул свинину. Ах, какой запах! Интересно, Дружок учуял или нет? Какая воспитанная собака…

Мурлов достал из шкафа початую бутылку красного вина и налил в бокал грамм тридцать. На небольшой глоток. Выпил. Повар для вдохновения всегда должен быть чуточку пьян. Так любое блюдо, выходящее из-под его руки, приобретает особенную прелесть. Сразу – что? Газ под свининой убавить, картошку – поворошить.

Какое-то время Мурлов сидел на стуле у плиты, ожидая, когда свинина и картошка дойдут до кондиции. Подумав, он достал маленькое пластиковое блюдце и, подцепив вилкой крохотный кусок мяса, опустил его туда. Пахло восхитительно. Он выключил газ, потом приготовил посуду себе – большую фарфоровую тарелку с синим узором по ободу. На левую сторону тарелки просыпалась свинина. На правую сторону, подгоняемая деревянной лопаткой, легла картофельная стружка. Тонкая линия сладкого кетчупа послужила водоразделом.

Красота!

Мурлов добавил два ломтя хлеба и перенес тарелку на столик у дивана. Наполнил вином бокал и вместе с бутылкой поставил туда же. Празднуя появление кота, он решил позволить себе немного больше обычного. Татьяна вот ни черта не понимала в маленьких радостях. Как ни странно, но человек без маленьких радостей – это человек с большой проблемой.

Мясо на блюдце остыло.

– Привет!

Мурлов включил свет в спальне. Терьер поднял лохматую мордочку. Волосы висели смешными кисточками. Глаза-бусинки поймали в себя отражение лампочки. Кажется, все это время он лежал, не переменив позы.

– Думаешь, я о тебе забыл?

Мурлов присел на край постели и поставил перед песиком блюдце. Подвинул его ближе. Свинина темнела на блюдце аппетитным бугорком. Дружок шевельнул маленьким черным носом.

– Чуешь? – спросил Мурлов. – Это, так сказать, от нашего стола – вашему.

Ему вдруг захотелось дернуть за одну из кисточек у терьера на мордочке. Завить пальцем и дернуть. Ведь такой смирный, крохотный песик мало чем отличается от котика. Завизжит, наверное, от боли.

Жалко, хозяин знает, где он.

– Кушай, кушай, – сказал Мурлов, вставая.

Он спрятал руки за спину. Вышел, закрыл дверь. Ах, какой соблазн. Но нам такие Дружки ни к чему, лежат себе и лежат. Пусть лежат.

Мурлов выдохнул и вернулся в гостиную. Сел на диван, включил телевизор, запахнув халат, подвинул к себе столик. Ел он, запивая свинину вином. Картофельные ломтики макал в кетчуп. По второму каналу шло какое-то политическое ток-шоу, и выступающие там эксперты надрывно обсуждали Польшу, Украину и Белоруссию. Мурлов смотрел на них, как на животных в зоопарке.

Угу-гу, у-ха-ха. А вы! А мы! А они! Земли! Двадцать первый год! Мазепа! Бандера! Король Сигизмунд!

Он был далек от политики. Он вообще считал, что люди занимаются совершенно бесперспективным делом. Есть исторический процесс, движителем для которого являются законы общественного и экономического развития, вещи абсолютно объективные, и есть горлопаны, крики которых никакого влияния на этот процесс не оказывают. Ты кричишь о том, что Гизы грызутся с Монморанси, и, как всякий гугенот, видишь в этом смерть католической Франции, как вдруг – бац! – и Варфоломеевская ночь. Или ты, как высокородный инка, выступаешь за увеличение жертвоприношений богу Варакоче, а на завтра – хлоп! – у тебя на пороге Писарро и двести испанцев, вооруженных мушкетами.

Чего обсуждать? О чем думать, когда человеческий разум не может заглянуть ни на сто, ни на десять лет, ни даже на полгода вперед? Нет, они с серьезными лицами грозят друг другу пальцами: – ай-яй-яй, вы провоцируете нас на ответный ход! Не понимая, что все ходы давно просчитаны и будут сделаны независимо от их ужимок.

Смешно.

– О земном надо думать, чудики, – сказал Мурлов телевизору. – О земном и приятном. О красоте момента.

Он налил в бокал еще вина, опустошая бутылку, и переключил канал. Возникший на экране Гэндальф призвал Бильбо отдать кольцо.

– Слабак! – вынес вердикт Мурлов, когда кольцо всевластия брякнулось на пол.

Какое-то время, не очень продолжительное, он прикидывал, что сам бы сделал с кольцом. По фильму вроде бы никакой власти над людьми оно не имело, только над владельцем. Вопрос: нужно ли оно тогда?

Ах, да, еще невидимость!

Мурлов зевнул. Невидимость его не впечатляла. Он помнил канон. Канон, вышедший из-под пера Герберта Уэллса, гласил: ничего хорошего ждать не приходится. Всегда есть какая-нибудь неприятная особенность вроде ходьбы голышом зимой. А тут целый Саурон хочет залезть тебе в душу. Мало приятного. Он попереключал еще каналы – реклама, новости, реклама, телемагазин, ток-шоу, прогноз погоды, реклама, реклама, реклама. На рекламе кошачьего корма он остановился, разглядывая хрустящего сухими кусочками котика. Не котик – мечта. Он бы с большим удовольствием…

Мурлов встряхнулся. Все, хватит сидеть! Он пружинисто поднялся, определил грязную посуду в раковину, из сковородок сгрузил остатки мяса и картофеля в контейнер на завтра или на то время, как захочется перекусить, посмотрел на часы. Дело близилось к пяти. Через час пора бы и соседу вернуться. Йоркширский, понимаешь, терьер!

Воздух снаружи приобрел оттенок сигаретного дымка. Солнце потихоньку сползало с неба, как пятно краски сползает с трубы. По верхушкам деревьев продирался ветер.

Мурлов вышел из дому и совершил обход своих владений, не забыв дойти до бокса и подергать (правило номер два) дверь. Все прекрасно, все хорошо. Он приметил место, куда поставит блюдце для рыжей зверюги. А следующее блюдце – на два метра дальше от забора. Да, да, и ближе к нашему тайному месту. Любопытному месту с металлическим столом, тисочками и резким запахом дезинфекции. Ах, котик!

Мурлов бросил в рот несколько незрелых ягод крыжовника, сморщился от непередаваемой кислятины, сплюнул ягоды в траву. Потом, чтобы перебить привкус, дернул из грядки худосочную морковку, росшую совершенным дичком, тут же промыл в ведре, подставленном под водосточную трубу. Жуя, он вышел с участка в дверцу, прошел метров сорок к щиту, к шоссе и повернул обратно.

Где-то взревывал триммер, правее двое мужиков крыли крышу отсвечивающими на солнце оцинкованными листами, заборы росли один выше другого, белели спутниковые тарелки. Мурлов хотел было дойти до Трегубовых, но не придумал, чего спросить, чтобы его визит не показался подозрительным.

А котик ваш дома? Ха-ха!

Вернувшись в дом, Мурлов направился в спальню.

– Ну что, – сказал он, включив свет, – что-то не едет твой Николай Петрович. Не подкинули ли мне тебя?

Дружок поднял голову. Мясо на блюдце оказалось не тронуто. Позы песик за все время так и не переменил.

– Что, свинина не нравится?

Мурлов приподнял блюдце, понюхал. Потом сунул кусок в рот.

– Ты, братец, зажрался, – сказал он, жуя, песику. – Ешь там, наверное, свое… что-то вроде «вискаса», только собачьего. А это, между, прочим натуральная еда. Обжаренная человеком для себя. А человек тебе кто?

Дружок наклонил голову. Мурлов поднялся.

– Ничего-то ты не понимаешь.

Он вышел, выключил свет, закрыл за собой дверь. Задумался. Его вдруг серьезно обеспокоило, что Николай Петрович может не вернуться за своим любимцем. Что, если он на днях продал участок, не нашел, куда пристроить терьера, и подкинул его Мурлову? Присмотрите, через три часа вернусь… И – в Дубай. Или куда там еще? В Таиланд, в круиз.

Мурлов безотчетно сунул руку в карман халата и перебрал ключи на брелке.

В сущности, что ему было известно о старике? Ничего. За все время соседства они, пожалуй, всего два или три раза сказали друг другу больше одной фразы, обсуждая погоду и, кажется, автобусные маршруты. Периодически, конечно, здоровались. Никто Николая Петровича не навещал, во всяком случае, Мурлов ни одного визита не зафиксировал. Не случалось ни женщин, ни шумных компаний. В окнах, бывало, ночью горел свет, но это вполне объяснялось тривиальной бессонницей. Вообще же, что делает сосед за забором в своей ветшающей даче, Мурлову было не интересно от слова «совсем». Разве что тот бы кошек разводил.

И, кстати, собачьего лая со стороны дачи тоже никогда не слышалось. Значит ли это, что четвероногий подарок от коллег по работе появился у соседа недавно? Очень вероятно. Он же сказал – с работы. Не взял же он терьера, как одежду, поносить на время? Животных не сдают напрокат. Так что, скорее всего, это подарок. Может быть, на юбилей или какую другую знаменательную дату. Сорок лет упорного труда. Пятьдесят лет протирания штанов. Правда, тогда следовало признать, что в коллективе среди сотрудников сложились весьма своеобразные отношения. Это надо же додуматься – песика подарить!

Мурлов фыркнул, отнес блюдце в мойку, поглядел в окно – ему показалось, что по столбикам ограды мазнул свет фар. Минуты подтекали, как вода из прохудившегося крана. Кап-кап, пять часов десять минут. Еще кап-кап – пять часов двадцать. А как же котик? Как же, мать вашу, котик?

Мурлов замер посреди гостиной. Когда он сильно нервничал, на него нападал столбняк. И одновременно начинали жутко чесаться руки – предплечья, плечи, кожа на сгибе локтя. Пытка была та еще. Невыносимый зуд в сочетании с невозможностью шевельнуть даже пальцем вызывал в нем ужас, когда думалось, что именно так, возможно, он и встретит свою смерть, скованный, парализованный, агонизирующий.

Впрочем, еще в юности он научился выходить из этого состояния, выбирая себе точку в пространстве. Фокусируя на ней взгляд и отсекая все лишнее, Мурлов анализировал и находил в себе решение проблемы, послужившей спусковым крючком реакции. Так он пережил смерть матери. Так он развелся. Так он перебрался жить за город.

Раньше, правда, на то, чтобы «оттаять», ему требовалось не больше трех минут. С песиком понадобились все шесть.

Стареешь, Валентин!

Мурлов с наслаждением почесался, хотя зуд и так уже уходил, растворялся под кожей. Он не видел себя в живом и деятельном Мурлове, этот зуд. Ах, хорошо! Ах, замечательно! А Дружка он просто после семи выставит за забор. Вот так. Песик умненький. Дашь команду: «Сидеть!», он и высидит до хозяина. На крайний случай можно еще поводок соорудить и привязать к ручке.

Все честно. Четыре часа он, как и договаривались, продержит терьера у себя, дальше – извините. Будем, конечно, надеяться, что до этого не дойдет, но тут уж Николай Петрович должен пенять на себя. Или мы люди пунктуальные, или мы говорим одно, исполняем другое, а получаем, уж простите, третье.

Мурлов поставил будильник на семь тридцать, потом, поддавшись великодушию, передвинул пограничное время еще на десять минут и, сунув будильник в свободный карман, вышел на участок. Он почистил стоки и канавки, подергал сорняки там, где они совсем уж потеряли всякую совесть, подсыпал на грядки земли из кучи, наваленной за крыжовником, потом включил насос и долго поливал из шланга – клумбы, траву, смородину, тонкий побег облепихи и, конечно, дурацкую яблоню.

Плиты дорожки приобрели умытый вид. На листьях застыли капли. Мурлов попрыскал на грязный, в какой-то древесной шелухе, в семенах и «сережках» забор и, подтаскивая за собой шланг, прошелся по дальним уголкам участка, давно уже заросшим, не хоженым и не стриженным. Надо, надо поработать триммером, шевельнулось в голове. Завтра или послезавтра. Закончив полив, он выключил насос, потом свернул шланг в бухту, отнес его на скобу, вделанную чуть повыше фундамента. Все должно быть на своем месте. Тогда наступит красота и благорастворение.

Зайдя в дом, Мурлов включил электрический чайник, потом вынес и охлопал половички из прихожей и коридора. Корпус будильника постукивал о бедро. Ну, сколько там? Сколько? Оказалось, чуть-чуть за шесть. Прорва времени. Мурлов спустился в подвал, проверил запасы картофеля и водопровод. Записал показания в книжечку. В мастерской постоял на пороге, разглядывая висящие на стенах инструменты. Редко-редко он работал здесь. Мастерская была для отвода глаз. Хотя нет, и шуруповертом, и ножовкой он периодически пользовался.

Песик, надо признать, оказался на удивлении смирным. Когда Мурлов нанес визит в спальню в очередной раз, то застал терьера все также лежащим на кровати.

– А не больной ли ты, брат? – спросил он песика.

Присев на край постели, он какое-то время ожидал реакции. Дружок был способен только лупать своими глазенками.

– Или ты тоскуешь, парень? – высказал догадку Мурлов. – Привык что ли к хозяину? Так выл бы. Или ты послушный?

Песик зевнул.

– Ну-ка, сидеть! – приказал Мурлов.

Терьер сел.

– Лежать!

Песик тут же растекся кляксой. Мурлов поднялся.

– Ну и дурак, – сказал он терьеру. – Кошачьи в этом смысле вас, собачьих, обставили. Шиш ты ими покомандуешь.

Выходя, он еще раз повторил:

– Дурак.

И пошел искать веревку, из которой можно сделать поводок. Часы в кармане чуть слышно тикали, отсчитывая последний час гостевого собачьего визита. Первым был найден электрический шнур и забракован из-за прилепившейся на одном конце вилки. Когда-то шнур был отрезан от утюга. Затем Мурлов раскопал на антресолях в кладовке моток бечевки и катушку с толстой капроновой нитью. В результате остановился на бечевке. Прочная, заметная, не задушит, если переплетется. Он отрезал от мотка около двух метров и тут же связал петлю, чтобы закинуть ее на столбик ограды. Ну, вот! Теперь Дружок почувствует всю прелесть человеческой заботы. А нечего! Договаривались до половины восьмого.

Мурлов вспомнил про чайник, вскипятил его снова и минут двадцать цедил несладкий чай, закусывая слойкой. В душе потихоньку росло напряжение. Ну, Николай Петрович, ну, сосед! Не сосед, а кукушка. Подкинул, понимаешь, питомца. Так ли поступают соседи? Ему, в свою очередь, подкинуть нечего.

Впрочем, можно выкопать яблоню и перебросить ее через забор.

А котик ждет. Ждет котик. Ры-ыженький. Сла-авный. Приходил, поглядел, понюхал, мы его мясцом и приманим… Сегодня можно и пораньше обосноваться на посту, сегодня можно не к десяти, а к девяти тридцати сесть. До часу ночи наш разбойник уж должен нарисоваться. Как бы псина его не отпу…

Мурлов, кое-что сообразив, широко улыбнулся. Вот же голова дубовая! Яблоню ему перебросить! Поводок! А просто взять и отправить терьера к Николаю Петровичу на участок, думалка уже отказала? Поднять за шкирку, опустить за ограду. Или вовсе снизойти до рядового, ординарного пинка. Поу-у-у. И полетел Дружок.

Действительно, чего это он вдруг озаботился поводком? Соседи же. Пусть бегает песик на своем участке. Одиночества, видите ли, боится. Привыкнет. Одиночество, наоборот, необходимо ценить.

Мурлов, решив задачу, с комфортом устроился на диване. Выставил будильник на столик, глянул на циферблат. А вот и семь. Осталось всего ничего. Он со вкусом посмотрел новости. Курсы валют, ценные бумаги, биткойн, достижения в робототехнике, аддитивные технологии и нейросети.

Кошмар! – весело подумалось ему. Что еще придумают? Японцы вон уже секс-роботов вовсю пользуют. Правда, между Татьяной и секс-роботом Мурлов, пожалуй, выбрал бы второго. Да и сына бы заменил на покладистую железяку. Соскучился – включил, поговорил, поиграл – выключил.

Запиликал телефон. Мурлов повернул его к себе экраном. Ну, конечно! Ну, кто же еще!

– Да, – отвечая на вызов, сказал он.

– Валентин!

Голос бывшей жены был полон трагизма. Она произнесла его имя и замолчала, ожидая реакции.

– Я слушаю, – сказал Мурлов.

– Валентин, нам не дали двух недель отсрочки, – сказала Татьяна. – Нам дали всего одну неделю. Ты не мог бы переслать сто тысяч через неделю?

Мурлов скрипнул зубами. Сука.

– Через полгода я тебе верну, – торопливо добавила Татьяна.

– Я подумаю.

– Ты же все равно никуда не тратишь.

Мурлов скрючился и застыл, чувствуя, как пощипывают, покусывают плечи невидимые муравьи. Только мысль о коте вывела его из ступора.

– Валентин! Валя! Ты слышишь? – квакала трубка.

– Слышу, – отозвался он.

– У тебя опять приступ?

Ах, как натурально звучала эта обеспокоенность!

– У меня нет никаких приступов! – отчеканил Мурлов, медленно выдохнув. – Я тебе перезвоню. Завтра.

– Мы на тебя надеемся, Ва…

Он прервал связь и какое-то время сидел, тупо глядя, как круг за кругом проворачивается на будильнике секундная стрелка. Ох ты ж, уже семь пятнадцать! Мурлов передернул плечами и встал.

За окном потемнело. Набросив легкую куртку прямо на халат, Мурлов вышел за забор и прошелся к дому соседа. Две березы кренились с участка на общую территорию. Жестяные листы ограды встретили его крапинами ржавчины. Калитка была закрыта. Но нам ли унывать? Привставшему на цыпочки Мурлову стала видна дорожка, бегущая к крыльцу среди зарослей травы. Крапиве и репейнику Николай Петрович, похоже, предоставил полную свободу. Впрочем, свобода от хозяйской руки была предоставлена и всей прочей растительности. Безобразие. Мурлов покачал головой.

Дом ему тоже не понравился. Не чувствовалось в нем жизни. Стены остекленной веранды шелушились краской. Листья и семена облепили спутниковую тарелку.

Света не было ни в одном окне.

Мурлов чуть не подпрыгнул, когда у соседа дальше по улице вдруг на полную мощность включились колонки. Бумканье ударных, казалось, все садоводство подкинуло в воздух. Бум-бум-бум! Хай-я!

Сосед, к счастью, опомнился, и звук приглушил, а затем и вовсе свел в ноль, но в Мурлове какое-то время еще все бурлило, звенело, вибрировало и постукивало в ушах. Бумканье распугало мысли, и он с трудом вспомнил, что собирался сделать. Ах, да-да, песика запустить.

Впрочем, случиться операции по перемещению чужого имущества было не суждено. Николай Петрович ждал его у ворот.

– А я звоню, звоню! – обрадовался он. – А вы вот где!

– Я как раз к вам ходил, – сердито сказал Мурлов. – Думал, не подбросили ли вы мне своего любимца и уехали насовсем.

– Что вы, что вы! – махнул рукой сосед. – Я, как и обещал. А что э-э… Дружок?

– Все хорошо.

Мурлов открыл дверцу. Николай Петрович дернулся было за ним на участок, но наткнулся на взгляд и движение брови и предпочел убрать ногу за ограду.

– Извините.

– Вы постойте здесь. Я сейчас его вынесу, – сказал Мурлов.

– Да-да, понимаю, – улыбнулся сосед, – частная собственность.

– Именно.

Мурлов зашел в дом, включил свет, открыл дверь в спальню.

– Ну, что, – сказал он терьеру, приподнявшему лохматую мордочку, – пойдем, за тобой пришли.

Дружок моргнул.

– На выход, – показал глазами Мурлов.

Песик никак не отреагировал.

– За мной! – сказал Мурлов.

Дружок махнул хвостиком и, видимо, опознав команду, соскочил с кровати. Вот уж подарочек. Сделав два шага, Мурлов убедился, что терьер следует за ним, как привязанный, и больше уже не оглядывался.

– Принимайте.

Он подхватил песика, выскочившего на крыльцо, под живот и понес его к хозяину. Дружок мерно дышал.

– Дружок!

Николай Петрович принял терьера, прижал к груди. Песик, проявив самостоятельность, лизнул его в щетинистый подбородок.

– Эксцессы какие-нибудь? – повернул голову сосед.

– Не было, – сказал Мурлов. – Очень дисциплинированное животное.

– Да, есть такой грех, – непонятно заметил Николай Петрович. – А вы кого больше любите, кошек или собак?

Вот сука, подумал Мурлов. Возьми ему да выложи свой интерес. Он улыбнулся.

– Да я, в общем, и к тем, и к тем равнодушен. Не понимаю ни кошатников, ни собачников. У сына еще аллергия была…

– А он здесь, с вами? – спросил сосед.

– С женой, – объяснил Мурлом. – Мы развелись.

– Простите. Ну, ладно, – Николай Петрович протянул ладонь. – До свидания.

– Да.

Мурлов ответил рукопожатием.

– Спасибо за Дружка. Очень меня выручили, – сосед, кивнув, отступил от забора.

– Не за что.

– Валентин?

Мурлов остановил руку, готовую задвинуть засов.

– Да?

– Я к вам через недельку еще загляну, если не возражаете, – сказал Николай Петрович, поглаживая Дружка. – Хочу кое-что показать.

– Без проблем, – сказал Мурлов.

– Думаю, вы будете удивлены, – улыбнулся сосед.

– Похоже, от такого предложения не отказываются.

Они посмеялись.

– Ну, все. Еще раз спасибо.

Николай Петрович окончательно повернул к своему дому. Мурлов посмотрел, как он, белея рубашкой, проходит под березами, и захлопнул дверь.

О! Наконец-то! Что он покажет? Что он мне покажет, старикан-собачник? Выучит песика новому трюку? Нет уж, не надо. Мы как-нибудь без. Мурлов поднялся по ступенькам крыльца, потом спустился, памятуя свои правила, и проверил засов, дверь в бокс, обошел участок. Другое дело, конечно, если речь пойдет о благодарности в виде бутылки вина…

Солнце садилось в красные облачные усы, плыли дымки от протапливаемых бань, тарахтел неугомонный триммер, тускло светил фонарь на столбе за оградой. Вечер. О, да. Без песика. Без нервотрепки и беготни. Без просителей и нежданных гостей.

А вот котика, котика мы ждем. Всегда рады.

Мурлов подышал воздухом, на мгновение растворился в вечерних звуках, сонном жужжании мошки, страданиях сверчков, поиграл ключами в кармане и, почувствовав воодушевление, зашел в дом. Он достал из холодильника блюдце с сосиской и розовым полумесяцем грудинки, пальцем придал натюрморту живописный вид и вынес приманку во двор. Пять шагов от забитой дыры в заборе. Два метра от окна, правда, чуть наискось. Метра четыре до бокса. И если сегодня наш рыжий котик появится, завтра мы передвинем блюдце на метр поближе, решил Мурлов.

А куда котик денется?

Он улыбнулся, примял траву ладонью и поставил приманку на землю. Потом опустился на колени и оценил, хорошо ли будет видно блюдце из окна. Вполне, вполне. Мурлов поднялся и отряхнул ладони. Вэлком, как говорится.

Посчитав, что стемнело, брызнул светом китайский фонарь. Знак свыше!

Сходив в туалет, Мурлов прибрался на кухне, сделал себе бутерброд, навел кофе (две ложки без сахара) и, зайдя в гостевую спальню, умостился за столом. Еще не пора, но. Медленно, поглядывая на блюдце за окном, он съел бутерброд и выпил кофе. Тишина. Вечер. Замечательно. Мурлов снял халат. Полчаса у него в запасе еще было, и это время можно было посвятить чтению. С минуту он выбирал томик из стоящих на книжной полке. Мурлов любил книги основательные, серьезные, исторические, но без ненужной тяжеловесности. Манна, например, не переносил, а вот Сенкевича любил беззаветно. В этот раз он стянул с полки Кутзее. «В ожидании варваров».

Кто у нас котик, как не варвар? Денно и нощно мы ждем его нападения. Нападай уже скорей, гаденыш!

Минут двадцать Мурлов читал, придвинув лампу на тонкой ножке со светодиодом на кончике, как с любопытным глазом. Казалось, они читали вдвоем, он и лампа. Правда, получалось, что светодиод видел текст вверх тормашками. Главный герой романа кричал и разбирался с пленниками, которых полковник Джолл прислал из экспедиции. Бедные рыбаки на гарнизонных харчах скоро отъелись и перестали бояться. В сущности, с котиком Мурлов собирался проделать то же самое.

Осторожный рыжий кошак должен отъесться и посчитать его другом. День, два, три – и он даст себя погладить. Или же подпустит достаточно близко. Очень важно, чтобы от Мурлова не исходило никакой угрозы. Прожженные твари чуют опасность за версту. Поэтому, конечно же, никаких резких движений. И улыбка. И мягкий голос. У-тю-тю, кто тут у нас проголодался?

У Мурлова заныло внизу живота.

Его живое воображение нарисовало такие картины, что возбуждение чуть не сломало созерцательно-наблюдательный процесс. Ох, нельзя, нельзя. То есть, рано. Мурлов подышал, глядя в потолок, потом углубился в чтение, в пространство, полное солдат, песка, руин, злого ветра и человеческой глупости.

Напряжение ушло.

Все, девять тридцать. Мурлов отложил Кутзее, выключил свет, сдвинул кружку, чтобы не отвлекала взгляд, и застыл на стуле. Всем своим существом он как бы переместился за стекло, под свет фонаря, к блюдцу с кружками сосиски и ломтиком грудинки с полоской жира. Где Мурлов? Нет Мурлова. Есть лишь дух его, растворившийся в вечернем воздухе.

Было уже совсем темно, но глаза еще различали кромку забора и кроны деревьев за ним. Свет фонаря неясным кругом лежал на траве, упираясь в пересаженный смородиновый куст. Ветерок шевелил листья.

В это время Мурлов не смог бы идентифицировать себя в сидящем в комнате человеке. Он кружил, он витал над приманкой, он бликом золотил блюдце, он тянулся над землей мясным ароматом. И только изредка, как желание, как зов, откуда-то из глубин его гудело: ко-отик, ко-отик.

Мурлов, бывало, задумывался об этом странном своем свойстве – двухчасовой, трехчасовой полной неподвижности, растворении в объекте наблюдения, и приходил к выводу, что природа каждого награждает какой-то особенностью. Кто-то складывает в уме многозначные числа, кто-то стоит на голове, кто-то отжимается на одних пальцах. Кто-то прыгает на шесть метров в высоту. А у него вот так.

К тому же, полагал он, к каждой особенности прилагается побочный эффект. Его «приступы», как называла их Татьяна, очень даже возможно берут начало из этой неподвижности. Хотя есть вероятность, что и наоборот. Тут уже и не разберешь, где яйцо, а где курица.

Котик, где ты?

Стороной текло время. Мурлов его не ощущал. Мозг где-то на периферии отмечал скрипы половиц и перекрытий, потрескивания и шорохи, сокращения сердца, крохотные смещения позвонков, затекание мышц. Мурлов смотрел на блюдце. На распрямляющиеся травинки. На мошку, усевшуюся на кружок сосиски. Не всякие посвященные достигали такого уровня медитации.

Ко-отик.

Ах, рыжая тень возникла на границе света! Мурлов с трудом подавил желание тут же вскочить с места. Восторг, чистый восторг! Явился! Что ты, Валя! Куда ты? Мурашки забегали по рукам. Сидим, Валя!

Кот, пробравшийся на участок сквозь низкую щель в ограде, переступил передними лапами. Крупный, рыжий. Морда наглая. Зверь! Мурлов, вбирая животное глазами, наполнялся бурлящей радостью. Ну, теперь все. Теперь ты мой, братец. Тут бы и станцевать, но нельзя, нельзя.

Шевеля ушами, кот сделал шаг к блюдцу. Морда его, принюхиваясь, пошла вниз. Второй шаг. Третий. Кот замер. Конечно, это чужое, мысленно заговорил с ним Мурлов. Мясо, зачем-то выставленное во двор. Но это пока не ловушка. Нет-нет, пока нет, можешь быть спокоен. Угощайся.

Кот, словно услышав его, подобрался к блюдцу и ухватил грудинку. Честное слово, Мурлов чуть не заорал. Разборчивый! Сосиски побоку! Он смотрел, как, прижавшись к земле, рыжая тварь торопливо расправляется с приманкой, и уже представлял, что будет завтра, послезавтра, еще через день.

Встревоженный каким-то звуком, кот вдруг одним прыжком отскочил от блюдца со шматком мяса в пасти. Желто-зеленый взгляд сделался диким. Мгновение – и кот, выгнув спину, брызнул в кусты. Чуть наклонившись, Мурлов увидел, как животное выбралось за ограду, молнией юркнув обратно в щель. Красавчик!

Ну и хорошо. Мурлов потянулся, вскинул руки, повертел головой, вызывая хруст в шейных позвонках.

Часы показывали почти двенадцать. Не так уж и долго он сегодня просидел. Меньше трех часов. Но был вознагражден, да, вознагражден. Ко всем терпеливым людям так или иначе приходит успех. Это, если хотите, правило номер три.

Ежась, Мурлов голышом вышел на участок, собрал в блюдце разбросанные котом частички мяса и стряс все в мусорное ведро.

Заснул он, как младенец.

Следующие дни Мурлов прожил упоительной двойной жизнью. С утра он был простой дачник, садовод, обитатель пригорода, не обремененный городскими заботами и делами. Он возился на участке, обходил свои сотки дозором, готовил еду, смотрел телевизор, сидел в сети, ходил за хлебом и выпечкой в магазинчик, притулившийся у остановки, и относил мусор в поставленный у въезда контейнер.

Но вечером, о, вечером!

Вечером Мурлов превращался в наблюдателя, в особого, тайного агента, в глаза и уши, хотя, пожалуй, в основном, в глаза. Он выставлял блюдце и замирал в спальне перед окном.

Ох, какое это было сладкое время!

Кот не появился в первый вечер после судьбоносного визита, и Мурлов, просидев до часу ночи, это оценил. Даже зауважал рыжего гаденыша: не падок на халяву. Или падок, но умеет держаться.

Огорчило ли его это? Ну уж нет!

Наоборот, появился азарт, ощущение скорой удачи забродило внутри. В следующий раз он добавил грудинки на блюдце, соорудив, если не мясной тадж-махал, то вполне приличный холмик из розовых ломтиков.

И что? Кот появился где-то к полуночи, смело подобрался к приманке и сожрал большую половину приготовленного. Как морда не треснула?

– Все, – прошептал Мурлов, давя смех в горле, – ты мой, ты мой, рыжий ублюдок. Слышишь, котик? Ко-отик.

На третий день он переместил блюдце чуть ли не к самому боксу, к его торцу, но кот и здесь показал себя на высоте. Теперь он уже сожрал все, будто в насмешку оставив лишь последний лоскут грудинки. Мол, очень благодарен. Сыт. Перебравшись за угол стола, Мурлов видел, как настороженно подрагивает рыжий хвост, пока насыщается его обладатель. Кушай, кушай.

Утром Мурлов позвонил Татьяне.

– Давай номер карточки, – без обиняков сказал он бывшей жене.

– Сейчас?

– Нет, завтра!

– Подожди, это так неожиданно…

Мурлов чуть не бросил телефон. У него была теория, что перед ответственными моментами удачу нужно «подкармливать», жертвовать ей что-то. Солидная денежная сумма в долг Татьяне вполне жертве соответствовала. В сущности, подумалось ему мельком, я приманиваю удачу, как кота.

– Так тебе нужно? – поторопил он Татьяну, которая полнила линию связи непонятными звуками: чем-то звенела, что-то трясла.

– Да, прости, прости, я тут сумочку…

Мурлов вздохнул. Ну как, как с такими товарищами общаться? Как им идти навстречу? Как с ними жить вообще?